17

Последний автобус из Верх-Иланска приходил в город в половине девятого вечера. Пока я добрался до родителей, пока перекусил с дороги – наступила полночь, так что поругаться мы просто физически не успели, но перед сном я выслушал лекцию о том, что если бы не пошел работать в милицию, то «жил бы как человек». Утром маманя приготовила мне бутерброды с маслом и кофе – скромненький такой завтрак. То ли дело потенциальная теща! В четвертом часу утра яичницу пожарила – кушай, дорогой зятек, набирайся сил!

После моего отъезда в Верх-Иланск я виделся с родителями всего один раз, когда приезжал по делам в город. Ни мать, ни отец на новом месте жительства у меня не были. Впрочем, они и в рабочее общежитие ко мне ни разу не наведывались.

Городской морг работал с восьми утра. В пропахшей формалином прозекторской шел спор: патологоанатом Поклевский что-то горячо доказывал санитарам, с которыми работал в одну смену.

– Привет, Самуил! Привет, мужики! – Я был рад, что сегодня дежурит Поклевский, с которым у меня с первых дней знакомства сложились приятельские отношения.

– Вот он, знаток западной культуры! – Поклевский картинно показал на меня рукой. – Он рассудит нас, и если я выиграл, то вы оба должны мне по пять бутылок пива.

– По две бутылки, – возразили санитары.

– Хорошо, по две. Андрей Николаевич, прослушай вначале песню, – Поклевский включил стоящий на металлическом столике катушечный магнитофон «Маяк-202». Грянула задорная композиция «Москау» западногерманской группы «Чингисхан». Не дослушав песню до конца, я замахал руками:

– Самуил, я прекрасно знаю все песни в этом альбоме! Что ты хотел от меня?

– Как ты думаешь, Андрей Николаевич, есть в этой песне такие слова? – Доктор откашлялся и пропел:

– Я уже слышал эту ересь насчет олимпиады и могу с уверенностью сказать, что ни о какой бомбардировке Москвы в этой песне речь не идет.

– Ты что, немецкий язык так хорошо знаешь? – набросились на меня санитары.

– Спокойно! – осадил я спорщиков. – Не надо знать никакого немецкого языка. Вы вслушайтесь в слова песни – есть там слово «бомба» или нет? Даю гарантию, что по-русски и по-немецки «бомба» будет звучать приблизительно одинаково. Так же, как слово «олимпиада».

– Спор разрешен! С вас пиво, господа! – Поклевский довольно потер руки. – Вечерком будет чем заняться.

– Самуил, труп с Верх-Иланска кто вскрывал? – спросил я.

– Коллективно работали. Я вполне серьезно говорю. Меня из дома подняли ассистировать на вскрытии. Редкий случай, очень редкое орудие убийства.

Поклевский вышел в коридор и вернулся с метательным ножом в руках.

– Пошли, кое-что покажу. – Он увлек меня в угол прозекторской, где на каталке лежал обнаженный труп пожилого мужчины. – Смотри!

Самуил взмахнул ножом и с одного маху вонзил его в грудь покойника по самую рукоятку.

– Это не нож – это сказка! Он входит в тело человека, как раскаленный гвоздь в брусок сливочного масла. На, сам попробуй!

Я тыкать ножом в старческий труп побрезговал.

– Самуил, а это кто? – Я показал на каталку.

– Какой-то бродяга. – Судмедэксперт вытащил из груди покойника нож, обтер его о полотенце, прикрученное к ручке каталки. – У нас сегодня студенты из мединститута на практику приходят, мы им подготовили парочку бесхозных тел. Ты точно не хочешь попробовать?

Я повторно отказался.

– Твоего покойника убили с расстояния примерно метров пять. Бросок был просто мастерский – прямо в сердце.

– Он стоял, сидел?

– Кто, покойник, что ли? Стоял, судя по всему. Эй, индеец Джо, иди сюда, расскажешь инспектору про нож!

К нам подошел молодой санитар, взял в руки клинок.

– У этого ножа, – он поместил орудие убийства у себя на вытянутом указательном пальце, – исключительно интересная центровка. Я думаю, что при его изготовлении использовался сплав на основе иридия. Смотрите сами.

Нож на пальце санитара лежал как приклеенный. Он повертел рукой, нож не упал, а только заколыхался вверх-вниз.

– Клинок этого ножа несколько тяжелее рукоятки. Если приспособиться, то таким ножом можно вертеть вокруг кисти руки, как веревкой. Летает этот нож как молния!

Санитар перехватил оружие за лезвие, взмахнул рукой и от плеча метнул нож в стоящую от нас метрах в трех крышку гроба.

«Чпок!» – лезвие ножа вошло в дерево на пару сантиметров.

– Долго тренировался? – заинтересованно спросил я.

– Ночью два раза рукояткой в мишень попал, а потом, с разного расстояния, все броски точно в яблочко!

Я подошел к не обитой материалом крышке гроба. Вся она была в отметинах от попаданий клинка.

– Попробуйте, Андрей Николаевич, у вас получится! – Санитар вытащил нож и протянул его мне.

– Чей это гроб? – для приличия спросил я.

– Бродяги. Ему и такой сойдет!

Я метнул нож трижды: в первый раз попал плашмя, два последующих раза поразил мишень примерно в то место, куда целился.

– Если с месяц потренироваться, я таким ножом не хуже вашего убийцы в грудь человека попаду, – заверил нас санитар. – Да я и сейчас не промажу. Не верите? Давайте бродягу поднимем, вы его подержите, а я ему точно в сердце по самую рукоятку нож всажу!

– Нет, нет, нет! – запротестовал я. – Это вы как-нибудь без меня экспериментируйте. Самуил, пошли к тебе, отдашь заключение экспертизы.

В кабинете Поклевского на стене висел детский рисунок: краснозвездный танк стреляет по немецкому «Тигру» со свастикой на башне, по небу летят самолеты, взрывы по всей земле. Война. Обычный мальчишеский рисунок, но… в кабинете патологоанатома, в двух шагах от лежащих в коридоре трупов? С другой стороны, а где любящему отцу хранить художества сына, если папа работает в морге?

– Это статическая свастика, – уверенно сказал я, показывая на немецкий танк.

– Какая-какая свастика? Статическая? Ни фига себе, какой ты умный стал в деревне! Ты так скоро немецкий язык выучишь и все песни «Чингисхана» нам переведешь.

– Самуил, как ты думаешь, действительно можно научиться прицельно кидать эсэсовский нож за пару вечеров?

– Смотря как и куда кидать. Если фигней заниматься, то можно за один час наловчиться бросать нож в центр мишени. Ты сам видел: летит он красиво, вонзается глубоко. А если ты попробуешь применить этот же нож в боевой обстановке, то у тебя ничего не выйдет. Стресс, внешние звуковые помехи, тремор рук с похмелья, плохое настроение после ссоры с женой – для промаха всегда будут сотни и сотни объективных причин. Для эффективного применения метательного ножа в экстремальной обстановке ты должен довести владение им до автоматизма. Я думаю, что автоматизм в данном случае – это примерно год ежедневных тренировок по десять-двадцать бросков в ростовую мишень с различного расстояния.

«Учитель ежедневно тренировался в своем сарае, издолбил там все стены и перед убийством Паксеева сжег стайку, чтобы не оставлять никаких следов. – Я вспомнил обугленные стены на огороде у Седовых. – Расчетливый малый, его так просто, с наскоку, не возьмешь».

– Ты чего призадумался? – Поклевский протянул мне заключение судебно-медицинской экспертизы вскрытия трупа Паксеева.

– Самуил, ты картошку выкопал?

– Запомни, Андрей: евреи картошку не сажают, они ее только едят. Мы нация интеллигенции, нам проще купить овощи на зиму, чем целый день кверху задницей в поле торчать.

Из морга я поехал в областное УВД, поднялся в отдел кадров, отдал запрос на личное дело Сыча. Кадровичка, уже немолодая женщина в форме, изучала мой запрос минут пять, не меньше.

«Что можно вычитывать из документа, состоящего из десяти строк машинописного текста? Как неприятно она шевелит губами. Ей, наверное, лет сорок, а все еще в лейтенантах ходит. А вдруг она раньше, до милиции, работала учителем русского языка в школе? Стоит сейчас, мысленно проводит фонетический разбор каждого слова».

– Здесь что-то не так? – начиная раздражаться, спросил я.

– Да нет, все так. – Она отложила запрос в сторону. – Когда, вы говорите, он умер?

– Он не умер. Его убили первого сентября этого года.

– Жаль, конечно. – Кадровичка авторучкой посчитала на календаре, сколько дней прошло с момента гибели Сыча. – Почему вы раньше не сообщили о его смерти?

– Я не уполномочен заниматься кадровыми вопросами, – мне показалось, что она откровенно издевается надо мной.

– У нас всегда так, – кадровичка нервно отбросила авторучку в сторону. – Умер человек, и никому до этого нет дела, а мы ему весь сентябрь пенсию начисляем!

Она вызвала молодую девчушку с сержантскими погонами, передала ей мой запрос.

– С личным делом знакомиться только в помещении отдела кадров! – проинструктировала она девчушку. – Никаких «схожу к знакомым в уголовный розыск, там почитаю» чтобы не было!

Сержант увела меня в кабинет для приема граждан, принесла личное дело «майора внутренней службы в запасе Сыча Сергея Петровича». Я открыл сшитое «книжкой» личное дело. На обороте обложки штамп «хранить 25 лет». Согласно действующей еще со сталинских времен инструкции, личные дела кадровых офицеров МВД должны храниться в архивах областных-краевых УВД в течение двадцати пяти лет после смерти сотрудника. Не после увольнения из органов внутренних дел, не после выхода на пенсию или в отставку, а именно после смерти. Забавно, правда? Через четверть века о Сыче будут помнить (если будут) только его ближайшие родственники, а личное дело его все еще будет храниться в архиве УВД.

Мое личное дело тоже хранится в этом здании, но оно, наверное, еще тонкое, а у Сыча – толстенное, как он сам.

Положив рядом с собой блокнот для записей, я углубился в биографию покойного Сергея Петровича.

«1939 год – призван на службу в органы НКВД СССР вонкоматом Центрального района города Новосибирска. Присвоено звание «рядовой».

В 1944–1946 годах проходил учебу в Ленинградском военном училище войск НКВД (во время войны располагалось в г. Новосибирске). Присвоено звание «лейтенант внутренней службы МВД СССР». Направлен для дальнейшего прохождения службы в Главное управление лагерей и мест заключения.

В 1947 году назначен помощником начальника производства в колонию КА-1324/7, расположенную в п. Белый Яр Александровского района Томской области».

Помощник начальника производства на лесоповальной зоне – это что-то типа главного лесоруба, который показывает зэкам, какие деревья и где рубить.

«В 1952 году переведен заместителем начальника производства в колонию ШН-3484/1 п. Светлое Енисейского района Красноярского края.

В 1954 году переведен для дальнейшего несения службы в управление исправительно-трудовыми учреждениями УВД Красноярского крайисполкома».

Службу Сыч С. П. закончил в 1965 году в системе ИТУ нашей области. Уволен в запас в звании майора внутренней службы. Ветеран Великой Отечественной войны (даже близко к фронту во время войны не был). Ведомственных и правительственных наград – 12 шт., благодарностей и грамот – по десятку за каждый год службы.

«Ничего зазорного – всю войну охранять зэков на лесоповале – нет. Но участвовать после войны в ветеранском движении, ездить с фронтовиками на торжественные мероприятия – это перебор. Это, на мой взгляд, присвоение чужих заслуг».

Из отдела кадров я зашел к знакомым инспекторам уголовного розыска, попил с ними чаю, поболтал о всякой всячине, ненавязчиво попросил бланк требования проверки на судимость. Пока инспекторы занимались своими делами, я заполнил требование на имя Антонова Михаила Ильича. В буфете УВД купил небольшую шоколадку и спустился в информационный центр.

На стук в окошечко выглянула дежурная по ИЦ.

– Девушка, пожалуйста, помогите. – Я положил перед ней шоколадку, сверху прикрыл требованием о судимости.

Дежурной по ИЦ было лет тридцать пять. На льстивое обращение «девушка» она не среагировала, на шоколадку покосилась, но ни требование, ни подарок в руки брать не стала.

– Девушка, нам надо срочно человека пробить, завтра на санкцию представлять по убийству.

Она равнодушно пожала плечами: не тебе одному надо! Мне что, разорваться, что ли?

– Девушка, я не местный, – настала очередь зайти с козырей, – я из далекого поселка приехал. У нас, реально, цивилизация заканчивается, волки по ночам по улицам бегают. Если я сегодня до дома добраться не успею, мне придется на автовокзале ночевать. Девушка, пожалейте меня, я вам век благодарен буду.

Дежурная насмешливо хмыкнула, одним движением сгребла с подставки и требование, и шоколадку. Покачивая ягодицами под обтягивающей юбкой, она скрылась за стеллажами и через несколько минут вернулась с заполненным запросом.

Обычно требования проверяют в течение суток, но если явиться с запросом лично и слезно попросить, то могут исполнить тут же, без всякого промедления. Все зависит от настроения дежурной по ИЦ. Можно на такую мегеру нарваться, что никакими мольбами и подношениями не прошибешь.

Выйдя из областного УВД, я прогулялся до Комсомольского бульвара, сел на свободную лавочку, прочитал ответ на мое требование. В 1950–1955 годах Антонов Михаил отбывал наказание в ШН-3484/1 Красноярского края.

«Вот где ваши пути пересеклись! Я ведь с самого начала знал, что это мой тесть въехал Сычу в висок так, что тот рухнул без чувств. Если такой спокойный мужик, как Михаил Антонов, полез драться, то повод был очень и очень веский… А может быть, тесть еще в зоне решил его убить при первой встрече? Нет, не получается. В туалете они столкнулись совершенно случайно. Сыч узнал тестя, что-то обидное сказал ему. Михаил Ильич в ответ, не раздумывая, пустил в ход кулаки. Ну и черт с ним! Руну-то точно не Антонов нарисовал».

Я разорвал требование на мелкие клочки, бросил в урну.

«Не буду я Михаила Ильича ради торжества закона и справедливости под монастырь подводить. Тесть он мне или не тесть, но я испытываю к нему симпатию, а вот Сыч у меня ничего, кроме презрения, не вызывает. Тоже мне, нашелся ветеран! Весь наградами увешан, а немцев с автоматами только в кино видел. Не ездил бы по отдаленным поселкам водку дармовую жрать, остался бы живой, внуков нянчил, пионерам в школе о своем героическом прошлом лапшу на уши вешал».

Я достал блокнот, в аббревиатуре «ШН-3484/1» исправил последнюю цифру с единицы на четверку (цифра после дроби означает номер колонии). Если потом будут разборки, скажу, что ошибся, когда с личным делом Сыча работал.

Пока я сидел на бульваре, погода переменилась, стал накрапывать мелкий дождик.

«А не поехать ли мне в Заводской райотдел? – посетила меня шальная мысль. – Подпитаюсь энергетикой родного здания, посмотрю, кто теперь за моим столом сидит. Поболтаю со знакомыми, узнаю последние новости. Позвоню в Верх-Иланск, скажу, что вернусь завтра с первым автобусом. Если не найду где переночевать, вернусь к родителям. Не выгонят же. Придется, правда, выслушать нотацию о моем безобразном поведении, но это ерунда по сравнению с перспективой провести целый вечер в городе!»

Еще меня неудержимо влекло зайти в гости в рабочее общежитие, но этот вариант, если я не хочу окончательно разругаться с Маринкой, отпадает. Она на дыбы встанет, если узнает, что я в ее отсутствие флиртовал с заводскими девчонками. К тому же спать придется неизвестно у кого.

Решено – еду в райотдел, а потом к родителям!

К моему огорчению, визит в РОВД особой радости не принес. За лето я стал для бывших коллег чужим, посторонним человеком, с которым поговорить можно только на общие, безобидные темы.

Я сидел в своем бывшем кабинете, пил остывший чай и думал: «На кой черт я сюда приперся? Уехал бы в поселок, сейчас бы с Маринкой мирился, поглаживал ее округлости ниже спины».

– Привет, Андрюха! – В кабинет ввалился инспектор Елькин, с которым я никогда не был в панибратских отношениях. – Как дела на краю Земли? Коровы у вас по улицам ходят?

– Слава богу, что ходят, а не летают! – Шутки о сельской жизни для меня уже давно стали несмешными.

– Как тебя понимать?

– Корова – она ведь не птичка, если с неба лепешку шлепнет, то за день не отмоешься.

– Ну да, наверное. – Елькин взял бумаги со стола и пошел на доклад к начальству.

Я попрощался со всеми и пошел домой, но по пути меня перехватили инспекторы БХСС.

– Андрей, у Леонида Николаевича Арбузова день рождения, пошли, пропустишь рюмочку!

В кабинете заместителя начальника БХСС было накурено, приставной столик ломился от подарков – все директора окрестных магазинов считали своим долгом поздравить уважаемого человека.

– Андрей, дружище ты мой! – Леонид Николаевич отмечал сорокапятилетие с самого утра. К вечеру он был уже прилично пьян.

– Ты специально приехал из Верх-Иланска поздравить меня с юбилеем?

– Конечно, Леонид Николаевич! – не моргнув глазом соврал я.

Я выпил за здоровье Арбузова рюмку коньяка, закусил бутербродом с красной икрой.

– Андрей, ты из такой дали приехал меня поздравлять! Уважаю тебя, дружище! – расчувствовался Арбузов. – Для тебя у меня кое-что припасено.

Он открыл сейф, достал оттуда небольшой газетный сверток и вывел меня в коридор, подальше от посторонних глаз и ушей.

– Фирменные японские теплые колготки. – Леонид Николаевич, посмотрев по сторонам, развернул газетку. – Андрей, эти колготки купили в Новосибирске в «Березке» за чеки. На базаре они стоят 25 рублей. Тебе, как моему старинному приятелю, я отдам их за номинал, за чирик. Бери, Андрей, не прогадаешь!

Я, не задумываясь, достал деньги. Колготки, даже в упаковке, выглядели по-заграничному добротно и красиво.

– Попомни мое слово, – пошатываясь, сказал Леонид Николаевич, – любой бабе такие колготки подаришь – и она твоя.

– Вы чего здесь шепчетесь? – раздался нарочито грубый голос.

Мы обернулись. Перед нами, довольный, что подкрался незамеченным, стоял заместитель начальника Заводского РОВД по оперативной работе Клементьев Геннадий Александрович.

– Леня, шуруй в кабинет и больше пьяный по этажу не шарься. Ты меня понял?

Арбузов с проворностью страдающего ожирением варана юркнул за дверь.

– Какими судьбами? – Клементьев крепко пожал мне руку.

– По делам приехал, – уклончиво ответил я.

Геннадий Александрович взглянул на часы.

– На последний автобус ты уже опоздал. Где остановиться думаешь?

– Откуда вы знаете расписание автобусов до Верх-Иланска? – от удивления я даже не ответил на его вопрос о ночлеге.

– Как откуда? – усмехнулся он. – Директором первой школы у вас кто работает?

– Е-мое! – В отчаянии я готов был схватиться за голову. – Геннадий Александрович, мне реально стыдно. Я знал, что у Валентина Александровича родной брат в городе в милиции работает, но никогда не думал, что это вы.

– Ничего страшного. Я давно запретил родственникам распространяться о моем месте работы. Ты где ночевать собрался?

– У родителей, где же еще.

– Ты с ними по-прежнему в контрах?

– Типа того.

Клементьев, как и покойный Вьюгин, знал о своих подчиненных все. Мой давний конфликт с родителями не был для него секретом.

– Поехали ко мне, переночуешь, поселковые новости расскажешь.

У подъезда, где жил Клементьев, на лавочке сидел высохший от возраста и болезней старик. Невидящие глаза его безотрывно смотрели в одну точку. На морщинистой руке синела татуировка – восходящее солнце и надпись «Сибирь».

– Сосед мой, Кусакин, – входя в подъезд, вполголоса сказал Геннадий Александрович, – на глазах уходит. Полгода назад еще с мужиками во дворе в домино играл, и все – ни жив ни мертв. Не дай бог такой концовки: ты еще живой, а родня уже вещи приготовила, в которых тебя хоронить будут.