Глава 17
Третье января
Утром в среду в кабинете Малышева мы рассматривали фотографии, сделанные скрытой камерой на похоронах Яковлева, Тихона, Шафикова и Демушкина.
Самые шикарные похороны были у Тихона. Его похоронили на центральной аллее старого городского кладбища, закрытого для новых захоронений уже лет десять. Снимки с вертолета получились расплывчатые, людская масса слилась на них в единое целое, зато автомобили у ограды получились как на картинке – бери карандаш и считай.
– Начальник областного ГАИ вчера доложил генералу, что легковых автомобилей на похоронах Тихона было больше двух сотен, – прокомментировал аэрофотоснимки Малышев. – Из других областей прибыло не меньше ста машин.
– Сколько там примерно было народу? – спросил Клементьев.
– В церкви на отпевании присутствовало около пятисот человек, а на кладбище собралось более двух тысяч. Практически все кооператоры города послали на кладбище своих представителей с венками. Посмотри на его могилу – настоящий холм из живых цветов и венков.
– Судя по цветам и провожающим, Тихон был самым достойным человеком в нашем городе, – сказал я. – Представляю, какое шоу они устроят на похоронах Лучика. Кто этот мужчина в дубленке рядом с Почемучкой?
– Московский вор в законе Сундук, – ответил Малышев, – личный представитель Япончика. Сегодня вечером он собирает наших воров на сходняк, будет уточнять, кого они выдвинут на место Тихона и кто будет преемником Лучика. Вот интересная фотография – «Отец и заплаканная дочь скорбят по безвременно ушедшему дяде Тихону».
На фотографии, сделанной с большого расстояния длиннофокусной фотоаппаратурой, были запечатлены Муха-Цокотуха и Стелла. Муха стоял рядом с гробом, а Стелла, прижимающая к глазам платочек, как бы пряталась у него за спиной от стоящего напротив человека. Одета дочь смотрителя была подчеркнуто скромно: в пальто с воротником из искусственного меха, на голове вместо модной меховой шапки – шарф.
– Подрастет девочка, так же будет плакать на похоронах Мухи, – постучав пальцем по фотографии, сказал Малышев. – Расскажу вам одну историю, она буквально на днях произошла. Муха нанюхался какой-то дряни, повздорил со Стеллой и дал ей пощечину. Она заплакала, взяла лукошко с маленьким котенком и пошла на «новый» участок кладбища. Там, в вырытой экскаватором могиле, хоронили пятерых бродяг – гробы составили в рядочек, и бульдозер смахнул на них грунт… Стелла под ковш бульдозера бросила корзинку, а потом ревела до вечера, оплакивала котенка.
– Я бы на месте Мухи убил ее к чертовой матери, – сказал я. – Вырастет, оперится и самого Муху велит закопать живьем. Она двуличная: снаружи – ангел, а в груди – сердце из гранита.
– Ничего не будет! – уверенно заверил Клементьев. – Без Мухи она – Никто и звать ее – Никак.
– А Муха что, в семье потомственных воров родился? – возразил я. – У него мать – учительница начальных классов! С такой мамашей путь наверх заказан, однако он поднялся, и никто из авторитетов преступного мира его маманей не попрекал.
– Муха – мужчина, а Стелла – женщина. По понятиям, она свою шайку создать не может.
– По каким понятиям, Геннадий Александрович, вы это о чем? Стелла с десяти лет в перевернутом мире живет. Она выросла на кладбище, для нее похороны – привычная каждодневная рутина.
– Хватит вам! – стукнул ладошкой по столу Малышев. – Смотрим остальные фотки.
Демушкина хоронили с воинскими почестями. На лицах его соратников по Союзу ветеранов Афганистана читалась холодная решимость отомстить убийцам. С похорон Яковлева было только две фотографии – снимать там было нечего: скучные люди, казенные венки. Шафикова после гражданской панихиды увезли хоронить в Томск.
– Где его жена? – спросил я.
– Вот эта, наверное, – предположил Малышев, показывая на женщину в приталенной светлой дубленке. – А может, эта или другая. Вот эта, молодая, судя по всему, дочь покойного, а этот мальчишка – его сын. Кто их мать – непонятно.
У изголовья покойного, понурив головы, стояли три женщины примерно одного возраста. Мужчин рядом с ними не было.
«Или вдова еще не определилась с преемником мужа, или у нее никого нет, – решил я. – Вариант: мужик есть, но до поры до времени они будут скрывать свои отношения».
Просмотр фотографий ничего существенного нам не дал.
В половине одиннадцатого я пришел на конспиративную квартиру на улице генерала Ватутина. Проживающий в ней старик при моем появлении собрался и ушел. Отсутствовать он должен был не менее часа. Если бы старика не было дома, я открыл бы дверь своим ключом и задернул бы шторы в спальне, что для хозяина означало: «Вход запрещен». За пять минут до полудня на углу соседнего дома появился неброско одетый мужчина. Он остановился, закурил. Я открыл форточку на кухне: «Все в порядке, можешь заходить».
Итальянцу было сорок девять лет, из них почти шесть он работал на меня. В наших отношениях было два перерыва: когда я отбывал ссылку в Верх-Иланске, и когда Итальянец сел на год по пустяковому делу. Завербовал я Итальянца в 1982 году, через пару месяцев после окончания Омской высшей школы милиции. В Заводском РОВД о его вербовке знал только Вьюгин.
– Как тебе это удалось? – спросил изумленный Сергей Сергеевич. – Вербовка такого агента – это высший пилотаж.
Я скромно отмолчался, рассказывать о вербовке было нечего. Итальянец сам предложил стать моим агентом.
– Пока ты молодой и мозги у тебя не замусорены, мы можем продуктивно поработать, – сказал он. – Мои условия – «свободный поиск», полная зарплата, контакт в одни руки. Кроме тебя, я ни с одним ментом разговаривать не стану.
За время нашего сотрудничества я дважды спасал Итальянца от тюрьмы. Помог бы и в третий раз, но он сам отказался: «Мне надо попасть в зону, должок одному фраеру отдать». Свою первую судимость в далеком 1957 году Итальянец получил за соучастие в убийстве, так что как он собирался отдавать долг, я спрашивать не стал.
Итальянец вошел в квартиру, крепко пожал мне руку.
– Что-то стряслось? – спросил я.
– Взрыв во «Встрече» ты за событие не считаешь? – усмехнулся он.
У Итальянца была привычка часто и иногда невпопад усмехаться. Например: «Что ты куришь? «Родопи»? Ну, ну…» Вот и понимай, как знаешь, что означает это «ну-ну», сопровождаемое кривой ухмылкой.
– Я с этим взрывом спать ложусь и с ним встаю, – ответил я.
– У нас то же самое, – Итальянец усмехнулся, закурил. – Вчера на поминках Тихона выступил Почемучка. В присутствии всех воров и авторитетов он говорит: «Я клянусь памятью Тихона, что все, повинные в его смерти, будут установлены и ликвидированы». Следом встает Муха и толкает такую речь: «Если к смерти Тихона причастны менты, всех на ножи поставим, никого не побоимся». Тут я воспользовался перерывом и позвонил тебе, стрелку забил. Вернулся, меня Муха к себе на кладбище потащил, кокаин нюхать. Я ему сто раз говорил: «Муха, я коксом не балуюсь», но он, сам знаешь, как привяжется, так не отстанет. Короче, приехали на участок, пришла эта сучка Стелла, принесла порошок. Муха нюхнул, дал всем по кругу по «дорожке» пройтись. Потом, смотрю, он похорошел, глаза заблестели, язык развязался. Я уже думал уходить, как Муха говорит: «Есть у нас в городе ментовская шайка, называется «Белая стрела». Если Тихон – это их рук дело, то я знаю, с кого начать». Муха думает с тебя начать, Андрей Николаевич.
– Вот дебил! – выругался я. – Был у меня с ним базар про «Белую стрелу», но совсем в другом русле. Скажи, Муха меня считает членом «Белой стрелы» или он думает через меня информацию о ней получить?
– Муха считает тебя за темнилу, мол, ты в курсе «Белой стрелы», но всем лапшу на уши вешаешь, что ее вообще не существует.
– Итальянец, мы знакомы много лет. Клянусь тебе, я ничего конкретного о «Белой стреле» не знаю, так, слухи одни. Приезжал ко мне дружок из Новосибирска, у них, говорит, она есть, а у нас… У Мухи, что, ума не хватает сообразить, что по легенде «Белая стрела» первой кровь не проливает?
– Муха только обдолбанный понты пуляет, а как протрезвеет, осторожнее станет. Без разрешения Лучика он в пузырь не полезет, а вот на разговор тебя вызвать может.
– Спасибо, что предупредил. Что по поводу Стеллы скажешь?
– Андрей Николаевич, мне кажется, что только мы с тобой вдвоем ее раскусили, для остальных она, как в детстве, – хрупкий безобидный ангелочек. Муха в последнее время орет на нее, но если кто на девчонку посмотрит, у него шерсть дыбом встает. Когда Стелла нам кокаин принесла, один бродяга улыбнулся ей, так Муха от ярости аж зарычал, затрясся, как припадочный.
– Я думаю, дело будет так: еще пару лет Муха с ней поиграет и новую девчонку найдет. А Стеллу переведет в разряд домработниц или замуж выдаст. Если она уйдет от него в другую семью, Муха перекрестится и свечку в церкви поставит. А если она от него унижение примет, то Мухе – конец.
– Думаешь, она убьет его? – с сомнением спросил Итальянец.
– Сто процентов! У Стеллы раздвоение личности: она прирежет Муху и будет искренне навзрыд плакать на его похоронах. Меня тут убеждали, что Стелла не сможет свою банду создать. Запросто! Сейчас перестройка, воровские понятия изменились, но не это главное. Плевала Стелла на все понятия! Она выросла среди воров, но воровской мир для нее чужой. Если она создаст свою банду, то это будет нечто совершенно нового типа.
– Я бы к ней в подельники не пошел, – усмехнулся Итальянец.
С конспиративной квартиры я вернулся в управление и узнал неприятную новость: по приказанию заместителя прокурора области Шальнева задержали в качестве подозреваемого швейцара кафе «Встреча» Самошкина.
– Зачем они это сделали, он ведь еще полторы недели должен был в ИВС сидеть по административному аресту? – спросил я у Клементьева.
– Завтра из Москвы в прокуратуру проверяющие приезжают. Шальнев хочет им пыль в глаза пустить, мол, у нас есть реальный подозреваемый! Он ведь ничем не рискует. Не подтвердится участие Самошкина в групповом убийстве – освободит его из тюрьмы. Своя рука – владыка!
– Везде такая ерунда! – присовокупил я. – Воры хоронят своих лидеров на закрытых кладбищах, прокуроры – кого хотят, того арестовывают, а кого хотят – того освобождают. Не выживет Самошкин в следственном изоляторе. Вчера Почемучка поклялся убить всех причастных к взрыву в кафе, а тут такой случай, как не ответить делом на его призыв? Как только Самошкин заедет в общую камеру, тут же какой-нибудь прыткий арестант его грохнет и будет этим гордиться. За воровское дело на убийство пошел! Это не бытовуха, это престижно.
– Я договорился с начальником тюрьмы, чтобы они содержали Самошкина в одиночке. Он вроде бы согласился.
– Откуда в нашей тюрьме одиночные камеры? – удивился я.
– В карцере держать будут. Других одиночек нет.
– Если следствие затянется месяцев на пять-шесть, у Самошкина крыша съедет. Полгода в одиночке – он сам с собой разговаривать начнет.
– Тогда на него всех собак повесят и объявят организатором взрыва.
– Когда они опознание думают проводить?
– Завтра все наши фотографии к Самошкину привезут. Сколько в нашем управлении народу работает? Человек триста, не меньше? Привязала нас какая-то сволочь к этому взрыву. Не могли они пульт от бомбы к областному УВД подкинуть! Пускай бы Самошкин областных боссов опознавал, а то с нас решили начать.
– Никого он не опознает, – уверенно сказал я. – Ни один идиот в своей собственной форме на убийство не пойдет.
– Я так же думаю, – согласился Клементьев. – Скажу больше: если взрыв – дело рук настоящих ментов, то после убийства пятерых человек им сам бог велел в швейцара обрез разрядить. После такого дела оставлять в живых главного свидетеля как-то неразумно.
Вечером появился Айдар. Весь день он проработал без обеда, оголодал. Докладывая мне о результатах работы с девчонкой, Далайханов жадно поедал «Майские» булочки с повидлом.
– Лена эта, Майкова, она тоже с «гусями»! Прикинь, она меня на полном серьезе спрашивает: «Какой мазью надо грудь мазать, чтобы сиськи быстрее выросли?» Я вначале ничего не понял, стал осторожно интересоваться, зачем ей это? Она говорит: «Надоело плоскодонкой быть, хочу, чтобы со мной старшие мальчики дружили».
– В Верх-Иланске старухи советовали озабоченным девчонкам куриным пометом грудь мазать.
– Андрей, о чем ты говоришь! Если бы я ей про помет заикнулся, она бы попросила достать его. Она шуток не понимает. Прикинь, сидим мы втроем: девчонка, я и Кравцова, инспектор ИДН. Когда девчонка начала про грудь говорить, инспекторша покраснела, не знает, куда глаза спрятать, а Лена эта шпарит: «Хочу грудь, как у нашей учительницы Надежды Григорьевны».
– Весело у вас было.
– Еще как! Она у инспекторши при мне спрашивает: «У вас лифчик какого размера?» Кравцова на меня смотрит, я ей показываю: «Отвечай, не скажешь – обидится».
– Как я понимаю, Лена Майкова – девочка, к фантазиям не склонная?
– Прямолинейная, как указка в школе… Короче, она видела «тренера».
– Да ты что?! А чего раньше молчал, лифчиками мне голову морочил? Где она его видела? Кто он такой?
– Не спеши, я обо всем сейчас расскажу. Лена и Боря Прохоренко стали общаться с начала учебного года, до этого он ее считал слишком маленькой. Лена первая пошла с ним на контакт, предложила поцеловать ее. Боря первый раз в жизни поцеловал девочку и раскрыл перед ней свою душу, а в душе этой нет ничего, кроме мечты любыми путями вырваться из интерната и стать великим хоккеистом. Лена поддерживала его в мечтаниях. Она ведь вполне серьезно считает, что если человек решил стать выдающимся спортсменом, то обязательно им станет. Для нее никаких проблем в выборе жизненного пути нет: захотел стать космонавтом – поезжай на Байконур, лезь в ракету и лети на Луну. Сама она, кстати, хочет быть билетершей в кинотеатре.
– Поближе к «тренеру», не отвлекайся.
– Наступила зима, Боря с Леной стали вечерами сбегать из интерната и ходить в соседние дворы, смотреть, как пацаны в хоккей играют. Где-то в начале декабря Боря говорит, что познакомился с настоящим хоккейным тренером, и тот возьмет его в некую спортшколу с хоккейным уклоном. Лена, естественно, поверила и даже не стала спрашивать, кто этот тренер, где с ним Боря познакомился и в какую спортшколу он его переведет. Недели за две до Нового года, в субботу, Лена и Боря гуляли по городу и около спортобщества «Динамо» встретили этого тренера-хоккеиста. Рассказываю, как это было. Мальчик и девочка идут через дворы на стадион «Металлист» посмотреть тренировку хоккеистов. Проходят мимо спорткомплекса «Динамо». С крыльца «Динамо» спускается мужик, машет им рукой и кричит: «Боря, завтра жду тебя на нашем месте!» Пока Боря открывал рот, чтобы ответить, мужик сел в автомобиль и уехал. На этом все.
– Она запомнила «тренера»?
– Божится, что опознает при встрече, а словесно описать не может.
– Что она о нем помнит?
– Мужчина, старше тридцати лет. У нее все мужики старше тридцати лет пребывают в одном возрасте – «взрослый дядька». Одет в куртку «аляска» и меховую шапку. Русский, усов и бороды нет. Андрей, под это описание хоть кто подходит. По машине тоже ничего не вычислить: «Жигули», то ли «пятерка», то ли «семерка», бордового цвета. За рулем сидел водитель, а «тренер» сел в автомобиль как пассажир на переднее сиденье.
– На другой день Боря пошел на встречу один?
– Ты очень догадлив, Андрей Николаевич! Боря сходил на встречу, и «тренер» его отругал, что он в мужские секреты девчонку посвящает. С этого момента Прохоренко замкнулся и больше со своей подружкой не общался.
– Боря о чем-нибудь, кроме хоккея, с ней разговаривал?
– Ни-о-чем! – по слогам ответил Далайханов. – Она хотела целоваться-обниматься, а он думал только о клюшках и шайбах. Андрей, я вымотался за день, есть хочу, отпусти меня домой.
– Иди.
Далайханов быстро собрался. В дверях я остановил его:
– Айдар, так у Татьяны Кравцовой какого размера бюст?
– Да пошел ты!
Мой друг и коллега хотел со злости хлопнуть дверью, но вспомнил, что мы сидим в одном кабинете, и общую дверь ломать не стал – аккуратно прикрыл ее за собой и пошел домой.
