6. SEA – HKG

ОНА ПРОСНУЛАСЬ в тусклой неподвижности салона самолета. Это случалось с ней уже не в первый раз, и каждый раз она все отчетливей ощущала свой сон как странный промежуток своего пребывания в мире. Она проснулась в тусклой неподвижности в салоне самолета. Неподвижности, но не беззвучности. Слышалось гудение двигателей – ровное звучание, подобное большому водопаду неподалеку, – и оно приглушало все другие звуки, так что ей казалось, словно у нее в ушах вата. Была ночь, и основной свет не горел. Вытянувшись на почти горизонтальном кресле, она могла видеть, не поднимая головы, экран соседа. Он смотрел фильм. Беззвучное изображение внушало ей тревогу – какие-то люди кричали друг на друга – и она снова закрыла глаза и подумала о двух последних неделях, проведенных в Сиэтле, с семьей дочери, Вэнди. Они утомили ее, эти две недели, хотя они успели сделать не так уж много. Было несколько коротких вылазок – в Японский сад, на вершину Космической иглы. Были частые походы в торговые центры и супермаркеты. Была забота о детях – забирать их из школы и готовить еду. В Сиэтле у нее получилось забыть ту ситуацию, к которой она теперь возвращалась.

Прошлой осенью она перепугалась из-за здоровья. Это оказалась ложная тревога. Но все равно ее охватил страх. Даже когда доктор сказал, что ей нечего бояться, она очевидно, не могла успокоиться, и он пригласил ее выпить, поскольку его рабочий день подошел к концу.

– У вас такой вид, что вам бы это не помешало, – сказал он.

Они пошли в бар при отеле «Конрад», около клиники. Ей, можно сказать, понравилось. Она не ожидала, что увидит его снова. Но на следующей неделе он пригласил ее на выставку буддийской скульптуры, о которой упоминал в баре, и она, казалось, поддержала его интерес. Получив его СМС, она отметила, как учащенно застучало ее сердце, и поняла, что что-то происходит. Она напомнила себе, что она замужняя шестидесятилетняя женщина и что это абсурд – так волноваться из-за какого-то СМС со ссылкой на сайт выставки. Но она не могла думать об этом иначе как о свидании, пусть никто из них не говорил этого слова на выставке, перед которой она несколько дней не находила себе места, не зная, идти или нет. После этого они встречались еще несколько раз: ходили в кино и на другие выставки, а потом перекусывали или выпивали.

Когда она сказала мужу, что влюбилась в другого мужчину, он уставился на нее, словно был не в состоянии осмыслить услышанное.

– В кого? – спросил он, наконец.

– Это неважно, – сказала она.

– Я не понимаю, – сказал он.

– Я тоже, – сказала она.

После этого они долго сидели молча. Они были женаты почти сорок лет и никогда не сталкивались ни с чем подобным. Кроме того, в воздухе висело невысказанное ощущение, что ей уже поздновато для чего-то такого. А еще чувство опустошенности.

– Я должна была сказать тебе, – сказала она. – Между нами никогда не было секретов.

– Спасибо, – сказал он.

Повисла еще одна долгая опустошающая тишина.

– Так… Так ты его любишь? – спросил он.

– Да, – сказала она без колебаний.

– И что теперь? – спросил он.

– Я не знаю.

– Чего ты хочешь? – спросил он.

– Я не знаю, – снова сказала она.

Хотя это была неправда – она знала, что хочет доктора, о котором только и думала, едва проснувшись утром, до тех пор, пока не засыпала ночью.

Ее муж вздохнул.

Как ни странно, но какое-то время после этого их жизнь как будто продолжала идти прежним образом, несмотря на молчание, притаившееся в глубине.

Она открыла глаза и увидела точечный свет и очертания салона первого класса, с креслами, напоминавшими люльки благодаря своей полузакрытой, полуприватной форме. Она устроилась поудобней. На экране ее соседа продолжался все тот же фильм. На ее экране отображался маршрут следования самолета – они были в пути уже восемь часов, где-то на просторах океана невообразимого размера. Силуэт самолета на экране был таким крупным относительно масштаба карты, словно занимал в длину тысячу километров. Тогда как в действительности он был неразличимой песчинкой над гладью океана, в бескрайней пустоте, окружавшей его со всех сторон.

В феврале доктор попытался убедить ее провести с ним ночь-другую. Он предложил поехать на остров Хайнань, сказал, что знает там приятные места у моря. О том, чтобы переспать с ней, не было сказано ни слова – они все еще почти не прикасались друг к другу, – и все же оба понимали, что это было почти неизбежно. Он был моложе ее больше чем на десять лет и не женат. Когда она сказала ему, что любит его, он чуть обождал и взял ее за руку. Она ему это позволила. Ее рука была горячей и влажной. Тогда он и предложил поехать вместе на Хайнань. Она сказала, что подумает об этом.

В один из дней, пока она раздумывала, стоит ли ехать с доктором на остров Хайнань, ее муж сказал ей:

– Ты должна решить, чего ты хочешь?

– А чего ты хочешь? – спросила она его.

– Я хочу тебя, – сказал он.

– Я собираюсь на Хайнань на следующих выходных, – сказала она.

– Окей, – сказал он, и в глазах у него заблестели слезы.

Его спокойное приятие этой ситуации говорило о его зрелости и о том, что он полностью признает ее право на личную жизнь, и она презирала его за это.

Она не знала, как он должен был бы поступить.

Но она думала, что теперь уже не было ничего, что могло бы разубедить ее поехать на Хайнань – это стало казаться ей самым важным в жизни, и она была готова заплатить за это любую цену.

Они с доктором отправились на Хайнань на выходные в начале марта.

Отель был у моря – окна их номера-люкс выходили на океан. Они гуляли по песку, пока большие приливные волны бездумно набрасывались на берег.

На самой южной оконечности острова, на омываемых волнами скалах, они нашли коричневый песчаник, на котором были нацарапаны два китайских иероглифа, означавших «конец цивилизованного мира».

Когда она вернулась домой с Хайнаня, вечером в воскресенье, муж снова сказал ей:

– Ты должна решить, чего ты хочешь.

Она только вошла в квартиру, прямо из аэропорта, с биркой «Хайнаньских авиалиний» на чемодане. А муж сидел в пижаме. Выглядел он неважно. Похудел и не брился пару дней. К тому же он стал плохо спать – они все еще спали в одной постели, как будто ничего такого не случилось.

– Окей, – сказала она.

Она приняла душ и сказала ему, что собирается погостить пару недель у их дочери в Сиэтле. И что примет решение, когда вернется.

Карта на ее экране показывала, что самолет повернул на юг и теперь летит над дальневосточными полуостровами России в сторону Японии. Меньше чем через пять часов она приземлится в Гонконге.

Для нее это был не столько вопрос выбора между мужем и доктором. Вопрос состоял в том, упраздняла ли ее всепоглощающая любовь к доктору, сама по себе, ее брак. Когда-то, много лет назад, она любила мужа так же безоглядно, как теперь полюбила доктора. Раньше она не думала, что полюбит еще кого-то такой любовью. Но вот возник этот доктор. И ей показалось логичным, что точно так же, как она перестала любить мужа такой любовью, когда-нибудь пройдет и ее любовь к доктору. Вот в чем была дилемма – она понимала это теперь. Она не будет вечно любить доктора такой любовью, поэтому ей не следует делать что-то, исходя из идеи такой любви. И она не собиралась делать ничего такого. Было ли это зрелостью? Было ли это мудростью? Чем бы это ни было, вопрос требовал ответа: упраздняла ли ее любовь к доктору, сама по себе, ее брак? Означала ли эта любовь, что ее брак был чем-то неправильным? Ей не хотелось, чтобы в ее жизни была какая-то неправильность.

Самолет из Сиэтла, в котором она летела домой, приземлился чуть позже восьми утра. Она взяла такси до дома, в Центральном районе, недалеко от университета, где она работала. Муж ждал ее. Она в этом не сомневалась. Когда она вошла, он сидел за кухонным столом в белой форме для сквоша – он только что вернулся со своего еженедельного занятия в клубе, и от него слегка пахло потом. Он ел фруктовый салат. Она сняла жакет и села за стол рядом с ним. Они обменялись любезностями, а потом поговорили о ее пребывании в Штатах, о Вэнди и ее детях – они не созванивались за все время ее отсутствия. После этого он встал заварить еще кофе, и она сказала:

– Я не хочу, чтобы в моей жизни была какая-то неправильность.

– Что ты хочешь сказать? – спросил он, снова присаживаясь.

– Я хочу сказать, что не хочу жить неправильной жизнью. В которой мы просто подчиняемся чувствам.

– Я тоже этого не хочу, – сказал он.

Он хорошо смотрелся в белой форме. Она отметила, что смотрит на него как на незнакомца, как на незнакомого мужчину, которого видит впервые в жизни. И в каком-то смысле он стал для нее незнакомцем за прошедшие десять недель. Такой новый взгляд на эту ситуацию слегка удивил ее – то, каким вдруг привлекательным показался ей муж, этаким незнакомцем в потной рубашке для сквоша, с сухими мышцами и умными глазами, смотревшими на нее, стремясь понять, что она намеревалась или надеялась вынести из этого разговора. Однако она и сама еще не вполне понимала это, хотя неожиданная сексуальность ее мужа – она, казалось, была как-то связана с тем обстоятельством, что он теперь сделался для нее отчасти незнакомцем, с которым все могло пойти по одному из нескольких путей, ведь именно такой и была настоящая ситуация, причем с самого начала – начинала придавать происходящему определенное направление. Он почувствовал это и взял ее за руку. Она позволила ему, как позволила это доктору в тот день, когда сказала, что любит его. И как и в тот день, ее рука сделалась горячей и влажной. И муж, как и доктор в тот день, наклонился к ней и поцеловал в губы, и она также позволила ему это. Она засунула руки ему под рубашку, а он стал стягивать с нее белье, и вот так они попробовали снова сделать что-то правильное утром, на кухонном столе.