Книга: Шанс для динозавра
Назад: Глава 3
Дальше: Глава 5

Глава 4

Весна обрушилась сразу на весь материк – бурная, солнечная, с дружными проталинами на полях и веселым журчаньем ручьев. Еще до схода снега генерал Тригга нанес удар имперцам в Габасе, выиграл небольшое сражение и, встретившись с главными силами противника, ведомыми самим Глагром, предпочел отступить за Лейс. Глагр подошел к Лейсу и остановился – по всему видно, ждал вскрытия реки, не желая быть отрезанным от своих тылов ледоходом. Генерал Хратт, действовавший севернее, вторгся в маркграфство Юдонское, его кавалерия пограбила и выжгла несколько городков, в ответ на что Глагр не повел и ухом. Зато в самый Унган проник отряд юдонцев, неведомо каким чудом переваливший через заснеженный горный кряж, и натворил дел. Барини приказал гарнизонам Марбакау, Дагора и Ригуса выдвинуться против неприятеля, а Хратту – продолжать диверсию в Юдоне. Нет, имперцы не заставят его дробить силы, выделяя войска для защиты Унгана!
Он лишь ввел специальный налог – на войну в защиту учения святого Гамы – и не давал покоя Отто, требуя только одного: золота. Больше золота. Еще больше. «А как насчет души взамен и расписки кровью?» – ехидничал в ответ дьявол и поставлял слитки скупо, жалуясь на зиму и истощение россыпей. Деваться было некуда – пришлось вводить налог на войну.
– Оно конечно, – рассуждали в марбакауских харчевнях зажиточные горожане, – война дело государево. Нужная война, справедливая. За лучшую, стало быть, жизнь. А только как бы нам по миру не пойти от такой-то справедливости. Торговля нынче совсем никуда. Кто по военным поставкам, тому, конечно, война по-любому в выгоду, а нам, шляпникам, каково? А мебельщикам? Только людям и дел в военную пору – мебель покупать. А тут еще налог новый, да сборщики – чисто псы цепные… Поскрипишь зубами, да и заплатишь. Как жить, а?
И в скорбном сомнении качались головы над пивными кружками.
– Сказано же: налог временный, до окончания войны, – успокаивали качающих головами немногие оптимисты. – Не слышал разве? Князь наш имперцев прежде бивал и теперь побьет, а война кончится – наверстаешь свое. Еще толще пузо будет.
Оптимистов посылали по обидным адресам. Шептались об отрядах юдонцев, появлявшихся чуть ли не у стен Ригуса. Непременно находился рассказчик, чей деревенский кум или сват чудом унес ноги от юдонских головорезов. Вздыхали: да, наш князь, конечно, вояка знаменитый, но тут недоглядел… В пылу спора вспыхивали потасовки, обычно кончавшиеся появлением городской стражи, хватавшей правых и виноватых без разбора, так что наиболее благоразумные горожане приобрели привычку немедленно поспешать рысцой прочь от всякой драки или иного бесчинства. Штрафы, налагаемые судьями, взлетели до небес. Неплательщиков томили за решеткой.
Деньги поступали, хотя и в меньшем количестве, чем хотелось бы князю. Барини усилил отряд Хратта союзными марайцами и добился своего: юдонцы покинули Унган, гонимые не столько наспех собранным из гарнизонов войском, сколько необходимостью защищать собственное маркграфство.
Но все эти стычки и мародерские рейды были лишь прелюдией к тому неизбежному и грозному, что должно было начаться, чуть только подсохнут дороги. В одну ночь, ненастную и теплую, вскрылся Лейс и десять дней нес через Ар-Магор серые рыхлые льдины, с треском круша их о быки взорванного моста. В лесах и оврагах еще лежал снег, но поля подсыхали с дивной быстротой, и дороги мало-помалу переставали напоминать болота. Тогда зашевелились и пришли в движение уже не отряды – армии.
Неизвестно, о чем думал маршал Глагр, заранее уверенный, что Барини нанесет главный удар в конце зимы. Барини не сумел воспользоваться настом, а Глагру не удалось воспользоваться распутицей. В том не было вины ни князя, ни маршала. Кто мог предсказать, что весна окажется ранней и на редкость теплой? А война, как и политика, – искусство возможного.
Зато известно, что сделал Глагр, получив известие о движении армии Барини на северо-запад, к Габасу. Он стянул все наличные силы к правому берегу Лейса, демонстрируя готовность защищать не только Габас, но и Бамбр, – и мгновенно отступил к северу, едва Барини, переправив армию через реку, наметил окружение. Создавалось впечатление, что маршал, не думая более о герцогстве Бамбр, решил защищать Габаскан – крупный город и временную резиденцию императора, – не говоря уже о королевстве Магассау и «мягком подбрюшье» Юдонского маркграфства.
Не тут-то было. После целого месяца бесплодного маневрирования и мелких, ничего не решающих стычек Барини с веселым удивлением понял: княжество Габас нужно маршалу, как прошлогодний снег. Еще меньше он заботился о землепашцах, каковых имперская армия, кружа по княжеству, без малейшей жалости обирала до нитки, оставляя унганцам разоренные деревни и жителей с пустыми глазами приговоренных к голодной смерти. Но лишь когда Глагр повел свою армию на юг, Барини стал ясен его стратегический замысел.
– Маршал ведет игру всерьез, – заявил князь, собрав в палатке военный совет. – Он отдает нам Габаскан и все габасские города. Он отдает нам Магассау. И уж само собой разумеется, он отдает нам марграфство Юдонское. Он рассчитывает на то, что мы клюнем на столь жирную приманку. По сути, он предлагает нам потратить несколько месяцев и без больших потерь овладеть половиной Империи. Мелкие отряды мы раздавим. С осадой городов придется повозиться, но рано или поздно мы их возьмем, в том нет сомнений. Будем брать? Фьер Крегор, говорите первым.
«За» высказались только Крегор и командир ландскнехтов Кьяни. Барини ожидал чего-то подобного. Бравый Крегор при всей его испытанной доблести не отличался глубоким умом, а Кьяни, как всегда, искал выгодного дельца для своих наемников. Еще несколько человек ответили уклончиво – «с одной стороны», да «с другой стороны»… Тригга и вызванный с севера Хратт высказались резко против.
– Едва мы начнем заглатывать упомянутую наживку, как с юга на нас навалится имперская армия небывалой еще численности, – отрезал Тригга. – Мы потеряем время, затем потеряем Ар-Магор и все, что мы завоевали, а через полгода нас осадят в Марбакау.
– Пока у Империи есть армия, Империя не побеждена, – просипел простуженный Хратт. – Нам подарили весь север? Ха! Разве нам предложили заключить мир?
«Ай да я! – подумал Барини. – Пусть набоб и самодур, но все же не окончательный придурок. Есть, есть люди, не боящиеся говорить при мне то, что думают!»
– Так тому и быть, – сказал он, подводя черту. – Пойдем за Глагром. Дело решится в Желтых горах. Когда мы разобьем главные силы Империи, Габас, Юдон и Магассау сами упадут нам в руки. Совет окончен.
Он знал больше, чем его генералы и полковники. Шпионы доносили о больших военных приготовлениях в Киамбаре, Лельме, Кишуме и других южных герцогствах. Шевелился и восток, там формировалась вспомогательная имперская армия под командованием маршала Губугуна. По непроверенным слухам, ожидалось прибытие отрядов кочевников из-за Пестрой пустыни.
Только олух клюнул бы на предложенную Глагром жирную приманку, и Барини знал: маршал не без оснований подозревает, что его противник на нее не клюнет и в западню не полезет. Тем хуже для Глагра, но тут уж маршал ничего не может поделать. Генеральное сражение состоится через пятнадцать-двадцать дней в Желтых горах при численном перевесе противника на заранее выбранной Глагром позиции. И с этим Барини придется смириться.
* * *
– Слушайте меня, братья! Я был при Лейсе, я участвовал в Семидневной битве! Такого, доложу я вам, не пожелаешь и врагу. Бомбарды еретиков грохотали, как вулкан Брумгрум, посылая в наши ряды ядро за ядром, и каждое ядро было размером с бычью голову. Все поле заволокло пороховым дымом, и не было ничего видно в пяти шагах. Улицы, братья! Ядра пробивали целые улицы в наших рядах. Улицы и переулки. Оборони меня святой Акама увидеть еще раз такую кровавую кашу! Мой камзол был весь забрызган кровью и мозгами. Но мы стояли, братья! И час, и два! Мы смыкали ряды до тех пор, пока от нашего полка не осталась горстка храбрецов. Лишь тогда мы отступили, вынеся на себе части разорванного тела нашего командира. Потом на нас налетела конница проклятого еретика, и я уцелел только чудом. Вот тут пощупайте, братья! Эту метку оставил унганский палаш. Вы сами видите, что я не лгун и не попрошайка, а благородный представитель вашего же сословия, даром что нынче на мели… А чему дивиться? Слыхали небось, как отблагодарил нас его величество за Семидневную битву? Горсть медяков в суме, и катись с сумой куда подальше, а о деньгах мертвых его величество и вовсе позабыл. Слыханное ли дело, братья? Ежовый мех! Исстари мы получали жалованье за полный состав, а долю мертвецов делили промеж себя по-братски… За что же обобрали нас? Разве наша вина, что унганский еретик оказался не по зубам маршалу Глагру? Что?.. Наняться снова, как вы? Ха-ха. Благодарю покорно, уже научен. А? Да ты не смотри на меня криво, не смотри, чего прищурился? Сопли подбери, прежде чем щуриться, молокосос! Думаешь, я хвастун и мошенник, верно я понимаю твою рожу? А проверить не хочешь ли? Не твое вино пью, но могу и тебя им угостить… выпей-ка!
С этими словами рассказчик вышвыривал остатки дешевой кислятины из глиняной кружки с отбитой ручкой в лицо слушателю, не проявившему, по его мнению, должной веры в искренность повествования, и, зверски шевеля усами, без промедления тащил из ножен видавший виды палаш. В трактирной зале мигом образовывался круг, оскорбленный ландскнехт, как правило из молодых нигилистов, скептически относящихся к байкам старичья, выхватывал свой клинок, изрыгая богохульные ругательства, и начиналась потеха. В редких случаях дуэлянтов мирил какой-нибудь ветеран, припоминавший общих знакомых с рассказчиком и приказывавший юнцу проглотить обиду, – чаще же невоспитанный нигилист падал замертво, сраженный клинком оборванного, пьяного, но не растерявшего воинского умения рассказчика, и зрители охотно подносили ему еще вина, наперебой обсуждая между собой высокие достоинства решающего удара; если же вмешивалась стража – помогали рассказчику незаметно исчезнуть. Свои же! Не узнать в забулдыге старого наемника – на это способен только молокосос, ну и по заслугам ему! А слова горестного рассказа западали в душу.
Подобные сцены много раз повторялись зимой и ранней весной в городах Юга и Запада Империи. Несмотря на нехватку золота, Барини желал пополнить ряды ландскнехтов в своей армии. Простой расчет диктовал: дешевле купить эту братию, чем истреблять ее в сражениях, теряя к тому же своих бойцов. Наведя порядок в захваченном Ар-Магоре, Барини приказал генералу Кьяни подобрать из числа наемников десятка три-четыре умных и ловких людей, желающих хорошо заработать. Прямая агитация им запрещалась. Рассказ о бедствиях несчастного обманутого воина, напрасно проливавшего кровь на имперской службе, – иное дело. Так безопаснее и куда более действенно. Пусть слушатели сделают выводы сами. Как бы между делом можно ввернуть, что проклятый унганский еретик щедро платит наемникам, не интересуясь их вероисповеданием, а что до его удачливости, то тут слова излишни, сами все видите… И дуэль с каким-нибудь наглецом – это уж обязательно! Она запомнится, а вместе с нею вобьются в самую тупую башку брошенные как бы мимоходом слова.
Пропаганда имела успех: почти все посланные вернулись, и к концу весенней распутицы генерал Кьяни имел под своим началом уже не один, а два полка ландскнехтов, объединенных в бригаду. Само собой, противник и теперь имел в строю больше профессионалов войны, чем унганский князь, но так и должно было быть. Что ж! Придется им судить о мощи унганской артиллерии уже не по рассказам, а по собственным ощущениям…
Эта весна оказалась тревожной и особенно щедрой на грозные знамения. Во многих храмах кровавым потом потели статуи святого Акамы. Молнии чаще обычного били в шпили храмов. Во многих местах тряслась земля. С моря пришла не в срок необычайно высокая приливная волна и смыла два поселка на Горячем мысу. В городе Чипату будто бы родился мальчик с двумя головами, снабженными небольшими рожками. То там, то здесь на глазах сотен свидетелей в небе внезапно появлялась летающая лодка дьявола – иногда пролетала дальше, не причинив ущерба, если не считать скончавшихся от страха, иногда швыряла на землю адский огонь, как бы намеком на то, что ждет вскорости род человеческий. На базарах открыто говорили о море, гладе и всеобщей погибели в самом близком будущем.
Один дворянин, юдонец родом, заявил во всеуслышанье, что раз уж господь отвернулся от Империи, то упорствовать в приверженности ей может только дурак с гулкой башкой или разжиревший поп. С какой стати господу требовать от людей того, в чем он отказывается им помогать, спрашивал негодяй и призывал задуматься: а может быть, унганская ересь при всей ее нелепости более соответствует божественному промыслу, чем Всеблагая церковь? Дворянина схватили. Как ни удивительно, тщательное дознание не выявило его связи с Барини, то есть под пытками дворянин много чего на себя наговорил, однако проверка показала: лжет. Пытаемый не был ни шпионом, ни агитатором. Возможно, он был слегка сумасшедшим, однако форма сумасшествия наводила императора на печальные мысли. Вникнув в затребованное им дело, государь отказался утвердить костер как средство лечения подобного недуга, милосердно заявив, что данный случай требует менее жестоких врачебных приемов. Без сомнения, он был прав, и ампутация головы виновного прошла без осложнений, а главное, с должным результатом – кликушествующий дурень перестал болтать.
Но было множество других, продолжавших если не проповедовать в открытую, то шептаться по углам. Милосердие Барини, справедливость Барини, государственный ум Барини, веротерпимость Барини… И самое главное: непостижимый военный гений Барини…
Каким, интересно, надо быть идиотом, чтобы не стать в этом мире военным гением, проштудировав историю походов и битв всех полководцев Земли в историческом диапазоне от Вильгельма Завоевателя до Бонапарта?!
В день, когда Крегор получил в командование всю кавалерию Унгана, он окончательно решил, что правильно выбрал себе государя. Мог ли мелкий дворянчик рассчитывать на столь блистательную карьеру при императорском дворе? Никогда, даже обладай он недюжинным военным дарованием. Эскадрон – вот его максимум при всех на свете дарованиях. А ведь гением тактики Крегор не был и сознавал это. Как ловко князь провел ложное отступление от стен Ар-Магора, чтобы на следующий день обрушиться на противника всеми силами! Он, Крегор, так не смог бы. Да что там, он – только исполнитель воли господина, да будут вечно светлы его мысли!
И ладно. Значит, князю нужен исполнитель на этом посту. Князь ничего не делает просто так. Стало быть, надо стать лучшим из исполнителей, и господин останется доволен. Все равно князь сам будет распоряжаться кавалерией в битве. Пусть только укажет, куда надо ударить, а уж Крегор не подведет!
Капрал Думба, произведенный в лейтенанты, получил от Крегора эскадрон и до сих пор не мог освоиться в новом чине. Пусть дубоват, мужиковат, пусть выглядит громилой, а не офицером, зато бесстрашен. Половина армии знает, как он осмелился пустить стрелу в огненную повозку дьявола, не убоявшись ни огня, ни грома, ни дыма. Полезный человек, и молодые солдаты глядят на него с восхищением. То-то же. Бесстрашие в служении князю вознаграждается, поняли, олухи? Господину на знатность – тьфу! Ему люди нужны. Полезные люди, а знатными он их сам сделает.
Тремя походными колоннами армия шла на юг, наступая на пятки имперцам Глагра. Великий стратег поспешно отступал, часто давая незначительные арьергардные сражения, иногда останавливаясь как бы в поисках подходящей позиции для генеральной баталии и отступая дальше и дальше к югу. Крегор убеждался, что князь не ошибся и на этот раз: Глагр шел к Желтым горам, намереваясь дать битву там. Качаясь в седле, Крегор пытался мыслить стратегически: а может ли маршал принудить унганцев принять бой в Желтых горах? И, поразмыслив как следует, отвечал сам себе: может. Если князь попытается обойти горы с востока, Глагр сейчас же ринется на север, отрезав ему отступление в Унган, и неизвестно еще, чем это кончится, когда в дело вступят войска южных герцогств. Обход с запада еще хуже – в этом случае маршал отрежет унганскую армию не только от Унгана, но и от Магора, а там уж постарается вынудить унганцев вести войну на разоренной территории, где ни припасов добыть, ни контрибуцию наложить… Нет, господин примет бой на той позиции, где придется, и для всей армии лучше, чтобы это случилось поскорее. Но день будет кровавый…
Брезжила надежда: а может быть, гений господина подсказал ему иной выход?
Увы, нет. Когда горизонт из ровного стал волнистым и явственно пожелтел, князь отдал Крегору приказ:
– Распорядитесь и проследите лично, чтобы все стертые подковы у лошадей ваших солдат были заменены. Им придется атаковать противника, засевшего на высотах.
Крегор, разумеется, распорядился и проследил, но хмурился и кусал ус. По всему выходило, что даже господин, уж на что светлая голова, не нашел иного решения, кроме битвы на условиях Глагра. Ежовый мех, вот ведь сволочной старикан этот Глагр! Пикой бы ему в брюхо…
А! У начальника конницы полно забот и без высшей стратегии. Крегор махнул рукой, и на душе сразу стало легче. Битва так битва. Атака на высоты – значит, так тому и быть. На что еще нужен солдат? Чтобы обсуждать приказы?
* * *
Желтые горы – естественная граница между Габасом и Бамбром – по высоте не годились и в подметки Холодному хребту, не говоря уже о мало кем виденных и никем не преодоленных колоссальных цепях Туманных гор за Пестрой пустыней. Скорее холмы, нежели горы, они благодаря крутым склонам являли собой существенное препятствие для армии атакующей и отменную позицию для армии обороняющейся. Леса здесь были сведены еще в давно забытые времена, распашка земли не представлялась возможной, паводковые воды вымыли устрашающие овраги, и унылая эта местность издавна интересовала лишь пастухов, контрабандистов, разбойников, а с недавных пор еще и маршала Глагра.
Перекрыв пастушьи тропы отрядами стрелков, он расположил главные силы на холмах перед единственной долиной, прорезавшей горы, чем преградил Барини путь на юг; сам же сохранил возможность при неудаче отступить в Бамбр, а если удастся сохранить силы, то и вторгнуться в Магор, превратив тактическую неудачу в смелый стратегический ход. Вместе с войсками, подошедшими из Бамбра и Киамбара, у маршала насчитывалось пятьдесят пять тысяч солдат – почти вдвое больше, чем у проклятого еретика, но все же меньше, чем ожидалось.
Зато – позиция, о какой полководец обыкновенно может лишь мечтать.
Минус – унганские бомбарды.
Второй минус – дефиле в тылу. Правда, довольно широкое, но не мешало бы ему быть еще пошире…
Третий минус – разношерстность собственной армии – Глагр не считал решающим фактором в оборонительном сражении. Чтобы стоять под ядрами, не нужны ни особая выучка, ни новейшее вооружение – нужна только отвага. В костяке имперской армии маршал был уверен, отряды ландскнехтов всегда отличались стойкостью, а что до баронов, то все они рвались в бой – северные потому, что мечтали о возврате своих поместий; южные же меньше всего хотели допустить Барини в пределы Бамбра и тем более Киамбара. Но как раз баронские дружины беспокоили Глагра сильнее всего. Храбрость их была общеизвестна, зато стойкость – сомнительна, как и дисциплина. А ведь им придется выдерживать обстрел не час и, наверное, не два… Не скакать в атаку, грохоча железом доспехов, не махать дедовскими мечами – просто стоять под гудящими в полете ядрами, скрипя зубами и гадая: в тебя на этот раз или не в тебя? Для этого нужна особенная храбрость, совсем не баронская…
В том, что унганский еретик откроет сражение продолжительной бомбардировкой, маршал нисколько не сомневался. Со стороны Барини было бы глупо не проредить неприятельскую армию, заплатив за это только ценой сожженного пороха.
Что ж, придется использовать сильную сторону баронских дружин, а равно двухтысячного отряда закованных в броню рыцарей ордена святого Акамы. Они мечтают о хорошей атаке? Будет им атака. Император скажет только спасибо, если эти чванливые безмозглые петухи с дедовскими мечами, а главное, со своеволием и непомерными претензиями полягут под ливнем унганского свинца.
И последнее по списку, но не по значимости: городское ополчение. Посредственно вооруженная пехота, презираемая гордым дворянством, но при ней и отряды аркебузиров, и артиллерия; то и другое гораздо слабее, чем у Барини, но лучше, чем ничего. Этой частью армии Глагр не собирался жертвовать ни за что ни про что. Времена изменились, и кто желает воевать по-старому, того даже не жаль. За что жалеть глупцов?
Крайне досадно, что Барини тоже понял это. Даже раньше, чем Глагр.
К тому же Барини был самовластным монархом. Кто помешал бы ему расставить войска так, как он хочет? Кто заставил бы его оправдываться на военном совете?
Уже в одном этом проклятый еретик имел преимущество, сводящее, по мнению Глагра, на нет численный перевес имперской армии. Маршал же был связан по рукам и ногам. Ему оставалось лишь сражаться за преимущество позиции и отстоять его во что бы то ни стало.
Император… Одно лишь его присутствие в войске, затеянное с идиотской целью поднять боевой дух солдат, делало смелыми врагов маршала. Первый из них – канцлер. Он и начал атаку, едва Глагр изложил диспозицию.
– Что я вижу? Наш прославленный полководец собирается отдать инициативу неприятелю? Он не атакует его первым?
– Именно так, ваша милость, – сухо поклонился маршал, мужественно стерпев вспышку боли в подагрическом колене.
– Но у проклятого еретика превосходная артиллерия! Он забросает нас ядрами, смешает с землей, а потом спокойно поднимется на высоты добить то, что осталось!
Генералы и сановники зашумели – многим казалось, что в словах канцлера есть резон. Молодой император хлопал глазами, пытаясь разобраться. Не встревал пока, не рубил сплеча – и на том спасибо.
Глагр дождался, пока умолкнет шум.
– Ваша милость прекрасно уловили суть дела – у неприятеля превосходная артиллерия, – сказал он. – Пусть часть ее отдана генералу Хратту, действующему против юдонцев, – все равно артиллерия противника много сильнее нашей. Однако я с глубоким сожалением должен добавить: у Барини не менее превосходные полки аркебузиров и пикейщиков. Наша атака разобьется о них, как волна о скалу, бомбарды довершат сумятицу, и противник ворвется на наши позиции на наших плечах. Ваша милость достасточно сведущи в военном искусстве, чтобы предугадать, что случится дальше, – подпустил он шпильку.
Краем глаза маршал заметил: император перестал хлопать глазами. Император в задумчивости покусывал нижнюю губу. Хороший знак.
– Нет, ваша милость! Нет, ваше величество! Нет, господа! Мы станем на высотах и будем стоять под ядрами до тех пор, пока Барини не решит, что с нас хватит. Мы должны выстоять. Половину пехотных полков я размещу за холмами, где потери от ядер будут сведены к минимуму, а пологая лощина позволит нам быстро перебрасывать резервы с фланга на фланг. Кавалерия займет позиции между холмами. Часть бомбард мы втащим на холмы, но две батареи поставим здесь и здесь. – Тощий маршальский палец указал места на карте. – Да-да, на флангах и притом позади холмов, не удивляйтесь, господа. Эти артиллеристы обучены стрельбе с закрытых позиций, повинуясь сигналам наблюдателей на возвышенностях… Кроме того, они смогут вести продольный огонь вдоль лощины в случае… в самом худшем случае, до которого, надеюсь, дело не дойдет…
Он кривил душой. Ему, умудренному полководцу, было ясно, что дело до закрытых батарей дойдет, ох как дойдет! Он знал, каков натиск унганских войск. Если Барини не совершит какую-нибудь глупость, он должен сбить с холмов имперские полки, и если их удастся удержать от повального бегства, в лощине произойдет грандиозная свалка, в которой сойдут на нет все преимущества унганского оружия и унганской тактики. Победит тот, кто доблестнее, упорнее… ну и многочисленнее, конечно же. Как ни хороши бомбарды еретика, уравнять с их помощью численность войск он не сможет. Разведка оценивает силы неприятеля тысяч в тридцать солдат. Империя имеет здесь почти вдвое больше, и вот-вот должны подойти резервы из Киамбара…
Была бы воля Глагра – он отступал бы и дальше. Но это было невозможно – сражения хотели все, начиная с последнего обозника и кончая императором. Численный перевес! Превосходная позиция! Маршала сочли бы изменником, вздумай он настаивать на продолжении ретирады. Он боялся сражения и не мог его не дать.
Страшиться, впрочем, можно по-разному. Не очень-то веря в победу (ну разве что по воле господа случится чудо), Глагр тем не менее был твердо намерен пощипать Барини как следует и по возможности сохранить прежнее соотношение сил. Ни канцлер, ни молодой император, ни его безмозглый дядя, ни сходных интеллектуальных достоинств тесть, ни архипастырь бамбрский, временно исполняющий обязанности первосвященника и также увязавшийся за армией неизвестно зачем, – никто из них не понимал, что войны такого рода не выигрываются одним решающим сражением. Поди вдолби им, что грамотный маневр подчас важнее выигранной битвы, а смысл завтрашнего сражения лишь в том, чтобы успокоить горячие головы: вот вам битва, которой вы так добивались, геройствуйте!
И точно: не успел шелк шатра поглотить голос маршала, как слово взял князь Габаса. Старый дурень брякнул напрямик:
– А по-моему, нам надо атаковать неприятеля первыми. Неужто мы не сломим ему хребет? Аркебузиры? Ха! Рыцарская лавина сметет их и растопчет, не правда ли, магистр? С холма да под горку – ничем ее не остановишь!
В шатре одобрительно зашумели. Маршал знал: лишь немногие военачальники согласны с его планом боя – большинство против оборонительной тактики. Сколько нужно поражений, чтобы эти олухи хоть чему-нибудь научились?
Выражая одобрение словам тестя, покивал и император. По мнению маршала, при всей молодости его величества ему все же следовало извлечь из войны кое-какие уроки.
– Мне крайне прискорбно, что я не согласен с мнением вашей светлости, – сказал Глагр, отвесив тестю императора холодный поклон. – Рыцарскую конницу при всей ее отваге остановят ядра и пули. Если кто-нибудь из присутствующих, – маршал обвел глазами собравшихся на совет, – не видел, как пуля пробивает рыцарский нагрудник на ста шагах, я велю это продемонстрировать. Благодаря саботажу моих распоряжений армия еретика вновь сыта и обеспечена всем необходимым. У нее хватит пороха и свинца, чтобы истребить нас на равнине. Гораздо надежнее стоять на высотах…
– На кого это вы намекаете? – Тесть императора побагровел от гнева.
– На вас, ваша светлость. Почему вопреки моему приказу не были вывезены все – подчеркиваю: все – припасы из габасских городов? Вы надеялись, что Барини пройдет мимо них, не отвлекаясь на осаду, не так ли? А он и не отвлекался. Чертов еретик просто-напросто говорил послам магистрата, в то время как его солдаты устанавливали батареи: «Мне нужен ваш город. Вам нужны ваши жизни. Мы можем договориться». И он договаривался, ибо мало найдется горожан, готовых обречь себя и свои семьи на верную смерть непонятно ради чего. Чтобы дня на три задержать движение армии еретика? Прошу вашу светлость простить меня, но столь высокие стратегические соображения горожанам недоступны…
– Ложь! – каркнул князь. – Ваше величество!..
– Спокойнее, – проговорил император, сильнее обычного оттопыривая губу. – Мы примем к сведению сказанное. Продолжайте, маршал. Эй, кто-нибудь! Прикажите подать вина.
Глагр видел: император откровенно тяготится необходимостью присутствовать на совете. Вина ему… Конечно, можно и вина выпить, раз нет возможности уединиться в своем шатре с одной или двумя девками из числа тех, что он возит с собой… И этот монарх считается подающим надежды?!
– Ваше величество, – твердым голосом заговорил Глагр, отвесив в сторону монарха церемонный поклон. – Диспозиция не может быть изменена, пока я главнокомандующий. Но если вашему величеству будет угодно сместить меня, я буду счастлив повиноваться и готов ознакомиться с любой другой диспозицией…
Он заранее знал, что этим и кончится. Все чаще ему приходилось прибегать к последнему аргументу в споре: либо отстраняйте меня от командования, либо повинуйтесь! Он знал также, что рано или поздно это ему выйдет боком. Стоит лишь проиграть сражение, как налетит отовсюду титулованное воронье… вон оно сидит, ждет… И пусть! Обидно умирать на эшафоте молодому и сильному, а для уставшего от жизни и адских болей старого подагрика казнь не так уж страшна…
– Оставьте, маршал, – недовольно морщась, проговорил император, одновременно протягивая кубок слуге – налей, мол, – и вдруг громко икнул. – Ох… О чем это я? Да! Главнокомандующий – вы. Командуйте, как считаете нужным… вот. Мы ждем от вас победы.
Почтительно кланяясь, Глагр не без юмора подумал, что теперь в исходе завтрашнего дела у него появился и глубокий личный интерес. Победа? Вряд ли следует ее ожидать, и не видеть этого может только слепец.
Но уж избежать разгрома надо во что бы то ни стало!
* * *
– Ну и вонища от него… Как в мертвецкой.
– Как в мертвецкой, расположенной по соседству с отхожим местом…
– Зря наш князь его кормит, вот что я вам скажу, орлы. Он и так уже почти покойник…
– И дерьмо!
– Верно! Ха-ха. Его бы надо определить либо к мертвецам, либо к дерьму. Ежовый мех! Он сгнил заживо. Бьюсь об заклад, его черви жрут. Чего нас заставляют его нюхать? Я, знаешь ли, не золотарь и не божедом.
– Я тоже.
– Ф-фу-у!.. Отойдем-ка вон туда, там сторона наветренная…
Внутренний дворик марбакауской тюрьмы слышал подобные реплики стражников ежедневно перед обедом, когда на прогулку выводили имперского первосвященника. Повинуясь распоряжению князя, комендант поместил пленника в лучшей камере «дворянской» части тюрьмы, кормил от пуза и не лишал прогулок – под строгим надзором, разумеется. К сожалению, князь ничего не написал о принудительном мытье пленника, и комендант боялся своевольничать – а ну как вонючий старикан с непривычки даст дуба в мыльне? Первосвященник был нужен князю живым.
Стражникам же никто не мешал зубоскалить. Хоть какое, да развлечение. Служба так скучна!
Первосвященник не обращал на них внимания. Он вообще не замечал своих тюремщиков, считая их скорее неодушевленными предметами, отличавшимися от прочих только способностью двигаться, производить звуки и причинять неудобства. Зимой в его камере иногда бывало холодно, потому что нерадивые тюремщики подчас забывали топить печь, – он машинально кутался в обноски и не думал о холоде. Ему принесли новый балахон – он повертел его в руках и забыл о нем. Ему принесли лохань теплой воды – он не понял, зачем она. Старик не осознавал своей омерзительности. Вина его перед господом была слишком велика и поглощала все его существо.
Он испытал страх, недостойный животный страх! Когда армия гнусного еретика батальон за батальоном втекала в открытые изменниками ворота Ар-Магора, он не вынес ниспосланного ему господом испытания. Переодевшись нищим, он попытался тайно бежать из города. Куда? Он не знал, лишь бы подальше от торжествующего Барини. Наверное, он замерз бы насмерть в чистом поле. Он не думал об этом, а если бы задумался, то воспринял бы с облегчением перспективу такого конца. Но господь послал ему более тяжкое испытание.
Поделом! Поделом! Как он мог испытать страх перед солдатами еретика! Ничем теперь не утишить гнева господня. Молитва и самоотречение не помогут спасти Всеблагую церковь. Мерзкая ересь господствует там, где прежде звучали церковные гимны. Все рухнуло, а господь молчит.
Часами сидел он в одной позе, погруженный в одну навеки забуксовавшую мысль. Он не понимал, что сходит с ума. Когда, звеня ключами, приходил тюремщик, чтобы вести первосвященника на прогулку, тот повиновался бессловесно, механически. Дух его пребывал не здесь, но и не с господом. Старик нарезал круги по тюремному двору, как заводная кукла. Он думал, но из дум не рождалась мысль.
Он слышал какой-то шум – то стражники изощрялись в шутках по его адресу – и не понимал значения этого шума. Шум не мешал думать, как не мешала тяжкая вонь собственного тела. В первый момент первосвященник не обратил внимания и на колющую боль в шее, приняв ее за привычный укус насекомого. Он прошел еще полкруга, прежде чем поднял бледно-синюю руку к месту укуса, и успел еще удивиться, нащупав вонзившийся в кожу шип. Откуда это?
Потом колени его подогнулись, но он уже не чувствовал этого. Мир потерял резкость, как будто первосвященник имел бельма на обоих глазах, а не на одном. И стало темно.
Стражники обменялись шутками, прежде чем подойти, зажимая носы, к распростертому телу. А на той стороне крепостной стены невысокий щуплый человек убрал в рукав короткую духовую трубку и по-паучьи ловко спустился вниз, цепляясь за выступы дикого камня. Выбравшись из рва, он припустил бегом через безлюдный пустырь, пересек одичавший сад и вышел на дорогу уже в другом обличье. Крестьянин, везущий в Марбакау десяток бочонков доброго вина, почтительно склонил голову перед святым человеком, и молодой монах благословил его именем святого Гамы. И лишь тогда из-за тюремной стены донесся истошный, сильно приглушенный расстоянием крик.
Колючка дерева гух, смазанная соком корня упокой-травы, убивает неотвратимо, если не вытащить ее в течение первых мгновений и не высосать яд. Некоторое время монах развлекал себя, гадая, как доложат стражники тюремному начальству и какой вид примет сообщение о смерти первосвященника, когда дойдет до князя, – сам скопытился или все-таки убит? Потом он перестал думать об этом.
Назад: Глава 3
Дальше: Глава 5