Глава 10

Утром следующего дня Оберон стоял у окна гардеробной, растрепанный после сна. Он не полностью оделся, подтяжки свисали до полу, ноги босые. Для работы на шахте у него был костюм, но, черт возьми, надевать его смешно и бессмысленно, если воздух пронизан угольной пылью, густой и жалящей, и рубашка пропитывается ею в течение часа. Он принялся застегивать пуговицы, но пальцы слишком дрожали и совсем не слушались.

Где этот чертов камердинер, как его там? Он попытался думать яснее, но у него плохо получалось, потому что голова все еще гудела после вчерашних побоев, отцовских разглагольствований, боли и стыда от провала. Он глубоко вздохнул, стараясь вспомнить имя камердинера. Черт, да как же его зовут? А, слава богу, вспомнил, Роджер, вот как. Всех отцовских холопов звали Роджерами, а почему бы и нет? Дел и так полно, чтобы еще запоминать имена этих чертовых слуг. Арчи и Джеймс – это лакеи, Роджер – камердинер, горничные звались Этел. Все они до одной были Этел, хотя вроде была еще какая-то Лил. О господи, невозможно ни на чем сосредоточиться. Он продолжал трясти головой, и постепенно способность думать возвращалась к нему.

Он выглянул в сад. Как хорошо, что окна его комнат выходят в эту сторону на безупречный выезд с газонами без единого сорняка. Этим тоже занимались специально нанятые люди. А их как звали? Но ему незачем об этом знать. Он оперся об оконную раму. Все болело, ему хотелось съежиться на корточках и стонать. Но он заставил себя смотреть в окно, продолжая настойчиво убеждать себя в том, что он очень доволен видом сада. Размышляя об этом, он расправил плечи и поднял голову. Как он мог бы жить в комнатах, выходящих на террасу, откуда бросилась Вейни? Ощутив сильный толчок в сердце, он почти обрадовался. Боль заставила его собраться, та самая боль, которая пронзила его, когда мать, постепенно истаяв, умерла от чахотки.

Когда же уйдет эта боль? Вызванная двумя смертями, она, кажется, только усиливается. Он почувствовал, как плечи снова обмякли и слезы сдавили горло. Но мужчины не плачут. Он выпрямился и с усилием поднял голову. Слезы уместны только к концу побоев. Он узнал об этом в день материных похорон, когда он заплакал, и отец в тот вечер вызвал его к себе в кабинет. А когда он не вызывал Оберона, будь проклят этот кабинет? Когда-нибудь он взорвет его к чертям вместе с родителем.

Ему нужно подышать свежим воздухом, но тогда придется искать эти проклятущие ботинки. Он осторожно, преодолевая боль, открыл окно. Новых следов побоев на лице не было, зато хорошо были заметны те, что остались с прошлого раза.

Приятно знать, что даже его папаша может промахнуться. Оберон хрипло засмеялся.

Солнца не было, от ветра лепестки цветущих деревьев слетали на землю. Ветви кедра, растущего посреди лужайки, отбрасывали длинные тени. Считалось, что дереву шестьдесят лет, и, если судить по высоте, так оно и есть. Кедр, очевидно, посадил отец теперешнего старшего садовника. Интересно, как садовникам нравится теперь работать на нувориша. Ведь раньше дом принадлежал представителям голубых кровей.

«Но штука в том, что многие аристократы продали или даже сожгли свои дома, лишь бы не платить растущие налоги, так что не исключено, что слуги радуются таким людям, как мы», – предположил Оберон. Он перегнулся через подоконник и вдохнул свежий утренний воздух – это хорошо для легких, потому что потом ему придется несколько часов провести в шахте. Дул свежий ветер, но кедр как будто не замечал его. Оберон улыбнулся. Ишь, чертяка, не качается, какой бы силы ветры его ни обдували. Может, однажды и сам он достигнет такой же прочности. Да, все может быть, но пока что надо найти проклятые ботинки.

Оберон осторожно двинулся к шнуру звонка справа от двери в его спальню, стараясь не потревожить ребра и преодолевая острую боль. Дернув за шнур, он вернулся к большому зеркалу и остановился. Попытки застегнуть верхнюю пуговицу ни к чему не привели – пальцы слишком сильно дрожали. Бог ты мой, но Роджер должен прийти. Сейчас он уже должен закончить с отцом. Оберон внезапно бросил возиться с пуговицей. Ну конечно… Разумеется… Он смотрел на свое отражение в зеркале, и постепенно к нему начало приходить понимание.

Он упомянул о покупке домов только в разговоре с Вероникой. Это было перед завтраком, когда она зашла к нему в комнату. Сестра не стала бы никому это передавать. Как раз в это время Роджер убирался в гардеробной. Должно быть, папаша пришел к этому же выводу, иначе почему слуга до сих пор не явился?

В этот момент раздался стук в дверь, и вошел Роджер. Явился наконец, подумал Оберон, да еще приклеил к губам улыбку, застывшую, как будто ее отлили на папашиных заводах.

– Вы звонили, мистер Оберон?

Рабочий день у Эви начался в пять тридцать, как и всегда. И ей это очень нравилось. Она с удовольствием первой спускалась вниз на кухню, которую теперь считала своей территорией. При виде ее мыши, тоже как всегда, пустились врассыпную. Кажется, все всегда остается неизменным, но сегодня, может быть, произойдут перемены. Она разожгла печь, и в кухню вошли Энни, Сара и Милли. Милли принялась натирать плиту графитом.

– Ну, надо же, такая рань, а ты сияешь, как медный таз, Эви. Ты точно чокнулась, – заметила девушка.

Эви внимательно взглянула на Милли. Глаза у девушки опухли, как будто это она не спала всю ночь. Самой Эви не хотелось засыпать: она боялась, что вчерашняя радость уйдет во время сна.

Сара и Энни уже стучали и гремели кастрюлями в моечной. Эви возразила:

– На улице весна, Милли, расцвели примулы, в траве уже распускаются первоцветы. Я видела их сегодня из окна спальни. Они растут широкими полосами, разве ты не обращала внимания?

– Ой, да ну тебя. Займись лучше чаем для хозяйских слуг и этой старой пьяницы.

Эви, которая уже собралась поставить чайник на плиту, с грохотом поставила его на место и, громко стуча каблуками, вплотную подошла к Милли, стоявшей на коленях на полу рядом с плитой.

– Повтори, что ты сказала?! И встань, когда я с тобой разговариваю.

Милли уставилась на нее.

– Кто ты такая, чтобы выговаривать мне?

Эви схватила ее за локоть и рывком заставила встать. Милли уронила графит и попробовала вырваться. Лицо ее побелело от испуга. Забыв о больном горле, Эви крикнула:

– Я для тебя – старшая, и если я еще раз услышу, что ты говоришь о миссис Мур то, что ты только что сказала, я добьюсь, что тебя уволят. Поняла? Вылетишь, черт побери, вон из этой самой двери без рекомендаций.

Милли кивнула, и глаза ее наполнились слезами. Как всегда, чуть что, в слезы, – Эви дано это заметила.

– У миссис Мур постоянные боли, и она время от времени выпивает чуть-чуть джина, чтобы облегчить их. Я повторяю, время от времени. Любая разумная женщина на ее месте поступила бы так же. А ты заткни глотку, чтоб я тебя не слышала, ясно?

Эви схватила ее за плечи и принялась трясти. Слезы ручьем потекли по щекам Милли, и Эви вдруг почувствовала, что ее ярость куда-то испарилась. Она притянула девушку и крепко прижала к себе, сминая ее шапочку.

– Прости, Милли, милая, но надо быть аккуратнее в выражениях. Все, что происходит здесь, на кухне, должно остаться в пределах кухни и не становиться известным где-то еще. А если бы мы протрепались миссис Грин о твоих ошибках? Долго бы ты тут оставалась?

Ошибок, которые они между собой называли «грехи Милли», было бессчетное множество. Девушка перестала рыдать, и Эви отпустила ее. Милли схватила графит и снова опустилась на колени возле плиты.

Эви сказала:

– Я отнесу чай. С плитой нужно закончить.

Нос покраснел у девчонки, Эви это заметила, и мешки под глазами стали заметнее, но ей придется усвоить этот урок. Она благополучно отнесла чай, вернулась, сняла с крючка шаль и сказала Милли, что пойдет за яйцами. Милли поднялась на ноги.

– Я могу это сделать за тебя, Эви.

– Не так, как я, – отрезала Эви. – Пожалуйста, подготовь стол для миссис Мур, чтобы она могла начать готовить завтрак. Сегодня предполагается подать копченую пикшу, снова жареные почки, яичницу с беконом и, кроме того, по какой-то причине милорд опять пожелал кеджери, так что будет ему кеджери. Сразу после завтрака он отбывает в Лидс, поэтому мы какое-то время будем избавлены от этих обжираловок. Когда подготовишь стол, ознакомься, пожалуйста, с меню ланча – ты найдешь его в самом начале поваренной книги миссис Мур.

Она говорила жестким тоном. Раздражение и беспокойство снова начали подниматься в ней. Не слишком ли рано она радуется? Как там с домом? И что, если Милли уже растрепала про миссис Мур всем остальным? Господи, наступит ли когда-нибудь конец всем этим «если», «но» и «может быть»?

Из подвала Эви поднялась в курятник и забрала выстланную соломой корзинку с еще теплыми яйцами и направилась в овощную кладовую, надеясь, что у Саймона есть для нее новости, да и вообще надеясь увидеть Саймона, потому что просто хотела побыть с ним. Он ждал внутри, невидимый в темном помещении.

– Джек принес мне эту записку в барак. Я не читал ее.

Эви улыбалась. Он забрал у нее корзинку и отдал записку.

Дорогая наша Эви!

Мы получили его. Осталось только подготовить бумаги. Грейс собирается к поверенному. Мистер Оберон сильно недоволен. Он явился, когда мы уже уходили, так что в Холле может подняться шум. Не забывай держать рот на замке, если вдруг кто-то упомянет семью Форбс. Мы теперь такие большие и страшные, больше ничего не боимся! Грейс хочет, чтобы мы все называли ее по имени. Она показала себя настоящим другом. И, Эви, может быть, это выглядит театрально, но не забудь уничтожить эту записку.

Твой брат.

Губы ее расплылись в широченной улыбке.

– Мы получили его, Саймон, – прошептала она, засовывая записку в карман фартука.

Саймон протянул ей корзинку с яйцами.

– Я должна бежать, Ублюдок сегодня уезжает сразу после завтрака, а я еще не видела миссис Мур. Саймон, ты понимаешь, я не знаю, что делать с этой Милли. То она трогательная бедняжка, то злобная дрянь или просто дура.

Саймон улыбался.

– Забудь обо всем и думай только о доме. С Милли постепенно все утрясется. Я очень рад за тебя, Эви.

Но прозвучавшая в его голосе грусть напомнила Эви, что у его отца и матери по-прежнему нет собственного дома. Ну ничего, когда у нее будет свой отель…

Эви напомнила Саймону о своих планах и о том, какое место она отводит в них его родителям. Он покачал головой.

– Ты просто чудо, Эви Энстон. Твоя энергия даже этот кедр согнет в бараний рог. Но сейчас спустись с небес на землю и отнеси яйца на кухню, а не то не успеешь оглянуться, как окажешься в беде.

Он не сделал попытки поцеловать ее на прощание, но она чувствовала его взгляд, когда пошла обратно. Потом она услышала негромкие слова:

– Я так рад, что ты есть…

Она повернулась и снова подбежала к нему.

– Мне очень нужно это знать, мой хороший, чтобы прожить день.

Он рассмеялся и заторопился в огород. Расстегнутая куртка развевалась под порывами ветра.

Она бежала по дорожке и чуть не налетела на Роджера, показавшегося из-за угла ближайшего к двору здания. Камердинер улыбался, но его улыбка была очень странной и жесткой. Она шагнула вправо, на траву, и он повторил ее движение. Как надоели ей эти его игры. За его спиной виднелся склад с инструментами. Он произнес:

– Ну-ка пойдем, Эви Энстон. Тебе нужно кое-что увидеть.

Она подняла корзинку с яйцами.

– Мне нужно отнести их миссис Мур.

Роджер бросился на нее. Она отшатнулась, но его движение было молниеносным, и он схватил ее за плечо.

– Это не приглашение, это приказ!

Он оказался так близко, что она почувствовала исходящий от него запах алкоголя. А ведь еще не было восьми утра. Что происходит, неужели пьянство – как простуда и им можно заразиться? Какая ерунда, о чем она думает. Да, но что все-таки происходит? Он крепко сжал ей плечо и внезапно как-то оказался сзади и заломил ей руку за спину. Острая боль обожгла ее. В другой руке она по-прежнему сжимала ручку корзинки. Господи, что же делать? «Кричи, идиотка, кричи громче. Саймон придет».

Но едва она попробовала закричать, как Роджер закрыл ей рот рукой и стал толкать ее в темноту склада.

Он прошипел ей в ухо:

– Ты слышала в тот день, что я сказал Лену, да? Ты единственная была достаточно близко, а я рассказывал об этом только ему одному. Кроме его чертовых грязных тряпок, во дворе больше никого не было. А ты очень уж быстренько вышла из-за угла, когда мы базарили там. Но до этого я слышал какой-то звук. Ты была там и подслушивала. И рассказала кому-то о покупке домов. Как ты посмела? Мне вынесли предупреждение, и теперь мне запрещено здесь оставаться. Я снова буду камердинером у милорда, а он теперь в поганом настроении, и на кого, по-твоему, все шишки повалятся? Он устроит мне ад кромешный, а я не смогу уйти в другое место, потому что он уже сказал, что не даст мне рекомендаций.

Он убрал руку с ее лица. Что сказать? Он знал, что это она рассказала про дома, но не знал почему. Она сказала:

– Ты же сам этого хотел. Это было твое желание – быть камердинером у милорда. Тебя повысили.

Он продолжал выкручивать ей руку еще выше. От боли у нее перехватило дыхание, и она выгнулась назад, чтобы ослабить боль.

– Ты, глупая сука! Это наказание. Он из меня все соки выжмет, а потом, когда ему надоест, он вернет меня обратно. И все это из-за тебя. А с домами у тебя ничего не вышло, так? Говори, кому ты рассказала о них и для чего.

Эви помотала головой.

– Не знаю, о чем ты говоришь. Я никому ничего не говорила. С какой стати? Ко мне все это не имеет никакого отношения.

Она почувствовала, что его хватка ослабла, и приготовилась действовать: перенесла вес на правую ногу, сделала шаг назад и наступила всей тяжестью ему на ногу каблуком левой ноги.

– Уй!

Он опустил руки, и она метнулась вперед, но он успел быстрее, преградив ей вход. Он покачал головой, лицо его покрылось краской, на губах появилась злобная усмешка.

– А вот этого тебе действительно не следовало делать.

Он бросился к ней, но она успела выставить вперед корзинку. Ей хотелось закричать, но она боялась. Что, если кто-нибудь придет и он скажет, что она разносит слухи? Сколько бы она ни отрицала это, вопросы могут быть заданы и ответы получены. Нет, она, Эви Энстон, сама должна со всем справиться.

Он рванулся вперед. Она отступила назад. Снова нападение. Она увернулась, но споткнулась о мотыгу. Она выставила вперед руку и сказала:

– Ты опоздаешь к милорду, или к мистеру Оберону, или о ком ты там печешься.

Он тряхнул головой, снова прыгнул вперед и схватил ее за горло ладонью и большим пальцем. Ей стало больно.

– Еще есть время. Я уже повидал и милорда, и мистера Оберона, который не лишил себя удовольствия тоже устроить мне взбучку.

Он сжимал ей горло.

– Даю тебе еще один шанс. Кому ты растрепала то, что слышала? Это так быстро стало известно, что дошло до не тех ушей, которым предназначалось.

Она видела по его лицу, что он наслаждается моментом, но не догадывается, что дошло это как раз до нужных ушей. Волна облегчения прокатилась по ее телу, и она сказала:

– Пусти меня.

Она с трудом могла говорить, и ей вспомнился Фордингтон, и этот страшный холод, и спасение Джека. Джек. Она сосредоточилась. Как он учил ее?

Роджер совсем близко, в этом своем безупречном костюме, губы поджаты. И уже его рот прижимается к ее рту, и он просовывает язык ей между зубов. Сейчас ее вырвет.

Его рука все еще сжимала ей горло, она едва могла дышать. Он поднял голову и облизал ей щеку, потом опустил руку, сжал ей грудь, другой рукой обхватил ее сзади, прижимая к себе. Эви по-прежнему сжимала ручку болтающейся из стороны в сторону корзинки. Только бы не разбить яйца.

Он уже целовал ее в шею, прижав к стене. Щиколоткой она снова задела мотыгу, и та, лязгнув, упала на землю. Что-то воткнулось ей в спину. Она дернулась вперед, отталкивая его. Он засмеялся и отвел ее руку в сторону. Она вертела головой, стараясь избежать лезущего ей в рот языка. На стене склада была подвешена полка с инструментами для ручной работы в саду. Роджер вцепился ей в платье и начал рвать. Господи, он найдет письмо. Джек, Джек, я жду подходящей возможности, как ты меня учил.

Она перестала сопротивляться и расслабилась в его руках. Он засмеялся.

– Вот теперь я вижу, какая ты. Шлюха. Ты играешь с мужчинами. Я знал, что ты хочешь, но этого мало. Ты заплатишь, Эви Энстон, за то, что ты сделала.

Он говорил ей в шею. Она нащупывала пальцами предметы на полке, ей попалось ведро. Ухватившись за ручку, пока он старался сдернуть с нее корсет, Эви со всего размаха «вошла в соприкосновение», как учил ее Джек. Она попала Роджеру всего лишь по плечу, но удар был для него неожиданностью. Она наступила ему на ногу и другим коленом резко ударила его в пах.

Это подействовало. Она вырвалась, нанося один удар за другим, а потом прошипела:

– Ты, сволочь, только попробуй еще раз протянуть ко мне свои лапы, и получишь кое-чем посерьезней, чем этим дурацким ведром, понял? Я тебе твое хозяйство отрежу!

Он стонал, согнувшись пополам. Она выбежала из склада, промчалась через двор и слетела вниз по ступенькам. Яйца остались целыми и невредимыми, хотя один рукав был разорван. Миссис Мур поинтересовалась, что случилось. Эви ответила, что зацепилась за что-то в курятнике.

– А-а, то ли так, то ли эдак, – хмыкнула миссис Мур, разлила чай и принялась помешивать кеджери. – Что-то долго ты ходила, должна сказать. Давай-ка причешись. И что это за отметины у тебя на шее?

Эви ничего не ответила. Чем меньше вопросов, тем лучше. И потом, это расплата, которую она заслужила. Роджер пострадал из-за нее, из-за того, что она воспользовалась подслушанным разговором, рассказала о том, что услышала. Но теперь они квиты, и лучше всего, чтобы никто не задавал вопросы. Поэтому она только пожала плечами.

– Простуда никак не проходит. А в курятнике пыль, я и раскашлялась. Наверно, слишком сильно схватилась за горло.

Они приступили к приготовлению завтрака, но сначала Эви подкинула угля в печь и сожгла записку Джека. Трясти ее начало уже только тогда, когда они начали готовить ланч.

Тряска продолжалась до самого ланча и прекратилась, когда они уже убрали посуду и внизу снова появился Роджер. Он разыскал ее в большой кладовой и остановился напротив нее, самоуверенный и наглый.

– Не хочешь меня, – шепотом сказал он, – я поимею твою подружку Милли, как я поимел Шарлотту. Так что подумай, Эви Энстон, тебе решать.

Он вышел в кухню и поклонился миссис Мур.

– Прощайте, дамы. Не знаю, когда я снова вернусь, но я вернусь, это точно.

Потом он расшаркался перед Милли.

– Оставайся такой же красивой, как сегодня, мисс Милли, и может быть, когда я вернусь, у нас будет шанс лучше узнать друг друга.

Миссис Мур фыркнула, поворачиваясь от покрасневшей улыбающейся Милли к Эви. Ну нет, она не допустит этого, думала Эви, глядя на трясущиеся руки поварихи. Милли слишком запугана и слишком глупа. Весь день и всю ночь она ломала голову над его словами и к рассвету все, что она смогла придумать, – это что надо будет предупредить Милли и внимательнее приглядывать за ней, потому что никогда в жизни она не продаст себя ради кого-то другого.