11. DOH – BUD

– МОЙ САДОВНИК, – СКАЗАЛА Урсула. – Помнишь моего садовника, Шамгара?

– Да, – сказала Мири, – вроде припоминаю.

– Я думаю, он, возможно, гей.

– Да? Почему?

Урсула хохотнула.

– Думаю, у него могут быть шуры-муры с типом, который работает у соседа.

– Ну, молодец, – сказала Мири.

Казалось, ее это мало интересовало – она думала о чем-то своем. Но все равно Урсула продолжила эту тему.

– Один раз я увидела, как этот соседский рабочий выходит из комнаты Шамгара очень рано утром. У меня была бессонница, я была на ногах еще до рассвета, и только я вышла из дома, как открылась дверь в пристройке Шамгара, – я, естественно, ожидала увидеть его, но это был не он. А тот парень из соседнего дома. Я даже не знаю, как его звать. Я говорю: «О, привет». А он только кивнул и наутек. А когда я потом упомянула об этом Шамгару, он так смутился. Я не стала муссировать эту тему.

– Это его дело, – сказала Мири.

– Я понимаю. Конечно, его. Хотя он женат. Шамгар. У него двое детей в Индии. И думаю, другой парень тоже женат.

– Я собираюсь замуж, – сказала Мири и спросила, взяв меню: – Как ты себя чувствуешь? Что сегодня особенного?

Они были в «Мензе», популярном в Будапеште ресторане, вблизи ее квартиры. Урсула прилетела ранним рейсом из Дохи и приехала сюда на такси прямо из аэропорта.

– Нет, Миранда, – сказала она, – что значит, ты собираешься замуж?

– Собираюсь.

– Я его знаю?

– Да.

– И кто это?

– А ты как думаешь?

– Мусса?

– Да, – Миранда ожидала услышать от матери что-то еще, но, не дождавшись, отложила меню. – Ты могла хотя бы сделать вид, что рада.

– Я рада, – сказала Урсула. – Я удивлена.

– Я заметила. И почему?

– Просто так внезапно. Ты и… и Мусса встречаетесь сколько? Не так уж долго.

– Больше года, – сказала Мири.

– Так долго?

– Да.

– Что ж, – сказала Урсула. – Все равно.

– Что значит все равно? Считаешь, недостаточно долго? А сколько, по-твоему, надо? Два года? Пять? Десять? Сколько вы с папой были знакомы, когда решили пожениться? Двадцать минут?

– Примерно пять месяцев. И посмотри, что из этого вышло.

– Я знаю, что вышло. Я прошла терапию. Давай признаем, – сказала Мири. – Ты удивлена потому, что он не как мы.

– Нет, – тут же сказала Урсула, а потом спросила: – Что ты имеешь в виду?

– Ты знаешь что.

– То, что он мусульманин, – сказала Урсула, – никак с этим не связано.

– С чем не связано?

В этот момент официант спросил их, что они будут пить. Они попросили принести минералку и сказали, что определятся позже.

И они принялись определяться, называя друг другу разные напитки, бросая взгляды поверх меню, постепенно сужая вероятности, пока официант не подошел к ним снова, и они сделали заказ.

– Слушай, – сказала Урсула, снова переходя на немецкий – по-английски они говорили только с официантом. – Если это то, чего ты хочешь, я, конечно, рада. Конечно, рада.

– Но, – подзуживала Мири.

– Без всяких «но». Когда он попросил твоей руки?

Она спросила это таким будничным тоном, словно уже приняла это как данность, и отпила минералки в ожидании ответа.

– Это не он, – сказала Мири. – Это я предложила.

Урсула попыталась придать голосу невозмутимость.

– Окей, – сказала она.

– Он бы сам никогда не решился просить моей руки, – сказала Мири. – Он понимает, как бы это выглядело.

– И как бы это выглядело?

– Словно ему было что-то нужно. Словно это помогло бы ему закрепиться в Европе. Я не знаю.

– Что ж, возможно, – сказала Урсула с нажимом.

– Да, возможно. И что? Разве это плохо?

– Так дело в этом? – спросила Урсула.

– Нет, – сказала Мири. – Дело не в этом.

После ланча они забросили чемодан Урсулы в квартиру Мири на тихой, грязной улице на другой стороне авеню. Здания на улице напоминали средневековые крепости. Женщины остановились у большой деревянной двери, в которой имелась дверь поменьше. По фасаду красовался ряд гипсовых физиономий, вымазанных сажей, смеющихся и плачущих, по одной под каждым из окон первого этажа. Сам фасад когда-то мог быть бирюзового цвета. Теперь же он был грязно-серым. Мири набрала номер на домофоне, они вошли в маленькую дверь и оказались в высоком дворе с квадратом неба в вышине.

– Ты теперь здесь живешь, да? – спросила Урсула, осматривая окружающее пространство – шахту с тихими дверями и окнами над ними и одного-двух голубей.

– Мы здесь живем, – сказала Мири.

– Он тоже здесь живет?

– Да.

– Оу, – сказала Урсула.

Последнее место, где жил Мусса, насколько она слышала, было сомнительной полулегальной квартирой, которую он делил с другими сирийцами.

– Он сейчас здесь? – спросила она.

– Не думаю, – сказала Мири.

Урсула виделась с Муссой всего два раза. Он был вполне очарователен, очевидно, умен, с чувством юмора и хорош собой – ей было не к чему придраться. Не считая того, что сама его обходительность внушала смутное подозрение. Казалось невероятным, чтобы такой приятный человек не имел прочной жизненной основы. Ему было слегка за тридцать, примерно на десять лет старше Мири. Урсуле хотелось спросить ее, как она могла быть уверена, что у него нет семьи в Сирии – жены с детьми, да мало ли чего. Узнать такое было невозможно. Урсула как раз думала об этом в то утро, в самолете из Дохи. Когда-то рейсы через Залив в Европу пролетали над Ираком и Сирией – это был кратчайший путь, – только теперь приходилось избегать воздушного пространства над этими территориями и летать через Иран и Турцию. Утром Урсула видела на экране монитора в спинке кресла, как ее собственный рейс летел таким маршрутом, обходя Сирию и Ирак, и она не могла не подумать о Муссе и о его неведомой жизни там, внизу, в этом тайном месте – настолько тайном, что не разрешалось пролетать над ним даже на высоте десяти тысяч метров. Что он там оставил? Что его все еще связывало с родиной? Полная неизвестность. За завтраком от Катарских авиалиний она подумала о Шамгаре. Люди вполне могли вести несколько жизней. Но это казалось неприменимым к Мири. Когда они шли по улицам, оставив багаж в ее квартире, Урсула спросила дочь, что ей было известно о жизни Муссы в Сирии.

– Вообще, не так уж мало, – сказала Мири.

– Он ветеринар? – спросила Урсула.

Вопрос как будто не понравился Миранде.

– Ты же знаешь, – сказала она.

Да, Урсула знала.

Разумеется, он не работал ветеринаром в Венгрии – его статус политического беженца не позволял ему работать официально, и все, чем он зарабатывал на жизнь, – это частными уроками арабского, в основном для аспирантов из ЦЕУ , ходивших на них из чувства солидарности. Так с ним и познакомилась Мири.

Они подошли к Дунаю. Урсула на секунду остановилась, чтобы окинуть взглядом открывшийся вид: холмы, возвышавшиеся один за другим на дальнем берегу реки, с башнями и шпилями замков. В небе за облаками белело солнце.

Они пошли по ветреному мосту. Посередине от него отходила сбоку дополнительная секция, ведшая на остров Маргит. Деревья на острове стояли по большей части еще голыми, но в общей массе образовывали своеобразную зеленую дымку, спускавшуюся по реке к другому большому мосту, видневшемуся вдалеке.

– Что еще ты о нем знаешь? – спросила Урсула.

– Сколько вообще можно знать о ком-то? – сказала Мири.

Урсулу такой ответ не удовлетворил.

– Предостаточно, спустя какое-то время. Он был женат раньше? – спросила она.

– Нет, – сказала Мири.

Раньше Урсула не проявляла такого интереса к этому человеку – она полагала, что эта связь (именно так она предпочитала думать об этом – как о связи) не продлится долго. Но теперь она вдруг обнаружила, что испытывает тайную гордость. За то, что ее дочь связала свою жизнь с сирийским беженцем – это не портило ее либерального реноме, и она по возможности бравировала этим перед некоторыми своими друзьями, хотя всегда сохраняла осторожное отношение, как теперь поняла, и описывала эти отношения в выражениях, не предполагавших ничего серьезного или прочного.

Остров Маргит был сплошным парком, причем достаточно большим, чтобы можно было забыть, что ты вообще на острове. Они бродили по его извилистым асфальтированным дорожкам. Они прошли мимо летнего театра, а дальше было что-то вроде маленького зоопарка – там был олень с изящными ногами в обшарпанном загоне. Дети кормили животных через забор. На всех деревьях висели сережки, которые вскоре станут листьями. Весну ничто не могло сдержать.

В какой-то момент Урсула спросила:

– Ты ведь не беременна, а?

– Нет, – сказала Мири.

Между ними было напряжение. Сложно было сказать, когда оно возникло, но оно ощущалось совершенно отчетливо, и скрывать его становилось все труднее. Они все меньше разговаривали.

– Ты уже сказала отцу? – спросила Урсула несколько минут спустя.

– Еще нет, – сказала Мири. – Я собираюсь в Лондон в среду. Тогда и скажу. Ему есть о чем беспокоиться.

– Я знаю. Какие новости с этим? – спросила Урсула.

У отца Мири выявили рак простаты.

– Он закончил лучевую терапию, – сказала Мири. – Уже несколько недель назад. В четверг ему надо в больницу на сканирование.

А затем Урсула сказала:

– Думаю, мне надо присесть на минутку.

– Что такое?

– Ничего. Просто легкое головокружение.

Они присели на ближайшую скамейку под деревом. Под шальными порывами ветра дерево свистело и шипело.

Урсула почувствовала, что давление пришло в норму. Она снова почувствовала себя в безопасности. Миранда сидела рядом и глядела в другую сторону, через широкий газон, на котором множество людей гоняли мячи. Урсула подумала, какой юной выглядит ее дочь. У нее в носу была металлическая шпилька, и кожа вокруг казалась чуть припухшей. Из-за этой припухлости в глазах Урсулы выступили слезы. Она спросила себя, что в этой ситуации – что именно – вызывало у нее такое беспокойство, чувство какой-то угрозы счастью ее дочери и, соответственно, ее собственному счастью. Она попыталась распределить свои мысли по этому поводу на внушавшие и не внушавшие беспокойства, но они казались такими запутанными, что у нее ничего не вышло. Ей хотелось спросить: ну зачем тебе выходить за него? Зачем делать своим мужем? Люди больше не женятся просто так – зачем это тебе? Это казалось таким абсурдно-старомодным. В чем был смысл?

Концы ветвей дерева застыли на ветру. Урсула вздохнула.

– Ты в порядке? – спросила Мири.

– Думаю, да, – сказала Урсула и промокнула глаза бумажной салфеткой. – Так я его увижу, Муссу, пока я здесь?

– Конечно, – сказала Мири. – Он хочет с тобой увидеться.

– Так когда?

– Сейчас? – предложила Мири.

– А он здесь?

– Вероятно, – Мири хохотнула. – У него не так уж много дел.

Она позвонила ему, а потом сказала Урсуле:

– Он встретится с нами через полчаса.

Они прошли обратно через парк к мосту и доехали на трамвае до «Старбакса», где Мусса обещал встретить их.

– Ему нравится «Старбакс», – объяснила Мири.

– Правда? – спросила Урсула, не зная, как к этому относиться.

Трамвай скользил по авеню, издавая громкое электрическое жужжание всякий раз, как набирал скорость.

Они сошли на шумном перекрестке и постояли на светофоре. «Старбакс» был на другой стороне дороги.

Мусса уже ждал их. Урсула сразу его заметила. Она поразилась, как по-новому теперь увидела его, и вместе с этим ощущением, пришедшим к ней в тот момент, когда он встал, приветствуя их в «Старбаксе», она поняла, что в каком-то смысле Мири должна была преследовать именно эту цель, совершая такой неожиданный, почти мелодраматический шаг, – она хотела, чтобы Урсула увидела его по-новому.