5. YYZ – SEA

ОНА ОЧЕНЬ извинялась, но сказала журналистке, молодой женщине, прилетевшей из Бразилии, что ей сейчас же нужно уходить.

– У моей дочери только что начались роды, – объяснила она. – В Сиэтле. Единственный рейс на сегодня вылетает, – она взглянула на свои часы, – точно через два часа. Так что я должна лететь. Извините.

– О, – сказала журналистка. – Что ж…

– Извините, – повторила Мэрион, видя, что журналистка не спешит вставать с дивана.

– Что ж, можно я тогда пришлю вам вопросы по электронке? – спросила журналистка, вставая, наконец, с дивана.

– Конечно, присылайте. Да, конечно. Мне сейчас нужно побросать кое-что в чемодан, – сказала Мэрион и вышла из комнаты.

Когда она отвечала на вопрос о культурной апроприации, зазвонил телефон. И она почувствовала, что нужно ответить на звонок.

Они с журналисткой расстались перед домом, где ждало такси. Мэрион спросила журналистку, не подбросить ли ее, но та ответила, что все в порядке, спасибо.

Единственный прямой рейс из Торонто в Сиэтл на тот день был с бюджетных авиалиний, все еще казавшихся Мэрион каким-то новшеством, хотя они существовали уже не одно десятилетие. Со своего узкого сиденья она смотрела, как внизу проплывает, вероятно, Северная Дакота. Она рассматривала блеклый ландшафт, медленно тянувшийся вдалеке, а самолет тем временем плавно покачивался из стороны в сторону. Порой ей было сложно сказать, что собой представляли белесые массы под ней – облака или земную поверхность, на которой жили люди. Иногда вносили ясность темные линии дорог. Мэрион могла представить, какой должна быть жизнь в таких местах. Она сама выросла в одном из таких городков. Жестком и плоском, и враждебном ко всему, что не имело очевидной пользы. В том городке в Манитобе имелась библиотека, и подростком она проводила там бо`льшую часть времени. В то время о ней говорили, что она витает в облаках, и ей действительно нравилось смотреть в небо – часто ей казалось, что только на небо и стоит смотреть в таком месте.

Самолет пролетел, покачиваясь и кренясь, над горами, а потом спустился сквозь облака в Сиэтл/Такому, откуда Мэрион позвонила Дагу, ожидая у багажной ленты. Он не принял вызов, но перезвонил через несколько минут и поделился новостями. В это время ее кто-то пихнул, продвигаясь к своему багажу. Она не обратила на это внимания, даже услышав ругань в свой адрес.

– О, Даг, – сказала она. – Как они?

– Окей, – сказал он.

Она подумала, что его голос мог бы быть более радостным – он, вне всякого сомнения, был в шоке, как и большинство мужчин, впервые ставших отцами.

Она сказала, что скоро увидится с ним.

Был еще день по тихоокеанскому времени, но из-за погоды – дождь лил как из ведра – было тускло как в сумерки.

Приехав, она не застала Дага. Как предположила медсестра, когда Мэрион возникла с чемоданом в родильном отделении где-то в дебрях больницы, Даг на время уехал домой. Пропустив мимо ушей предложение присаживаться, она попросила сестру проверить, не спит ли Энни. Вернувшись, сестра сказала, что Энни не спит, и попросила Мэрион надеть лежавшие в коробке из-под обуви бахилы, похожие на синие шапочки для душа. Она не сразу поняла, что это такое, а потом присела и стала натягивать их на туфли. После этого сестра провела ее к торговому автомату с дезинфекционным гелем для рук. А затем сказала:

– Идите вниз по коридору, вторая палата слева.

– Спасибо, – сказал Мэрион и пошла.

Подойдя к палате, она почувствовала, как колотится сердце. Она увидела их сквозь дверное стекло: Энни, сидящую на кровати, неуверенно прижимая к груди крохотное тельце в ползунках, купленных Мэрион. Она подождала у двери, желая запечатлеть в памяти этот момент. К своему удивлению, она смахнула набежавшую слезу, а затем вторую. А затем тихо хохотнула при мысли о том, что роняет слезы. И тогда она открыла дверь и вошла. Она улыбалась. Энни подняла на нее взгляд и тут же сказала, почти выкрикнула ей:

– Он слепой.

Мэрион стояла и смотрела.

– Мне сказали, он слепой, – сказала Энни. – Так мне сказали.

Мэрион, продолжая стоять в дверях, отметила про себя, что она все еще улыбается.

– Так мне сказали, – снова сказала Энни.

Мэрион понимала, что нельзя просто так стоять.

Она должна что-то сделать.

Она подошла к кровати и взяла младенца у дочери. Словно Энни ничего такого не сказала – Мэрион почувствовала, что сделала бы это в любом случае, что бы дочь ни сказала ей.

– Ты слышала, что я сказала? – спросила Энни.

– Да, я тебя слышала.

– И? Тебе совсем нечего сказать?

Мэрион замялась. Наконец, она спросила:

– А Даг знает?

– Да, – сказала Энни и заплакала. – Как только ему сказали, он ушел.

– Ушел?

– Да, ушел!

Мэрион уставилась на тельце у себя в руках, которому было лишь несколько часов от роду, на красные складки на его личике, из которых оно как будто и состояло. На черные волосики на нежной черепушке. Новорожденные никогда не вызывали у нее умиления – даже Энни показалась ей страшненькой, когда она впервые увидела ее. На самом деле ей вообще не особенно нравились дети. Она знала, что выполнила материнский долг, вырастив Энни. Ей совсем не улыбалось снова ввязываться в это, так или иначе. Она уставилась на бархатистую головку малыша и снова замялась, не зная, что сказать.

– А имя у него есть? – спросила она, наконец.

– Томас, – сказала Энни сквозь слезы, бежавшие по лицу.

– Приятное имя.

Поддерживая головку младенца, Мэрион осторожно села на стул, стоявший поблизости. Младенец казался невесомым.

Она отчетливо сознавала свое несоответствие потребностям текущего момента. Сознавала с болезненной ясностью, что ее дочери требовалось что-то от нее. И с такой же болезненной ясностью сознавала, что у нее, кажется, не было этого – она, кажется, даже не понимала, чего именно.

– Мне нравится, – сказала она.

Она имела в виду имя, хотя после такого долгого молчания это было неочевидно. И в любом случае эти слова казались бессмысленными, всего лишь подчеркивавшими, что у нее нет слов, которые действительно могли бы помочь. Она почувствовала свою человеческую несостоятельность, и больше всего ей захотелось просто уйти – и вслед за этим почувствовала, что желание уйти тоже было своего рода признанием своего бессилия, постыдного бессилия, так что ей было трудно даже смотреть в глаза Энни.

Вернув ей обратно Томаса, она спросила тоном, показывавшим ее бессилие осознать услышанное, не нужно ли ей чего.

И да, Энни было нужно всякое.

Мэрион достала ручку из сумочки и написала аккуратный список.

Она в отупении бродила по рядам супермаркета. Она уже понимала, что значительность случившегося будет возрастать со временем – возрастать в ее собственном сознании и в сознании Энни тоже, разрастаясь во что-то огромное, в глобальное бессилие, материнское и человеческое, поворотное событие в их жизнях, от которого ни одна из них не сможет полностью избавиться, что бы ни случилось в будущем. Это было одно из тех событий, думала она, которые определяют нас – для себя самих и других людей. Такие события как будто просто случаются – и вот, они с нами навсегда, и чем дальше, тем больше мы понимаем, что привязаны к ним, что ничто уже не будет прежним. Когда кто-то назвал ее имя, она не сразу сообразила, что к ней обращаются. Перед ней стояли две женщины. Китаянки или вроде того. Младшая улыбалась ей.

– Извините, – сказала она. – Вы Мэрион Маккензи, писательница?

Мэрион пришлось задуматься, ей нужно было собраться с мыслями и спросить себя, действительно ли это была она, «Мэрион Маккензи, писательница»?

– Да, – сказала она, – это я.

– Я такая большая ваша поклонница, – сказала женщина.

– Спасибо, – сказала Мэрион.

– Меня зовут Вэнди.

– Приятно познакомиться, Вэнди.

– Вы в порядке? Вы, кажется, вся промокли, – сказала Вэнди, перестав улыбаться.

Мэрион действительно вся промокла – с нее стекала на пол вода, и волосы прилипли ко лбу. Она шла десять минут под ливнем до этого супермаркета.

– Да, я в порядке, – сказала она. – Мне нужно купить зонтик, – добавила она, стараясь говорить легко.

– Да, здесь вам нужен зонтик, – сказала Вэнди и добавила: – Это моя мама, Джеки.

Старшая женщина, услышав свое имя, просто кивнула. Она была примерно ровесницей Мэрион.

– Здрасьте, – сказала ей Мэрион неуверенно, подумав, знает ли она вообще английский.

– Она из Гонконга, – сказала Вэнди. – Она там преподает английскую литературу в колледже.

– М-м, – сказала Мэрион, пытаясь не показать удивления и в то же время проявить интерес. – Окей.

– Она вообще-то преподает ваше творчество.

– Да ну? Что ж… это… очень приятно…

Мэрион снова посмотрела на женщину постарше, Джеки, которая снова кивнула ей, и Мэрион улыбнулась.

Затем Вэнди сказала:

– Что ж, мне было так приятно познакомиться с вами.

– Мне тоже.

Казалось, что разговор исчерпал себя. Но у Вэнди был еще один вопрос:

– А что вы делаете в Сиэтле?

– Я… э… Я приехала к дочери, – сказала Мэрион.

Она коснулась волос и ужаснулась тому, насколько они вымокли.

– Она здесь живет?

– Да, живет.

– Окей, – сказала Вэнди с воодушевлением и добавила: – Вы не откажетесь – я понимаю, вас, наверное, все время просят об этом, – не откажетесь подписать что-нибудь для меня?

Она открыла свою сумочку и стала пытаться найти что-нибудь, какой-нибудь клочок бумаги, чтобы Мэрион расписалась на нем.

– Конечно, – сказала Мэрион.

Вэнди рассмеялась.

– Жаль, у меня нет с собой одной из ваших книг.

Вместо книги она протянула ей маленькую записную книжку с ручкой.

Мэрион написала свое имя на открытой странице и отдала назад хозяйке.

– Я вам так благодарна, – сказала Вэнди.

– Ну что вы.

– Вы чудесная писательница.

– Спасибо, – сказала Мэрион.

И к удивлению Вэнди, обняла ее, несмотря на свою мокрую одежду.

– Оу! – произнесла Вэнди. – Ого!

Мэрион вдруг сделалась чрезвычайно эмоциональной. У нее выступили слезы, и она кивнула женщине постарше, Джеки, которая преподавала ее творчество студентам в Гонконге, а затем развернулась и поспешила прочь по проходу супермаркета.