19

До Верх-Иланска автобус идет полтора часа. Пока маршрут проходил по городу, я смотрел в окно, выискивал, что изменилось на улицах в мое отсутствие. На посту ГАИ, за которым начиналась трасса, я закрыл глаза и погрузился в дорожный анабиоз – состояние, когда одновременно дремлешь, думаешь о своем и прислушиваешься к разговорам в салоне автобуса.

«Дочери Клементьева через три года можно замуж выходить. Во сколько лет девочки в первый раз серьезно задумываются о замужестве? В пятнадцать уже прикидывают, что да как? Вчера Света Клементьева пару раз продефилировала мимо меня туда-сюда. «Воображуля!» – ее брат ничего не понял, у него пираты и парусники на уме, а у Светы молодой мужчина в гостях. Чувствуется, что еще пару лет назад Светочка была прекрасна, как ангелочек, но наступил период полового созревания, и внешность ее изменилась в худшую сторону: черты лица заострились, на лбу выступили прыщи, волосы стали тусклые и не такие пышные, как в детстве. Теперь, пока гормональный бунт не пройдет, Светлана будет в подвешенном состоянии: в кого же в итоге она превратится? В милую очаровательную девушку или в невзрачную неприметную школьницу-студентку-домохозяйку, которая пройдет рядом – и ни один мужик не обернется? Хотя… на вкус и цвет товарищей нет. Каждому – свое. Была у нас в рабочем общежитии Галька-парикмахерша: собой не дурна, язык подвешен, чистенькая, опрятная. Мой приятель Шамиль вздыхал по ней, как по сказочной принцессе, а мне она была совершенно безразлична. Как-то раз, на спор, парикмахерша пришла ко мне в комнату в полураздетом виде, и я ее тактично выпроводил. Шамиль, узнав об этом, схватился за голову: «Андрей, ты ничего не понимаешь в женщинах! Как ты мог ее просто так отпустить?»

…Галичане удлинили средний элемент в руне «Волчий крюк» и объявили получившийся знак своим национальным символом, этаким противовесом советской пятиконечной звезде. Никуда эти бандеровцы не делись, их всех Хрущев по амнистии освободил… Я никогда не поверю, что к убийствам в Верх-Иланске могут иметь отношение недобитые эсэсовцы или бандеровцы. Время не то, место не то, мотив преступления совершенно не ясен – Паксеев к побоищу 1949 года отношения не имел, так какого черта ему мстить? Не дал учителю жениться на своей дочери? Но сейчас не феодализм. Сгреблась бы его Неля и ушла жить к Седовым, и ничегошеньки бы он ей не сделал. Если Неля Паксеева до сих пор живет в родительской семье, значит, сама не очень-то хочет замуж за учителя.

…Я прожил в Верх-Иланске все лето и ни от одного человека не слышал о подавлении бандеровско-эсэсовского мятежа. Вот что значит страх, вбитый в наш народ на генетическом уровне! Секретность, мать ее! У нас все, чего ни коснись, секретно, но всем все известно. Говорят… говорят… у нас все говорят и ни о чем не пишут. Самые достоверные сведения о событиях в стране можно узнать, вернее, услышать: или по радио «Голос Америки», или на кухне у друзей. Так вот, рассказывали мне, что во время военных учений в пятидесятые годы маршал Жуков приказал на полигоне взорвать самую настоящую атомную бомбу и по зараженной местности погнал солдат в атаку. После учений у солдат взяли подписку о неразглашении военной тайны, и атомный взрыв засекретили на веки вечные. В Верх-Иланске подписку о неразглашении брать было не с кого: так или иначе в событиях 1949 года принимало участие все население поселка – от восьмилетнего Гены Клементьева до самой древней старухи. Не смогли подписку взять, так угрозой десятилетнего срока всем рот заткнули. Страх за судьбу близких – мощный стимул позабыть прошлое.

Помнится, помнится! Решил как-то мой отец поэкспериментировать – нагнать к празднику самогонки. Мне тогда было лет одиннадцать, не больше. Раздобыл папаша самогонный аппарат, поставил брагу, дождался, пока поспеет, и открыл винокуренное производство. Меня и брата родители строго-настрого предупредили: «Расскажете кому-нибудь, что папа на кухне делал, его в тюрьму посадят!» Самогонки, «первача» и «вторяка», получилось две трехлитровые банки – примерно пятнадцать бутылок водки различной крепости. На спиртном отец сэкономил, а я после его экспериментов целый год при слове «самогонка» вздрагивал, боялся семейную тайну выдать.

…Моя мать не умеет вкусно готовить. Ее борщ ничем не отличается от борща в столовой, жареная картошка – безвкусная, мясные блюда – пресные. В кулинарии моей матери нет души, она готовит не блюдо на стол, а еду: что дали, то и ешьте! Естественно, все можно списать на отсутствие продуктов в магазинах, но почему-то у предполагаемой тещи что ни блюдо – пальчики оближешь. Та же жареная картошка – хрустящая, запашистая, а картошка-то у всех одинаковая: что у Антоновых, что у моих родителей, что у Клементьевых… Картошка бывает двух сортов: красная и белая, вкусная и невкусная. Вчера у Клементьевых меня кормили отвратительной картошкой. Инга Суркова на маргарине такую же жарит. Поел у нее, не отравился – и слава богу! Интересно, как готовит Наталья? Маринка – та под настроение. Может «из ничего» вполне приличное блюдо соорудить, а может со злости зря продукты перевести. Как будет готовить дочь Геннадия Александровича – как мать или научится хрен в окрошку тереть?

Хрен растет у меня под окном. До наступления холодов его надо выкопать. Где лопату взять? У Антоновых. Надо будет их всех позвать: тестя, тещу, обеих сестер, брата Петьку. А что такого? Я им помогал картошку копать, теперь пусть мне помогают хрен из земли тянуть. Хрен – овощ полезный.

У соседа по бараку растет яблоня-ранетка. Плоды на ней никогда не вызревают, они даже после заморозков остаются горькими и жесткими. Никто в Сибири не ропщет, что у нас вместо яблок ранетки растут. Климат такой. А где-то, например, в Эстонии, климат мягче, и яблони у них плодоносят крупными румяными яблочками. Тут претензий ни к кому нет: против природы не попрешь. Но почему в Эстонии мясо в магазинах продается, а у нас его только на базаре можно купить? У нас что, свиноферм в Сибири нет? Есть. А мяса и колбасы в магазинах – нет. Куда наше сибирское мясо исчезает, кого им кормят? Братский эстонский народ, который против нас добровольческую дивизию СС выставил? Был у меня приятель в Таллине, приехал оттуда в шоке: «Андрюха, у них мороженое мясо в магазинах не продают, только парное!» Другой приятель-сибиряк в Риге в первый раз в жизни бананы попробовал.

Мне в следующем месяце исполнится двадцать три года. Я бананы видел только на картинке. В Сибири их в продаже никогда не было, а из Москвы на поезде не довезешь – испортятся в пути. Странно как-то получается: сибирские дивизии зимой 1941 года Москву отстояли, а нам за это в знак благодарности от советской власти – хрен под окном да несъедобные ранетки. Эстонские эсэсовцы всех евреев в своей республике перебили – им за это лучшее снабжение в Советском Союзе.

Самое гнусное – не отсутствие бананов и мяса в магазинах, а то, что меня с пеленок, с раннего детства, с пионеров, с момента вручения комсомольского билета, в Школе милиции, на комсомольских собраниях в РОВД, всегда и везде заставляют верить, что эстонский народ является братским лично мне. А я эстонцев в глаза не видел и ни от кого, заслуживающего доверия, ничего хорошего о них не слышал. За что мне любить братьев-эстонцев и братьев-галичан? За то, что у меня оба деда погибли в самом начале войны под Ленинградом? За то, что они стреляли в моих дедов, я им при встрече должен руки жать? Не дай бог, начнется война с Китаем, нам братья-галичане сразу нож в спину воткнут.

На остановках в деревнях автобус забился под завязку, не протолкнуться. Мне на колени усадили девочку лет пяти. Намекали, что неплохо бы уступить место ее маме, но я так глянул на мамашу, что она предпочла стоять в проходе, стиснутая со всех сторон.

– Все огурцы, что в погреб отправила, все банки замутились! Что за напасть такая? – делилась бедами невидимая женщина на сиденье сзади.

– Ты банки хорошо стерилизовала? – спрашивали ее с прохода.

– С уксусом не переборщила? – интересовались с противоположного ряда.

Заготовки впрок – неотъемлемая часть быта в Сибири. Не высадишь картошку – ходи всю зиму голодный, не засолил огурцов – закусывай водку хреном, его мариновать не надо. Заготовку огурцов на зиму можно разбить на три этапа. Первый: надо где-то достать стеклянную банку. Второй: нужно купить крышку к банке, нарвать смородинных листьев, почистить хрен (куда без него!), принести огурцы, приготовить машинку для закатывания крышек. Третий этап: заливка огурцов маринадом. Засолка огурцов на зиму называется «заготовка впрок» – закатываешь банки сейчас, а кушать огурцы будешь через месяц или через год, если не испортятся. Сама по себе пустая банка для засолки – это тоже заготовка впрок, причем с альтернативным умыслом. Стеклянная банка многолика: в ней можно замариновать огурцы, а можно с этой банкой бегать за разливным пивом. А можно ли заготовить убийство впрок? Вернее, не само убийство, а предпосылки, благодатную почву для последующего действия? Можно ли сделать такую предпосылку к убийству, которая будет готова к использованию в нужный момент, но сама по себе не будет являться этапом подготовки к убийству? Приобретение пустой банки – не признак предстоящей засолки огурцов. Трехлитровую стеклянную банку можно использовать как вазу для цветов, можно в ней сахар хранить, а можно разбить ее вдребезги, смешать с бетоном и заделать в погребе щели от крыс.

Засолкой огурцов я никогда заниматься не буду, а вот в убийстве разобраться попытаюсь.

Итак, есть руна «Смерть» на зеркале в туалете. Эта руна, без сомнения, заготовка для последующего действия. Саму по себе руну можно трактовать двояко. Например: «Привет, товарищи верхиланцы, от бойцов дивизии СС «Галичина»! Тридцать восемь лет назад вы нам холку намылили, не дали ваш поселок в крови утопить, так мы теперь явились поквитаться за разгром. Начнем потихоньку ветеранов войны убивать». А можно трактовать руну как рисунок свихнувшегося психа, намалевавшего кровью черт знает что, с лапками вниз. Руна в туалете – это стеклянная банка перед засолкой огурцов.

Убийца Сыча и человек, нарисовавший руну, – разные лица. Предположим, что руну нарисовал учитель Седов. Он спустился в туалет, увидел труп, опасливо подошел, обмакнул указательный палец в кровь и двумя движениями, не задумываясь, нарисовал руну. Учитель разбирается в нацистской символике. Он увидел труп и изобразил на зеркале именно руну «Смерть», а не какую-то другую.

Автобус тряхнуло на кочке, в салоне кто ойкнул, кто выругался. Девочка на коленях проснулась вся вспотевшая. Мамаша ее передала платок, я обтер ребенку лицо, девочка зевнула и снова уткнулась мне в плечо. Интересно, есть ли у нее отец?

Спросить бы у Светы Клементьевой, понравился я ей как мужчина или нет? К черту Свету! У меня никогда не будет с ней серьезных отношений. Ее папа для меня навсегда останется начальником, и этим все сказано.

Вернемся на место убийства Сыча. Почему учитель нарисовал именно руну «Смерть»? А что ему, слово из трех букв писать? Долго. Палец надо трижды в кровь макать, а времени нет. Он действует автоматически. У него в этот момент еще нет никакого замысла. Руна на зеркале – это своеобразное хулиганство со стороны учителя. «Нарисую-ка я руну – авось пригодится!»

От заготовки до исполнения прошло семнадцать дней. За этот срок что-то изменилось и подвигло учителя к действию. А может быть, наоборот, абсолютно ничего не поменялось, и учитель понял, время действовать пришло! Он в спокойной обстановке обдумал, как связать случайно нарисованную руну и убийство Паксеева. В тайных ходах Дома культуры Анатолий Седов ориентируется, как у себя дома. Он достает краску, пишет эсэсовский лозунг в секретной комнате, сжигает свой сарай и откуда-то достоверно узнает, когда Паксеев будет в своем кабинете.

На остановке заспанного ребенка забрали, ехать осталось совсем чуть-чуть.

Теперь надо решить вопрос стратегический, глобальный, могущий иметь последствия вселенского масштаба: кому дарить колготки? По уму – Маринке, но она зажала ключи от своей комнаты, психанула и убежала к родителям. А чего, собственно говоря, она задергалась, кто она такая, чтобы мне демонстрировать свою ершистость? Она не жена мне и даже не сожительница: сожители под одной крышей живут, а не в разных городах. Подумаешь, ключи от комнаты попросил! Что в этом такого? Я в ее комнате с другой женщиной встречаться не планировал. Если я сейчас подарю эти дивные колготки Маринке, то получится, что я подлизываюсь к ней, заглаживаю подарком свою вину. А я ни в чем не виноват. Это пускай она ко мне мириться приходит, я первым шаг навстречу делать не буду. Если я сейчас пойду у нее на поводу, то она по каждому поводу фыркать начнет, свой норов показывать. Надо же, какая гордая – на остановку проводить меня не пришла, Наташку с ключами послала! Как бы я ее не послал куда подальше… Мне ее психи гасить колготками – никакой зарплаты не хватит. Наташка вроде бы не такая, она спокойная. Подарить колготки Наталье? Если бы инициатива исходила от Антоновых, то я бы, пожалуй, согласился. Как бы это выглядело? Приезжаю я в поселок, ко мне приходит тесть и говорит: «Андрюха, мы тут посовещались и решили произвести замену состава: теперь ты будешь женихом Натальи. Тебе по фигу, с какой из сестер спать, ты ни ту ни другую не любишь, а у нас девчонка будет пристроена. Парень ты работящий (главный критерий оценки человека в поселке), нам подходишь. А за Марину не волнуйся, она себе в городе другого найдет».

О, в этом суть! Этот изгиб синусоиды напрашивается на сравнение с засолкой огурцов. Поведение Марины в городе и поселке – не что иное, как «заготовка мужа впрок».

Итак, когда у меня появилась Марина Антонова? Когда в общежитии стало известно, что меня ссылают в Верх-Иланск. Целый год до этого Марина никак мной не интересовалась, здоровалась через раз, под настроение. В мае в общежитии пронесся слух, что мне дают квартиру. Какое славное было время! Мне можно было в общаге конкурс красоты устраивать – кто только не желал сочетаться со мной законным браком и переехать в отдельное жилье! Марина не желала. Она умная девочка. Практичная. Она пошла другим путем и своего добилась.

Синусоида женского расположения коварна: как только стало известно, что я переезжаю не в собственную квартиру, а в Верх-Иланск, тут же на лицах девушек, еще вчера мечтавших о женитьбе со мной, появилось скорбное выражение: «Хороший был парень, да весь вышел». Если бы у меня диагностировали неизлечимое заболевание, выражение лиц у них было бы точно такое же, притворно-жалостливое. А вот Марина обрадовалась наступившим переменам. Расчет у нее был простой: надо застолбить полянку, вдруг пригодится! Она охмуряет меня, живет со мной до самого отъезда и приправляет наши отношения приятной перчинкой раскованной любви. Она консервирует меня, как огурец на зиму. Логично. За лето я на новом месте вряд ли подыщу себе новую подругу. Да и как бы я ее нашел, если Марина всему поселку показала, что она моя невеста?

Процесс заготовки мужа впрок выглядит примерно так: первая стадия, что-то вроде покупки огурцов в магазине – это наши отношения в общежитии. Вторая стадия – заливка маринадом – лето в ожидании приезда Марины в Верх-Иланск. Третья стадия – закручивание банки и отправка ее в погреб на хранение. Третья стадия, как я понимаю, происходит сейчас. Далее – проба огурцов. Если я к лету следующего года вернусь в город, она меня съест, если останусь в поселке, то вздохнет, разведет руками и пожалуется всем, что огурчики в банке прокисли.

Самое интересное, что меня такое положение вещей устраивает. И Марина, если отбросить временами накатывающую на нее дурь… Все бы хорошо, да никак не получается у нас быть вместе. Не беда, захочу – в любой момент найду себе другую женщину. В Верх-Иланске я считаюсь завидным женихом (скромность никогда не входила в число моих добродетелей). Подойду к тестю, скажу: «Сам понимаешь, мужчина в доме без хозяйки – это ненормально». А он мне: «Да спору нет! Ты к другой дочери присмотрелся? Давай ничего не будем менять. Женись на Наташке – и делу конец!»

Дарить Маринке колготки я не буду – не заслужила.

Остается Наталья. Сейчас ей дарить колготки никак нельзя. Она, памятуя, что в поселке гостит родная сестра, может отказаться принять подарок, и тогда я буду выглядеть дурак дураком, как человек, пришедший на похороны с тортиком… Похороны. Когда должны предать земле Паксеева? Плевать когда. Без меня похоронят. Сейчас надо с колготками разобраться.

Колготки – не скоропортящийся продукт. Их можно бросить в сейф на работе и оставить вылеживаться в ожидании подходящего момента, например, до отъезда Маринки в город. Логично получится: Марина уехала, мне бог послал чудесные колготки, наступили холода – кому дарить? Конечно же, Наталье! Она мне будущая родственница, ничего такого – никакого заигрывания и никаких скабрезных намеков.

План хороший, но нереальный. Не удержусь я, похвалюсь соседям по кабинету дефицитной вещью – на другой день весь райотдел в очередь выстроится на японские теплые колготки посмотреть. Получится еще хуже: обе сестры губки надуют: «Кому это ты такую прелесть привез?»

Как ни жалко, но останется Наташенька без колготок.

Остается Инга. Она молодая женщина, страшненькая, правда, но не в этом дело – ей ведь тоже охота в обновках покрасоваться. Решено: подарю колготки Инге Сурковой! Меня за этот поступок весь поселок презирать будет, сестры Антоновы возненавидят, коллеги по работе будут крутить пальцем у виска, но ничего не поделаешь! Расклад такой – кроме Инги, дарить колготки больше некому.

Дернувшись, словно наткнулся на препятствие, автобус замер, с шумом выпустил воздух, содрогнулся, зашипел под днищем, заскрипел. Щелчок – открылись двери. Народ, толкаясь в узком проеме, повалил на улицу. Я вышел последним.

В Верх-Иланске было прохладно, накрапывал дождик. Я накинул на голову капюшон и пошел на работу.