Глава 12

Наступил ноябрь, и хотя Эви казалось, что самый первый месяц ее жизни в Истерли Холле пролетел как мгновение, то время ни в какое сравнение не шло с летними месяцами, когда солнце выжигало землю дочерна и досуха. Но не устрашенные жарой садовники брали для полива воду из бочек, а потом и из озера, чтобы обеспечить овощам и фруктам необходимую влагу для вызревания. Эви по-прежнему приходила к Саймону и участвовала в сборе морского угля, и с каждой неделей она чувствовала, что ее любовь к этому красивому парню растет. И все больше Эви восхищалась домом, который теперь принадлежал семье Форбс. Да, что-то изменилось, но не все. Поэтому она по-прежнему пряталась в кладовой, когда Оберон и Вероника приходили съесть кусочек кекса рядом с теплой плитой.

Она усердствовала вплоть до дырок на бумаге, отмечая запасы муки, изюма, брикетов соли, чтобы составить список продуктов, которые необходимо пополнить. Миссис Мур решила, что Эви должна научиться правильно пополнять запасы продуктов, правильно учитывать их, а также всему, что связано с этими процедурами, полностью с этим освоиться, поскольку, если браться управлять кухней, не говоря уже о собственной гостинице, необходимо все знать и уметь.

Работая в кладовой, она думала о полях, окружавших дом Форбсов. Хотя ее отцу и братьям теперь приходилось шагать полмили до шахты, они упивались свободой и ощущением открывшихся перед ними возможностей. По пути на собрания Грейс рассказывала ей о прогрессе в работе над двумя другими домами. Теперь, думала Эви, все спокойно, как штиль после шторма.

Тогдашнее нападение сплотило женщин, и пока что ситуации помогал тот факт, что Народный бюджет Ллойд-Джорджа прошел палату общин, так что все вместе они могут продавить рассмотрение вопроса о праве голоса. Но когда интриги между различными группировками вышли наружу, стало ясно, что внутри женского движения существует такой раскол, какого Эви и представить себе не могла.

Она проверила полки и с трудом подавила раздражение. Сколько раз она говорила Милли, что запасы продуктов необходимо пополнять систематически. Как об стенку горох. У нее в одно ухо влетает, а из другого вылетает. Эта девица способна развалить любую самую эффективную систему ведения хозяйства, никто и пикнуть не успеет. Но она, Эви, как-нибудь пикнет. Проблема в том, что как только кто-то начинал объяснять Милли ее задачу, она в мгновение ока превращалась в бормочущую бестолочь с трясущимися руками и побелевшим лицом – облик, который, как начала подозревать Эви, Милли хорошо отрепетировала. Поэтому ради экономии времени Эви и миссис Мур прекратили сюсюкать и гладить ее по головке и стали поручать ей всякие нехитрые мелочи, не требующие прилежания.

Что ж, дождемся, когда старый толстяк Санта-Клаус шмякнется в камин, подняв в воздух тучу золы, так чтобы горничным было чем заняться, и в пожеланиях на Новый год напишем этой мелкой вонючке, чтобы она наконец начала работать как следует. Пусть в 1910 году она разберется в себе и повзрослеет!

Подсчитывая коробки с чаем, Эви еще раз мысленно пробежалась по запланированным обедам. В ближайшую пятницу съедутся гости. Брамптоны устраивают охоту, но это уже последний прием, слава богу. Арчи и Джеймс устали валандаться с корзинками с едой, особенно Джеймс, который был теперь не только камердинером мистера Оберона, но и лорда Брамптона, когда тот приезжал, чтобы участвовать в охоте. Роджер по-прежнему оставался в Лидсе.

Мистер Харви всегда был несказанно рад, когда ноябрь заканчивался, а значит, и сезон охоты тоже, потому что, как он сказал, кормить людей на болотах – это как жить в дырявом амбаре, поскольку там такой холод собачий, что под брюки он надевал две пары кальсон. Так, во всяком случае, поведала Эви миссис Мур, хотя, как ей удалось установить, Эви даже думать не хотелось. По всей видимости, однако, она что-то подумала, и ее мысли отразились на ее лице, потому что миссис Мур сказала:

– Не очень-то миленькое у тебя выражение лица, Эви Энстон. Займись-ка по-быстрому тостами.

Эви возразила:

– Я думаю, лицо у меня настолько же миленькое, насколько мистер Харви миленький в своих двух парах кальсон.

Миссис Мур захохотала так, что все ее подбородки затряслись от смеха. Еще летом ревматизм поварихи отступил, и она чувствовала себя лучше, хотя жертвовать дневным отдыхом ради того, чтобы сидеть с «щенками Брамптона», как по-прежнему называл мистера Оберона и леди Веронику Джек, было, по мнению Эви, не лучшей идеей.

В этот раз, как и всегда, она оставила дверь полуоткрытой и наблюдала из кладовой за «щенками» и слушала, как они обсуждают блокирование палатой лордов Народного бюджета. Молодые люди в разговоре то переходили на французский, то снова возвращались к английскому, рассуждая об уверенности своего отца в том, что пэры не должны допустить принятии бюджета, потворствующего лени рабочего класса. Интересно, обрадовались бы они, узнав, как сильно поспособствовали улучшению ее французского языка? Скорее всего, нет, дурачки такие, Эви посмеялась про себя. Леди Вероника произнесла:

– Надеюсь, на охоте под дулами ружей он не станет выставлять себя и нас дураками, продолжая разглагольствовать на эту тему.

Оберон взял последнее печенье, поскольку леди Вероника отказалась.

– Спасибо, ты ешь сам, раз тебе хочется. Как дела на шахте?

Мистер Оберон с набитым ртом перешел на французский. «Черт, – подумала Эви, – вся скатерть будет в крошках».

– Я продолжаю учиться у Дэвиса, как ты знаешь, Вер, и когда отца нет, я понимаю ситуацию гораздо лучше. Вся эта идея с экономией – просто ужас. Мне она страшно не нравится, но я не могу допустить, чтобы он снова меня избил. Во всяком случае, пока ребра не зажили. После каждой аварии в этом гиблом месте мне начинает казаться, что это я в ней виноват. Вероятно, так оно и есть. Но у меня есть мои собственные идеи, и я стараюсь найти способ, как сделать, чтобы все-таки устанавливать там новые опоры.

Он пожал плечами.

– По крайней мере в конце недели я смогу представить ему показатели роста производства и уменьшения издержек.

Он перешел на английский.

– А если подумать, добывать уголь – это так замечательно, Вер. Уголь необходим для всей нашей жизни. Это фантастическое сырье, он – фундамент империи и база сталелитейных заводов отца. Он обеспечивает жизнь.

Она отвечала на французском:

– Да, но он и убивает, тем более что мы не можем обеспечить безопасность людей. Знаешь, Об, между тем, что стараешься делать, и тем, что в реальности делаешь, – громадная разница.

Эви увидела, что мистер Оберон встал, лицо его запылало.

– Благодарю вас, миссис Мур. Вероника, у меня еще много работы.

Молодой Брамптон с гордым видом и высоко поднятой головой направился к двери, но, когда он вышел из кухни и торопливо пошел по коридору, Эви почувствовала, как ее снова охватывает жалость, та самая, которая поднималась в ней всякий раз, когда она слушала подобные разговоры, а этим летом они повторялись часто.

Каково это, иметь такого отца? Хорошо леди Веронике быть такой честной и справедливой, но кто, черт возьми, придет на помощь Оберону, когда это понадобится?

Карандаш неподвижно замер на листе бумаги. С чего же все началось? Хм, мисс Эви Форбс, не хочешь ли на трибуну? Но она мало-помалу уже начала понимать, что мир вовсе не черно-белый. И большинство людей стараются делать все, что могут, а мистер Оберон вовсе не такой жестокосердый, как его отец.

Она говорила с Джеком о нежелании Оберона заниматься экономией на шахте, но ее брат и слышать не хотел подобную, с его точки зрения, чушь. А когда она рассказала Саймону о том, что узнала, он только засмеялся и поцеловал ее, а потом сказал, чтобы она не волновалась о таких вещах, они там сами разберутся. Когда Саймон целовал ее, все остальное становилось уже неважным. Она только улыбалась и мечтала о том времени, когда они будут вместе.

Когда и леди Вероника тоже удалилась, Эви вышла из кладовой. Миссис Мур сидела за столом и вздыхала.

– Передам-ка я всю эту возню с чаем тебе, Эви. Уж слишком я устала. Мне нужно отдохнуть, особенно если вспомнить, что Рождество на носу. Справишься? Леди Вероника видела тебя на этих ваших собраниях? Не будет это слишком рискованно? А иначе придется оставить чаепития на Милли, но только я думаю, что мир не готов к такому испытанию.

На собраниях леди Вероника всегда сидела впереди, только теперь вместе с леди Эстер. Им разрешалось навещать тетю леди Эстер, тоже суфражистку, хотя в семье об этом не знали. Леди Маргарет Мунси, которая кидалась на полицейского, сидела теперь в тюрьме, хотя ее родители, близкие знакомые леди Брамптон, отреагировали стремительно: от газетчиков все было скрыто, от общества, в котором они сами вращались, тоже. Леди Брамптон думала, что Маргарет поехала в путешествие в Италию вместе со своей тетей или что-то в этом роде. Так Вероника сообщила Оберону за чаем. Интересно, леди Маргарет устраивает голодовки? Поразмыслив, Эви отвергла эту мысль.

Леди Вероника направила Грейс записку с выражением глубочайшей благодарности ей и ее подруге за помощь. Это было все. Она никогда не смотрела в их сторону, когда они присутствовали в зале. Новая шляпка обошлась Эви в пять шиллингов.

Она передала миссис Мур список необходимого провианта и обняла повариху.

– Она не узнает меня, мы же невидимые, правильно? Не будем давать им повода для недовольства, поступим так: я скажу, что вы заняты подготовкой меню к балу слуг, а потом все забудется, время пройдет, и мое присутствие на их чаепитиях станет само собой разумеющимся.

Но дело кончилось тем, что леди Вероника прислала миссис Мур записку с предупреждением, что чаепития отменяются до следующего года в связи с множеством обременительных задач. Миссис Мур скомкала записку и бросила ее в угольное ведро.

– Скорее всего, они поругались после вчерашней размолвки. Ничего, помирятся, братья и сестры обычно долго не дуются друг на друга. А теперь, девушки, займемся делом. У нас полно работы.

– А когда бывает по-другому? – простонала Милли.

В декабре ночью и по утрам заметно подмораживало, и Эви под одеялом ежилась от холода. Сверху она набрасывала обе шали и пальто, но в спальне окна покрывались инеем изнутри. Зато в доме Форбсов были камины, в которых теперь постоянно поддерживали огонь: она рассказала об этом миссис Мур, когда они грелись около плиты. По традиции бал слуг должен был состояться в зале для прислуги четвертого декабря, и предполагалось, что семейство Брамптонов появится на балу. Как все надеялись, ненадолго. Напряжение среди высших классов росло. Асквит объявил, что в связи с предстоящими всеобщими выборами он проедет по стране с целью получить мандат, который заставит лордов подчиниться и одобрить бюджет. Ублюдок Брамптон буйствовал и готов был взорвать к чертовой матери весь дом.

Эви накануне вечером лежала в постели и размышляла, поможет ли право голоса для женщин, если оно будет предоставлено, обеспечить чистую победу либералам или большинство голосов будет подано за тори? Она чувствовала, что запуталась, и радовалась, что работы было так много, что волноваться о чем-то другом попросту не было сил.

За два дня до бала они погрузились в работу так, будто у них не было еще одного дня в запасе. Они создавали великолепные трапезы для хозяев, а одновременно с этим готовили экономичные блюда для бала, с явной неохотой профинансированного леди Брамптон. Считалось, что хозяева должны это делать для своей прислуги, и среди них были такие, кто с улыбкой проявлял щедрость и предоставлял для бала целый зал наверху. Но только не Брамптоны. Выделенные средства были минимальны, и кухня уже должна была быть благодарна за сливки, яйца и мясо с окрестных ферм и половину свиной туши с домашней фермы.

На этот раз ныла не Милли, а миссис Мур, когда они с Эви раскатывали тесто для пирогов. Людям же надо будет подкрепиться.

– Как всегда, всем хорошо, кроме тех, кто готовит пищу. А эти садовники едят больше, чем мы все, вместе взятые.

Эви ткнула ее в ребра, основательно спрятанные под складками жира.

– Ну-ну, я же знаю, вы ждете не дождетесь, чтобы сплясать Веселых Гордонов с мистером Харви, не отнекивайтесь.

Миссис Мур взвизгнула от щекотки.

– Вот будет денек. А что ты собираешься надеть?

– Я задобрила Лил, и она переделает платья, которые Грейс отдала мне для нас четверых. Мама дала нам ленты, я сделаю высокую прическу и повяжу сверху ленту, так что останется еще Саре, Энни и Милли.

Леди Вероника одолжит им свой фонограф, сказал за ланчем мистер Харви накануне бала, чего они совсем не ожидали от Брамптонов.

– Нам также сообщают, что будет присутствовать лорд Брамптон с семьей. Кроме того, меня предупредили, что возвращается Роджер.

Эви бросила нож и вилку. Ей стало плохо. Миссис Мур посмотрела на нее через стол и поднялась.

– Давайте, девочки, пора за работу. Сара, Милли, Энни, выставляйте тарелки.

Когда девушки занялись делом, она подтолкнула Эви к плите, потуже завязала фартук и сказала, указывая на чайник:

– Будь умницей, поставь-ка нам всем чайку. И имей в виду: ты не первая и не последняя, у кого дошло дело до кулаков с этим гадом, так что не принимай близко к сердцу. Пусть юный Саймон тебе поможет.

Миссис Мур взгромоздилась на табуретку, вытащила свою поваренную книгу и положила ее перед собой. Заляпанные жиром страницы с рецептами стали прозрачными, как и в собственной поваренной книге Эви. Она считала эти пятна медалями. Миссис Мур расправила плечи.

– А теперь принимайся за работу, впереди куча дел, кроме того, мне нужно еще раз напомнить девушкам, что Роджер – не тот человек, с которым стоит водить хороводы вокруг куста крыжовника.

Зал для прислуги озарял мягкий свет свечей, стоявших на столах. Оранжевые и желтые хризантемы украшали помещение, их аромат смешивался с запахом растаявшего воска. Мистер Харви и миссис Грин повели всех в зал. Восхищенного аханья не слышалось, потому что слуги все сделали сами, но общий вздох удовлетворения пронесся по залу. Лорд и леди Брамптон уже ожидали их, стоя с одной стороны зажженного очага справа от входа. По другую сторону стояли леди Вероника и Оберон. Эви спряталась за спиной миссис Мур, не желая приближаться к лорду Брамптону и уж тем более говорить с Ублюдком, но он направился в сторону слуг, как обычно, нахмурившись и поджав губы так, что вместо рта осталась видна одна полоска. Эви с любопытством подумала, что его супруге было бы трудно с ним целоваться, если, конечно, такое вообще возможно.

Леди Брамптон, мистер Оберон и леди Вероника последовали за ним, каждый выбрав себе определенную группу слуг, как будто шли в атаку на врага. Что ж, возможно, так оно и было.

Эви присела, когда леди Брамптон приблизилась к миссис Мур.

– Я восхищена, миссис Мур. Уровень вашего кулинарного искусства становится с каждым месяцем все выше. Вы настоящее сокровище.

Улыбка леди Брамптон была любезной, но глаза оставались холодными.

– У меня великолепные помощницы, особенно Эви Энстон, миледи.

Миссис Мур повела рукой в ее сторону. Господи, зачем она это сделала! Эви не имела ни малейшего желания оказаться в центре чьего бы то ни было внимания. Она не доверяла этой семье. Они вполне были способны уволить миссис Мур и поставить Эви на ее место, потому что так было бы дешевле. И она проговорила:

– Простите, что вмешиваюсь в ваш разговор, миледи, но миссис Мур слишком добра. Ее советы бесценны. Я просто выполняю ее указания. И без них я растерялась бы.

В этот момент она заметила, что в их сторону повернулась леди Вероника. Лучше бы она отрезала себе язык! Но леди Брамптон уже говорила:

– Да, я вижу, что ты еще слишком молода, чтобы быть такой искусной в кулинарии.

Она прошла дальше. Эви вспыхнула от гнева и одновременно облегченно выдохнула. Миссис Мур спасена, а она сама? Эви бросила взгляд на леди Веронику, которая как раз проходила мимо с видом королевы Александры. Она оказалась совсем рядом с Эви, но в ее глазах не мелькнуло ни искры узнавания. За ней, кивая и улыбаясь, следовал мистер Оберон. Он говорил о том, как приятно их всех видеть, хотя все слуги прекрасно знали, что семейство только и мечтает, чтобы поскорее избавиться от общения с этими омерзительными, немытыми людишками, которым положено оставаться невидимыми и которых они с радостью лишили бы традиции иметь свой праздник раз в году.

Мистер Харви призвал к тишине и поблагодарил лорда Брамптона за щедрость. Во время этой речи Эви почувствовала прикосновение – рука Саймона легла на ее руку. Он тяжело дышал и зашептал ей на ухо:

– Мы все опоздали. Никак не могли застегнуть воротнички, а потом завязать галстуки.

Но для Эви не имело значения, опоздал он или нет, главное, что он пришел. Она сжала его руку, жалея, что не может скинуть дурацкие перчатки из органзы и ощутить его теплую кожу.

– Ты чудесно выглядишь, – тихонько сказал он.

На ней было платье из темно-зеленой тафты. Как и все остальные девушки, она затянула корсет немного туже, чем обычно, и хотя дышать в нем было трудно, дело того стоило. На Саймоне был костюм, жесткий, закругленный воротничок и темно-синий галстук. Он выглядел непривычно, но одежда ему шла.

Наконец с формальностями было покончено, но Брамптоны все еще оставались в зале. Арчи и Джеймс занимались фонографом, но среди такого шума услышать музыку было невозможно, поэтому никто не танцевал. Саймон и Эви кружили, стараясь не приближаться друг к другу вплотную, но в то же время и не отдалялись друг от друга. Милли дышала им в затылок, и Саймон шепнул Эви:

– По-моему, она все такая же капризная.

Эви было так хорошо, когда он близко наклонялся к ней, так сладко чувствовать его дыхание на щеке и шее.

– Я не могу ее отгонять, – ответила она, тоже шепотом, когда они обходили беседующих миссис Грин и миссис Мур. – То она робкая и застенчивая, то злобная, ехидная и запредельно ленивая. Может быть, это потому, что у нее нет отца, или потому, что она жила у родственников. Не знаю, я стараюсь быть с ней терпеливой, но, видит бог, мне это не очень удается.

Он гладил ее по руке вверх, вниз, они были окружены толпой, и Эви надеялась, что он заговорит об их будущем и об их настоящем, о них самих. Но он сказал:

– С музыкой безнадежная история. Попрошу-ка я Берни и Томаса пойти со мной и принести наши скрипочки. Так быстрее получится.

Разочарование было таким острым, что она не смогла ответить. Он продолжал:

– Но я смогу в какой-то момент сделать перерыв и потанцевать с тобой. Мы ведь до сих пор ни разу с тобой не танцевали, Эви Энстон.

Ну вот, все снова в порядке.

Пока он ходил за музыкальными инструментами, она стояла рядом с Лил, сделавшей высокую прическу с помощью костяного гребня, и смотрела на все эти группы напыщенно державшихся людей. Девушки подтолкнули друг друга, глядя, как леди Вероника пытается завязать беседу со старшим садовником, от которого и в обычной-то обстановке слова не добьешься, а уж тут он был совершенно невозможен.

Мистер Харви обсуждал с его светлостью возможность заменить фонограф скрипачами. Лорд Брамптон пожал плечами и нахмурился еще больше. Ответ его был кратким. Мистер Харви слегка поклонился, и глава семейства удалился. Мистер Харви кивнул миссис Грин.

Молодые люди вернулись, и оба лакея немедленно бросили возиться с фонографом, как только послышались звуки скрипок. На лицах их было написано явное облегчение.

И скоро уже весь зал танцевал. Свечи оплывали от ветра, поднятого Веселыми Гордонами и кружащимися парами, были исполнены несколько вальсов. Эви танцевала их с Саймоном. Она чувствовала себя на небесах, и ей хотелось, чтобы этот вечер никогда не кончался. Она ловила его улыбку, восхищалась блеском рыжих волос при мерцании свечей, его руки сжимали ей пальцы, и он прижимал ее к себе во время вальса. Они были так близко друг к другу, может быть, даже слишком близко, но все это уже не важно.

Наконец мистер Харви объявил перерыв на ужин, и Эви оторвалась от Саймона и заторопилась вместе с другими на кухню. За ними последовали лакеи, потом младшие лакеи. К моменту, когда еда была поставлена на стол, образовалась вполне приличная очередь. Столы были расставлены по всему залу, и мистер Харви объявил, что музыкантов будут обслуживать в первую очередь, на что лорд Брамптон еще сильнее нахмурился. Слуги с трудом удерживались от смеха, когда семейство уселось за отдельным столом, ожидая обслуживания.

После того как Арчи и Джеймс подали Брамптонам еду, дело пошло быстрее. Эви сидела вместе с Саймоном, Берни и Милли. Берни рассказывал о том, что его дядя-ирландец тоже был скрипачом, и Милли вся светилась, слушая его. Саймон коснулся под столом руки Эви, и она уже не замечала вкуса еды – той еды, над которой сама же трудилась вместе с поварихой и всеми подручными на кухне. Но каким-то образом ее тарелка вскоре оказалась пустой, как и тарелка Саймона. Берни нагнулся к нему через стол:

– Что скажешь, Сай, не развлечь ли нам эту ораву, пока они расправляются с ужином? Хватит у тебя куража?

Саймон поднялся.

– Если у Эви хватит. Помнится, она еще в школе пела.

Эви откинулась на спинку стула и расхохоталась.

– Сам выставляй себя клоуном, если тебе охота, дружок, но меня в это не втягивай.

Саймон мотнул головой.

– Вот уж не думал, Эви, что ты отступишься, когда надо показать себя.

И тогда она тоже встала, и они вышли на сцену и вместе спели.

Они начали с песни «Если есть только ты и если есть только я». У Саймона был красивый голос, и вместе с ним она тоже прозвучала неплохо. Потом они пели на «бис», и пели, когда другие танцевали, пока у обоих не пересохло горло, но они продолжали петь. Все это время она мечтала, чтобы ослабить корсет. Они проникновенно напевали охрипшими голосами песенки в стиле рэгтайм, когда Эви увидела, что в зал вошел Роджер. Голос ее дрогнул.

Саймон с удивлением повернулся к ней, но она снова подстроилась под ритм и смотрела только ему в глаза. А он не сводил с нее взгляда, и его рука сжимала ей пальцы. Песня кончилась. Он склонился к ней и сказал:

– Я с тобой. Ты ведь знаешь, что я всегда буду здесь, рядом с тобой.

– Я знаю, – ответила она.

Роджер направился к ним сквозь толпу, хлопая вместе со всеми, но только он добрался до сцены, в этот момент место перед скрипачами и певцами заняли леди Вероника и мистер Оберон. Леди Вероника рассыпалась в похвалах:

– Это было так чудесно. Вы все очень талантливые.

Мистер Оберон вложил в руку каждому из них по монете.

– Великолепно, действительно великолепно.

Роджер изучал свои ногти. Брамптоны удалились, и не успела Эви посмотреть, сколько им дали, Саймон произнес:

– Подожди-ка здесь, я хочу поговорить с Роджером.

Она потянулся его за руку.

– Мы оба пойдем.

Они подошли вместе к камердинеру. Роджер переводил взгляд с одного на другого. Свежевыглаженный костюм камердинера с безупречным воротничком и розочкой в петлице выглядел великолепно. Эви проговорила:

– Как жаль, что ты вернулся. Пока тебя не было, здесь было так чудесно. Вот тебе ответ на твое предложение, которое ты сделал перед отъездом. А у Милли хватит ума, чтобы не слушать всю ту чушь, которую ты болтаешь. Она полностью согласилась с советами старших насчет каких бы то ни было отношений с тобой.

И она пошла дальше, сопровождаемая Саймоном, а вокруг все хлопали и благодарили их за выступление. Неподалеку миссис Мур очень серьезно разговаривала с Милли, Сарой и Энни, и девушки испуганно кивали. Было ясно, что речь идет о Роджере.

Это был лучший вечер в ее жизни, особенно когда семья Брамптонов начала прощаться и уже никто не стеснял их веселья. Мистер Оберон дал им всем по гинее.

– Это очень щедро, – сказала Эви.

– Солнышко, у него этих гиней больше чем достаточно, – ответил Саймон.

В следующее воскресенье состоялась жеребьевка. Джек попивал пиво в клубе «Читальня», ожидая своей очереди тянуть жребий, хотя в этот раз он предоставит своему марра вытягивать бумажку с написанным на ней участком в забое. Несколько совсем неудачных участков уже вытащили, но человеку приходится принимать свою судьбу, тут уж ничего не поделаешь. Пока что Алек, отец Сая, вытащил участок у верхнего пласта. Там хороший уголь, который легко отбивать, но Бен, старинный марра его, Джека, отца, вытащил неудачное место – факт, с которым он примирился философским кивком головы. Наверно, он думал в этот момент о своей следующей картине, а не об аварийно-опасном участке у маломощного пласта лигнита. Джек думал не о том, что́ может выпасть ему в этот раз, а о переговорах по Акту о восьмичасовом рабочем дне. Результаты этих переговоров должны будут объявить через месяц. Джеб не слышал ничего интересного от профсоюзных агентов. Черт, тошно все это, размышлял Джек. Люди имеют право знать, это справедливо.

Джека вызвали вместе с его марра. Мартин что-то пробубнил и поцеловал кроличью лапку – счастливый талисман, после чего взял бумажку. Томас, весовщик-контролер, объявил участок номер тринадцать. Джек хлопнул Мартина по плечу.

– У тебя счастливая рука, приятель. Всегда была и всегда будет.

Рядом Тимми дожидался брата, но дверовому не нужно тащить жребий. К Джеку подошел отец.

– Хорошие новости быстро доходят, Джек. Этот пласт чистенький.

Само по себе это уже не было так важно теперь, когда у них есть свой дом, но остаток ссуды еще предстояло выплачивать Грей и Эдварду, кроме того, деньги откладывались на случай забастовки или снижения ставок по оплате труда шахтеров.

Джек смотрел вдаль, ощущая, как тревога все больше охватывает его. Забастовка провалится, если она не будет общенациональной, и то только если в этот момент не останется запасов угля. А сейчас и в Хоутоне, и в Истоне угля полно. Он пробовал возражать, говорил, что не время сейчас выходить на забастовку, что надо подождать. Пока Национальная федерация шахтеров согласится поддержать их и распространит свой призыв на все шахты.

Джек усмехнулся, глядя на подошедшего Тимми с кружкой пива в руке. Он взъерошил мальчику волосы.

– Как пивко?

– У-ух, стоящая штука, Джек.

На лбу у Тимми виднелся темно-синий шрам, и несколько таких же появились на руках. Похоже, парень чувствует себя посвященным. Ну что ж, надо учиться.

– Ты давай осторожнее, слушайся меня. – Джек стиснул брату плечо.

Сзади послышался кашель отца. Нужно вытаскивать его из шахты, пока еще не поздно. Слава богу, Эви постепенно двигается к своей цели с гостиницей, приобретает опыт. И господи, как здорово, что у них есть свой дом. Выселение им не грозит, если отцу придется бросить работу.

Тимми проводил взглядом отца, который проталкивался к бару, и сказал:

– Мы будем помогать Грейс в следующее воскресенье? И ей ведь понадобится кто-то, чтобы управлять домами, когда работы будут закончены, раз она собирается открыть там приют для стариков? Как ты думаешь?.. – Он махнул рукой в ту сторону, куда ушел отец.

Джек с трудом удержался, чтобы не обнять брата.

– Смотри-ка, начинаешь думать понемножку, а? Я-то считал, что в твоих двух извилинах такие вещи не умещаются, но ты, наверно, отрастил себе еще одну. Ну да, он бы отлично управлял этими домами.

Тимми толкнул его в плечо. Джек в ответ дал ему тычок, а потом подтянул к себе.

– Ты умница, это точно. Я скажу матери, чтобы поговорила об этом с Грейс.

Тимми покачал головой.

– Ты сам знаешь, она не скажет. Потому что будет думать, что это все из милости. Спроси у Грейс сам, ты часто бываешь у них в коттеджах.

Джек отстранился. Внезапно им овладели сомнения.

– Я там бываю, потому что мы им должны. И потому что ей нужна помощь, – отрезал он и направился к бару, не слушая, как Тимми оправдывается:

– Я ничего не хотел сказать, только что ты действительно часто там бываешь, вот и все. Ей нужно навести порядок в коттеджах, я тоже могу помочь, так же как ты. Дело пойдет быстрее.

Джек заказал еще пива, и, пока дожидался своей кружки, он вдруг осознал, что не хочет, чтобы дело шло быстрее. Он не хотел, чтобы кто-нибудь еще помогал, кроме него. Она симпатичная, спокойная, приветливая и курила «Вудбайнс», а зеленые глаза у нее были такие красивые. И она слушала, когда он говорил.

Подошел Бен и хлопнул его по плечу.

– Я плачу за пиво, старик. Может, твое счастье улыбнется и мне.

– Брось, Бен, все будет хорошо. Мне нужно немножко очухаться. Я сейчас уже иду домой. Увидимся завтра на участке.

Джек вышел на улицу. Подморозило, и кристаллы льда покрыли землю. Утром мороз все покроет инеем. Он пошел по дороге мимо дома пастора. В окнах горел свет, и ему показалось, что через стекло он видит, как она ходит по дому. Он приостановился. Ему представились ее беспорядочно рассыпавшиеся по плечам волосы, как это часто у нее бывает. И веснушки на носу. Как это возможно, что человек настолько старше его, а ему кажется, что они одного возраста?

Забастовка началась первого января 1910 года, потому что у этих идиотов – представителей профсоюза – не хватило ума привлечь к обсуждению этого решения других людей. Поэтому ничего уже не оставалось делать до апреля, когда она закончилась, кроме как копаться в шлаковых кучах и собирать на берегу морской уголь, продавать, что возможно, и перебиваться чем попало, чтобы свести концы с концами. К этому времени прошли всеобщие выборы, но Асквит не получил в парламенте большинства, а значит, не получил народный мандат на проталкивание бюджета, необходимого, чтобы финансировать реформы. Теперь потребуются еще одни выборы, в то время как лорды крепко держат оборону. Все это мало касалось Джека и не имело ничего общего с унизительным поражением и пустыми карманами, когда он стоял вместе с остальными членами комитета в офисе Дэвиса, комкая кепку в руках, в то время как Дэвис и мистер Оберон сидели за своими столами.

Джек заметил, что щенок не сводил с него глаз, причем только с него одного, и услышал его смех, когда Джеб признал поражение.

– Ну, так что, Джек Форбс, – заговорил Оберон, – вы простой подстрекатель, всегда им были и будете. И вы цепкий, всегда стремитесь урвать то, что предназначено для тех, кто выше вас. Так что же нам делать, чтобы приструнить вас?

Это был удар. Ну конечно, это из-за дома Фроггетта. Какую цену ему придется за него заплатить? Впервые в жизни он почувствовал страх.

Оберон продолжал:

– Так что, Джек, кто тут у нас балбес? Похоже, не я.

Джеб вопросительно посмотрел на Джека. Тот покачал головой. Балбес? О чем говорит эта сволочь? Джеб, наморщив лоб, обратился к мистеру Оберону:

– Все члены комитета действуют совместно, и никто здесь не считает вас балбесом. Почему вы так подумали? Мистер Дэвис, о чем речь?

Мистер Дэвис смотрел куда-то поверх их голов, явно мечтая быть где угодно, только не здесь. Мистер Оберон снова засмеялся.

– Ну так что, Джек, с чего бы это быть мне?

Джек ничего не понимал, но в этот момент до него дошло, что его могут уволить по любой причине, какая бы ни пришла в голову этому идиоту. Во что это выльется для всех остальных? И что будет означать для Эви?

Оберон откинулся назад. Вот что значит, когда чья-то судьба в твоих руках. Впервые он начал понимать своего отца.

– Я не собираюсь никого увольнять. Вы все – люди умелые, вы нам нужны.

Он взял со стола карандаш и покрутил его в пальцах, наблюдая, как на их лицах проступило выражение удивления и облегчения. Он продолжил:

– Зачем действовать себе во вред? Вы начнете работать в тех сменах, которые мистер Дэвис и я назначили в соответствии с Актом о восьмичасовом рабочем дне. А в качестве компенсации за ущерб, к которому привела ваша дурацкая забастовка, распределением участков в забое буду заниматься я сам. Никакой больше жеребьевки в этой шахте. Понятно?

Облегчение сменил шок и потом гнев. Джеб заговорил:

– Вы не можете так поступить. Это наше право – решать, где кто будет работать. Так всегда было, в этом проявляется демократия.

Джек сжал кулаки и напрягся в боевой позе. Ответ Оберона последовал незамедлительно:

– Вы ошибаетесь. Я, безусловно, могу и сделаю это. Закона в отношении жеребьевки не существует, это только традиция. Что касается демократии, я полностью отдаю себе отчет в ее значимости для вас. Поэтому я предоставляю вам выбор. Вы, комитет, увольняетесь по собственному желанию, а люди продолжают проводить жеребьевки. Если вы остаетесь, вы теряете возможность выбирать участки. И в интересах демократии я настаиваю, чтобы вы поставили этот вопрос на общее голосование.

Наступила полная тишина. Потом Джек сказал:

– Я ухожу.

Остальные последовали его примеру, но с некоторым колебанием.

Оберон неторопливо положил карандаш на журнал учета.

– А я не принимаю ваших увольнений. Вам, Джек Форбс, это легко, у вас есть дом. Но если эти люди уволятся, они будут выселены из своих жилищ. И пастор со своей симпатичной идейкой не втиснет их всех в свои дома, не так ли? Повторяю, вы должны вынести этот вопрос на голосование.

Они подчинились и в течение двух дней сообщили о предстоящем голосовании шахтерам во всех сменах. Голосование состоялось в клубе и было принято решение потерять жеребьевку. Все члены комитета получили распределение на самые плохие участки. Тимми поставили с работы дверовым на работу откатчика вагонеток, но в тяжелом участке Джека. Заработки их снизятся, риск возрастет. Их отец, оставшийся крепильщиком по желанию шахтеров, получил ящик, насколько возможно близкий ко всем тяжелым участкам, включая тот, где должен работать Джек.

Во вторник Оберон приехал домой, забежал к себе переодеться и уже собрался зайти в гостиную, чтобы рассказать Веронике о своих успехах, но на полпути остановился, заметив время. Отец уже ждал его в библиотеке. Оберон вошел в дверь.

– Н-ну, – проскрежетал отец сквозь зубы, – ты выгнал их, как я предлагал?

Оберон покачал головой, чувствуя, как ноги стали ватными.

– Нет, – визгливым голосом ответил он.

Отец сделал шаг вперед. Оберон не отступал, переместив вес тела на носки, как это делал Форбс, и почувствовал, что эта поза придала ему смелости. Он объяснил смысл своих действий. Наступила тишина. Отец подошел к окну и долго смотрел на кедр. Интересно, вид дерева успокаивает отца, как он успокаивает его, Оберона? И желал ли когда-нибудь этот человек чего-то столь ничтожного, как мир и спокойствие?

Оберон вновь обрел голос.

– Видите ли, отец, они попали в собственную ловушку. Они хотели демократии, они ее получили и теперь увидели, что такое наша власть. Если бы мы их уволили, потом мы бы заменили их другими, и таким образом все было бы забыто. Это называется сыпать соль на рану.

Плечи отца затряслись, и послышался странный звук. Оберон сообразил, что отец смеется.

– Ты пошел в нашу породу, мой мальчик. Ах, черт, мы, наконец, делаем из тебя Брамптона. Без бренди тут не обойтись.

Он жестом указал на диваны по обе стороны от камина. Оберону никогда раньше не разрешалось сидеть в библиотеке. Его охватило странное чувство. Он опустился на диван, и отец подошел и встал перед ним, протягивая стакан с бренди, потом сел напротив и поднял свой стакан.

– За тебя, мой мальчик.

Странно, улыбка его была вымученной, такой улыбки Оберон до сих пор никогда у отца не видел.

Он сделал глоток. Бренди обжег ему горло. Он столько пил в последние два года, но спиртное не помогло ему справиться ни с потерей Вейни, ни с одиночеством. И есть ли что-нибудь, что могло бы помочь? Он позволил себе откинуться назад, как это сделал отец, и, как он, положить ногу на ногу. В камине горел огонь, языки пламени вспыхивали и затухали. Странно, что он сидит в присутствии отца и не чувствует боли. Как это хорошо, да, черт побери, хорошо.

– Пей до конца, мой мальчик.

Оберон повиновался и взял второй стакан. И снова отец стоял перед ним и виделся угрожающе большим, и Оберон непроизвольно съежился, но тут же выпрямил спину.

Когда десять минут спустя он вышел из библиотеки, голова у него кружилась. Он поднялся по лестнице и, войдя к себе, прислонился спиной к двери. Он очень ловко, непростительно ловко обделал это дело, но только таким способом комитетчики могли остаться в своих домах, а их семьи иметь кусок хлеба.

Но так ли уж необходимо собрать всех Форбсов в одной зоне шахты, где они все могли пострадать в случае взрыва или затопления? Он знал ответ на этот вопрос, и хуже всего, он знал, что сделал бы это снова, потому что Джек Форбс посмеялся над ним, он сказал этой Мэнтон, что он, Оберон, – балбес. Форбс возглавлял забастовку, что бы там ни говорил Дэвис о том, что единственный человек, который приводил доводы против, был он, Форбс, известный всем как подстрекатель, а подстрекатели должны получать по заслугам.

В дверь постучалась Вер, и он отошел от двери к дивану. Огонь в камине не горел, и в комнате было холодно. Она вошла. Он махнул ей, приглашая сесть. Но она осталась стоять, только закрыла за собой дверь.

Леди Вероника сказала:

– Ты молодец, Вейни, и мама гордились бы тобой, так ловко ты перехитрил отца и сумел не уволить комитетчиков. Но я совершенно не понимаю, почему ты так настроен против семьи Форбс и тем более против Джека Форбса, который как раз старался убедить не устраивать забастовку. Доктор Николс рассказывал нам об этом на обеде во время забастовки, ты же слышал. Будь практичен, Об, меняй людей на трудных участках в интересах справедливости, а через год ты вернешь им жеребьевку. К тому времени отец будет полностью поглощен контрактами на поставку стали для дредноутов. Контракты почти у него в кармане. Он расширил производство на металлургических заводах, и, как только они заработают на полную мощность, он едва ли вспомнит о шахтах.

Оберон вытащил портсигар и достал сигарету, закурил и сквозь облачко дыма посмотрел на нее.

– Тогда, на ферме у Фроггетта, Форбс посмеялся надо мной. Он назвал меня балбесом, так что давай не будем больше говорить об этом. Иди сюда и садись.

Она села рядом. Вид у нее был усталый.

– Нельзя, чтобы из-за этого ты вел себя несправедливо. Я думаю, он жалеет о своих словах, если вообще помнит что-нибудь.

Оберон снова затянулся и немного помолчал. Потом спросил:

– Как там у вас, женщин, дела?

Вероника вздохнула, губы ее сжались, как это бывало, когда она сердилась, но ее чувства его не касались. Она ответила:

– Панкхерсты поддерживают предложенный Асквитом Билль о согласии, в котором предлагается предоставить право голоса только замужним женщинам, владеющим собственностью и состоянием. Они называют это «нога в двери», а я считаю, что это в корне неправильно. Нам нужно, чтобы все сословия пользовались правом голоса. А пока что мачеха с утра до ночи обрабатывает меня на тему этого проклятого «выезда», и мне деваться некуда, пока она здесь.

Она наклонилась и, глядя на индийский коврик, произнесла:

– Все очень неспокойно, правда? Столько разногласий, так много богатства и так много бедности. Иногда мне кажется, что скоро будет революция. Я бы взбунтовалась, если бы была на их месте, а ты? – Она указала рукой в сторону шахты Оулд Мод.

– Но мы – не они, Вер.

Что еще он мог сказать?