Глава 25. Айгюль
На переносице у Айгюль были едва заметные веснушки – признак элитарности у маагутов. У европейцев таким аналогом считаются платиновые блондинки скандинавской внешности, но у нас нет единого подхода к критериям оценки женской красоты, а у маагутов есть. По меркам всех племен люли Айгюль была красива только из-за наличия веснушек.
Айгюль было пятнадцать лет. В этом году ее должны были выдать замуж, но убийство барона и арест всех членов семьи ставили крест на свадьбе весной. Если ничего не изменится, то осенью она отпочкуется от родного племени и перейдет жить в семью мужа.
Айгюль была симпатичной девушкой с приятными чертами лица, темноглазая, худенькая. Одета она была в синюю блузку, длинную цветастую юбку, на голове – кокетливо повязанный платочек.
«Если ее отмыть, привести волосы в порядок, одеть как современную городскую девушку, то получится вполне заурядная девчушка. Симпатичная, но не более того».
Мы посадили Айгюль спиной к окну, так, чтобы она могла видеть нас всех четверых. Допрос начал я. С первой же минуты мне стало понятно, что он ни к чему не приведет.
– Расскажи, какие отношения у тебя были с нашим сотрудником Леонидом Меркушиным?
– Я никогда не знала такого человека. У меня нет ни одного знакомого милиционера.
– Айгюль, посмотри на его фотографию. Разве ты видишь его в первый раз?
– Я видела его из окна поезда, больше мы не встречались.
– Ровно неделю назад ты гуляла с Меркушиным по поляне около недостроенного здания. Навстречу вам попался Янис – белокурый мужчина из Прибалтики, он ехал с вами в одном вагоне. Янис что-то рассказывал вам. Что он говорил?
– Я не гуляла по поляне и не видела Яниса.
– Ты передала ему для Меркушина тряпичную куколку. Ты сама эту куколку сделала?
– Я никому никаких кукол не передавала. Дайте закурить, у меня во рту пересохло.
– Я не обязан угощать тебя сигаретами.
Айгюль жалостно посмотрела на спортсмена.
– Мужики, что вам, жалко? Дайте девчонке сигарету, я вам потом целую пачку куплю.
– Я не ела весь день, – захныкала Айгюль. – У меня в боку колет от голода. Дайте кусок хлеба!
– Здесь не столовая. Тебя в тюрьме покормят, – жестко отрезал я.
– А до тюрьмы меня что, голодом надо морить? Водички хоть попить дайте.
– Давайте я сгоняю в магазин, куплю ей покушать, – предложил спортсмен.
– Какой магазин? – возразил Айдар. – На часы посмотри! Девять вечера, все магазины уже закрыты.
– У меня знакомые рядом живут. Я могу сходить к ним, попросить пару бутербродов.
– Сходи, – разрешил я.
Айгюль повеселела. Она села поудобнее, закинула ногу на ногу, сдвинула платочек с головы на шею.
– Айдар, Иван, работайте, а я пойду позвоню.
Я спустился на второй этаж и стал дожидаться спортсмена. Как только он вприпрыжку поскакал по лестнице, я остановил его.
– Стоп! Пошли в сторонку, поговорим.
Он нехотя подчинился.
На втором этаже в райотделе уже никого не было, все сотрудники разошлись по домам. Мы могли бы разговаривать у лестничной клетки, но я решил перестраховаться и отвел спортсмена в конец коридора.
– Что ты чувствовал, когда девчонка смотрела на тебя? – требовательно спросил я.
– Ничего не чувствовал, – с нарастающим раздражением ответил он. – Я вот что хочу сказать, когда вы с парнями-маагутами себя так ведете, это можно понять, но над девушкой-то зачем издеваться? По ней же видно, что она со вчерашнего дня ничего не ела. Она сидит перед вами, беззащитная, хрупкая, а вы со всех сторон наседаете на нее, как стая волков.
– Родион, – повысил я голос, – если ты сейчас же не ответишь, что ты почувствовал, когда Айгюль улыбалась тебе, я прикажу закрыть тебя в клетку.
– Она, она… – растерянно пробормотал спортсмен.
– Она уже одному моему сотруднику поулыбалась, теперь он с пробитой головой в больнице лежит. У этой девчонки бабка колдунья, сама она обладает повышенной биоэнергетикой. Так что ты чувствовал?
Спортсмен встрепенулся.
– Я напишу на вас официальный рапорт, – неожиданно заявил он. – Вы применяете незаконные методы дознания к несовершеннолетним.
– Понятно. На мой вопрос ты отвечать не будешь?
– Что я тебе должен ответить? – закричал спортсмен. – Она еще ребенок, а вы ведете себя с ней как фашисты! Что вам, трудно ей сигарету дать? Сами дымите, как три паровоза, а ей даже разок затянуться не дали.
– Родион, иди домой и больше сегодня в отдел не приходи.
– Я пошел на тебя рапорт писать.
– Пиши и запомни: если ты до утра переступишь порог моего кабинета, то остаток ночи проведешь в клетке вместе с бродягами и алкашами. Я не посмотрю, что ты офицер милиции, хотя какой ты, к черту, офицер! Ты – биатлонист, у которого мозгов не хватает понять, что девчонка подавила твою энергетику и заставляет тебя плясать под свою дудку. Пошел вон отсюда!
Спортсмен отошел к лестнице, обернулся и зло сказал:
– Завтра же рапорт будет на столе у начальника областного УВД!
– Прокурору не забудь копию направить, в парт-ком, в обком партии. Всем пиши, Родион, всем!
Вслед за спортсменом я спустился на первый этаж, постучался в окошечко к дежурному.
– Передай всей смене: до прихода Малышева моего нового сотрудника, того, который спортсмен, в здание райотдела не впускать. Попробует войти – задержать и посадить в отдельную клетку.
Дежурный, заранее проинструктированный начальником милиции, согласно кивнул. Я поднялся к себе.
– Айгюль, поехали прокатимся по вечернему городу. Иван, Айдар, вы свободны.
У дверей райотдела нас ждал дежурный «уазик». Мы посадили Айгюль в клетку для задержанных в корме автомобиля и поехали в СМЭ. Там нас уже ждали.
– Кого привез? – спросила меня заведующая отделом экспертиз живых лиц.
– Девушку пятнадцати лет от роду.
– Вот эту? – заведующая неприязненно посмотрела на Айгюль. – Ну, пошли, красотка.
Она завела ее в смотровой кабинет, а я остался в просторном пустом холле.
Заведующую звали Маргарита Иосифовна, я был с ней в хороших отношениях. Она была той редкой женщиной, которой однажды удалось вогнать меня в краску. Дело было так: сидели мы теплой компанией – несколько оперов и медики из СМЭ. Медики и менты – родственные души, одинаково циничные и прямолинейные. Сидели мы, выпивали, болтали о всякой всячине. Рассказывая какой-то забавный случай, Маргарита Иосифовна говорит: «Пошли мы с Надькой на гулянку, а я-то знаю, что она женщина на передок слабая…» Эта Надька сидела рядом со мной, закусывала как ни в чем не бывало. Она нисколько не смутилась, а мне почему-то стало так стыдно, что я покраснел…
Маргарита Иосифовна вышла из смотровой через пару минут.
– Андрей, она не хочет раздеваться. Сам понимаешь, силой мы ее осматривать не будем.
Я попросил вывести Айгюль в холл.
– Слушай меня внимательно, девочка, – спокойным уверенным тоном сказал я. – Если ты сейчас не пройдешь в эту комнату и не разденешься перед врачами, то мы с тобой вернемся в райотдел. Там я вызову своих людей и фотографа. Мы силой разденем тебя догола и сделаем несколько фотоснимков. К утру фотограф их распечатает, и я лично отвезу фотографии в твой табор и раздам всем мужчинам. Про соседнее племя я тоже не забуду. Пусть женихи видят, какая ты есть на самом деле. Я считаю до трех. После слова «три» мы едем в отдел. Раз!
Девушка плюнула на мраморный пол и пошла в смотровую. Минут через двадцать вышла заведующая, попросила у меня сигарету, закурила.
– Андрей, – выпустив тонкую струйку дыма, сказала она, – нет ничего более мерзкого на свете, чем женщина, не соблюдающая правила личной гигиены. Твоя девушка что изнутри, что снаружи – одна сплошная помойка. Ты где ее нашел?
– На городской свалке. Она живет там.
– Тогда понятно. Что ты хочешь про нее узнать?
– Она девственница или нет?
– Нет, конечно. Посмотри на ее бедра, сразу же все видно.
– Давно она живет половой жизнью?
Маргарита Иосифовна засмеялась:
– Тебя что, точная дата интересует? С год живет, не меньше. Что ты еще про нее хочешь узнать? Педикулез, рахитические изменения грудной клетки в детстве, увеличенная печень тебя не интересуют?
– Нет. Ее печень к моему расследованию отношения не имеет.
– Ты в глаза девочке смотрел? Ничего странного в ней не находишь?
– Зрачки узкие?
– Она наркоманка со стажем. Я не специалист в наркологии, но навскидку могу предположить, что девчонка принимает сильные психотропные вещества.
– Грибы нюхает, – усмехнулся я.
– Грибы? – удивилась заведующая. – Какие грибы? Ты шутишь?
– У этой девчонки бабка – колдунья. Она ей порошок из грибов готовит. Какие грибы – понятия не имею. У нее ломки в ближайшее время не наступит?
– Давай я вколю ей психостимулятор, до утра точно продержится.
Всю обратную дорогу Айгюль жалобно плакала. Я на ее рыдания не обращал ни малейшего внимания, а вот водитель дежурного автомобиля занервничал:
– Андрей Николаевич, что она так жалостливо скулит?
– Смотри за дорогой! – отрезал я. – Девчонка не твоего ума дело.
На въезде во двор райотдела я заметил спортсмена. Он прятался у гаражей, дожидаясь, когда мы вернемся назад.
По пустынному зданию мы поднялись ко мне на этаж. Айгюль, как только вошла в кабинет, плакать перестала, повернулась ко мне и стала расстегивать пуговки на блузке.
Я сел на краешек стола, достал сигарету.
– Айгюль, зачем ты раздеваешься? – насмешливо спросил я. – Врач сказала мне, что у тебя красивые бедра, а про грудь ничего не говорила. Ты юбку будешь снимать?
Девушка откинула в сторону блузку. Бюстгальтера на ней не было. Маагуты, и мужчины, и женщины, не носят нижнее белье.
– Ты же этого хочешь? – сквозь зубы процедила она. – Или я тебе не нравлюсь?
– Мне – нет. Меркушин по тебе вздыхал, да плохо кончил. Ты ему слово «карабут» не говорила?
– Я тебе слово «карабут» скажу, чтобы ты сдох!
В ее глазах полыхнула такая ненависть, что неподготовленный человек просто испугался бы: как бы она не вцепилась ему в горло.
– Я позову людей на помощь, – заявила она. – Ты хотел меня изнасиловать, а я сопротивлялась. Смотри, смотри, что ты со мной сделал!
Айгюль ногтями расцарапала себе лицо, грудь, плечи. По животу она так сильно чиркнула ногтем, что мгновенно образовался кровоточащий рубец.
– А-а-а! – завизжала она во весь голос. – Насилуют, помогите!
Я остался сидеть, где сидел. Дверь в кабинет распахнулась, влетел Игорь Левчук, наш опер. Из одежды на нем были только милицейские брюки и домашняя майка, на ногах – тапочки.
Ни слова не говоря, он подскочил к Айгюль и схватил ее за волосы.
– Что ты орешь, падла! – закричал на девушку Игорь. – Что ты здесь за концерты ночью устраиваешь, людям спать не даешь? Я тебя сейчас так по щекам отхлещу, что завтра челюсти вместе свести не сможешь!
Как-то к нам в отдел зашел режиссер областного театра. Увидев Левчука, он сказал:
– У этого товарища специфическое «зверское» лицо. Ему можно злодеев без грима играть. Если бы такой тип в темной подворотне спросил у меня закурить, я бы без лишних напоминаний сам карманы вывернул.
Помочь мне ночью поработать с Айгюль Левчуку приказал Васильев.
– Андрюха, это та паскудина, из-за которой Меркушину голову пробили? – хриплым голосом спросил сослуживец. – Давай ее в окно выкинем, а потом скажем, что сама выбросилась. Пошли, сучка, сейчас ты у меня полетаешь!
Левчук подтащил отчаянно сопротивляющуюся Айгюль к окну, заставил взглянуть вниз. Для живущей на земле девушки третий этаж был вершиной небоскреба. Она, превозмогая боль, согнула колени, опустилась на пол.
– Оставь ее, – велел я. – Дальше мы сами разберемся.
Рыча проклятия, Левчук ушел.
– Айгюль, – спокойно и насмешливо сказал я, – ты зря себя исцарапала. Посмотри на мои руки – у меня ногти коротко подстрижены, мне царапаться нечем.
Девушка осталась сидеть на полу. Она всхлипнула пару раз, утерла слюни в уголках рта, расправила юбку.
– Блузку надевать будешь? – участливо спросил я.
– Давай, – ответила она безразличным тоном.
– Теперь поговорим? Или как?
– Что ты от меня хочешь? – Не вставая с пола, она накинула блузку, ловко застегнула пуговки.
– Ты заманила моего лучшего друга в ловушку. Я хочу знать: зачем?
– Никто его не заманивал, он сам согласился. – Она замолчала, уставившись в пол.
– Айгюль, так дело не пойдет! – с наездом сказал я. – Или ты мне все расскажешь, или мы вернемся к разговору про фотографа. Даже не так! Фотограф нам больше не нужен. Врачи мне рассказали про тебя такое…
– Меня отец изнасиловал, – упавшим голосом сказала она. – Бабушка Зульмат решила отомстить ему. Она заколдовала вашего Меркушина, и он согласился убить барона. Я вызвала отца на поляну, Меркушин застрелил его и хотел убежать, но кто-то, я не видела кто, ударил его по голове. Это все, больше я ничего не знаю.
– Красивый рассказ, мне нравится, – одобрил я. – Только на правду не похож. Твой отец ни за что на свете не стал бы насиловать тебя. Он бы лучше собаку на свалке изнасиловал, но тебя бы он никогда не тронул. Ты, вернее, твоя девственность стоит целого состояния. За тебя барону уплатили бы тысяч пять, не меньше. За одни веснушки бы сотни три накинули, а ты – «изнасиловал», сам себя богатого калыма лишил! Я допускаю, что отец может переспать с приемной дочерью, но только не у вас в племени, где невесты – товар.
Она молчала, а я продолжал:
– Айгюль, мне лично Меркушин сказал, что он любит тебя и хочет на тебе жениться. Он явно снял для вас квартиру в городе. Ты была в этой квартире?
– Никуда я с ним не ходила, кто бы меня отпустил из табора.
– Куколку ему Янис отдал? Я видел эту куклу, у нее глаза из пуговок сделаны.
– Я никаких кукол никому не давала. Отпусти меня домой. Я устала, я есть хочу. У нас палатка пустая стоит, растащат же все тряпки, спать не на чем будет.
– Я Алижона домой отпустил. Ему жениться надо. У вас деньги на его женитьбу приготовлены или думали с твоего калыма заплатить?
– Женщины деньгами не распоряжаются.
– Айгюль, посмотри на меня, – потребовал я. – Тебе не было жалко Меркушина? Он ведь по-настоящему влюбился в тебя. Твоя бабка только подтолкнула его, а дальше Леня сам покатился. Скажи, тебе не хотелось уйти из табора и жить нормальной человеческой жизнью, родить детей, быть полноправной хозяйкой в семье?
Она подняла голову, нехорошо, с презрением ухмыльнулась.
– Карабут! – передразнила она меня. – Я что, дура, человеку с грязной кровью в любви признаваться? Вы живете как шакалы, а грязными считаете нас. От твоего друга всегда так дурно пахло, что я рядом с ним стоять не могла. Семью с ним создать! Собакам на смех! Мужчина должен быть мужчиной, а твой друг был тряпкой. Он обнять меня боялся, какая тут любовь!
– А твой братик когда тебя обнимать стал?
– Не твое дело, – вырвалось у нее.
– Айгюль, он сейчас женится, а ты у него в вечных прислужницах будешь?
– Такова моя участь, – с притворной печалью сказала она. – Твой друг изнасиловал меня, отец это увидел и хотел заступиться, но Меркушин застрелил его. Теперь мне, по законам нашего племени, вечно придется жить в семье старшего мужчины в роду. Твой друг сломал мне судьбу, обесчестил меня.
– Не свисти! Ты уже давно не девственница, так что Меркушин к твоему бесчестию отношения не имеет.
– Имеет, имеет! Как только я вернусь в табор, все узнают, почему я не могу выйти замуж.
– Стоило ли обрекать себя на такие муки? – задумчиво спросил я.
– На какие муки? – лукаво улыбнулась девушка. – Если ты обо всем догадался, то никаких мук не было, нет и не будет. Давай разойдемся при своих. Я в таборе расскажу, что меня изнасиловал Меркушин. Ты своим начальникам и друзьям скажешь, что Меркушин заступился за меня, а насильником был отец. Все останутся довольными.
– Хороший план. Ты давно его продумала?
– Пока в поезде ехали, время было. Тут вы подвернулись, грех было не воспользоваться.
– Куда вы дели труп? – для порядка спросил я.
– Мужчины женщинам о своих делах не докладывают.
– Пошли в камеру. Посидишь там немного, придет добрый дяденька, поговорит с тобой и отпустит. Мне ты больше не нужна.
