Глава восьмая

Как было бы хорошо, если б всю дорогу, которая нам предстояла, можно было проехать вот так. Мне казалось, я выдержала бы и пятьсот, и тысячу километров в этой темноте, с черепашьей скоростью, обеими руками удерживая машину в скользкой колее, только бы больше не останавливаться, не искать топливо, не бояться всякого незнакомого, встреченного по дороге человека. Как бы я хотела проехать так весь путь до конца – не говоря ни с кем, кроме Сережи, без мрачных папиных шуточек, от которых мороз шел по коже, без Ириного панического ужаса перед болезнью, которой никто из нас еще не видел и которая поэтому не успела еще напугать нас по-настоящему. Сейчас, на этой пустой и темной, засыпанной снегом дороге легко было представить, что нам некуда торопиться, не от чего убегать, что нам просто нужно проехать из одной точки в другую, из пункта А в пункт Б, как в школьной математической задачке. Удивительно, с какой неохотой мы отказываемся от ощущения, что все не так уж и плохо; достаточно ненадолго убрать с дороги встречные автомобили, кордоны, вооруженных людей, и буквально за пару часов тревога и страх отступят, словно их никогда и не было. Словно вся эта поездка – не более чем небольшое приключение или, может быть, просто чей-то эксперимент, испытание на прочность, и вот-вот мы достигнем пока неизвестной нам, невидимой границы, после которой вдруг появятся камеры, вспыхнет яркий свет, из-за декораций выйдут люди и скажут нам – не нужно больше бояться, все это не взаправду; никто не пострадал, а вы молодцы, вы всё сделали правильно и можете теперь вернуться домой.

Во все это, наверное, действительно можно было бы поверить, если б только взгляд время от времени сам собой не сворачивал к датчику уровня топлива на приборной панели. Тонкая красная стрелочка с каждым разом опускалась все ниже. Еще триста, двести пятьдесят, двести километров – и нужно будет остановиться, открыть багажник, достать канистры и долить бензин, оглядываясь, прислушиваясь, не сводя глаз с дороги. Всю жизнь я очень плохо считала в уме. И в школе, и после мне всегда требовался лист бумаги или калькулятор; но времени у меня теперь было достаточно для того, чтобы догадаться: бензина, который тяжело плещется сейчас в канистрах, Витаре ни за что не хватит, и где-то впереди – возможно, среди недружелюбных, покрытых льдом северных озер, а может быть, и раньше, прямо на трассе, в километре от какой-нибудь богом забытой деревни, мотор вдруг захлебнется и умрет, а вместе с ним умрет и иллюзия безопасности, которую дарит человеку его машина – с запертыми дверьми, резиновыми ковриками, сиденьями с подогревом и любимыми дисками в бардачке.

Но момент этот пока не настал, до него было еще далеко. Стрелка ползла вниз медленно, дорога была пуста, и стало вдруг легко сказать себе – хватит. Ты не одна. Твоя задача всего лишь – не заснуть сейчас, держать руль обеими руками, следить за красными огнями Лендкрузера, а ближе к утру, возле Новгорода, ты пересядешь на пассажирское сиденье и закроешь глаза. И ответственность за весь оставшийся отрезок пути ляжет уже на другие плечи. Пока ты будешь спать, остальные обязательно придумают что-нибудь, чтобы пополнить запасы топлива и добраться до места, где тебе ничего уже не будет угрожать.

Еще через час или полтора снегопад утих, и темнота вокруг опять сделалась прозрачной, а светлые пятна расположенных вдоль трассы деревень снова стали видны издалека. Названия у них уже были совсем незнакомые, да и внешне они совсем не походили на гладкие подмосковные поселки: маленькие, в два окошка, вросшие в землю домики, провалившиеся вовнутрь заборы. То ли оттого, что была уже глубокая ночь, то ли по какой-то другой причине окна обращенных к шоссе домов были темные, словно закрытые глаза, а многие и вовсе спрятаны за ставнями; дорога в этом месте казалась такой узкой и невзрачной, что я готова была поверить в то, что мы сбились с пути, если бы не Сережино уверенное движение вперед. Может быть, потому, что вести машину стало легче, а может, из-за того, что подаренная снежной завесой безмятежность ушла вместе со снегопадом, мы стали двигаться быстрее; даже Марине удалось разогнать Лендкрузер почти до сотни.

Это случилось сразу за Вышним Волочком – сонным, безлюдным, беззащитным, с единственным мигающим светофором; мы проскочили его без остановки, а за ним один или два небольших и пустынных поселка со слепыми окнами и скупо расставленными вдоль трассы фонарями. Когда впереди показался следующий слабо освещенный участок шоссе, прямо перед табличкой с названием, которое я не успела разобрать, я увидела припаркованную под прямым углом к дороге бело-синюю машину ДПС с выключенными фарами, а возле нее, чуть впереди, человеческую фигуру в ядовито-желтом жилете. Увидев нас, человек в жилете поднял руку с жезлом и шагнул к дороге, и в ту же секунду Лендкрузер сбросил скорость, дал правый поворотник и начал медленно съезжать к обочине. Что она делает, идиотка, подумала я с отчаянием, ну какие здесь могут быть гаишники – сейчас, в это время, в этом месте? Я громко сказала «Марина!», словно она могла меня услышать, и тут же папа, спавший на пассажирском сиденье, рывком поднял голову, а через какую-то долю секунды он уже, навалившись на мое плечо, несколько раз резко нажал на гудок; неприятный, пронзительный Витарин вопль сразу же заставил меня очнуться, и я включила дальний свет. Яркая холодная вспышка выхватила из темноты неподвижную патрульную машину, и стало видно, что боковое стекло у нее выбито, а обращенный к нам белый борт вмят вовнутрь вместе с передней стойкой. Стоявший возле нее человек на свету тоже выглядел как-то неправильно – оказалось, что форменный жилет натянут поверх забрызганной грязью куртки, не имевшей с формой ДПС ничего общего, а слева от машины, в кустах, прячется еще человека четыре уже безо всяких жилетов.

Я сейчас обгоню ее и оставлю здесь, безнадежно подумала я, и мы больше ничего не сможем для нее сделать. Не может быть, чтобы Сережа тоже затормозил, я не успею даже взять рацию и предупредить его, он же видит, не может не видеть, что это никакая не ДПС. Я ударила ногой педаль газа, и, продолжая сигналить, Витара рванула на встречную полосу. Мне очень нужно было видеть, что делает Сережа, но в этот момент, так и не успев остановиться, Лендкрузер тоже резко вильнул влево, обратно на дорогу, и, ускоряясь, мы все пролетели мимо раскуроченной патрульной машины и людей, притаившихся за ней. В зеркало заднего вида я рассмотрела, что человек в жилете опустил жезл и стоит теперь посреди дороги, глядя нам вслед, а те, кто стоял позади, тоже выступили из тени. Прятаться им было уже не нужно.

– Стрельнуть бы в них, – сказал папа сквозь зубы и снял наконец руку с гудка. – Стервятники.

Повернувшись всем телом, насколько позволял ремень, он еще раз глянул назад, а я смотрела на болтающийся из стороны в сторону Лендкрузер и думала – я готова была ее бросить, объехать по встречной и удрать, не оглядываясь. У меня не было времени подумать, не было никакого плана, я просто увидела опасность и дала газу, и теперь мы обе – и она, и я, знаем это и никогда не забудем: если произойдет что-то еще, что-то такое же страшное, я не стану рисковать, не остановлюсь и не попытаюсь помочь. И еще я думала – об этом невозможно было не думать, – а если бы не было никакого Лендкрузера, если бы на этой темной пустой дороге передо мной была только Сережина машина, что бы я сделала тогда?

Папа наконец перестал озираться и взял микрофон:

– Надо бы остановиться, Сереж, – сказал он. – Ты посмотри, как ее болтает. Лёньке пора возвращаться за руль.

– Я понял, – раздался Сережин голос, – только место подыщем подальше отсюда.

Всем нам было ясно, что имело бы смысл проехать еще хотя бы километров двадцать-тридцать прежде, чем останавливаться, но одного взгляда на нервные броски Лендкрузера по дороге было достаточно для того, чтобы понять – этого времени у нас нет и Марина сейчас либо зацепит кого-то из нас, либо просто вылетит в кювет. Почти сразу после того, как тусклый свет уличных фонарей пропал из вида, Сережа сбавил скорость, а еще через несколько минут произнес:

– Всё, здесь давайте. Не помню точно, сколько тут до следующей деревни, но их вокруг полно. Дальше до самого Валдая подходящего места можем и не найти. Выходим! Фары погасите только, – и съехал на обочину.

Мы остановились; папа завозился, выуживая из-за спинки сиденья лежавший там карабин. Перехватив мой взгляд, он сказал:

– Возьму-ка я его с собой. На случай, если тут остались еще какие-нибудь добрые люди. Вылезай, Анюта, поменяемся. Похоже, я выспался.

Выходить из машины не хотелось. Я с удовольствием осталась бы за рулем, пережидая, пока Марину не пересадят на пассажирское сиденье, лишь бы не видеть ее сейчас, не встречаться с ней, но выхода не было; я отстегнула ремень и шагнула на дорогу. Водительская дверь Лендкрузера тут же распахнулась. Даже при выключенных фарах Маринин белый комбинезон словно бы светился в темноте; она побежала ко мне, всхлипывая, а я втянула голову в плечи. У меня не было времени подумать, хотелось крикнуть мне. Я испугалась, у меня же Мишка здесь, в машине, я не могла остановиться. И тут она оказалась совсем близко и схватила меня за руки:

– Простите меня! – и я увидела, что она плачет. – Я такая дура! Я просто увидела форму, я устала, дорога эта жуткая – и тут я увидела форму, я же правда чуть не остановилась, господи боже! И тут ты включила дальний, и Лёня проснулся, если бы не ты, Аня, если бы не ты!..

Она обняла меня и все продолжала быстро, захлебываясь говорить, а я стояла, и не могла себя заставить к ней прикоснуться, и думала только – я готова была тебя бросить, ты даже не заметила, но я бы точно тебя там бросила.

Пришел Лёня и взял ее за руку, увел в машину. Вернувшись, он сказал:

– У меня треть бака осталась. Скоро Валдай, до Чудово километров двести, я бы здесь дозаправился. Пока не выскочим на мурманскую трассу, другой возможности может и не быть.

Пока доливали топливо – папа стоял с карабином в руках, Лёня с Сережей суетились с канистрами – я отошла в сторону и закурила. Напряженная сосредоточенность, не отпускавшая меня так долго, не позволявшая заснуть, заставлявшая крепко держаться за руль, слетела одним махом. С облегчением я почувствовала, что мне даже не нужно смотреть на дорогу, не покажется ли чужой, потому что с этого момента всё – и маршрут, которым мы будем двигаться дальше, и количество бензина в Витарином баке, и наша безопасность – больше не моя забота. Я сяду сейчас в машину, откину спинку и закрою глаза, и все это перестанет существовать, а когда я открою их в следующий раз, вокруг уже будет только тайга, озёра и редкие деревни с чужими северными именами, а весь этот бурлящий опасный муравейник останется так далеко, словно его и нет вовсе.

С дозаправкой было покончено, настало время двигаться дальше. Я подошла к Сереже и тронула его за рукав:

– Я – спать. – сказала я. – Папа поведет. Давай теперь Витару вперед, а Иру за руль. Тебе нужно отдохнуть.

– Только не сейчас, – ответил он тут же, с едва заметным раздражением, словно уже ждал этого спора и готовился к нему. – Ты пойми, Аня, сейчас самый трудный участок дороги – Валдай, Новгород. Вот объедем Питер, тогда и поменяемся. После Киришей будет поспокойнее. Не могу я ее сейчас за руль.

– И правда, – сказала я. – Пусть отдохнет еще, бедная девочка. Она, наверное, страшно устала валяться на заднем сиденье со вчерашнего дня.

И пожалела о сказанном сразу, не успев закончить фразу, потому что он был прав, и нам обоим ясно было, что я тоже знаю это и просто хочу задеть его – потому что он уехал тогда, ночью, и не попрощался. Потому, что, не будь ее, это он, а не папа, спал бы четыре часа на пассажирском сиденье рядом со мной, и мне не пришлось бы искать глазами его машину. Потому, что она, стоя в моей прихожей, распустила волосы и назвала меня «малыш». Потому, что она мне не нравится. Потому, что я никогда уже не смогу избавиться от нее. И несмотря на то, что мне стыдно за эти мысли даже в эту самую минуту, я точно уже не сумею относиться к ней иначе.

Мне не хотелось, чтобы Сережа увидел мое лицо, и я отвернулась к дороге. Нужна была короткая передышка, чтобы попытаться хотя бы изобразить улыбку, произнести что-нибудь шутливое, только ничего не получалось у меня – ни улыбка, ни шутка, и тогда он положил руку мне на плечо, наклонился и прошептал:

– Анька, я все понимаю. Но ты бы знала, как ужасно она водит машину! Была бы ты на моем месте, да ты и сама бы ей в темноте рулить не позволила, – и улыбнулся мне. Широко, как не улыбался уже целую вечность.

– Пойду-ка я спать, – ответила я с облегчением. – У меня-то получше водитель в запасе.

Мы не успели еще тронуться с места, папа настраивал под себя зеркала, я пристегивала ремень и возилась со спинкой сиденья, чтобы не прижать спящего Мишку, а рация уже заговорила Сережиным голосом:

– Внимание в канале, на питерской трассе перед Выползово на дороге бандиты. Осторожнее, ребята, повторяю…

Я застыла с пряжкой ремня в руке:

– Зачем он это? Кто нас тут услышит, кроме этих самых бандитов? Нет же никого?

И папа, хмурясь, озабоченно покачал головой, как вдруг рация снова ожила и послышался взволнованный мужской голос, едва различимый из-за помех:

– Серёга? Серёга, ты?! – и, не дожидаясь ответа, торопливо продолжил, словно боясь, что сигнал вдруг пропадет: – Серёга! Погоди, стой, ты в какую сторону идешь, на Питер, на Москву? Ты где?

Сережа молчал; наверное, он не узнал говорившего, голос которого был еле слышен. Мало ли на трассе людей с таким именем, думала я, может быть, кто-то подслушал нас раньше и теперь ждет, когда мы ответим, потому что наше присутствие в эфире может означать только одно – у нас есть бензин, еда и машины, и все это может быть кому-нибудь очень нужно.

– Далеко бьют наши рации? – спросила я у папы, и он немедленно ответил:

– Километров пятнадцать-двадцать уверенного приема, не больше. Это совсем рядом.

– Дайте мне микрофон, – сказала я и протянула руку. – Да не скажу я им ничего, дайте сейчас же, ну! – и когда он послушался, нажала кнопку и очень внятно произнесла:

– Молчи. Слышишь? Мы не знаем, кто это!

И тогда незнакомый голос заорал уже почти торжествующе, и слышно теперь его было гораздо лучше:

– Аня! Аня, я тебя слышу! Черти подозрительные, как же здорово, что это вы, вы же на Питер едете, да? На Питер? Мы навстречу, подождите, я сейчас искатели включу! Не гоните только!

Я все еще не могла узнать его, а он все продолжал и продолжал говорить, и потому никто из нас не мог вставить ни слова, и только когда он наконец унялся и умолк на мгновение, Сережа проговорил:

– Я думал, ты никогда уже палец с кнопки не уберешь, Андрюха, – и засмеялся.

В это же мгновение впереди, на границе видимости, появилось расплывающееся в предрассветной дымке желтое пятно, а еще через несколько минут уже стал отчетливо виден летящий к нам по встречной полосе одинокий автомобиль, на крыше которого ярко светились три прямоугольных оранжевых фонаря.

– Что еще за Андрюха? – спросил папа, напряженно вглядываясь вперед.

Этого не может быть, подумала я и ответила:

– Друг семьи.

И потом уже просто смотрела в окно, как тормозит на обочине серебристый, припорошенный снегом пикап с тяжелым прицепом. Как Сережа, не закрывая двери, выпрыгивает из машины и бежит. Как следом на дороге появляется Ира, на ходу торопливо натягивающая пальто, а из пикапа навстречу им выходят два человека – мужчина и женщина, и все четверо, позабыв обо всякой осторожности, обнимаются прямо на проезжей части. Этого просто не может быть.

– Какой друг семьи? – переспросил папа. – Да ты можешь толком объяснить?

– Как вам сказать, – ответила я со вздохом, отстегивая ремень и распахивая дверцу. – Точно не моей.

Как же так получилось, думала я, медленно направляясь к стоявшей посреди дороги группе, почему, кроме Мишки, в этой странной экспедиции нет ни одного человека, которого я на самом деле хотела бы взять с собой? Мамы больше нет, и Ленка, моя Ленка, наверное, тоже сгинула где-то там, в мертвом городе, на матрасе в каком-нибудь школьном лазарете, и все остальные, кто был мне дорог, кого я любила, с кем могла бы сейчас поговорить откровенно, да хотя бы просто переглянуться, – пропали, исчезли, а может быть, уже погибли. Я запретила себе думать о них – хотя бы на время, хотя бы до тех пор, пока мы не перестанем бежать, не доберемся до озера, но скажите мне кто-нибудь, каковы шансы встретить знакомых тебе людей на пустой, ночной дороге длиной в семьсот с лишним километров, и почему, черт возьми, это обязательно должны оказаться именно эти люди, а не другие – те, кто так был бы мне сейчас нужен?

Я подошла поближе и осторожно взяла Сережу за руку, и он тут же живо обернулся ко мне:

– Нет, ты представляешь, Анька? Ты представь только! И мы ведь могли просто молча проехать мимо!..

Просто, кроме вас, во всем городе не нашлось больше ни одного человека, купившего чертову рацию просто так, ради забавы, мрачно подумала я.

– Чтоб ты и проехал молча? – перебил Андрей, хлопая Сережу по плечу. – Да ты же вечно болтаешь в эфире!

И широко, радостно улыбнулся. Пожалуй, я никогда не видела на этом лице ни подобной радости, ни такого волнения. Я помнила его высокомерным мрачноватым типом, с которым Сережа дружил чуть ли не с институтских времен, и как часто бывает с друзьями детства, роли у них когда-то распределились раз и навсегда, так что оба они по-прежнему носили друг перед другом свои привычные маски. А я так и не сумела привыкнуть к роли, которая в этой дружбе досталась Сереже.

– Анечка! – очень громко произнесла стоявшая рядом с ним женщина, а потом повернулась к мужу: – Я же говорила, он возьмет их обеих!

– Привет, Наташа, – ответила я. – Как же я рада вас видеть.

Сарказм можно было и не прятать, она все равно никогда его не чувствовала или делала вид, что не чувствует. Улыбаясь, она внимательно, по очереди заглядывала в наши лица, и улыбка ее делалась все шире и шире, так что, казалось, вот-вот сойдется на затылке.

– Ну? – живо спросила она. – И как вам путешествуется шведской семьей? Не ссоритесь?

Господи, я уже начинала забывать, как сильно ее не люблю.

Паузы никакой не возникло. Подошел Лёня. Недоверчиво держа карабин наготове, вышел из машины папа. И когда с рукопожатиями и знакомством было покончено, Сережа наконец задал вопрос, который вертелся в голове у всех с момента, когда пикап показался на встречной полосе:

– Ребята, – спросил он, улыбаясь, – какого черта вы едете обратно?

Лица их немедленно погасли, словно кто-то щелкнул выключателем, и несколько секунд оба молчали. Наконец Наташа подняла глаза на мужа и слегка толкнула его локтем, и только тогда он заговорил, на этот раз совершенно серьезно:

– Мы едем обратно, Серёга, потому что трасса Москва – Питер теперь заканчивается перед Новгородом.

– То есть как это – заканчивается? – не веря своим ушам, переспросила я.

– А вот так, – просто ответил он. – Они перекрыли мост. У Белой горы, через Мсту, знаете? Так вот, там теперь стоят грузовики, прямо поперек. Заехать на мост можно, а вот съехать уже нельзя. Хорошо еще, мы заметили вовремя, – он замялся. – Хотя там такое было… Их человек двадцать-тридцать с оружием. Мы не поняли даже, военные или гражданские.

– Мы не первые там попались, – вставила Наташа тихо. Она тоже больше не улыбалась. – Если бы вы видели, что они там устроили.

Все мы молчали, эту новость надо было как-то переварить, и тогда Андрей добавил:

– В общем, куда бы вы ни ехали, придется разворачиваться. Федеральной трассы больше нет.

– Чушь! – Ирин голос звучал требовательно и, пожалуй, даже сердито, и я подумала, что уже начинаю привыкать к этим ее интонациям. – Это чушь какая-то. Можно же как-то объехать. Не разворачиваться же теперь. Нам просто некуда уже возвращаться. Ну давайте поедем другой дорогой, в конце концов! Не может же быть, чтоб от Москвы до Питера была только одна трасса?

– Да к черту Питер, – вмешался Лёня хмуро. – Кому он нужен? Неужели ты думаешь, там кто-нибудь еще остался живой?

– Вообще-то, мы как раз туда и едем, – вставила Наташа, и когда мы все изумленно повернулись, продолжила раздраженно: – И не надо так смотреть! Ладно, не совсем в Питер, у моих там дом под Всеволожском. Что? Там еще неделю назад все было в порядке! Пока телефоны работали, я с папой каждый день говорила! И потом, у них озеро, мы лодку взяли, – она говорила и говорила – быстро, почти захлебываясь, о том, что у папы с мамой большой удобный дом, что в Москве они уже погибли бы, что связи нет, но она точно знает – с родителями все хорошо, и как-то сразу стало очевидно, что все это она говорит не впервые. Что, наверное, было много споров, в результате которых эти двое приняли решение, в котором один из них сомневался, а второй был вынужден делать вид, что уверен, – просто чтобы заставить первого двинуться в путь. Я немедленно вспомнила нашу с Сережей поездку к кордону, когда больше всего меня пугала не затаившаяся впереди болезнь, а то, что он может сейчас передумать, мы повернем обратно и я никогда больше не увижу маму, и даже не узнаю, что с ней случилось. Это было невыносимо – слушать, как она выплевывает слово за словом, торопливо, бессвязно; глаза у нее блестели и я поняла, что на самом деле эта женщина, ухитрившаяся так сильно задеть меня ровно за две минуты, истекшие с момента нашей встречи, находится на грани истерики, и мне захотелось одновременно и поддержать ее, и заставить замолчать, только слов я не нашла и просто придвинулась ближе, легонько сжав ее плечо чуть выше локтя. Она резко выдернула руку и яростно сверкнула глазами; лицо ее исказилось:

– Не надо меня трогать! Нам просто нужно найти другую дорогу, мы собирались свернуть направо и попробовать через псковскую трассу. Ну что? Что вы так смотрите? Андрюша, скажи им, там же можно проехать!

Он поморщился досадливо – вероятно, ему непросто было слушать все это еще раз; вряд ли они говорили о чем-то другом все время, которое провели вдвоем в машине. Прикасаться к жене он не стал и просто словно слегка отодвинул ее, оттер в сторону и сказал:

– Простите, ребята, мы слегка на взводе. Этот чертов мост… Мы сто километров без остановки мчали, пока вас по рации не услышали.

И тут они наконец рассказали, перебивая, почти перекрикивая один другого. О том, как, сменяя друг друга за рулем, ехали полдня и всю ночь, задержавшись только под Тверью – купить бензина. О том, что на подъезде к злополучному мосту за рулем как раз была Наташа – это была ее очередь. Андрей спал и ничего не видел, а она не сразу поняла, что происходит. Сначала проехала короткий мост через небольшую речку, где было тихо и пусто, и вообще не обратила на него внимания – мост и мост, тем более, что сразу за ним дорога началась замечательная: километры безлюдного леса, они ведь тоже ужасно устали от напряжения, проезжая населенные пункты, и так же, как мы, радовались всякой передышке. А как только лес закончился, начались поля. Деревень не было (были, вмешался Андрей, просто чуть в стороне от трассы; неважно, закричала она тут же, ты вообще спал, дорога была пустая, и было темно, просто поле, и все; хорошо, просто поле, согласился он, там километр от силы до моста, он освещен, ты могла увидеть; не могла, до моста еще было далеко, дорога была темная, и потом, я подумала, может, она больная, она шла прямо по дороге, посередине, я чуть ее не сбила). И посреди этих полей свет фар вдруг выхватил из темноты человеческую фигуру. Наташа резко ударила по тормозам, из-за тяжелого прицепа пикап занесло, но она справилась и не вылетела с дороги. На скорости было непросто что-нибудь разглядеть, но ей показалось, она увидела женщину; на лице ее была кровь и шла она как-то странно, зигзагами, а еще через десяток метров в кювете обнаружилась машина – смешная, маленькая, женская, опрокинутая набок, словно черепашка, и вокруг на снегу расплывалось темное масляное пятно, и везде по дороге были разбросаны сумки и разноцветные тряпки, которые было сложно объехать, особенно после того, как пикап почти потерял управление, и тут Андрей наконец проснулся. Он предложил ей остановиться; ее трясло, но она отказалась. Было непонятно, что тут случилось, и страшно было останавливаться. Они еще спорили, а впереди уже показался мост – ярко освещенный, длинный, на массивных бетонных ногах. Всякий раз, проезжая подобные места, они прибавляли скорость, поэтому сейчас она тоже нажала на газ и влетела бы, пожалуй, прямо в засаду, если б навстречу неожиданно не вынырнул едущий задом автомобиль. Она заметила белые, заляпанные грязью задние фонари, и ей пришлось уворачиваться, так что она снова притормозила, и тогда они оба одновременно увидели перегородивший мост грузовик с вяло трепещущим на ветру тентом, пять или шесть легковых машин с распахнутыми дверьми и несколько человеческих тел, лежащих на асфальтовом покрытии моста. Почему-то тела сразу бросились им в глаза, хотя на асфальте лежало еще много всего – мост был широкий, как минимум в четыре полосы, и ближе к грузовику весь был усыпан вещами. Андрей уже кричал «задом, Наташа, задом», когда они увидели людей – целую толпу, бежавшую им навстречу; вероятно, люди эти гнались за теми, кто ехал задним ходом и к этой минуте успел уже скрыться далеко позади. Бегущие люди стреляли, но выстрелов почему-то не было слышно, зато видны были вспышки, и это было страшно, очень страшно; и Наташа поняла, что с тяжелым прицепом, намертво прикрученным к пикапу, ни за что не сможет дать задний ход, и потому резко крутанула руль вправо, забирая как можно ближе к светлой решетчатой ограде, а потом бросила пикап налево, от всей души надеясь на то, что ширины моста хватит для разворота.

На мгновение ей показалось, что места не хватает; что прицеп, пробив ограждение, утянет пикап за собой – вниз, в скованную льдом черную воду, но он только слегка чиркнул по прочным балкам, и пикап, виляя и ускоряясь, с визгом рванул в обратную сторону. Они ехали так быстро, что не заметили, как проскочили место, где в кювете лежала маленькая машинка; женщину с окровавленным лицом, попавшуюся им по дороге к мосту, они тоже больше не видели.

На этом их рассказ закончился. Оба они умолкли, и теперь, в наступившей тишине, все мы стояли посреди этой узкой разбитой дороги в месте, едва подходящем даже для короткой остановки (три уснувшие на обочине, груженные доверху машины со спящими в них детьми и четвертая, замершая на встречной полосе), и пытались свыкнуться с мыслью, что опоздали. Убегая от опасности, догонявшей нас со стороны города, бывшего нам домом, города, которого больше не было, мы и не думали о том, что движемся навстречу такому же хаосу. Нам казалось, что достаточно просто ускользнуть от волны, наступавшей нам на пятки, и вдруг стало ясно, что впереди еще много точно таких же волн, распространяющихся со скоростью, намного превышающей нашу, которые расходятся вокруг каждого крупного города, каждого большого скопления людей, как круги по воде. И чтобы спастись, нам придется придумать способ, как добраться до места, которое мы выбрали своим укрытием, уклоняясь и лавируя между ними. Не зная заранее, где они перекроют нам путь. Мы молчали, но я уверена, думали все именно об этом; я нашарила в темноте Сережину руку и сжала ее, и он тут же встрепенулся, поднял голову и сказал:

– Знаешь, Андрюх. Отгони-ка ты машину с дороги. И иллюминацию выключи заодно. Тут недалеко одна нехорошая деревенька, как бы им не пришло в голову поинтересоваться, что это мы тут делаем. А я схожу пока за картой. Пошли, пап. Только карабин далеко не убирай.

Возможно, и не было никакой паузы между Сережиными словами и моментом, когда Андрей не спеша повернулся и направился к своей машине; может быть, мне только показалось, что он какое-то время раздумывал, стоит ли ему подчиниться немедленно. Просто ты его не любишь, сказала я себе. Не любишь его, и еще больше не любишь видеть, каким в его присутствии делается Сережа, а теперь – неизбежно – их обоих придется взять с собой, надутого неприятного индюка и его чрезмерно улыбчивую ядовитую жену, которая с самого дня знакомства не сказала тебе ни единого искреннего слова.

Пока никто не успел увидеть моего лица, я пошла к Витаре за сигаретами. Мишка по-прежнему крепко спал, и я аккуратно прикрыла дверь, чтобы не разбудить его; когда я вернулась, пикап уже стоял у обочины с выключенным двигателем, развернутый в обратном направлении, на его капоте была разложена карта, и все стояли вокруг, склонив головы. Приближаясь, я услышала обрывок Сережиной фразы:

– …вот оно, это озеро, Андрюха, видишь? Мы хотели в обход Питера через Кириши уйти на мурманскую трассу, и дальше наверх, – в левой руке он держал фонарик, а правой водил по карте. – Это самый простой и короткий путь. Понимаешь? Через Новгород нам не пройти. Вот тут, у Валдая свернем направо, рванем в объезд через Боровичи и Устюжну. А там выскочим на А-114 и вернемся на мурманскую трассу.

– Тут крюк километров в пятьсот, – вмешался папа, устало щурясь. – Где мы столько топлива возьмем, застрянем на полпути.

– В Киришах найдется что-нибудь, – убежденно сказал Сережа. – Там завод перерабатывающий, пап. Ты же знаешь, вариантов у нас нет. Нам даже по прямой топлива не хватило бы.

Они замолчали. В наступившей тишине, после паузы, Андрей произнес:

– Ничего вы не выиграете на мурманской трассе. Там же одни мосты – здесь, здесь и здесь, до самого Петрозаводска, и даже если они не все такие, как этот новгородский… Вам хватит одного. Надеюсь, это понятно.

Сережа тут же кивнул – слишком быстро, подумала я, – и придвинул к Андрею карту:

– Ладно. А ты что думаешь?

Андрей склонился над тускло освещенным листком бумаги, от которого зависело теперь наше спасение, нахмурился и замолчал – надолго, на несколько минут, а мы толпились вокруг и просто ждали его ответа, словно никому из нас уже не могло прийти в голову ничего стоящего; мне показалось даже, что никто не смотрел на карту – только ему в лицо. Господи боже, подумала я, господи боже мой. Министр. Но тут папа, стоявший чуть поодаль с карабином в руке, наконец прервал это благоговейное ожидание:

– Дай-ка, – сказал он и, легко отпихнув Андрея, развернул хрупкий листок к себе, и почти сразу ткнул желтоватым пальцем с обломанным ногтем куда-то сильно правее.

– Вот. Здесь пойдем. Вместо того чтобы после Устюжны возвращаться вверх на мурманскую дорогу, поедем дальше, через Вологодскую область. Мимо Череповца. В город въезжать не придется, трасса идет мимо, а дальше обогнем Белое озеро – и наверх, в Карелию.

– Там тоже есть мосты, – сказал Андрей.

– Ну, если ты искал дорогу, чтоб вовсе реки не пересекать, то давай еще пару часов подумаем, – ответил папа. – Здесь не Монголия, реки будут, куда без них. Но зато после Устюжны до самого верха уже ни одного большого города, а значит, народу там немного. Придется рискнуть. Ладно, пальцы убери, – словно спор был закончен, папа дернул на себя карту и деловито принялся складывать ее.

– Дело ваше, – проговорил Андрей, разгибаясь и отступая на шаг.

Папа живо повернулся к нему.

– Так у тебя была другая идея? На, покажи, – и протянул Андрею сложенный вдвое кусок бумаги.

Сережа наблюдал за ними, не вмешиваясь, лицо у него было расстроенное. Лёня тоже молчал, переводя взгляд с одного на другого. Мельком взглянув на Иру, я с удивлением заметила, как она закатила глаза и едва заметно улыбнулась; ты тоже его не любишь, подумала я, надо же.

– Ну, – сказал папа бодро, – по машинам?

– Ладно. Поехали, Наташка, – отозвался Андрей тут же. – Ну, что. Удачи вам, ребята, – и похлопал Сережу по плечу.

– Погоди, – растерянно спросил Сережа. – Вы что, серьезно собрались ехать во Всеволожск?

Засыпая на пассажирском сиденье (Витара шла теперь первой, потому что Сережа уступил наконец Ире место за рулем), я думала: что бы ни произошло, какие бы мысли ни беспокоили меня, я все равно засну. Засну, даже если нам попадется такой же страшный мост; даже если кто-нибудь в самом деле остановит нас и заставит выйти из машины, им придется нести меня на руках, потому что я буду спать, и плевать на все. Прилив сил, который я почувствовала после короткого отдыха перед Тверью, давно уже иссяк. Мне ни разу не приходилось еще вести машину всю ночь, я сделала все, что могла; а теперь я закрою глаза, и все исчезнет – дорога, опасности, поджидающие нас за каждым поворотом, и эти чужие, едва знакомые мне люди. Сколько волнений подряд может вынести человек, сколько раз у него ёкнет сердце и собьется дыхание прежде, чем все, происходящее вокруг него, не превратится в бессмысленную нереальную декорацию?

Это было даже хорошо, что я так устала. Мысли текли лениво и медленно, и все, что случилось с нами в эти несколько дней, вдруг почти перестало меня беспокоить. Я равнодушно думала – одиннадцать человек в двухкомнатном, без удобств охотничьем домике. Люди, которые ни за что не оказались бы вместе, будь у них такой выбор, которые даже в отпуск такой компанией не поехали бы. Пока Сережа уговаривал их, пока они отходили в сторону и яростно шептались, было ясно уже, что они согласятся, что поедут с нами, потому что все эти сто километров после моста, а может быть, и раньше, может, даже самого начала они знали: нет больше ни Всеволожска, ни безопасного родительского дома, и самих родителей тоже больше нет; знали и просто боялись себе признаться в этом, потому что никакого запасного плана у них не было. Интересно, как долго он собирался делать вид, что все мы сейчас поедем своей дорогой, думала я сквозь сон. Неужели, если бы Сережа не начал настаивать немедленно, он правда позвал бы жену, сел в свой пикап и отправился искать этот мифический путь к мертвому городу? Так странно, я никогда этого не умела – держать паузу, не просить ни о чем, спокойно ждать, пока остальные сами предложат помощь, и ведь всегда находятся эти остальные, которые уговаривают, спорят и доказывают, и благодарны за то, что помощь их оказалась принята, и ведь этому невозможно научиться, у меня ни за что не получилось бы, подумала я, ни за что. Ни за что. И только тогда наконец уснула.