18
Клементьевы жили в пятиэтажном панельном доме в стандартной «двушке»: две одинаковые комнаты «паровозиком», одна за другой. Кухня крошечная, в узком коридоре двоим не развернуться. Внутренняя планировка в таких квартирах всегда одинаковая: дальняя комната – родительская спальня с «уголком школьника» – письменным столом в углу у окна, вторая комната – гостиная, она же детская.
Поужинать мы расположились на кухне. Жена Клементьева Елена Викторовна, сорокалетняя коротко стриженная брюнетка, быстро собрала на стол, разогрела жареную картошку. Геннадий Александрович достал из холодильника бутылку водки, разлил на двоих.
– За Верх-Иланск! – поднял я шутливый тост.
После первой рюмки пропустили по второй, разговорились. Клементьев поинтересовался, не нашел ли я невесту в поселке. Я рассказал про Марину.
– Антонов Михаил мне родня, – между делом заметил Геннадий Александрович.
– Да какая он тебе родня! – отозвалась жена из зала. – Не собирай ерунду, а то получится, что у тебя половина Верх-Иланска – родственники.
– Лена, вот ты толком сама ничего не знаешь, а говоришь! – запротестовал разгоряченный спиртным Клементьев.
– Это я-то не знаю? – Елена Викторовна вернулась на кухню, встала в проеме, уперев руки в бока. – Ну-ка, расскажи, кем тебе Антонов приходится?
– Сестра его жены замужем за двоюродным братом моего отца. Что, не родня, что ли?
– Родня, конечно. Как эту сестру зовут?
– Не помню. Она в Томской области живет, я ее видел-то один раз в жизни.
На кухню зашел сын Клементьевых – кудрявый голубоглазый мальчуган десяти лет. Пока родители, забросив спор, наливали ребенку чай, на улице припустил дождь. Косые струи били прямо в окна квартиры Клементьевых, из щелей в рамах на подоконник стала просачиваться вода. Всем пришлось вооружиться тряпками и встать на отжим набегающей воды. Я и Геннадий Александрович трудились на кухне, мать с сыном ликвидировали последствия потопа в зале.
– Рассказывай, – выкручивая тряпку в тазик, сказал Клементьев, – что у вас в поселке такого случилось, что Гордеев тебя в город отправил? Я Семена не первый год знаю, он просто так инспектора от работы отрывать не станет.
– У нас, Геннадий Александрович, два убийства, руны, нацистские лозунги на стенах, тайные комнаты в ДК и человек, который кидает нож в цель так, что Гойко Митич позавидует. Еще у нас есть учитель, отличник народного образования или народного просвещения, как-то так. Я бы давно взял его за жабры, но учитель настолько славный парень, что портрет его красуется на районной Доске почета. Мне даже обыск у него дома не позволили сделать.
– Фамилия учителя, часом, не Седов?
– Он, родимый. Автор прогрессивного метода изучения анатомии человека со школьницами, достигшими детородного возраста.
– Андрей, рассказывай, не томи! Кто, кого, как. Факты, свидетели, улики.
Дождь, отстучав по окнам, ослаб, течь прекратилась. Мы вернулись за стол.
Выслушав о событиях в поселке, Клементьев закурил, помолчал, вращая в руках спичечный коробок. Я не торопил его. Геннадий Александрович – один из самых опытных сыщиков в городе. Он уроженец Верх-Иланска. Возможно, его свежий взгляд поможет мне разобраться во взаимосвязи нацистской символики, убийств и уборки картофеля.
– Ты что-нибудь знаешь о бандеровском движении? – спросил Клементьев.
– Практически ничего. Никогда не интересовался антисоветским подпольем на Украине.
– Я в первый раз услышал о бандеровцах, когда мне было восемь лет…
В дверь позвонили. С улицы пришла насквозь промокшая пятнадцатилетняя дочь Клементьевых Светлана – худенькая, длинноволосая, внешне похожая на мать. Стрельнув по мне оценивающим взглядом взрослеющей девушки, она ушла в зал переодеваться, но мать отправила ее в ванную принять горячий душ, прогреться после дождя.
– Может, Свете лучше рюмку водки для профилактики выпить? – предложил заботливый отец.
– Не приучай ребенка к спиртному, – отрезала Елена Викторовна.
– Смотря кто из нас приучает. На Новый год кто ей шампанского подливал?
Не успели родители обменяться «любезностями», как из ванной раздался пронзительный визг. Все переполошились, даже сын из зала прибежал.
– Холодная вода закончилась, а я голову намылила! – выкрикнула из-за закрытой двери Светлана.
Смывать волосы пришлось из чайника.
– Осталась водка? – спросила Елена Викторовна. – Света, иди сюда, лекарство примешь.
Светлана вышла с намотанным на голову полотенцем. Вчетвером на кухне было не развернуться, я вышел в зал. Сын Клементьевых, Саша, рисовал за большим столом. Я заглянул в альбом. Парусник. Парнишка вступил в возраст, когда начинаешь бредить морем, дальними странами, опасными приключениями. Я сам в его годы хотел стать моряком, потом мои мечты приобрели более реальный характер.
– Какая гадость, горькая же! – донесся недовольный голос Светы.
– Заешь конфеткой и иди. У меня с Андреем Николаевичем серьезный разговор. Лена! Налей ведро воды, пускай остывает на всякой случай. Вдруг до утра холодную воду не дадут?
– Без тебя знаю, что мне надо делать, – раздраженно отозвалась жена.
Света, держа руки в карманах облегающего халата, вошла в зал.
– Вас папа зовет, – сказала она и ушла в другую комнату.
«Этот халат стал ей тесен год назад. Она надела его с единственной целью – посмотреть, какое впечатление произведет на незнакомого мужчину ее фигура. Интересно, ей подошли бы колготки, которые я купил в райотделе? У колготок есть размер или они на любую женщину растянутся? А попа у Светы уже ничего, притягивает взгляд как магнит. Интересно было бы на нее в японских колготках посмотреть».
– Садись. – Геннадий Александрович указал на место напротив себя. – Сейчас, надеюсь, ничто не помешает нам поговорить.
Мы допили остатки водки, Клементьев расположился за столом поудобнее, попросил сына принести лист бумаги и ручку.
– В 1939 году Сталин присоединил к СССР Западную Украину – Галичину, – уверенно, как по написанному, начал он. – Галичина никогда не была частью Украины, она всегда входила в состав или Австро-Венгрии, или Польши. Население ее в основном придерживается католической веры, то есть, грубо говоря, они по своему менталитету ближе к полякам, чем к православным украинцам. Галичане искренне ненавидят советскую власть и все русское. Впрочем, они так же ненавидят евреев, поляков, белорусов и всех на свете, кроме самих себя, но самыми главными своими врагами они считают русских, или москалей, как они нас называют. За предвоенные годы Сталину не удалось вычистить западноукраинское националистическое подполье, но большой опасности оно тогда не представляло. О, один момент!
Клементьев прищелкнул пальцами, секунду-другую собирался с мыслями.
– Я разговаривал с ветеранами, которые входили в Галицию в 1939 году. Все, как один, говорили: дома у галичан добротные, каменные, улицы, мощенные булыжником, все мужики ходят в шляпах, у всех в глазах лютая ненависть к русским. Ты понял, как они до советской власти жили, если все в шляпах ходили? Не понял? У нас перед войной шляпы только представители партноменклатуры носили, а у них все крестьяне в шляпах!
Во время войны на территории Западной Украины была сформирована пехотная дивизия СС «Галиция». Теперь запоминай первый момент – в эту дивизию записалось семьдесят тысяч добровольцев! То есть семьдесят тысяч западноукраинских мужиков добровольно, по зову сердца, были готовы надеть эсэсовскую форму и воевать с Красной армией. Из всех добровольцев в дивизию отобрали только четырнадцать тысяч, а остальных раскидали по отдельным карательным полкам и батальонам. О зверствах галичан сейчас не принято говорить, дружба народов и все такое, но наши солдаты эсэсовцев из дивизии «Галичина» в плен не брали. Немцев в эсэсовской форме на месте не расстреливали, а эстонцев, галичан, литовцев – этих не щадили. Ты, кстати, знаешь, что во время войны все прибалтийские республики сформировали по дивизии СС? Возьми Эстонию. Она же крохотная, ее на карте без лупы не отыщешь, там народу-то живет меньше, чем в нашей области, а на полнокровную пехотную дивизию карателей набралось. Арийцами хотели быть, да не получилось.
Кстати, кстати! По каким-то ему одному понятным критериям Гитлер считал поляков людьми низшего сорта, а родственных им галичан признавал за нацию, достойную уважения. Я, сколько ни интересовался этим вопросом, никак не мог понять, по каким критериям он их разграничивал. Поляков ведь в германской армии ни одного не служило, а западных украинцев в вермахте и СС было тысяч сто, не меньше.
Но вернемся к дивизии «Галичина». В мае 1945 года вся дивизия сдалась англичанам. Сдалась бы нам, меньше бы заразы на земле осталось.
После повторного присоединения Западной Украины к Советскому Союзу там начались чистки. Всех, кто сочувственно относился к гитлеровскому оккупационному режиму, отправили в ссылку в Сибирь и Казахстан. Если выявляли, что хоть один из членов семьи был в эсэсовских формированиях, всем мужикам в такой семье отвешивали по десятке лагерей самого строгого режима. Если в руки НКВД попадался бывший эсэсовец, то его публично вешали. В сибирские лагеря галичане не хотели и стали уходить в леса, партизанить против советской власти. Идеологом подпольной войны против Сталина, СССР и вообще всего русского выступал Степан Бандера, гитлеровский холуй, злейший враг нашего народа. Теперь запоминай второй момент – последние бандеровские отряды были уничтожены только в 1956 году!
– Им удавалось до 1956 года скрываться в лесах? – поразился я. – Они партизанили целых десять лет после войны? Ничего себе!
– А чего не партизанить, если местное население им помощь оказывало? Днем такой бандеровец в совхозе работает, газетку «Правда» на перекуре читает, а ночью – винтовку в руки и пошел активистов убивать. Мужикам они голову двуручной пилой отпиливали, женщинам животы вспарывали, а детей – кого как. Маленьких, грудничков – за ноги и об стену, а кто постарше, тех штыками забивали или живьем жгли. Опыт в зверствах у них богатый! Ты про Хатынь слышал?
– Краем уха. Вроде бы песня такая есть «Плачут малые дети Хатыни»?
– Я служил в Белоруссии недалеко от Хатыни. Местные жители нам открыто говорили, что немцы к уничтожению этой деревни никакого отношения не имели. Всех в Хатыни заживо сожгли эсэсовцы-галичане. Только сейчас об этом велено забыть. Дружба народов! А я тебе так скажу – нет и не может быть никакой «дружбы народов»! С человеком любой национальности можно быть другом, а вот дружить целыми нациями нельзя. Не веришь? Я прекрасно помню то время, когда по радио чуть ли не каждый день крутили песню: «Русский с китайцем братья навек!» И где сейчас эта дружба? На берегах реки Амур захоронена?
– В Верх-Иланске у мужиков популярная забава: как выпьют, так давай обсуждать, где партизанить будут, когда Китай Сибирь оккупирует.
– Черт с нами, с китайцами, не о них речь! О бандеровцах.
Клементьев пристально посмотрел мне в глаза.
– Третий момент. В конце сороковых годов примерно половину заключенных в верх-иланской лесоповальной зоне составляли галичане, то есть бывшие бандеровцы или их пособники. Они создали в лагере подпольную организацию, приготовили оружие и стали ждать сигнала к началу восстания. О заговоре стало известно начальнику оперативного отдела колонии капитану Дегтяреву, нынче он у вас директором Дома культуры работает.
– Знаю, – кивнул я.
– В 1949 году Бандера собрал по всей Европе недобитых эсэсовцев из дивизии «Галичина» и послал их в Верх-Иланск поднимать восстание против советской власти.
– Как он их послал? Посадил на поезд и отправил через всю страну из Европы в Сибирь?
– А чему ты удивляешься, в то время границы между Западной и Восточной Германией еще не было. Люди по всей Европе перемещались, кто куда хотел. Из Германии можно было попасть в Венгрию, оттуда на Украину, а дальше – дело техники. Мелкими группами, по поддельным документам, где на поезде, а где на попутном транспорте.
– А оружие, снаряжение? Они что, с автоматами в поездах ехали?
– Оружие и боеприпасы были загодя складированы. Ты знаешь, где в окрестностях Верх-Иланска Волчий лог? Лес вдали от него видел?
– Я там картошку копал, лог видел, а лес – нет.
Клементьев пододвинул к себе лист бумаги.
– Сейчас я тебе нарисую. Вот поселок, вот этот квадратик будет сельскохозяйственная колония, про нее можешь сразу же забыть, она в дальнейших событиях никакого участия не принимала. Вот это – «немецкая» строительная зона. – Он нарисовал круг, рядом с ним ломаной линией прочертил контуры глиняного карьера. – В «немецкой» зоне в то время было около восьмисот человек, четверть из них – расконвойники. Они после работы свободно гуляли по поселку, обменивались с местными жителями всякой всячиной. Скажем, немец даст шоколадку и булку хлеба, а ты ему пол-литра свекольного самогона. Или он даст хороший самодельный ножик, а ты ему керосина плеснешь в чеплашку. Бывало, молодые немцы оставались у незамужних женщин ночевать. Никаких осуждений это не вызывало.
– Кому осуждать-то? Спецпереселенцам? Как я понимаю, в 1949 году в Верх-Иланске было полным-полно немцев, высланных с Украины. Остановится немец у немки на ночь, кому до этого какое дело?
– Немок-то они как раз сторонились, чтобы не обвинили в сколачивании антисоветской организации, а с русскими, было дело, крутили. Но не об этом речь.
Рядом с «немецкой» зоной Клементьев нарисовал еще кружок – лесоповальную колонию. За ней лес, рядом Волчий лог и еще лес.
– Вот здесь, в дальнем лесу, у бандеровцев были схроны с оружием. Как они умудрились незаметно завести в Сибирь автоматы, боеприпасы, гранаты, продовольствие – до сих пор никому не известно. Вполне возможно, что еще во время войны начали подземные тайники оружием заполнять. Тут ничего удивительного нет. Немцы любили секретные объекты возводить по всему Советскому Союзу и бандеровцев этому научили. Мне как-то попалась на глаза заметка, что в устье реки Лены в шестидесятых годах была обнаружена тайная база по снабжению немецких подводных лодок продовольствием и горючим. Представь, где Норвегия, в которой во время войны базировались немецкие субмарины, и где устье реки Лены! Вот это масштаб, вот это расстояние! А секретные немецкие аэродромы на Северном Урале, на советских полярных островах? Что уж тут о десятке тайников с оружием говорить.
– Далековато от линии фронта до Верх-Иланска, – рассматривая рисунок, заметил я.
– Транспортными самолетами могли часть амуниции забросить, а часть по железной дороге завезти. Большой сложности в этом нет – подделал товарно-транспортную накладную и прицепляй свой вагон к любому составу, который в Сибирь идет. Кто в начале войны в поездах груз проверял? «Откуда вагон?» – «С Украины завод эвакуируем в Новосибирск! Внутрь вагона заглядывать нельзя, у нас секретное оборудование!»
– Что дальше, Геннадий Александрович? Много ли бандеровцев в лесу пряталось?
– Расстановка сил в июне 1949 года была такая: пятьсот человек, готовых к восстанию в лесоповальной зоне, сто с лишним галичан на лесозаготовительных пунктах и сто двадцать бывших эсэсовцев в лесу. Не менее ста военнопленных немцев, признанных военными преступниками, были готовы поддержать мятеж. Поговаривали, что в самом Верх-Иланске у бандеровцев были сообщники, но никого после подавления мятежа не выявили. Хотя я уверен, что они были.
План у бандеровцев был такой: на первом этапе собрать всех лесорубов-галичан по отдаленным лесозаготовкам, вооружить их и двинуться на штурм лесоповальной зоны. Одновременно бандеровское подполье в колонии должно было устроить массовые беспорядки, перебить охрану и поджечь бараки. Утром 3 июня 1949 года должен был состояться штурм зоны, а после него уничтожение поселка Верх-Иланск и, если получится, освобождение немецких военнопленных.
– На кой черт им сдался Верх-Иланск, богом забытая дыра? – спросил я.
– Политика! Во-первых, бандеровцы по всей Европе получили бы сигнал, что борьба за свободу Галиции продолжается, надо только поднажать, и сталинский режим падет. Во-вторых, весь бандеровский сброд в Западной Европе уже в то время был на содержании американской разведки. Денежки-то отрабатывать надо, а как? В европейской части СССР войск полно – любой мятеж в зародыше задавят. Остается устроить великую резню где-нибудь за Уралом, в Сибири. Для бандеровцев какая разница, где русских убивать?
– Верх-Иланск они выбрали только потому, что в лесоповальной зоне было полно их сторонников?
– Так, – на кухню решительно вошла жена Клементьева, – марш отсюда, детям пора ужинать и спать!
Мы безропотно перебрались в зал. Я уселся на диване, а Геннадий Александрович стал расхаживать по комнате, вспоминая события.
– Третьего июня мы с братом спали в пристройке. Только солнце взошло, «бабах!» – как грохнуло где-то в районе дальнего леса, а потом еще и еще раз. Мы на улицу, а там солдаты на окраину поселка бегут. В небе гул: как в военной кинохронике, над головами самолеты пролетают. Бабка наша вылезла из дома, запричитала: война! Понятно дело, что война, если самолеты лес бомбят, только кто с кем воюет? Брат присмотрелся, говорит: «На крыльях у самолетов звезды, значит, наши, советские, полетели кого-то бомбить». Огородами к нам прибежал соседский пацан и говорит, что эти самолеты – пикирующие бомбардировщики «Пе-2». Пока спорили, как у «Пе-2» задние стабилизаторы выглядят, по улице бронеавтомобили проехали. Грохот, топот, ругань на всю улицу – солдаты колонной идут, за ними грузовик пушку-сорокапятку тянет. Еще солдаты, и еще. Наши местные милиционеры появились, всех в дома загоняют. Мать вышла на крыльцо, спрашивает: «Что случилось-то?» Ей участковый матом: «Заткнись, иди в дом и не высовывайся, пока все не закончится». Мать: «А как же на работу?» – «Работа отменяется».
Клементьев положил листок с планом местности на стол, нарисовал остроносые стрелки из леса к лесоповальной зоне.
– Вот так они должны были двинуться на штурм колонии, но их опередили, и по эсэсовской базе в лесу две эскадрильи бомбардировщиков отбомбились, а потом штурмовики «Ил-2» ракетами все живое в лесу выжгли. На пути к лесоповальной зоне еще ночью солдаты оборону заняли, так что никто из эсэсовцев и близко ни к колонии, ни к поселку подойти не смог. Но мы-то про это не знали! Я смотрю, брат ремнем подпоясался, кухонный нож за пояс засунул и в огород. Я – за ним. Мать кричит: вы куда, убьют же! А мы уже в проулке, там ни милиции, ни солдат нет, никто домой не гонит. Слышим: со стороны лесоповальной зоны пулеметы строчат длинными очередями, гранаты рвутся. Бой идет! Надо что-то делать, а что – ни брат, ни я не знаем. Пошли огородами к соседу, тому уже тринадцать лет исполнилось, он у нас на улице за вожака был.
Из кухни вернулся Саша, сел в уголке, а отец продолжал расхаживать по залу.
– Собрали мы с трех улиц партизанский отряд «имени товарища Ворошилова». Я в отряде – самый младший, мне всего восемь лет, должности для меня не нашлось. Брату моему – десять, он стал разведчиком. Двух девчонок зачислили в санитарки, а организатор отряда, наш сосед, естественно, стал командиром. В комиссары хотели записать Васю Ерохина, он отличником в школе был, но того родители на улицу не выпустили, так что к вечеру мы были без комиссара и без начальника штаба. Начальником штаба быть никто не хотел, все, даже девчонки, на передовую рвались.
Собрались мы на совещание. Командир наш говорит: «Будем, товарищи, до последней капли крови с немцами биться!» А среди нас трое пацанов – немцы, дети спецпереселенцев. Они как закричат: «Ты с нами, что ли, воевать собрался?» Командир опомнился и говорит: «Воевать будем с фашистами, а сейчас давайте план обороны поселка разрабатывать».
В зал вошла Елена Викторовна.
– Гена, давайте спать укладываться. Поздно уже. Завтра детям в школу, а нам всем на работу.
– Вот так же, – Клементьев рукой показал на жену, – закончилась наша партизанская служба. Как стемнело, все разошлись по домам, а на другой день солдаты никого на улицу не выпустили.
– Сколько живу в Верх-Иланске, ничего об этих событиях не слышал.
– Как только все улеглось, в поселок приехал первый секретарь обкома партии, собрал коммунистов, комсомольцев, активистов и говорит: «Запомните, никакой «войны» в Верх-Иланске не было! Всем непонятливым разъясните: за распространение слухов о бандеровском мятеже будем судить по статье «Антисоветская агитация и пропаганда». Десять лет по тем временам. Но слухи-то все равно были. Поговаривали, что Дегтярев дал бандеровцам возможность собраться на плацу, а как только они пошли к зданию администрации колонии, по ним солдаты из пулеметов вдарили и всех покосили. Орден Красной Звезды у него видел? Он его получил за раскрытие бандеровского заговора и организацию обороны Верх-Иланска.
Перед сном мы ушли на кухню покурить, но опять разговорились и засиделись далеко за полночь.
– К середине июня из лесоповальной зоны всех оставшихся в живых галичан пешим строем куда-то увели, и больше их никто не видел. Расстреляли, наверное. На их место так никого и не завезли, а саму зону после смерти Сталина расформировали. Военнопленных немцев в начале пятидесятого года в Германию репатриировали. Но они в мятеже участия не принимали.
– А те эсэсовцы, что прятались в лесу? Из них кто-нибудь вырвался на волю?
– К началу бомбардировки дальний лес уже был оцеплен солдатами. Всех, кто в нем был, уничтожили. А вот эсэсовцы, кто на отдаленных лесоповальных пунктах со своими сообщниками-зэками объединился, те, возможно, уцелели. Ушли лесами в соседнюю область и растворились среди местного населения.
– В каких геройских краях я ссылку отбываю!
– Вот такой знак тебе о чем-нибудь говорит? – Клементьев нарисовал знакомую руну.
– Конечно, говорит! Я скоро стану специалистом по нацистской символике, смогу секретную диссертацию написать. Эта руна – «Волчий крюк», только у нее поперечная палочка неправильно нарисована, она меньше должна быть.
– А вот и не угадал! Это вовсе не «Волчий крюк», а знак эсэсовцев из дивизии «Галичина». Они удлинили у немецкой руны в два раза поперечную линию и стали считать этот новый знак своим национальным символом. Если где-то увидишь его, знай – этот знак нарисовал твой враг.
– Ха! Такой знак был на бюсте Ленина, но все почему-то решили, что это «Волчий крюк».
– Их легко перепутать. Я ведь не зря расспрашивал тебя, как рисунок на лбу у Ленина выглядел. Вы решили, что «художник» для наглядности удлинил среднюю линию по носу и лысине вождя, а он совсем другой символ рисовал.
– Что же он хотел им сказать: что через тридцать восемь лет в поселке возродилось бандеровское подполье, которого там никогда не было? Или что через сорок лет из леса вышли недобитые эсэсовцы и стали мстить всем, кто имел отношение к их погрому? Да я скорее в пришествие марсиан поверю, чем в диверсантов из дивизии «Галичина». Кстати, покойный Паксеев в ликвидации мятежа участия не принимал?
– Он появился в поселке только в середине пятидесятых годов. О нем, о семье Седова, о Шафикове Иване Васильевиче поговори с братом. Я завтра позвоню ему, скажу, чтобы от тебя не секретничал. Ты чего так сморщился?
– Выпивали мы как-то летом на берегу реки, и Шафиков с нами был. С тех пор он со мной не здоровается… Геннадий Александрович, а что, Шафиков тоже в ликвидации мятежа принимал участие?
– Он руководил ополчением, которое третьего июня собрали из местных мужиков. В бою они не участвовали, но с ружьями и вилами на окраине поселка караул несли.
– Что-то у меня в голове все перемешалось. Бандеровцы, руны… Человек, который написал в тайной комнате лозунги на немецком языке, он что, хотел показать, что не является по национальности немцем? Если он не немец, но эсэсовец, то он – галичанин, бандеровец. А это бред. К чему бы устраивать бандеровский террор после стольких лет? К тому же Сыча не эсэсовцы убили.
– Как бы то ни было, руны у вас есть, эсэсовский нож для метания есть. Да, о ноже! Я ведь с самого начала хотел о нем рассказать, а ушел вообще в другую сторону. Воспоминания детства! Ты веришь, после подавления мятежа пацаны в Верх-Иланске года три в войну не играли, боялись, что родителей за разглашение тайны посадят.
– Мы уходим от ножа, Геннадий Александрович.
– Как-то у нас, году так в пятьдесят пятом, один мужик пошел за грибами в дальний лес и провалился в схрон с оружием. Сообщил в милицию, все изъяли, протокол составили, похвалили его за бдительность и честность. Прошел месяц, к нему чекисты с обыском: «Выворачивай карманы, сука! Куда деньги спрятал?» Оказалось, что мужичок этот в схроне пачку червонцев нашел и себе оставил. Если бы этот мужик вместо денег автомат домой принес, он бы у него до сих пор лежал.
– Нож для метания выглядит как новый.
– А что ему будет, если он в смазке хранился? Схрон с оружием – это ведь не обязательно помещение под землей. Это может быть деревянный ящик, закопанный в укромном месте. Годы прошли, доски на ящике прогнили, земля осыпалась. Пошел учитель за грибами и нашел тайник.
– Все говорят, что учитель впадал в оцепенение, когда Паксеева видел.
– Как-то после мятежа по поселку таблетки немецкие гуляли. Старшие пацаны говорили, что если съешь такую таблетку, то чувство страха пропадает. У брата про таблетки спроси, он пробовал.
Спать расположились так: мать и дочь на кровати в спальне, Клементьев с сыном в зале на диване, я – на полу, на матрасе.
Уже засыпая, я услышал шепот Геннадия Александровича:
– Андрей, у тебя родители успели картошку выкопать?
– Не знаю, я теперь в другой бригаде записан.
Наутро, перед выходом из дома, Клементьев протянул мне пару соцветий пряных гвоздичек.
– Держи, запах перегара отобьет.
– Пока я доеду, у меня любой запах выветрится.
– Держи, держи, потом пригодится… Ты вот что, Андрей, крепись! В областном УВД идет грандиозная проверка, даже из Москвы, из Комитета партийного контроля спецпредставитель приехал. Поговаривают, что в октябре грядут большие кадровые перемены. Меня планируют назначить начальником Кировского РОВД. Как только я обоснуюсь на новом месте, так постараюсь выдернуть тебя в город.
Я поблагодарил его и поехал на автовокзал.
