Михаил Тырин
Отпуск за храбрость
Федор стоял на крыльце и глядел на изгиб выходящей из-за холмов дороги. Слабый ветерок не спасал от жары, лишь слегка шевелил седые, однако же еще густые и жесткие волосы. Прищуренные глаза внимательно следили из-под ладони за маленькой точкой, бегущей вдали по серой извилистой полоске и оставляющей за собой длинный пыльный хвост.
– Марьяна, ну давай же скорей, едут ведь! – крикнул Федор, не поворачиваясь.
– Да бегу уже! – на крыльце дома, завязывая на ходу платок, появилась Марьяна – немолодая уже, но статная, гибкая и по-своему привлекательная женщина. – Борщ с огня снимала.
– Борщ… – Федор невольным движением оправил пиджак, стряхнул со штанины прибитую ветром соломинку.
Небольшой зеленый автобус с яркой военной эмблемой на боку остановился напротив калитки. С коротким шипением открылась дверь, потом закрылась. И автобус, поднатужившись, тронулся дальше, переваливаясь на неровной колее.
А на дороге остался совсем молодой парнишка в черно-сером солдатском комбинезоне, с небольшим рюкзачком на плече. Был он худой и какой-то блеклый на первый взгляд. Лишь яркой искоркой горела единственная медаль на его груди.
Он медленно, словно опасаясь чего-то, подошел.
– Добрый день… Здесь живут Марьяна Денисовна и… Федор… Федор Иванович?
В руке он мял какую-то бумажку.
Федор чуть улыбнулся.
– Да ладно уж, какие мы тебе Федор-Ивановичи… Вот мамка твоя. А я – батя. Так и называй. Ну проходи, проходи, – Федор распахнул калитку. – Здравствуй, сынок, заждались тебя.
Паренек не двинулся с места. Лишь быстро переводил смущенный взгляд с одного родителя на другого.
– Да что ты застеснялся-то! – Федор взял парня за рукав и буквально затащил во двор. Крепко обнял его, затем то же сделала и Марьяна.
– Меня Ахмедом зовут, – спохватился солдат.
– Да уж помним! – коротко рассмеялся Федор. – Давай мне вещи, проходи в дом, обедать будем.
На самом крыльце Ахмед вдруг остановился.
– Пахнет у вас тут как… Травой, речкой…
– Будет тебе и трава, и речка – все будет. Ты проходи, сынок.
В доме было тихо, лишь какая-то взбесившаяся муха яростно стучалась о стекло. Ахмед скромно и аккуратно ел борщ, стараясь не греметь ложкой. Не столько ел, сколько делал вид, настороженно стреляя взглядом из-подо лба. Наконец отставил тарелку.
– Вкусно очень. Спасибо.
– Эй, сынок, так дело не пойдет, – покачал головой Федор.
Поднялся, достал из буфета бутылку и три небольших рюмочки.
– Вот так… Тебе, я гляжу, терапия нужна. А то совсем как не родной.
– Нет, нам не разрешали! – испугался Ахмед.
– А я – разрешаю! Я – батя твой, понял? И главнее меня сейчас никого нет, вот так! Мать, давай свои котлеты, или что там у тебя…
Марьяна поспешила к плите.
Федор оказался прав – «терапия» подействовала. У Ахмеда и щеки порозовели, и взгляд стал не такой колюче-испуганный.
Было видно: мало-помалу солдатик осваивается в родительском доме.
– Ну, ты хоть расскажи, сынок, как ты там? Как служишь? Вот, гляжу, и орден у тебя.
– Да какой там орден, медаль просто, – смутился Ахмед.
– Просто или не просто, а медали тоже за так не раздают. Ты расскажи, что прошел. Нам же с мамкой тоже знать надо.
– Да что там… у меня всего один бой и был, – Ахмед простодушно развел руками. – Только успели из самолета выскочить, приказ – на позиции. Три километра бегом в зимних комплектах. Дошли до точки, все мокрые, сопли на лету замерзают. Вздохнуть не успели – тут и накрыло. Три десятка ребят с ледника сразу в море смело. Меня командир – за шкирку в расщелину оттащил, посадил за пулемет, сектор показал. Говорит, стреляй. Я и стрелял. Два часа стрелял, пока панцеры не подошли. Вот и все, вот и весь мой подвиг.
Федор покачал головой, сведя брови. Протяжно вздохнул.
– Это кто ж вас так не пожалел? Небось, с норвежских линкоров прилетело?
– Нет, норвежцы сейчас в Баренцевом море застряли, им не до нас, там индусы их жмут. Говорят, нас сверху ударили, с орбитальной батареи. Украинцы, кажется.
Ахмед помолчал, глядя в пустоту.
– Там вообще сейчас ничего не поймешь. Все перемешалось.
– Ну, мы тут тоже мало чего понимаем, – пожал плечами Федор. – Ты, сынок, за свою землю стоишь – вот это понимай. Остальное – пыль. Все эти японцы, арабы, болгары – они за деньги дерутся. Арктическая нефть, алмазы, золото… А за тобой сейчас твоя земля, твои люди, мы с мамкой твоей. Значит, и правда на твоей стороне.
Он помолчал, покачивая головой.
– Слышь, а белорусы-то как? С нами еще?
– С нами, – кивнул с улыбкой Ахмед. – В наших УБК специальности получают, потом в наших же частях служат. И сражаются хорошо. Отлично даже.
– Да отстань ты от него со своей политикой, а? – всплеснула руками Марьяна.
Скрипнув дверью шкафа, она достала стопку вещей и положила на диван.
– Ты переоденься, сынок, тут все чистое. Небось, устал от казенного белья. А лучше вздремни с дороги, я постелю сейчас.
– Это верно, – Федор хлопнул ладонями по столу. – Отдохни часа три, а я пока удочки налажу, наживку заготовлю. К вечером на реку пойдем. Ты такой рыбалки нигде не увидишь, хоть всю землю обойдешь.
– Опять он за свое, – покачала головой Марьяна. – Сын на ногах едва стоит, а ему все рыбалка.
– Да я б и тебя взял, чтоб понимала, что к чему. Но ты ж, старая, всю плотву своим ворчаньем распугаешь.
Ахмед взял в руки мягкую домашнюю рубашку, осмотрел, помял пальцами. Незаметно принюхался, ловя тонкий аромат мыла.
Вдруг помрачнел.
– Вы меня простите, – сказал он. – Я вам подарков никаких купить не успел. С аэродрома – сразу сюда…
– Да какие подарки! Ты – самый главный для нас подарок. Да, мать?
Рыбалка и в самом деле была волшебная. Вода стояла тихая, сонная, будто ее утюгом прогладили. Лишь у берегов иногда раздавался мягкий плеск. Сквозь кроны деревьев сыпало сотнями лучиков уходящее солнце.
Ахмед сидел, неловко держа удочку и улыбаясь. Даже во сне он не ощущал такого ласкового и чарующего покоя. Словно сама жизнь из тайных запасов вручила ему самый сладкий и волнующий свой кусок, непознанный и неисчерпаемый.
– Бать, а вы не сердились с мамой, что я раньше не приезжал?
– Ну, что ты…
– Да нет, понимаю же, надо было отпрашиваться, отпуск заслуживать. Если б я только знал…
– Ты эти мысли брось, – строго сказал Федор. – Какие тебе еще поездки? У тебя учеба, служба. Мы все понимаем. Жизнь сейчас такая, куда от нее денешься? Мы бы к тебе приехали, но сам порядки знаешь…
– Вас бы не пустили, там запрещено, – вздохнул Ахмед. – Знаешь, батя, мне через полгода можно рапорт насчет аттестации на командира роты подавать. Офицерам же можно до трех раз в год отпуск брать. Я тогда сразу к вам, да?
– Конечно! И подавай свой рапорт. Будешь командиром – нам с матерью больше гордости за тебя.
– Я и так уже командир, взводный. Но я пока сержант, так что приезжать часто не могу.
– Кстати, тебе сколько лет-то, командир? Шестнадцать есть уже?
– Через месяц пятнадцать будет… – почему-то смутился Ахмед. И вдруг встрепенулся: – Ой, что это?! Батя, что это такое?
– Так клюет же у тебя, чудак! Тащи давай! Дергай, говорю!
Ахмед изо всех сил рванул удочку – и воздух взметнулась леска с пустым крючком.
– Эх… – с досадой крякнул Федор. – Перетянул. Хорошая, видать, рыбешка была, да сорвалась. Легче надо. Решительно, но плавно. А ну, посиди тихо, погляди, как я…
Сидеть пришлось недолго. Поплавок у Федора вдруг задрожал, закрутился и упруго ушел в чистую воду, оставив мелкие круги.
– Есть! – торжествующе объявил Федор, когда резвая золотистая рыбка забилась на прибрежной траве.
Ахмед взял ее в руки, рассмотрел со всех сторон.
– Карась, – пояснил отец. – Мелкий, для еды мало пригодный, но кошке сгодится.
– Так вы их едите?
– А что ж с ними делать? – Федор рассмеялся. – Из хорошего карпа или судака – знаешь, какую жарянку можно забацать? А вот окуней не люблю, костлявые они.
– Сохранить бы ее, на память, – Ахмед продолжал разглядывать карасика. – Да только как?
– На память, говоришь… Будет тебе память, – Федор порылся в сумке и отыскал небольшую золотистую блесну. Отделил острый тройной крючок, а блестящую металлическую рыбку протянул Ахмеду. – Вот тебе целый памятник!
– Годится! – обрадовался тот.
– Ну, давай, теперь сам. Садись вот, наживляй, закидывай. Рыбалка – дело тонкое, это тебе не из пулемета стрелять. Батька научит, ты, главное, не тушуйся.
Утром Ахмед стоял перед зеркалом и угрюмо себя рассматривал то слева, то справа.
– Пап, мам, а обязательно нам на эту ярмарку ехать?
Федор с Марьяной переглянулись, незаметно улыбнувшись.
– Ну, что ты как деревянный, а? – Марьяна укоризненно покачала головой. – Неудобно тебе, что ли?
Ахмед провел руками по нарядному пиджаку из силикатной шерсти, подергал брюки, поправил кепку.
– Удобно, мам… Только… не знаю, как сказать. Я будто артист какой-то или доктор. Мне неловко. Я не привык.
– А ты привыкай! Да ты сегодня там самый главный красавчик будешь! Все так одеваются, только не у всех такие сыновья-герои!
– Не знаю…
– Я знаю, – веско ответил Федор. – Хватит уже о казарме вспоминать. Приехал к людям – так будь, как люди. Ну, не в гимнастерке же своей пойдешь? Чай, тут не война.
Ахмед помолчал, хмуро разглядывая себя исподлобья.
– А зачем нам вообще на эту ярмарку ехать? Я б лучше с вами посидел.
– Ну, конечно! – всплеснул руками Федор. – Ну, посиди. Весь свой отпуск просидишь. Ты хоть за двор выйди, жизнь-то посмотри! Что вспоминать будешь – как в избе сидел?
– Сынок, там весело будет, – присоединилась Марьяна. – Ты даже уезжать не захочешь, вот вспомнишь ты мои слова.
– Ну, хватит слов, – Федор решительно поднялся. – Я пойду, машину подгоню. Через пять минут жду обоих.
На пороге он остановился.
– Сын, ты орден-то приколи!
– У меня медаль.
– Вот медаль и приколи.
А на ярмарке и вправду было весело.
Толпы разношерстного люда ходили вдоль рядов под цветными гирляндами; везде были музыканты, клоуны; на каждом шагу продавалось что-то вкусное и необычное; то и дело взгляд натыкался на фокусника или уличного гимнаста – глаза разбегались от желания увидеть все.
– Сынок, улыбайся! – Марьяна сжала ладонь Ахмеда. – Тебе улыбаются – и ты улыбайся. Здесь все тебе рады.
– Да, мам…
– Хочешь еще пастилы или мороженого?
– Давай. А можно вон то, желтое? Что это?
– Взбитый крем из кукурузы, вкусный. Сейчас возьмем на всех, да?
Над площадью вдруг взорвался пенный фейерверк. Пухлые цветные облака заполнили небо, а потом начали оседать, разваливаясь на кусочки. И люди ловили их, смеялись, кидали друг в друга…
– Как хорошо у вас… – вырвалось у Ахмеда.
– Ну, хорошо или не хорошо… – Федор вдруг убрал с лица улыбку. – Бывает и хорошо – стараются же люди, чтобы как-то жить. Но ты должен знать, сынок. Это лишь потому, то ты и твои друзья – там, на посту. Вы – на страже. Поэтому еще как-то живем, развлекаемся даже. Вот будет победа, тогда всем будет так. Только вы не подведите, сыночки наши. Приезжайте с победой, а уж мы вас так встретим…
Он вдруг приостановился, заметив что-то сбоку.
– О! – Федор потер ладоши. – А вот это – по-нашему!
В конце ряда стоял лазерный тир. На большом экране проектор рисовал лес, где из-за деревьев каждую секунду выскакивали с визгом какие-то гадкие звери, похожие на лохматых, шипастых лягушек.
Толстые неуклюжие фермеры пытались попасть в них из световых винтовок, громко хохоча, если удавалось сразить цель. Но им было трудно – «лягушки» скакали резво, а непривычные к оружию руки шевелились куда медленнее.
– А ну, давай-ка, сынок… – Федор хитро подмигнул. – Покажи этим пельменям, как стрелять надо. Ты же умеешь?
– Умею. А зачем?
– Да просто так. Пусть поучатся, глядя на тебя. Меньше спеси будет.
Ахмед неуверенно подошел к барьеру, искоса поглядывая на других стрелков. С некоторым недоумением покрутил в руках легонькую пластиковую «винтовку». Встал, расставив ноги и даже не опираясь локтями на стол.
– Стреляй! – Федор возбужденно ударил кулаком о ладонь.
Щелк-щелк-щелк…
Через несколько секунд на экране не было ни одной живой «лягушки».
– О-о, ну, это талант… – развел руками щекастый начальник тира.
– Что «талант», дядь, – с досадой проговорил Ахмед. – Ты сделай побыстрей свое кино, а? Ну, это ж детский сад у тебя.
– Ну… хочешь – сделаю, как скажешь, – начальник тира насмешливо прищурился. – Пятьдесят попаданий за три минуты – получишь приз.
Картинка на экране закрутилась по-новому. Теперь «лягушки» выскакивали резко, словно пузырьки в газировке, и тут же прятались.
Ахмед не спешил и не нервничал.
Щелк-щелк-щелк… Винтовка работала, словно часы-ходики – размеренно и спокойно. «Лягушки» так же размеренно превращались в черную пыль.
– Ну… – начальник тира был полностью обескуражен. – Ну, это… не знаю…
Ахмед вдруг отвел глаза от прицела, заметив краем глаза какое-то тревожное движение рядом с собой.
– Ну, что ты, красавица… да не вырывайся, я ж ласковый…
Какой-то жирный лохматый фермер хватал его мать и пытался прижать к себе.
– Отстань, дурак! – цедила сквозь зубы Марьяна, тщетно пытаясь разжать пальцы наглого борова. – Уйди, не время сейчас! Я не одна!
– Ну, сегодня не одна – завтра одна. Тоже мне проблема, – жирный фермер хихикал, обнажая свои неровные желтые зубы.
Ни секунды не раздумывая, Ахмед с размаху обрушил приклад лазерного ружья в лицо мерзавца.
Пластиковая игрушка рассыпалась, не причинив фермеру никакого вреда, кроме испуга.
– Ах ты, щенок! – фермер сжал кулаки.
Ахмед быстро, как учили, встал в подпружиненную стойку, поставил руки в защиту, а затем бросился вперед.
Фермер закрылся было своими пухлыми ладошками, но против быстрого тренированного солдата он был ничто. И поэтому через секунду он уже лежал на мостовой, скорчившись и поджав ноги.
– Марьяна, уводи его! – закричал Федор.
– Мам, он тебя трогал! – пытался объяснить Ахмед, пока Марьяна тащила его от тира – туда, где толпа разделяла разгоряченного бойца от уже поверженного мерзавца. – Он тебе больно делал!
Федор подал руку побитому фермеру.
– Вставай, браток… давай-давай, не кочевряжься.
– Что это за гаденыш был?!
– Ты давай потише, ладно. Ну, прости. Это сынок наш. Не бесись…
– Какой, к чертям, сынок? Ты пьяный, что ли?
– Говорю же тебе! Мы с военной базы, с реабилитации. Сынок наш.
– Сынок… Я вот сейчас полицию позову.
– Да ни к чему это, браток. Полиция ничего не скажет. Ты не злись. Говорю же – сынок. С военной базы. Ну?
– Что «ну»?
– Ну, с реабилитации мы. Он же солдатик, с войны только что. В боях был. Вон, орден у него, видал?
– Солдат?
Толстый фермер тут же успокоился.
– Ну, ясно теперь. Ну, раз такое дело… – он поднял глаза на Федора и погрозил пальцем. – Но кружку пива за отбитый нос ты мне должен!
– Да хоть три, родной! Только не шуми, ладно?
…Марьяна крепко держала Ахмеда за руку. Он уже никуда не рвался, но чувствовалось, как напряжено и неспокойно все его тело.
– Сынок, ты не волнуйся. Ну, бывают люди – дурные, пьяные…
– Гад он! Гад!
Появился Федор.
– И что, готовы дальше? – воскликнул он с нарочитой бодростью. – Пошли на карусели. Летающие лодки на магнитной подушке видели?
– Подождите! – донеслось откуда-то из толпы.
Прибежал тот самый щекастый начальник тира. Руки его держали огромного плюшевого кота.
– Конечно, норматив не совсем выполнен… – проговорил он, задыхаясь. – Не до конца. Но такому стрелку мне приза не жаль! Держи, парень!
Ахмед взял кота, растерянно посмотрев на отца. Федор кивнул ему и усмехнулся. Ахмед замер на секунду.
– Мам… пусть это будет мой подарок, – он протянул кота Марьяне. – Не купил, так хоть заработал. Ладно?
– Ты еще спрашиваешь? – улыбнулась в ответ Марьяна. – Да это самый лучший на свете подарок!
С самого начала, с той первой минуты, когда зеленый автобус остановился у дороги – шесть дней отпуска казались целой жизнью. Но они вдруг закончились – коварно и внезапно, как тропинка перед пропастью.
Ахмед молча переодевался из домашнего в свой черно-серый солдатский комбинезон. Он и сам был весь серый. Укладывал рюкзак, затягивал ремни на ботинках.
– Сынок, ты, главное, помни – мы о тебе думаем, – произнес Федор. – Мы за тебя молимся.
– Да, пап…
– Не лезь сам никуда, – заговорила Марьяна. – Убьют тебя – никому никакого прока. Не надо геройства. Жив будь. Для нас живи, ладно?
– Ладно, мам…
Федор и Марьяна растерянно переглянулись.
– Ну, что сказать… – Федор одернул рубашку. – Будь молодцом. О нас вспоминай. Главное – вернись. Главное, живым вернись…
– Да, пап…
Все было натужно и неловко. Правильных слов для этого дня, видимо, не придумали.
– Ты, сынок, только друзьям про нас поменьше говори. Ну мало ли… у тебя папка с мамкой есть, а у другого, может, и нету… Зачем эти кружева разводить?
– Да знаю я. Подписку же давал.
– Сынок, слышишь? – Марьяна подошла к Ахмеду, глядя ему в глаза.
– Что, мам?
– Ты же опять на север? Вот возьми… Носки тебе связала. Пригодятся.
Ахмед взял носки и вдруг рассмеялся.
– Что? – заволновалась Марьяна. – Не понравились?
– Да нет… Вот эта зеленая каемочка… Нам перед базировкой на складе джемперы выдавали. Точно такая же каемочка – зеленая, с квадратиками.
– Ну, каемочки всякие бывают, – поспешно вмешался Федор. – А тут тебе не склад, это мать тебе сделала – с заботой. Так что, вот.
– Да я знаю, пап…
За калиткой просигналил зеленый автобус с военной эмблемой.
– Ну… Давайте-ка обнимемся и посидим на дорожку.
– Федь, а когда следующий заезд будет? – крикнула из спальни Марьяна, расчесывая свои красивые длинные волосы.
– По плану будет первого числа, а что? – удивленно отозвался Федор, оторвавшись от бритья.
– Хочу в Будапешт на карнавал смотаться, пока аэропорты открыты.
– Карнавал… Не о том думаешь! Лучше бы списки посмотрела. Сейчас, между прочим, второгодки поедут. Вот привезут тебе «сыночка», который тебя помнит, – а ты и ляпнешь что-нибудь. Или имя перепутаешь, или про невесту спросишь.
– Вот ты начальник, ты и проверяй, – Марьяна брызнула из флакона на ватный тампон и в очередной раз протерла лицо. Сейчас – в другой одежде и без специального макияжа – она вовсе не казалась немолодой. Совсем наоборот.
– Федь, а там мой триммер не валяется?
– Сама ищи, надоела… – Федор потрогал волосы. Смытую седину ему было немного жаль, она придавала его облику дополнительную серьезность.
Марьяна зашуршала пакетами и коробками. Потом отчетливо донеслось: «О, господи, ну опять…»
– Ну, что там у тебя?
– А ты сам посмотри!
Федор зашел в спальню и взял из рук Марьяны свернутую пополам бумагу. Развернул.
«Папа и мама, я вас очень люблю!», – было написано неровным, почти детским почерком.
Ниже был пририсован десантный штурмовой карабин, перекрещенный с розой.
Федор фыркнул, свернул бумагу надвое, потом вчетверо.
– И что?
– Да ничего! – всплеснула руками Марьяна. – Не понимаю я этого. До сих пор не понимаю. Да, конечно, солдату нужно отдохнуть, мягко поспать, вкусно поесть. Поговорить задушевно с простыми людьми – тоже хорошо. Ну, пусть даже на рыбалку сходить. Это понятно. Но зачем все эти «мама», «папа»? Что это за театр, для чего эти нафталиновые нежности. Вот скажи, зачем?
– Слушай, это не твоего ума дело. Это без тебя умные люди посчитали и решили. Так лучше. А ты работай. А не нравится – не работай. Вот и весь вопрос.
– Нет, мне бы все нравилось… Но так нельзя! Какая я ему, к чертям, «мама»? Зачем это? Что вот он сейчас думает – что я жду его? Что люблю? Да ему жить осталось от силы пару месяцев!
– Ты рот закрой, «любимая супруга», ладно? В кадровом управлении таких речистых не очень жалуют. Вали на свой карнавал.
Федор резким движением смял бумажку и бросил на пол.
– Кстати, поедешь получать разрешение на вылет, зайди в ОМТО. Скажи, что доиграются они с этими «мамиными носочками» с резервных складов. Совсем ополоумели, списанное военное тряпье предлагают за мамино рукоделье выдавать. Скажешь им, мы в этот раз еле выкрутились.
Четырехвинтовой десятитонный коптер, огибая сопки, шел на предельно малой высоте. Столь малой, что взбитые воздушным потоком льдинки стучали ему в брюхо.
Все сорок бойцов, сидящих в десантном отсеке, молчали. Не было ни шуточек, ни дежурных фраз, ни даже вздохов.
Молчал и Ахмед. Пальцы выстукивали дробь на бронестекле тактического шлема, лежащего до поры на коленях. Другая рука грела штурмовой карабин.
Уже чувствовалась сквозь обшивку дрожь от разрывов тропосферных бомб, и было слышно, несмотря на шум винтов, как впереди визжат реактивные снаряды.
Но Ахмед думал не о том, что впереди. Он вспоминал мамку с папкой, а еще запах травы и речки, и вкус домашнего борща…
И было почему-то совсем не страшно.
– Готовность номер три, заходим на посадку, – прохрипел бортовой динамик.
– Взвод, готовься! – тут же, почти на автомате, прокричал Ахмед в унисон с другими сержантами. – Проверить боезапас, оружие, медпакеты!
– Готовность номер два, садимся!
– Взвод, отстегнуть ремни!
Ахмед вытянул из-под бронекостюма маленькую золотистую рыбку на цепочке. Коснулся ее губами и спрятал обратно.
– Полная готовность, люки открыты!
– Взвод, за мной по одному!..
«Мама, папа, мне теперь ничего не страшно. Я за вас в любой ад пойду. Вы только меня ждите и любите».
В неровном свете химснарядов бойцы выкатывались из пузатого брюха коптера и тонули в злой метели, стремясь тут же найти камень, щель или хоть малую ямку, чтоб закрепиться и спрятаться от рассекающих тьму следов трассирующих пуль.
– Не застывать! Вперед, вперед… За свою землю! За отцов с матерями! Вперед…
