20

Должность секретаря комсомольской организации районного отдела милиции выборная. У нас комсоргом был двадцатисемилетний следователь Виктор Ковалик, приверженец здорового образа жизни, активист. Внутренняя энергия Вити Ковалика была подобна вулкану: то затухала надолго, то обрушивалась на головы комсомольцев потоком инициатив и идей.

– Андрей Лаптев! – остановил меня Ковалик у дежурной части. – Тебе комсомольское поручение – сегодня пойдешь от РОВД на похороны товарища Паксеева: постоишь у гроба в почетном карауле, на выносе тела будешь нести венок.

– Э, нет, брат, так дело не пойдет! Пошли к замполиту, мою кандидатуру придется заменить.

– Андрей, больше некому идти. Я уже этот вопрос прокачал с Леонидом Павловичем.

– Ничего не знаю! Я на похороны в составе официальной делегации не пойду. Как частное лицо могу сходить, в толпе постоять, а с венком впереди процессии шествовать не буду.

Замполита на месте не оказалось, и я повел Ковалика прямиком к начальнику РОВД. По дороге на второй этаж комсорг куда-то исчез, дематериализовался, так что к Гордееву я зашел один.

– Семен Григорьевич, я никогда от общественных поручений не отказывался, но к Паксееву не пойду. Сами посудите, что мне на его похоронах делать? Он на меня доносы писал, а я у его изголовья со скорбным лицом встану? Весь поселок говорит, что у нас с Юрием Иосифовичем была одна любовница на двоих, а я ему венок на могилу возлагать буду? «Спи спокойно, дорогой товарищ, на том свете решим, кому из нас гражданка Суркова достанется!» Да если я чихну на кладбище, все же скажут, что я на его могилу плюнул!

– Что нового в городе узнал? – Гордеев нажал интерком, велел дежурному по отделу найти замполита.

– Посовещаться надо. Мне за Казачковым сходить?

– Не в каменном веке живешь! Вызовем его с помощью технических средств. – Семен Григорьевич снова нажал интерком. – Кто это? Александров? Посмотри в окно, Казачков у гаражей стоит? Крикни ему, чтобы ко мне срочно поднялся.

– Привет, лягушка-путешественница! – Вошедший в кабинет Казачков пожал мне руку, сел напротив. – Семен Григорьевич, из города еще автобус с ветеранами подошел. Чую, на кладбище мы одним дежурным нарядом не обойдемся, придется всех выставлять. Андрей, после обеда наденешь форму – и в оцепление.

– Где прощание с телом проходит? – спросил я.

– В Доме культуры, где же еще. – Гордеев посмотрел на часы. – У тебя двадцать минут, постарайся быть краток.

– Вы знаете, как огурцы маринуют?

– Чего?! – хором переспросили они. – Тебя, часом, в городе головой о стену не били? Ты у кого про огурцы спрашиваешь?

– Спокойно, товарищи, спокойно! Не надо говорить, что я только вчера узнал, чем коза от овцы отличается. Вы меня выслушайте, я ведь не собираюсь учить вас кулинарии. Итак, у нас есть учитель…

Гордеев при упоминании Анатолия Седова поморщился, версия о причастности учителя к убийствам ему не нравилась. Начальство надо уважать. Если не нравится в лоб, то нужно зайти с другого конца.

– В 1949 году в районе Верх-Иланска шли боевые действия. Бывшие эсэсовцы из дивизии «Галичина» пытались штурмовать лесоповальную зону. Вооружение в окрестностях поселка они складировали заранее. Нож для метания не вчера сделан, на нем клеймо «1939 год». Этот нож могли бандеровцы в тайник заложить? Могли. Мог его учитель найти? Мог. Учитель гулял по лесу, провалился ногой в схрон и нашел в нем нож. Нож он принес домой. Если проводить параллель с заготовкой огурцов, то он принес домой пустую стеклянную банку. Я был краток?

– Насчет ножа сомнительно, – сказал Гордеев. – Помню, мы, пацанами, в поисках этих самых закладок все окрестные леса прошарили. Веришь, даже намека на вскрытые тайники не нашли.

– Это ничего не значит, – уверенно заявил я. – Вы не нашли, он нашел, принес нож домой и стал тренироваться в его метании. Чего зря оружию валяться? Есть нож – бросай его в цель, авось пригодится. И нож, и умение его метать – это заготовка впрок. Это трехлитровая банка и крышка от нее. Теперь – к делам минувших дней. Учитель спускается в туалет и видит труп в луже крови.

Они с интересом посмотрели на меня, мол, давай, давай дальше! Труп – чьих рук дело?

Ответ на этот вопрос я продумал еще в автобусе.

– Прокурор района Михаила Антонова освободил, так что будем считать его к убийству Сыча непричастным. Тесть он мне или не тесть, Сыча мог и Дегтярев убить, он тоже в это время в туалет спускался, а заходил ли туда Антонов – неизвестно. Инга Суркова – свидетель ненадежный.

– Тему с Сурковой закрыли, – Гордеев вновь посмотрел на часы, – а то ты сейчас на нее ушат помоев выльешь, чтобы ее значение как свидетеля принизить.

– Учитель спускается в туалет, видит труп и рисует на зеркале руну. Времени у него нет, он действует автоматически. Руна «Смерть» – это два движения по стеклу. Раз-два – фигня с лапками готова. Крест тоже можно нарисовать двумя движениями, но крест – это символ непонятно чего. – Я встал, прошелся по кабинету. – Математический знак «плюс» – это тоже крест. Крест без контекста – это не символ, а две перекрещивающиеся черточки. Что еще можно нарисовать в спешке, в запарке? Свастику – долго, пятиконечную звезду – еще дольше. Руна «Смерть» идеально подходит к обстановке в туалете и к технике исполнения.

– Время, Андрей, – напомнил Гордеев.

Я вернулся за стол.

– Вспомним первое сентября: в ДК на втором этаже празднуют открытие Вечного огня ветераны. Мужики они в возрасте, почки уже не те: выпил рюмку, и через пять минут в туалет надо бежать. У Седова в запасе минута-две, не больше. Сам не зная для чего, он рисует руну «Смерть», и эта руна – не что иное, как огурцы для засолки. Огурец можно свежий съесть, а можно засолить. Огурец – овощ альтернативный. Проходит первое сентября, второе, третье, и Седов понимает, что он, сам того не желая, ненавязчиво подготовил «убийство впрок». За две недели, прошедшие с момента убийства Сыча, в поселке происходят некие события, которые подталкивают учителя к действию. Что произошло, я не знаю, но могу твердо гарантировать: если бы не руна на стекле, то Седов либо не решился бы на убийство Паксеева, либо постарался бы придать ему другой антураж. Так или иначе учитель решает действовать. Огурцы у него куплены, банка много лет пылится в кладовке, пора готовить маринад. Он сжигает собственную стайку, чтобы в ней не нашли стены, истыканные ножом для метания, глотает немецкую таблетку для придания храбрости и идет убивать Паксеева.

– Зачем? – очень спокойно спросил Гордеев. – Объясни, зачем ему убивать Юрия Иосифовича?

– Не знаю, – развел я руками. – Понятия не имею, какой у него мог быть мотив. На дочке не давал жениться? Сам понимаю, чушь сказал, но больше ничего на ум не приходит.

– Контраргумент всем твоим рассуждениям, – вступил в беседу Казачков. – В те дни, когда произошли убийства, на вахте дежурила Кристина Ригель. Она немка, она может зло таить на советскую власть.

– Вадим, какая она немка! – перебил его Гордеев. – Она по-немецки трех слов связать не сможет.

– Ну и что, что не может! Она ссыльная, у нее родственников расстреляли.

– Кто убийца? – спросил я. – Кристина Ригель?

– Нет, конечно, – вздохнул Вадим Алексеевич.

– Вариант с Кристиной Ригель не имеет исполнителя, – сказал Гордеев, – а с учителем – мы не имеем мотива. Огурцы-то он мог засолить, только кого кормить ими будет? Свою собаку?

– Я думаю, что история с учителем только начинается, – сказал я. – Дальше он нам или «цепочку» преподнесет, или, не дай бог, «клубок». Руны он заготовил, теперь на любой труп ляпай нацистскую символику, и он автоматически встанет в один ряд с Сычом и Паксеевым.

Мои начальники призадумались. И «цепочка», и «клубок» ничего хорошего не сулили. За «цепочку» убийств Гордеева снимут с должности, а за «клубок» уволят из милиции. Казачкова за новое убийство тоже по головке не погладят.

– Давайте порассуждаем, – продолжил я. – Версия первая: цель учителя – Паксеев, задача Толи Седова – остаться безнаказанным. Сейчас на учителя, пускай косвенно, указывают мелкие улики. Частично он их сам подбрасывает. Та же руна – я его за язык не тянул, он сам про нее сказал. Мог бы промолчать, но не стал. Почему? Он дает нам возможность выстроить карточный домик. Как только мы закончим его возведение и все собранные доказательства будут указывать на Седова, произойдет новое убийство, на момент совершения которого у учителя будет стопроцентное алиби. Вот тут-то мы сядем в лужу со всеми своими доказательствами! Еще разворот. Представьте, что он задумал «цепочку» не из трех, а из четырех звеньев. Какое звено является мотивом всей «цепочки» – второе или четвертое? Его колоть надо, Семен Григорьевич. Он на Паксееве не остановится.

– Я поехал, – поднялся Гордеев с места. – Без меня ничего не вздумайте предпринимать.

Мы с Казачковым прошли в его кабинет.

– Куда это Семен Григорьевич так спешит? – спросил я.

– Завтра в областном УВД состоится грандиозное совещание с участием представителей МВД и Комитета партийного контроля. Сегодня всех начальников территориальных органов будут инструктировать, как вести себя перед москвичами. Проценты посчитают, перспективу прикинут. Никто не знает, на кой черт комиссия из КПК прикатила. Ты только вдумайся – Комитет партийного контроля при ЦК КПСС! Не понравится им, как ты в ладоши хлопаешь, вызовут на трибуну, партбилет отберут, на клочки изорвут и съесть заставят. И пойдешь ты по стране советской с партбилетом в животе и пером павлиньим в заднице. Андрей, расскажи-ка мне про «клубок». Я про такой термин в первый раз слышу.

– «Клубок» – это массовое убийство, при котором неизвестно, кто именно из жертв является целью преступника. Сейчас поясню на примере, мы его в Школе милиции изучали. В начале семидесятых годов один мужик в Норильске решил избавиться от мужа своей любовницы и жениться на ней. Работал этот мужик на горном производстве, кем именно, уже не помню, но он разбирался во взрывном деле. Итак, этот мужик ворует на складе взрывчатку и «адскую машинку», достает провода, изучает график работы мужа. В намеченный день он минирует дорогу из рудника в поселок и садится в горах в засаду. Как только по дороге проезжает автобус с рабочими, он крутит ручку на «адской машинке» и взрывает всех к чертовой матери. Автобус с рудника шел битком набитый. Кого именно из рабочих хотели убить, понять невозможно, к тому же невольно напрашивается версия, что взрыв – это теракт, направленный против советской власти. Самое примечательное в этом преступлении – муж на взорванный автобус опоздал.

– У Седова взрывчатки нет. Где бы он ее взял?

– Он мог гранату в схроне найти. Для «клубка» обыкновенной осколочной гранаты хватит. Кстати, мы до сих пор не знаем, в каких войсках он служил. А если он был сапером? Специалисту из гранаты фугасную бомбу сделать – раз плюнуть. Заминирует ДК, рванет во время киносеанса, нам всем тогда хана наступит.

– С чего бы ты начал разработку Седова? – По каким-то необъяснимым причинам Казачков тоже не был сторонником моей версии.

– В Школе милиции меня учили: каждое хорошее дело должно начинаться с ареста и обыска.

– Отпадает. У нас нет оснований к нему с обыском идти. Твои рассказы о «клубках» и «цепочках» к делу не пришьешь. Учитель – он на районной Доске почета висит, пойдешь с работы, посмотри на него и подумай, как такой безобидный человек мог хладнокровно зарезать Паксеева.

– Таблеток немецких наглотался и озверел.

– Ты нашел у него такую таблетку в кармане? Нет? Тогда помолчи.

– Что сказать! Давайте ждать нового убийства. Я даже прогноз могу сделать: если он будет дальше прорабатывать тему с местью ветеранам войны, то следующее убийство совершит по начертанным лекалам: жертва – ветеран войны, место преступления – Дом культуры… Хорошее название для американского фильма ужасов – «Кровавый Дом культуры». Эх, дали бы мне с ним ночку поработать! Сыграл бы я с Анатолием Сергеевичем в «трясучку», он бы мне все тайны выложил. Он бы у меня рассказал, как паксеевскую дочку обрюхатил.

– Даже не выдумывай! Какая еще «трясучка»! Это вы там, в городе, привыкли показания кулаком вышибать, а здесь такой номер не пройдет. Здесь все друг друга знают, здесь корректно надо работать, с соблюдением всех норм социалистической законности. Кстати, в «трясучку» как играют?

– Игра проста, эффективна и не требует применения физического насилия. Самые крепкие подозреваемые держатся от часа до двух, потом…

В кабинет к Казачкову, как осенний лист в распахнутое окно, влетел Ковалик.

– Вадим Алексеевич, из райкома партии звонили, сказали, что у ДК мало милиционеров в форме. Надо еще человек десять-пятнадцать выставить.

Я поднялся, поправил куртку, нащупал в кармане упаковку с колготками.

– Я домой, переоденусь в форму – и назад.

– Сразу к ДК подходи, там встретимся.

До выхода из райотдела я успел заскочить в свой кабинет и оставить колготки в сейфе. Придя домой, убедился, что с подарком поступил абсолютно правильно: в комнате не было никаких признаков появления Марины в мое отсутствие. Это она мне так свой характер показывает.

Наскоро переодевшись, я пришел к ДК, постоял в толпе у входа, послушал разговоры и прошел внутрь. Гроб с телом Паксеева стоял посреди фойе. В почетном карауле у изголовья покойного замерли прапорщик из военкомата и солдат срочной службы в парадной форме.

– Солдата-то откуда взяли? – спросил я участкового, несшего службу внутри ДК.

– В отпуск к родителям приехал. Отличник боевой и политической подготовки. Пришел в военкомат отмечаться, его на похороны загребли, не офицерам же в почетном карауле стоять.

У гроба на скамеечке сидела Неля Паксеева. Из-за надетого на голову платка я вначале не мог рассмотреть ее лица, подошел поближе.

Неля выглядела немного старше своих двадцати пяти лет. Родив в подростковом возрасте, она располнела, но не обабилась, а осталась молодой привлекательной женщиной. Лицом Неля была похожа на отца – тот же острый нос, маленькие, близко посаженные глазки, сросшиеся на переносице брови. Рядом с ней сидел мальчик – копия Анатолия Седова. По другую руку от Нели замер в напряженной позе мужчина лет тридцати, одетый в темный костюм, при галстуке. На руке у него поблескивал массивный перстень-печатка. Судя по фамильным чертам лица, это был сын Паксеева, живущий в городе. Двое других детей Юрия Иосифовича на похороны приехать не смогли.

Неля Паксеева смотрела перед собой потухшим взором. Губы ее шевелились в беззвучной молитве. На мгновение она повернулась в мою сторону, и я опешил: в ее глазах не было никакой скорби. Неля подсчитывала в уме одной ей ведомый дебет и кредит. Мысленно она была не у гроба отца, а где-то далеко-далеко, где происходили интересные и важные для нее события.

«Зря ее за глупенькую простушку принимают! Ничего придурковатого в ее взгляде нет. Она даже в такой давящей на психику обстановке остается спокойной и уверенной. Братец ее сидит как истукан, не знает, можно ему выйти покурить или нет, а Неля – ничего, ее никакими похоронами с толку не собьешь».

Я и Паксеева посмотрели в глаза друг другу. Самыми кончиками губ она улыбнулась, и тут же, без перехода, взгляд ее погас, из него исчезла искра разума, и появилась пустота, бессмысленность, отрешенность.

«Так вот ты как умеешь! Только что меня оценивающе рассматривала молодая женщина, бац! – и она исчезла, а на ее месте оказалась умственно отсталая деревенская бабенка в повязанном, как у доярки, платке. Фантастика! В кино такого не увидишь».

Военных в почетном карауле сменили наши постовые милиционеры. В зале началось шевеление, предшествующее выносу тела. Я вышел на улицу, отыскал Казачкова.

– Кем у Паксеева сын работает? «Гайка» у него на пальце сотен пять стоит.

– Приемщиком стеклопосуды. На своей «Волге» приехал. Юрий Иосифович три года назад ему на свадьбу подарил. Сейчас пойдем мимо, обрати внимание: в машине, на заднем сиденье, сидит хорошенькая белобрысая девица. Кто такая – не знаю, но это не жена.

– С хорошей машиной жен можно менять каждый месяц. Откуда у Паксеева деньги на «Волгу»? Сколько она стоит сейчас?

– Около десяти тысяч. Он, как ветеран, получил ее по льготной очереди.

– Откуда у ветерана десять тысяч лишних денег? БХСС им не интересовалась?

Казачков осуждающе посмотрел на меня.

– Думай, что говоришь! Паксеев – председатель верх-иланского совета ветеранов. Кто к нему с глупыми вопросами подойдет? Кому надо на ровном месте на скандал нарываться? Ты бы к нему с расспросами о деньгах осмелился сунуться? Нет? То-то! Есть у него деньги – и бог с ним, накопил за многие годы.

– Мне бы такую зарплату, чтобы на «Волгу» лет за пять накопить.

Толпа у входа расступилась, гроб с телом Паксеева вынесли наружу, установили в кузов грузовика с открытыми бортами. Оркестр грянул траурный марш. Заборский, ответственный от райкома партии за проведение похорон, велел выстраиваться в походную колонну.

«Интересно, сколько в толпе у ДК сотрудников КГБ в штатском? Снуют туда-сюда, выслушивают, какие версии убийства народ обсуждает. Пока всем сообщили, что Паксеев погиб насильственной смертью, а что и как – молчок».

– Вадим Алексеевич, а где двое других детей Паксеева?

– Дочь где-то в Иванове на фабрике ткачихой работает, а старший сын на Сахалине живет, рыбу ловит. С ним Юрий Иосифович давно отношения не поддерживает.

Бобоева, тоже участвующая в организации похорон, подозвала Казачкова к себе. Ко мне со спины подошел старик Трушкин. Стараясь не привлекать внимания, он вполголоса сказал: «Зайди завтра ко мне, переговорить надо». Я кивнул, что понял. На самом деле я ничего не понял, кроме того, что меня на секретную встречу вызывает бывший фронтовик Николай Анисимович, первого сентября подравшийся в фойе ДК с Сычом.

Порыв ветра налетел внезапно. На площади перед ДК взлетели в воздух опавшие листья и всякий мусор, поднявшаяся пыль ударила в глаза, на втором этаже Дома культуры хлопнула и разбилась неприкрытая форточка. Небо потемнело. Пошел холодный осенний дождь.

Приехавшие проститься с Паксеевым городские ветераны организованно расселись по автобусам. Работники ДК вернулись обратно под крышу родного здания. Любопытствующие разбежались кто куда. Траурная колонна за грузовиком на глазах поредела.

Я и Казачков сели в патрульный «уазик».

– Не жди никого, – сказал Вадим Алексеевич водителю, – давай сразу на кладбище.

Подъезжая к «Волге» сына Паксеева, Казачков ткнул меня в бок: «Смотри!»

На заднем сиденье автомобиля сидела Калмыкова Лариса, моя бывшая невеста, с которой еще в январе этого года я собирался подавать заявление в ЗАГС. Меня Калмыкова не заметила.

Окончание похорон прошло скомканно, в спешке. Никто не хотел мокнуть под дождем. Даже офицеры из военкомата спешили. Их прощальный салют из автоматов больше походил не на стрельбу одиночными патронами, а на короткую очередь с отсечкой в три патрона.

До дому меня довезли на служебной машине. В окнах моей комнаты горел свет. Марина, приготовив ужин, поджидала меня в коротеньком кокетливом халатике, которого я раньше на ней не видел. Вот как надо приходить мириться – с открытыми ногами!

Сбросив мокрую одежду в угол, я достал початую бутылку водки, налил полстакана и залпом, без закуски, выпил.

– Подождать не можешь? – осуждающе сказала Марина.

– Это для профилактики простудных заболеваний, – меня передернуло от водочной горечи. – Марина, а ты почему мне ничего о Ларисе Калмыковой не рассказываешь?

– А с чего это я должна о ней рассказывать? – Марина встала в угрожающую позу, нахмурилась, поджала губки. – У тебя, кажется, с ней все? Или старые чувства нахлынули?

– Я видел ее на похоронах с сыном Паксеева.

– А, ты про это! – расслабилась Марина. – Она замуж за какого-то барыгу собралась, он иногда за ней на «Волге» к проходной приезжает. Поговаривают, что Лариска скоро уволится и дома сидеть будет. Богатый муж, есть на что молодую жену содержать.

– Марина, на улице дождь. Если сейчас разругаемся, до родителей не дойдешь, по дороге в канаву смоет.

– Я не собираюсь никуда идти. – Она подошла ко мне, прижалась всем телом. – Допивай водку, ешь и ложись в кровать. Я тебе такую физиотерапию устрою, что никакая зараза не пристанет.

Слушая воркотню Маринки, я разомлел, почувствовал себя счастливым и ухоженным человеком. Надолго ли такой комфорт души и тела?

«Я правильно сделал, что оставил колготки на работе. Сейчас бы я не удержался и подарил их Маринке – посмотреть, как японская ткань обтянет ее стройные ножки… А Лариска – сволочь! Могла бы другого хахаля найти… В какой причудливый клубок сплетаются людские судьбы, как коварно изгибается синусоида! Я враг Паксеева, моя бывшая невеста спит с его сыном. Плюс Инга. Забавно было бы подойти к паксеевскому сыну и сказать: «Пошли я познакомлю тебя с любовницей твоего папаши. Чувиха она так себе, страшненькая, невзрачненькая, но она не сволочь, у нее свои понятия о чести. Она жениха на квартиру не поменяет». А может, поменяет, откуда я знаю? Инга так изменилась в последнее время, что пора ее на место поставить. Займусь-ка я этим завтра, не откладывая хорошее дело в долгий ящик… Еще забавно было бы подойти к Лариске: «Привет, любимая, ты со мной повидаться приехала? Если бы ты знала, как я по тебе соскучился! Лариса, а кто этот боров, что тебя привез?» Маринка ревнует меня к Лариске. Глупенькая, к сестре надо ревновать. Калмыкова для меня давно пройденный этап».

Этой ночью сосед снова стучал в стенку. Чего ему не спится?