Глава 19. Мужской разговор

Во вторник Малышев распорядился выставить на полигоне скрытый пост наблюдения за табором люли. Местом расположения поста выбрали самую удобную точку – недостроенное здание «зуб дракона». В качестве наблюдателей назначили постовых милиционеров, по двое в смену. Оружие им, как водится, не дали, зато снабдили рацией и изъятым у воров биноклем.

Першин, начальник следствия, вначале запротестовал: «Как я могу отдать на руки вверенное имущество? А если проверка? А вдруг потерпевший за своими вещами придет?» Малышев послушал его, послушал и как заорет: «Твой потерпевший что, в магазине бинокль купил? Он на работе его спер, так что жаловаться ни к кому не пойдет!» Скрепя сердце Григорий Михайлович лично составил «акт на списание вещественного доказательства»: техничка убирала в комнате вещдоков, нечаянно махнула тряпкой, бинокль упал и разбился вдребезги. Не повезло морскому офицеру, ничего не скажешь! Придется новый бинокль на работе тырить.

В пятницу утром ко мне заглянул молоденький постовой милиционер Антон Серегин.

– Андрей Николаевич, можно вас на минутку? – спросил он.

– У тебя разговор с глазу на глаз? – уточнил я. – Парни, нам надо поговорить.

Горбунов и Далайханов быстро собрались и вышли из кабинета.

– Что случилось, Антон? Рассказывай.

– Тут такое дело… – Постовой мялся, не зная, с чего начать.

– Ты говори как есть, влип, что ли, куда?

– Я-то никуда не влип, а вот ваш опер… В общем, так: вчера мы со сменщиком дежурили на «зубе дракона», за люли наблюдали. За табором скучно бдеть, и я стал окрестности осматривать: то на Нахаловку посмотрю, то на КПП: везде одно и то же – скукотища! Тут, в лесочке у самого «зуба», кукушка закуковала. Я решил рассмотреть ее в бинокль, резкость навел, а там ваш опер на полянке цыганку за плечи обнимает, а напротив них мужик белобрысый стоит, руками размахивает, объясняет им что-то. Я немного левее посмотрел, вижу, в кустах двое цыган залегли, подслушивают, о чем Меркушин с белобрысым разговаривают. С полянки цыган не видно, а с высоты «зуба дракона» они как на ладони.

Я достал сигареты, угостил постового. Он с удовольствием закурил и продолжил:

– Поговорили они, значит, и разошлись: Меркушин с цыганкой – в одну сторону, а белобрысый мужик – в другую, на выход из свалки. Цыгане, которые в кустах прятались, в табор ушли. Такие вот дела, Андрей Николаевич. Если ваш опер на свалке секретное задание выполнял, то предупредите, что цыгане его вычислили и за ним слежку устроили.

– Хорошо, Антон! Я учту твои наблюдения. Ты мне вот что скажи, цыганка была молоденькая?

– По лицу, с расстояния, не понять, а по фигуре – подросток еще. Если бы она русская была, я бы ей лет пятнадцать дал, а так по ним не поймешь, кому сколько лет. Худенькая девчонка, стройненькая, волосы ниже плеч.

– Спасибо за информацию, дружище! Ты нам очень помог! Вот еще что, ты Десницкому доложил про Меркушина?

– Нет, – заулыбался Серегин. – Он нас послал за табором наблюдать, а они в лесу встречались, вне зоны наблюдения.

Через полчаса после его ухода позвонили из поликлиники УВД и сообщили, что Меркушин в назначенный час не пришел на прием к терапевту.

– Где ваш сотрудник, как мы ему больничный продлевать будем? – угрожающе спрашивала врач. – Если в понедельник товарищ Меркушин не явится на прием, я выпишу его за нарушение режима.

– Выписывайте, – безразличным тоном ответил я.

Перед окончанием рабочего дня позвонила Наталья.

– Меркушина рядом нет? – голос у нее был встревоженный, нервный. – Андрей, нам надо срочно встретиться. Сквер у телефонной станции знаешь? В семь вечера буду ждать тебя там.

Положив трубку, я спросил у парней:

– Где у нас Меркушин, кто-нибудь может мне объяснить?

Опера пожали плечами: «Вроде болеет – ревматизм».

– Если он объявится в мое отсутствие, передайте ему открытым текстом: если к понедельнику со мной на связь не выйдет, пускай на себя пеняет. Я его покрывать не собираюсь.

Наталья дожидалась меня на лавочке у входа в сквер. Увидев, как я перехожу дорогу, она встала, помахала рукой.

– Привет, что у тебя стряслось? – спросил я.

– Катастрофа. Давай пройдемся, я все объясню.

Она взяла меня под руку, и мы пошли по центральной аллее сквера.

– Андрюша, у меня такая проблема, что я могу довериться только тебе. Я не хочу, чтобы о ней еще кто-то знал: ни Марина, ни Меркушин. Никто. Только ты и я. Дай мне слово, что этот разговор останется между нами.

– Наташа! – раздраженно воскликнул я. – Хочешь, я сейчас развернусь и пойду по своим делам? Что за понты на ровном месте, что за условности? Ты прекрасно знаешь, что я выполню любую твою просьбу, зачем лишний антураж наводить?

– Ты всегда так! – обиделась она. – Ни о чем тебя нельзя попросить! Мне плохо, а ты про какой-то антураж толкуешь. Слово новое узнал? Еще своего проклятого старика Кусакина приплети. У меня несчастье, а ты даже дослушать меня не желаешь. Иди куда хочешь, сама со своими бедами справлюсь!

«С беременными нельзя спорить. Слово не так скажешь, сразу слезы на глазах».

– Каюсь, Наташа, был не прав! – пошел я на мировую. – Говори, что случилось, я помогу тебе, чем смогу.

– Андрей, мне стыдно признаться, но я ничего не могу поделать. Андрюша, у меня появились вши. Представь, два дня голова чесалась, я чувствую, кто-то кусает, потрясла волосами над газетой – и на тебе! Ползают, гадины. Ты можешь купить средство от педикулеза? Я со стыда сгорю в аптеке, у меня сил не хватит сказать, зачем пришла.

– Обалдеть, какая новость! Наташа, откуда у тебя вши? Насколько я помню, ты моешь голову через день да каждый день.

– Не знаю, грешу на беременность. Я где-то слышала, что у беременных организм ослаблен, вот они и могут появиться. Не знаю я, откуда вши взялись. Я ни с кем особенно не общаюсь, подхватить нигде не должна. Сами появились.

– Дустовое мыло пойдет? Оно лучшее средство от насекомых, но я не знаю, можно ли им беременной голову мыть. Яд все-таки.

– Где ты возьмешь такое мыло, его же нигде не продают?

– Его не только нигде не продают, его производство запретили много лет назад, но у людей запасы остались. У меня знакомые не так давно у собаки блох выводили.

– Андрюша, возьми у них мыло, только, ради бога, не проговорись, для кого. Я даже Меркушину ничего говорить не собираюсь…

– Наташа, – перебил я ее, – у тебя что, беременность на голову влияет? С какой радости я буду докладываться, для кого мыло беру? Ты знаешь, как им пользоваться?

– Конечно, знаю, в деревне выросла! Ты Маринке только не проговорись, я сквозь землю провалюсь, если она узнает.

– Я Марину видел так давно, что позабыл, как она выглядит. Кстати, Наташа, если у тебя завелись вши, то у Меркушина они гарантированно появятся.

– Не появятся, мы раздельно спим: я – на кровати, он – на раскладушке.

«Угу! – подумал я. – Спите врозь, а расчески на трюмо рядом лежат, подушки в один шкаф складываете. Скажи муженьку спасибо, что он только вшей в дом принес, а мог бы сифилисом тебя наградить или туберкулезом. Черт его знает, чем они в таборе болеют».

– Андрей, когда у вас аврал закончится? – неожиданно переменила тему разговора Наталья. – Я уже устала одна по вечерам сидеть. Зачем вы Меркушина во вторую смену работать поставили? Он приходит с работы, когда я уже ко сну готовлюсь.

«Оба! – промелькнула мысль. – Про больничный и ревматизм Наталья не знает! Ай да Меркушин, ай да выдумщик! Для нас он болеет, для нее – пашет в две смены».

– Ничего тебе подсказать не могу, меня начальство на другой фронт работы перекинуло. Я не видел твоего мужа с понедельника. Встречу, узнаю, когда у него запарка пройдет.

Злой на себя, на Наталью и ее непутевого мужа, я пришел домой.

Что делать: раскрыть ей правду или, как страусу, спрятать голову в песок? Как я ей объясню, где пропадает Меркушин? «Наташа, ты не волнуйся, беременным волноваться вредно, но тут такое дело: твой муженек влюбился в цыганку, по лесу с ней гуляет, обнимает ее. Когда у него заскок закончится, я не знаю, но в конце мая табор уедет, и Леня вернется в семью. Потерпи немного, поразмышляй, откуда насекомые в голове появились».

Взвесив все «за» и «против», я решил не вмешиваться в чужие дела.

В воскресенье утром я передал Наташе обещанное мыло. Встречались мы в том же сквере, тайно, по-воровски, как два заговорщика. Она сидела на лавочке, я подошел, положил сверток рядом с ней, сделал вид, что перешнуровываю туфли.

– Наташа, ты долго намыленную голову не держи: дуст ведь – яд, может через кожу в организм проникнуть, плод отравить.

– Где Меркушин? – вместо ответа спросила она.

– Не знаю, – я закончил возиться со шнурками и пошел прочь.

Леонид Меркушин пришел ко мне в общежитие в тот же день, часов в пять вечера. Не знаю почему, но я не удивился его визиту.

– Проходи, – пригласил я, – располагайся, как дома. С чем пришел?

– Я хочу поговорить с тобой как мужчина с мужчиной, – мрачно заявил он.

– Ого, вот как! Мужской разговор – это серьезно. Мы, Леня, уже на «ты» перешли?

Он исподлобья посмотрел на меня. Тяжелый взгляд, нехороший.

– Рассказывай, Леня! На условности наплюй и говори все как есть.

– Я все про вас знаю, – Меркушин расправил плечи, приосанился, гордо сжал губы в строгую линию. Получилось неэффектно, так себе, гримасы начинающего актера самодеятельного театра.

– Что ты про нас знаешь? – спросил я тоном учителя, подбодряющего любимого ученика у доски. – И про кого – про нас? Ты садись, Леня, чего стоять-то? В ногах правды нет.

– Я знаю все про тебя и про Наташу, – на одном дыхании выдохнул он.

– А, вот ты про что… Слушай анекдот. Прибегает муж домой и с порога кричит: «Несчастная, я все знаю!» Жена в ответ: «Если ты знаешь все, назови длину экватора». Смысл ясен? Если ты пришел предъявить мне обвинения, то начни с объективной стороны преступления: время, место, способ совершения деяния.

– Я знаю, где Наташа была в ночь перед свадьбой.

Он посмотрел мне в глаза, но я нисколько не смутился. Я уже просчитал, зачем он пришел.

– Она была у тебя, вот в этой комнате.

Он замолчал, ждал, как я отреагирую: начну оправдываться или, наоборот, перейду в наступление.

– Леня, что за драматические паузы? – насмешливо спросил я. – Ты же не чтец-декламатор, давай дальше, а то встал на полуслове. Итак, в ночь перед свадьбой Наталья была у меня, и что с того?

Он тяжело опустился на стул у окна, помолчал, собираясь с духом.

– В пятницу, перед свадьбой, Наташа сказала, что устроит девичник, попрощается с вольной жизнью. Я не поверил ей и решил проследить, куда она пойдет. Она пошла к тебе. С собой Наташа взяла битком набитую спортивную сумку, а вышла от тебя без нее. Я проверил шкафы. У Наташи висело старое свадебное платье. После визита к тебе оно исчезло. Вы что здесь, свадьбу разыгрывали?

– Да будет тебе известно, что всю прошлую весну я и Наталья совершенно открыто, ни от кого не таясь, жили под одной крышей как муж и жена. Зачем нам свадьбу играть, если мы расстались? Белое платье надевают для регистрации брака, а не в момент его расторжения.

– Я уверен, что это платье сейчас висит в твоем шкафу, – он театральным жестом указал на место хранения доказательств неверности своей невесты.

Глядя на его напыщенную физиономию, я рассмеялся.

– Леня, актер из тебя – никакой, просто никудышный! Пафоса в твоем обвинении нет, напряга! Что это за вялый жест: «Вон, там!» Что там, платье? И что дальше? А дальше вот что: Наталья не захотела в этом платье за тебя замуж выходить и подарила его мне. Это платье мы покупали, когда жили вместе. Это платье – наше совместное имущество, и оно, Леня, денег стоит. Зачем добру пропадать, если его можно использовать по назначению? Буду жениться, на свадебном наряде для своей невесты сэкономлю.

– Я все про вас знаю, – заученно повторил он. – Она вышла от тебя в три часа ночи и уехала на «Жигулях» бежевого цвета. Потом Наташа засыпала прямо за свадебным столом. Все гости не могли понять, что с ней такое, но я-то знал, почему у нее глаза закрываются. По твоей вине у нас не было первой брачной ночи – невеста после банкета спала мертвецким сном. Дошла до кровати и вырубилась, словно из забоя вернулась.

– Она вырубилась, а ты после ночи, проведенной на улице, был бодр и весел? Дай-ка вспомнить тот день… Холодно было, конец октября. Лужи замерзли, в воздухе кружили редкие снежинки… Наталья пробыла у меня часов шесть-семь. Ты чем все это время занимался? В окна мои заглядывал? Как ты на таком холоде воспаление легких не заработал? В подъезд заходил, грелся или у тебя с собой бутылочка была? Прошелся от угла до угла, хлебнул из горлышка, по-думал о невесте, которая в этот момент стонет от наслаждения в руках другого мужика… Скажи мне, ты на свадьбе чувствовал на ее губах тепло моих губ? Посмотри мне в глаза и скажи, там, посреди зала, когда вы обменялись кольцами и ты поцеловал ее, ты о чем думал? О том, как этими губами она меня ласкала? Ты тряпка, Леня, ты – чмо!

От возбуждения я заметался по комнате. Меркушин молча сидел, понурив голову.

– Леня, Леня, что же ты за человек! – всплеснул я руками. – Перед самой свадьбой тебе наплевали в душу, а ты облизнулся и сделал вид, что ничего не произошло. Скажи, почему ты не врезал Наташке прямо там, в ЗАГСе? Чего ты побоялся: статьи, зоны? Плюнул бы на все, размахнулся и как дал ей по уху, чтобы летела через весь зал вверх тормашками. Как закричал бы: «Сволочь, проститутка!» Или тебе жалко ее было? Но честь-то дороже. Боишься кулаки в ход пускать, так букетом бы ее по морде отхлестал. Пускай бы она на своей свадьбе дурой была, а не ты.

Я остановился напротив Меркушина, уперев руки в боки.

– Леня, коли ты не устроил скандал на свадьбе, то засунь свои обвинения себе в задницу и иди отсюда вон! После вашей женитьбы у меня с Натальей ничего не было, так что если видишь в зеркале рога, то это вопрос не ко мне.

Я закурил, сел на кровать, откинулся на стену.

«Первый раунд за мной, – рассматривая поверженного Меркушина, решил я. – Теперь приступим ко второй части марлезонского балета».

– Зачем мне было портить свадьбу? – тихо сказал Леонид. – Я с самого начала знал, что Наташа не любит меня. Единственный человек, которого она любила, а может быть, и до сих пор любит, – это ты. Ты всегда был занозой в наших отношениях.

– Но-но, не путай причину и следствие! – возразил я. – Мы расстались, и расстались навсегда, до того, как вы познакомились. Представь разломанный надвое кусок хлеба: как ты ни складывай половинки, они больше не срастутся.

– Я тоже ей не пара, – спокойно, словно констатируя общеизвестный факт, заметил он. – Мы могли бы быть хорошими мужем и женой, если бы не копались в своих чувствах, а поступали как все, но как у всех у нас не получилось. Ты, насмехаясь надо мной, сказал, что наплевал мне в душу, но это не так. Наплевать можно в чувства, а у меня их к Наташе не было. Я думал, что были, но ошибался. Мое влечение к ней – это не любовь, а так себе, фикция, туман над озером. Наступил солнечный день, и туман рассеялся. Ты плюнул мне в душу, а попал в пустоту. Промах! Досадный промах и у тебя, и у меня.

– Господи, объясни мне, дураку, зачем ты на ней женился, если не любил ее?

– Я думал, мы будем жить как все, а все живут без любви: жены при первой же возможности изменяют мужьям, варят борщи на кухне, воспитывают детей, а мужики гуляют на стороне и пьют оттого, что жизнь не сложилась.

– Зря ты так обобщаешь! При всем моем неоднозначном отношении к родителям, я уверен, что моя мать не изменяла моему отцу. Да и он не гулена.

– Можно подумать, что твоя мама станет тебе рассказывать, как и что у нее по молодости было. К сорока годам все успокаиваются, а когда кровь кипит, когда хочется проверить ощущения и есть возможность согрешить, тогда супружеская верность уходит на второй план. Чужая душа – потемки. Я бы ни за кого гарантии не дал.

– Оставь в покое чужие души и расскажи про свою: ты же выговориться пришел, а не мои оскорбительные монологи выслушивать.

– Все было «до» и было «после». Когда меня познакомили с Наташей, я понял, что она подыскивает себе мужа: годы подошли, ребеночка захотелось. Какая там любовь! Ей был нужен муж, а мне – жена. При таком раскладе зачем в ЗАГСе кулаками махать? Не с тобой изменит, так с другим. Не сейчас, так потом. Погоди немного: родит Наташа, окрепнет, отправит ребеночка в детский сад и начнет искать развлечений. Так все живут, и ты так будешь жить, когда женишься.

– Во, видел? – я показал Меркушину неприличный жест. – Меня с собой не равняй. Я живу и буду жить по своим законам. Что для тебя норма, то для меня – условность, а я враг условностей, я презираю их. Я жил с Наташкой, жил с ее сестрой, и я любил их: вначале одну, потом другую, и я был искренен в своих чувствах. Другое дело, что у меня ветер в голове и я подчас сам не пойму, чего хочу. Наталья быстрее меня поняла, что я не успокоился и все еще чего-то ищу. Поняла и показала мне на дверь. Все, это был конец: хлеб разломился, крошки упали на пол, мышки крошки съели – любовь прошла, и нам незачем больше встречаться. В одну реку дважды не входят. Оставь, Леня, дурные мысли. Быть может, Наталья не любит тебя, но она порядочная женщина, в трудную минуту мужа не бросит.

– Вернись к ней, так будет лучше для нас для всех, – предложил Меркушин.

– Отличная мысль, Леонид! Ты сам до этого додумался или подсказал кто? Давай отбросим в сторону все, что я говорил о себе и о Наталье. Предположим, что с первого раза до тебя не дошло, что мы расстались раз и навсегда. Давай посмотрим на твое предложение с другой стороны, с житейской: я возвращаюсь к Наталье, и она с распростертыми объятьями принимает меня назад. Проходит два месяца, и в нашей семье появляется ребеночек. Твой ребенок, Леня, не мой! Я что, должен до старости твоего отпрыска воспитывать? Даю тебе твердую гарантию: я в состоянии наштамповать своих собственных детей столько, сколько захочу. Зачем мне твое дите, не подскажешь?

– Женятся же люди на женщинах с детьми, – не-уверенно возразил он.

– Женятся, спору нет! – вскочил я с кровати. – Но женятся либо в силу обстоятельств, либо по большой любви. Я тебе весь день талдычу, что я не люблю Наташку, а ты, как вижу, не хочешь этого понять! Я не вернусь к ней, я не хочу наступать на грабли, которые уже били меня в лоб! Синусоида сделала изгиб, поезд ушел, обратный реверс в локомотиве не работает. Ребеночек уже зачат, он уже ножками ей в живот стучит, наружу просится, а ты предлагаешь мне ему отцом быть? Леня, ты же инертный, как амеба, что тебя в браке не устраивает? В цыганку влюбился? Пройдет. Очень скоро пройдет.

– Я не вернусь к Наташе, – безапелляционным тоном заявил он.

– Молодец! Ты поступаешь как настоящий мужчина – не оставляешь беременную женщину одну, меня к ней посылаешь. Разуй глаза и посмотри вокруг! Ты что, собрался на малолетней маагутке жениться? Ты, Леня, идиот, каких свет не видывал. Ты и Айгюль – антиподы, вам никогда не быть вместе. Даже если сейчас между вами полыхает самая пылкая любовь на свете, она погаснет, как только наступит праздник весны и твою возлюбленную насильно выдадут замуж. Ты знаешь, в чем суть праздника весны? Ты знаешь, что означают слова «романипэ» и «карабут»? Куда ты суешься, Леня? В Средневековье? На что ты рассчитываешь?

– Я люблю ее, – прошептал Меркушин.

– Что толку с твоей любви? – наседал я. – Кроме чувств всегда есть окружающий мир, и в этом мире вам не быть вдвоем. Ты – чужак для маагутов, они никогда не возьмут тебя в племя. Твоя кровь для них – дерьмо! Посмотри на мою губу. Маагуты вовсе не безобидное сборище недоумков, за свою женщину они тебе головенку свернут и не поморщатся.

Я внезапно успокоился, взял стул, сел напротив гостя.

– Как профессионал спрашиваю: сколько ей лет?

– Зачем тебе это? – насторожился он.

– Леня, если девчонка не достигла половой зрелости, ты за нее можешь в тюрьму сесть. Это маагутам можно жениться на сопливых девчонках, с тобой такой номер не пройдет. Сколько ей лет?

– Пятнадцать. У нее все нормально с половым развитием.

– Не будь таким уверенным. Если у девочки грудь выросла и попа округлилась, это еще не значит, что она уже достигла возраста деторождения. Я сталкивался с некрасивой ситуацией, когда девочка была крупных габаритов, год с мужиком жила, а там, внутри, к зачатию еще готова не была.

– Я же не собираюсь завтра детей заводить, – уже увереннее возразил он. – Можно подождать, пока она повзрослеет.

– Едем дальше. Она читать-писать умеет или только имя на стекле вывести способна?

– Читает по слогам, пишет печатными буквами. Она никогда в школе не училась, но это не беда, я научу ее всему.

– Давно в тебе Макаренко проснулся? Ты, Леня, сходи в зоопарк, укради там обезьяну и начни свой путь в педагогику с нее. Так ведь правильнее будет, Леня: на обезьянах вначале надо потренироваться, а уж потом девчонку из Средневековья в ХХ век тащить.

– Она совсем не глупышка. Если бы ты с ней поговорил…

– Даже близко к ней не подойду! Леня, ты помнишь, что Айдар рассказывал? Он ведь говорил о со-временной цивилизованной девушке, не о дикарке из кочевого племени. Представь, что Айгюль сбежала из табора и поселилась с тобой в городской квартире. Ты отмыл ее, обул, одел, научил, как пользоваться унитазом и зубной щеткой, а дальше что? В первый класс ее отправишь, закорючки в прописях выводить? Она кем работать будет, если с самого рождения умеет только воровать и побираться? Или она под твоим чутким руководством станет обычной домохозяйкой: будет огурцы на зиму солить, нарожает кучу забавных детишек? – тут я хотел сказать: «Вшей из головы выведет», но вовремя осекся. – Леня, Айгюль с рождения заражена кочевой кровью, она не сможет жить на одном месте.

Меркушин встал, стряхнул с плеча невидимую соринку.

– Ты вернешься к Наталье или нет? – с нескрываемой неприязнью спросил он.

– Я – нет, а ты возвращайся. Она пока про твое увлечение ничего не знает.

– Я могу надеяться, что этот разговор останется между нами?

– Надейся, но помни: если что-то будет угрожать Наталье, я всегда приду ей на помощь.

– Да что с ней может случиться, с твоей Натальей! Дай срок, она разродится, оклемается и прискачет к тебе на случку.

Движением быстрым, как бросок кобры, я схватил одной рукой Меркушина за грудки.

– Запомни, тварь, – отчеканил я, – если в понедельник тебя не будет на работе, я доложу рапортом, что ты неделю болтался неизвестно где. Я лоб расшибу, но добьюсь, чтобы тебя вышвырнули из милиции. Это все, а сейчас – пошел вон!

Меркушин поправил одежду на груди, развернулся и молча пошел к двери.

– Леня, тряпичная куколка нашла тебя? – в спину спросил я.

Мой вопрос остался без ответа.