Глава 36

15 августа

De Profundis clamavi. Поистине я теперь духом с теми, кто сочинил библейские плачи и псалмы. Услышь вопль мой, о Израиль.

Был с фальшивой любезностию приветствован в узилище комендантом Тауэра, сэром Джоном Робинсоном, первым баронетом Лондонским, ходячим хвастливым бревном, фатом, отвратительней которого не найти в Лондоне. Ему не хватило бы ума перехитрить даже заурядного ремесленника, а ведь он бывший член почетной гильдии ткачей.

Он встретил меня с ухмылкой и словами: «Мистер Пипс, какая честь для нас ваш визит! Не каждый день нас навещают столь сиятельные…» и т. д. и т. п.

Он спросил своего помощника: «Есть ли у нас свободные места в башне Бичем?» И, обратившись ко мне: «Или вы предпочитаете вид на реку?»

Я ответил сквозь зубы, что мне безразлично, куда меня поместят, поскольку я невиновен.

«Тогда в башню Бичем, ибо оттуда прекрасный вид на луг Тауэра и лобное место. Приятного пребывания, мистер Пипс!»

Меня препроводили в «апартаменты». Стены здесь украшены мрачными рисунками предыдущих «постояльцев», в том числе пятерых братьев Дадли. Один из них, лорд Гилфорд Дадли, приходился несчастным мужем несчастной леди Джейн Грей, расставшейся с головой на лугу Тауэра, составляющем часть моего «прекрасного вида». Гилфорду же отрубили голову на Тауэрском холме.

Дал своему тюремщику Тому полкроны и послал его на Ситинг-лейн за лютней, дневником, свежей рубахой, пирогами с телятиной, пивом, маринованным луком и моей Библией. Не желая тревожить жену, велел Тому сказать ей, что я задержался в дептфордских доках из-за порченых припасов.

Разучивал «Не взирай на лебедей» на лютне, заменив слово «лебедей» на «воронов», ибо сих мерзких птиц в Тауэре обитает множество; они ушераздирающе вопят и обильно гадят. Его Величество не желает приказать, чтобы их убрали или перебили, несмотря на то что они регулярно засирают трубы его астрономической обсерватории, расположенной в Белой башне. Он свято верит легенде, согласно которой Англия погибнет, когда умрет последний из этих воронов. Это чепуха, но мне надо думать о более важных вещах. Если Богу будет угодно, я снова увижу Его Величество и тогда смогу изложить ему свое мнение о сих адских пернатых.

На второй день заключения уже подумывал и сам что-нибудь выцарапать на камнях – рядом с посланиями моих предшественников, проведших десятилетия в этих стенах. Но решил, что сие может быть преждевременно. Подожду хотя бы неделю, прежде чем оставить свой след. Но да будет известно всем, что один день, проведенный здесь, кажется годом, и притом ч-вски долгим годом.

Глава 37

Старина Петрус

Их разбудил лязг железа. Открылась дверь камеры. Кунц. Один.

– Шентльмены, прошу исфинить са песпокойстфо. Путьте так люпезны пройти со мной.

Ханкс и Балти встали, облепленные соломой. Их вид, похоже, рассмешил Кунца. Он снял с них несколько соломинок, сказав, что пленники похожи на «те нешифые люти, которые фермеры телают, чтопы отпухивать птиц».

Они шли по просторному форту. Было еще темно, лишь на востоке небо слегка розовело. Форт, ранее кипевший жизнью, был безлюден. Часовые ходили по стенам, и больше ничто вокруг не двигалось.

Балти сказал себе, что не могут их так вести на эшафот. Определенно, тогда было бы больше народу – солдаты, барабан и прочее. Тут его осенила ужасная мысль: а что, если Кунц ведет их на корабль для перевозки пленных, который унесет их в рабство? «Там ошень шарко».

Но нет, благодарение Богу, он привел их в губернаторский дом, и на этот раз – через парадную дверь, мимо часовых, которые отсалютовали пришедшим.

Они прошли через анфиладу комнат в большой, хорошо обставленный кабинет, где за столом узрели некую персону. Несомненно, это был сам Петер Стёйвесант, генерал-губернатор Новых Нидерландов, Кюрасао, Бонэйра и Арубы. Старина Петрус во плоти. В весьма изобильной плоти.

Кунц из вежливости представил гостей на их родном языке:

– Хенерал! Посфольте претстафить фам анхлийских персон.

Старина Петрус поднял голову. Необъятность его лба поразила Балти. Этот лоб был как склон горы. Он тянулся без конца и края, и вершина его пряталась под ермолкой. Нос тоже был огромный. И обвислый, словно слеплен из глины, которая еще не схватилась. Глаза – маленькие, как черные бусинки; губы чувственные, неприятно влажные. Волосы каскадами спускались по обоим плечам, придавая губернатору сходство со спаниелем. Казалось, его собрали из разнородных материалов. Грудь его вздымалась, как огромные кузнечные мехи.

Генералу, как звали его подданные (так он, в свою очередь, звал их), было лет пятьдесят пять. Девять из них он претерпевал мучения, от которых человек менее сильный духом, пожалуй, застрелился бы. Правую ногу генералу ампутировали после того, как испанское пушечное ядро превратило ее в месиво, и рана никак не заживала во влажном, жарком воздухе тропиков. После почти десяти лет мучений, которые Стёйвесант переносил стоически, он все же вернулся в Голландию, чтобы выздоравливать в кругу близких людей в более умеренном климате. Страдания тех лет читались, как на палимпсесте, на невыразительном лице генерала, суровом лице кальвиниста, казалось говорящем: попробуй только оспорить мое достоинство или авторитет. Еще становилось сразу ясно, что этот человек – одиночка: отдельный от всех, он стоит на крепостной стене, командуя артиллерийским огнем. Его не найдешь в веселом дружеском кругу в таверне. Балти вспомнил слова капитана Андерхилла: Стёйвесанта не любят даже его собственные люди.

Губернатор Новых Нидерландов обратился к пришедшим на английском языке, вычурном, но деревянном, словно он хранил свой словарный запас в ноге.

Они должны извинить. Но была причина на то, что в Новом Амстердаме им оказали прием, если можно так выразиться, не самый радушный. Причина? Недавно замечены в водах у острова Блока четыре английских военных корабля. Что бы это могло означать?

Не секрет, что отношениям между Англией и Голландией, увы, недостает гармонии. В Лондоне люди кричат на улицах: «Война! Нам следует опять воевать с Голландией!»

Неужели прошедшей войны недостаточно? Чего Англия добилась в результате? А сейчас листовки повсюду, подстрекают население ненавидеть голландцев. Печально! Среди этой недружелюбности и взаимного недоверия как еще могли жители Нового Амстердама воспринять приход четырех английских военных кораблей?

Лицо озарилось сухой улыбкой. Словно солнечный луч упал на айсберг, растапливая лед.

Но сегодня, в эту самую ночь, прибыло из Амстердама сообщение. От Вест-Индской компании, управляющей Новым Амстердамом. Желанные новости! Эти английские суда не замысливают воинственность. Ибо Амстердам получил заверения от английского посла в Гааге, лорда Даунинга, того самого, чья подпись стоит под вашим приказом. Английские корабли собираются инспектировать колонии Новой Англии. Они зайдут в Новый Амстердам в знак дружбы. Знаки дружбы – это очень важно. Последняя война между нашими странами началась из-за того, что наш адмирал Тромп не приспустил флаг, приветствуя один из ваших кораблей в Узких Морях. И вот что из этого вышло!

Старина Петрус продолжал, и солнце все растапливало айсберг. Он выразил глубокие сожаления по поводу приема, оказанного Балти и Ханксу. Он надеется, что они отнесутся к этому с пониманием. И простят. Когда между двумя великими странами, такими как наши, возникают трения, неприятности неизбежны. Но будем мудры, и, возможно, тогда мы в конце концов поймем, что в мире достаточно места для двух великих наций. Да?

Весьма элегантная, хотя и пространная речь. Балти был впечатлен. Не говоря уже – испытал облегчение.

Воцарилась тишина. Старина Петрус смотрел на пришельцев – загадочный, непроницаемый. Балти запаниковал. Неужели старик ждет от него ответной речи? О боже! Ну что ж…

Балти сказал, что он, разумеется, понимает. Подобные вещи случаются. Голландцы славятся своим гостеприимством во всем мире. Он чрезвычайно рад, что все это было лишь… недоразумение. Как хорошо! Как прекрасно! А теперь все уладилось. Какое наслаждение – находиться в светлейшем губернаторском присутствии! Пред очами величественной персоны…

Ханкс подавил стон.

Балти не сдавался.

Как прекрасно, что теперь он может вернуться (он сделал упор на слова «теперь» и «вернуться») в Англию и сообщить Его Величеству Карлу Второму, королю Англии, Ирландии (и прочая, и прочая), что Новыми Нидерландами правит подлинно, истинно мудрый и добродетельный человек, который… который желает гармоничных отношений между двумя странами… (и так далее и тому подобное).

Балти закончил речь поклоном и взмахом обеих рук – таким затейливым, что казалось, он отбивается от летучих мышей, нападающих на него симметрично с двух сторон.

Вновь воцарилась тишина. Время остановилось, как на картине минхера Вермеера, где свет косо падает через окно.

Старина Петрус смотрел на Балти не то растерянно, не то с презрением; возможно, в его взгляде мешались оба чувства. Балти, выпрямившись после глубокого поклона, смотрел на губернатора. Неужели старик хочет, чтобы перед ним еще попресмыкались? Боже! Балти попытался вызвать у себя еще одно речевое извержение, но слова не шли. То же самое было, когда он сочинял письмо Эстер.

Он прокашлялся:

– Ну что ж, очень приятно было с вами познакомиться, ваше превосходительство. Не будем больше отнимать у вас время. Идем, Ханкс.

Тот заговорил:

– Э, извиняюсь, мастер Сен-Мишель, но разве вы не хотели еще кое-чего выспросить у его превосходительства?

– Хотел? Ах да. Да.

Балти уставился на Ханкса пустым взглядом.

– Касательно дела, приведшего нас в Новый Амстердам?

– Ах да. Прошу меня простить, ваше превосходительство. Сияние вашего светлейшего губернаторского присутствия лишило меня памяти. Мы только хотели бы узнать, не сможет ли ваше высокопревосходительство оказать какую-либо помощь в поисках беглых цареубийц. Мы ищем двух негодяев, подписавших смертный приговор покойному королю Карлу. Мы подумали, что они могут быть здесь. В Новом Амстердаме. Позвольте выразить восхищение вашему превосходительству по поводу того, какой чистый у вас город. О, если бы наши английские города могли быть такими аккуратными!

Старина Петрус надел очки и впился взглядом в приказ Балти:

– Уолли… Хофф…

– Гофф, ваша честь, – поправил Ханкс. – Мы произносим этот звук твердо. Как в слове «губернатор».

Старина Петрус посмотрел на Кунца. Кунц пожал плечами. Стёйвесант снял очки и откинулся в кресле – старая кожаная обивка заскрипела.

– Ваши цареупийцы, они не здесь.

– Ну что ж, – произнес Балти, страстно желая тоже оказаться не здесь, – значит, и делу конец. Благодарим вас от всей души, ваше превосходительство. Идем, Ханкс. Мы отбываем.

Губернатор остановил их жестом:

– Нет.

Время снова застыло.

– Вы проделали большое расстояние. Если вы должны уйти с руками пустыми, по крайней мере, не уйдете с желудками пустыми.

– Ну что ж, мы не откажемся позавтракать. Спасибо.

Старина Петрус покачал головой:

– Нет. Вы будете моими хостями. Сегодня вечером.

– Ваше превосходительство весьма добры. Но если этих негодяев здесь нет, значит мы должны искать их в других местах. Без задержки. Его Величество платит своим охотникам на людей не для того, чтобы они прохлаждались без дела. О нет. Его Величество, он очень строгий.

Ханкс откашлялся.

– Но если вы настаиваете, – продолжал Балти, – тогда всенепременно.

Стёйвесант сказал:

– Я проведу допрашивание относительно этих персон. Но я испытываю сомнение, что они здесь. Я бы знал.

– Не утруждайтесь на наш счет.

– Никакого утруштения. Всего лишь любезность. А сегодня вечером вы окажете мне ответную любезность, отужинав со мной. В моем доме, за городом. И вместе мы приветствуем ваши английские корабли, когда они придут. Это синхронистически, нет?

– Прошу прощения?

– То, что вы и корабли прибыли одно… – старина Петрус соединил пальцы обеих рук, – одно…

– А! Вы имеете в виду, что мы прибыли одновременно с полковником Николсом?

Ханкс дернулся.

Время снова остановилось. Старина Петрус вновь надел очки, взял со стола какой-то документ и прищурился.

– Николс… Да, здесь указано имя. Ричард Николс. Полковник. Это он будет проводить инспектирование ваших колоний. Значит, он вам известен?

У Балти в голове воцарилась пустота. Вмешался Ханкс:

– С позволения вашего высокопревосходительства, все знают полковника Николса. Чрезвычайно уважаемый человек. Лучший административный инспектор на всю Англию. Высший класс. И джентльмен до подошв ботинок. Ваше превосходительство с ним поладят просто, такскыть, как две горошины в стручке. Я не хочу сказать, что вы имеете сродство с овощами. Просто выражение такое, сударь. Оборот речи.

– Как много англичан посещает нас в эти дни, – произнес старина Петрус.

Они с Кунцем заговорили по-голландски.

– Мой заместитель Кунц о вас позаботится. К сожалению, вы не можете быть хостями здесь – после неприятностей прошедшей войны Вест-Индская компания ввела правило, что неголландцы не могут жить в форте. Кроме тех, кто ожидает казни. Итак. Отдохните. Вымойтесь. Приобретите чистую одежду, и мы отбудем отсюда в… – он посмотрел на часы с маятником, отличный образец из мастерской Соломона Костера в Гааге, – в пять по часам. Он не так далек отсюда, мой дом. Всего две мили. Бауэри номер один. По пути нашего продвижения я покажу вам части Манатуса. Вы найдете его весьма ласкательным глазу. Вы поймете, почему мы так гордимся своей колонией.

Кунц поселил их в трактире – «наиболее лучшем заведении во всем Новом Амстердаме», как он выразился. Заведение называлось «De Hoorn des Overvloeds» и располагалось у Восточной реки. Как объяснил Кунц, название означало «Рог изобилия». Он подмигнул и добавил, что к услугам постояльцев две самые чистые проститутки во всем Новом Амстердаме, Деркье и Ютта.

– Господи Исусе! – фыркнул Ханкс, когда они остались одни в своей комнате. – Ты так завяз языком у него в жопе, что совсем забыл про Уолли и Хоффа. Потом тебе приспичило сболтнуть имя Николса. Потом ты заявляешь губернатору: «Ой, а время-то! Я побежал, привет тетушке». Мне следовало бы взять иглу и суровую нитку и зашить тебе пасть.

– Ты что, не понял? Он нас раскусил. Я пытался уйти под благовидным предлогом. И тут ты начал болтать с этим ужасным акцентом.

Балти взглянул в окно. На той стороне реки виднелся Брёкелен. Его фермы смотрелись так мирно по контрасту с суетой на берегу под окнами. Балти жаждал оказаться на брёкеленской стороне. Даже дальше, в Устричном заливе. Рядом с Благодарной.

Ханкс вытянулся на кровати, готовый захрапеть.

– А ты не думаешь, что он нас раскусил? Все эти намеки на одновременность.

– Может быть.

– А что насчет судей? Ты ему веришь, что их тут нет?

– Не знаю.

– Может быть… Не знаю… Большое спасибо, Эразм Роттердамский.

Ханкс заговорил, не открывая глаз:

– Давай посмотрим. Во-первых, он не отправил нас на виселицу. Во-вторых, он выпустил нас из тюрьмы. В-третьих, я лежу на мягкой пуховой перине в лучшем заведении города. За счет губернатора. В-четвертых, мы приглашены на ужин в его загородном доме. Подытожив все это, я полагаю, что нет, он нас не раскусил.

– А что насчет судей?

– Я склонен верить человеку, который думает, что его вот-вот бросят на съедение диким зверям. Ты сам видел Джонса и Покайся в Фэрфилде, и они направлялись сюда. Я склонен думать, что судьи здесь. Но не забывай, наша задача заключается не в их поимке. А в помощи Николсу. А твое заключение каково?

– Что зря я вообще уехал из Англии.

– Гм. Надо думать, там ты преуспевал.

На Балти навалилась усталость. Он лег на кровать.

– Извини, я не хотел.

– Нет, ты прав. Ce n’est que la verité qui blesse.

– Не вешай нос. Если наше дело выгорит, будешь зваться сэр Балтазар де Сен-Мишель. – Он зевнул и захрапел, оставив Балти наедине с мыслями.

Рыцарское звание. Еще полгода назад от одной мысли об этом у Балти колотилось сердце. Но сейчас его пульс не ускорился – сердце билось как раньше, исполняя свою однообразную работу. Балти не мог думать ни о чем, кроме золотоволосой квакерши, носящей в утробе дитя, – то ли от убитого мужа, то ли от его убийцы.

Балти проснулся. Был полдень. Ханкс сидел за столом и писал. Балти встал и заглянул ему через плечо. Это был план крепости с пояснениями: сколько пушек на том бастионе и на этом, сколько примерно солдат, где стоят часовые, сколько канонерских кораблей в гавани – все, что может быть важно для вторжения.

– А это тебе зачем?

– Думал прибить к дверям форта, как Лютер свои тезисы, – ответил Ханкс, не отрываясь от дела.

– А ты не хочешь это зашифровать? Оно нас некоторым образом обличает.

– Чертеж все равно не зашифруешь. Кроме того, для шифров нужны ключи. А мы с Андерхиллом не успели про них договориться.

Андерхилл назвал Ханксу некоего человека, который сможет передать ему сообщение. Ханкс, однако, не открыл это имя Балти – вдруг их схватят и будут пытать. Андерхилл переправит послание Николсу на шлюпке, пока эскадра будет плыть вдоль Лонг-Айленда к Новому Амстердаму.

Ханкс окончил свои труды. Он натянул сапоги и куртку.

– Жди здесь. Я быстро.

– Я пойду с тобой.

– Лучше, чтобы нас не видели вместе. Я вернусь не позже чем через час.

– А если нет?

Ханкс указал на окно:

– Наблюдай отсюда. Будешь моим ангелом-хранителем.

Балти шмыгнул носом:

– Делать мне больше нечего – сидеть у окна, подобно портовой шлюхе, зазывающей клиентов.

Ханкс ушел. Балти выглянул в окно. Он посмотрел, как Ханкс вышел из трактира и начал пробираться сквозь прибрежную толчею.

Из дверного проема одного из соседних домов выступил человек и двинулся за Ханксом. Что-то в этом человеке показалось Балти знакомым.

Он полез в суму за наблюдательной трубой, прощальным подарком братца Сэма. Когда в нее смотришь, далеко расположенные предметы кажутся ближе. Балти вгляделся. Человек повернул голову. Балти увидел его брови.

Он натянул сапоги, слетел по лестнице, выскочил из дверей и попал в толпу моряков, купцов, мясников, рыботорговцев, работорговцев, свечников, канатных дел мастеров, тележников, шлюх, лудильщиков, солдат, сапожников, часовщиков, торговцев птицей, трапперов, скупщиков меха, каменщиков, пивоваров, плотников, цветочниц, ювелиров, пекарей, – казалось, все человечество собралось тут в этот жаркий августовский полдень и обильно потело. Балти проталкивался сквозь толпу, осыпаемый сердитыми взглядами и руганью.

Дойдя до кромки воды, он огляделся. Господи, ну почему Ханкс не сказал ему, куда идет? Балти представились ужасные картины: Джонс вонзает Ханксу в спину кинжал. Успокойся, сказал себе Балти. Ханкс не младенец.

Балти повернулся, чтобы пробраться через толпу обратно в трактир, и увидел Покайся. Индеец шел прямо на него. Он был одет как белый человек. Широкополая шляпа, натянутая до бровей, скрывала вырезанное на лбу крылатое лицо.

Покайся остановился. Они с Балти смотрели друг на друга, неподвижные среди людской суеты. Индеец ухмыльнулся. Балти в приливе ярости бросился на него. Покайся исчез в толпе.

Балти стал проталкиваться за ним. Кулак ударил его в лицо. Балти упал.

Он открыл глаза и поднес руку к носу. Пальцы покрылись кровью. Никто из прохожих не помог ему встать. Новый Амстердам все так же спешил по делам. Добрых самаритян тут не найти. Балти кое-как поднялся на ноги и поплелся в трактир.

Хозяин «Рога изобилия» посмотрел на окровавленного гостя почти без любопытства:

– Драться?

– Упал.

Хозяин кивнул:

– Слишком много пить.

Балти сжимал расквашенный нос. Сгустки крови падали на рубаху. Он усилием воли вызвал четыре крепких английских военных корабля и приказал им сделать уничтожающий залп по «Рогу изобилия». Одновременный из всех бортовых орудий. Встают столбы дыма, ядра, картечь, книппели свистят в воздухе, неся смерть и превращая «наиболее лучшее заведение во всем Новом Амстердаме» в кучку мусора.

Трактирщик, вспомнив вдруг, что этот кровоточащий англичанин – гость самого генерала, дал Балти мокрую тряпку и спросил, не хочет ли тот «еще хьин». Последнее слово прозвучало, как будто он сморкался.

– Еще что?

– Хьин.

Голландец принес глиняную бутыль и вытащил пробку. Балти учуял резкий запах можжевельника. Джин.

Балти отмахнулся от предложенной бутылки и пошел к себе, прижав тряпку к носу. Пред его внутренним взором стояло тело Ханкса, плавающее в реке лицом вниз.

Чуть позже на лестнице затопотали знакомые сапоги. Дверь открылась, и вошел Ханкс. Он прижимал руку к затылку. Увидев распухший окровавленный нос Балти, он застонал и сел на край кровати.

– Вижу, ты последовал моему совету и остался в гостинице.

Ханкса кто-то треснул по затылку. Когда он пришел в себя, напавший рылся у него в карманах. Ханкс попытался его схватить, но он убежал.

– Портовый город. Удивительно, что я не очнулся завербованным на голландский военный корабль.

– Это Джонс.

– Откуда ты знаешь?

– Я его видел. Пытался тебя предупредить. Налетел прямо на Покайся. Бросился за ним, и кто-то двинул меня кулаком в лицо за то, что я толкался. Чертовы голландцы.

– Ну что ж, похоже, наши цареубийцы и впрямь тут. С чего бы еще мистер Макрель и Покайся ошиваются в городе? Теперь вопрос такой: находятся ли они под эгидой Стёйвесанта? И что сделает Джонс с моим прекрасным рисунком?

– А разве нам не нужно бежать?

– Это было бы благоразумно. Но что, если они здесь не в качестве Стёйвесантовых «хостей»?

Ханкс сел, потирая затылок:

– Надо передать весточку Леви.

– Кому?

– Человеку Андерхилла. Местному мяснику. Он еврей.

Ханкс сел за стол и принялся рисовать новый чертеж. Балти нервно мерил шагами комнату, останавливаясь, чтобы прислушаться у двери, не грохочут ли сапоги солдат.

– Я никогда не видел евреев, – сказал он. – Какие они из себя?

– Как Иисус.

Ханкс закончил рисовать и поднялся со стула. И пошатнулся.

– Тебе плохо?

Ханкс помотал головой:

– На этот раз послушайся меня. Оставайся здесь.

– Я пойду с тобой. Кроме того, мне хочется посмотреть на еврея.

– Подожди две минуты. Помнишь, где канал? Встретимся там.

Не прошло и часа, как Балти и Ханкс вернулись в гостиницу.

– И вовсе он не похож на Иисуса, – сказал Балти.

– Откуда ты знаешь, как выглядел Иисус?

– Это ты сказал, что он на него похож.

– Балти, я тебя умоляю. У меня голова отваливается.

– Мне показалось, он порядочный человек. Странное дело эта кошерная еда. А почему он нам помогает?

– Он терпеть не может Стёйвесанта.

– Почему?

– Потому что Стёйвесант ненавидит евреев. Он всех ненавидит. Евреев, квакеров, католиков, лютеран. Скоро узнаем, ненавидит ли он и нас тоже.

Они полежали молча.

– Ханкс?

– Балти. Я пытаюсь отдохнуть. У меня голова словно огнем пылает.

– А что, если это приглашение на ужин – лишь для того, чтобы заманить нас в лес, тихо прикончить и зарыть в какой-нибудь голландской навозной куче?

– Не исключено.

– Это слегка пугает.

– Как-то не похоже на Стёйвесанта – пристукнуть нас и зарыть у себя в огороде. Убийства из-за угла – не его специальность. Он солдат. И помни, что сказал Андерхилл: Стёйвесант любит англичан, бог знает почему.

– Ты испачкал кровью подушку.

– Умоляю, дай мне отдохнуть!

– А я как должен отдыхать?

– У нас нет иного выбора, кроме как довести дело до конца. Если мы сбежим сейчас, то выдадим себя. Хуже того, мы выдадим Николса. Старина Петрус введет военное положение и откроет по Николсу огонь в тот же миг, как тот войдет в гавань. А виноваты будем мы. Думаешь, Даунинг сильно обрадуется? А Его Величество?

Балти поразмыслил:

– Нет. Думаю, что нет.

– Ты видишь в окно Брёкелен?

– Да.

– Армия Пелла сейчас занимает позиции вдоль берега. Сюда идут четыре отличных английских военных корабля. Старина Петрус поймет, что его перехитрил Даунинг, король всех хитрецов.

– И что тогда?

– У Петруса четыреста солдат, у Пелла пятьсот. И у Николса еще пятьсот. У Стёйвесанта шесть пушек. У Николса их в двадцать раз больше. Цифры не в пользу старины Петруса.

– Значит, он сдастся?

– Нет. Будет еще одна война с Голландией. Неизбежно. Но мы с тобой оставим это участникам непосредственного сражения. И займемся своими делами.

– Будем искать судей?

– Цареубийц судит Бог. Тех, кто убил Коббов, и тех, кто так обошелся с Благодарной, буду судить я. А теперь отдыхай. За ужином мы должны быть приятными собеседниками. Будем подчеркнуто англичанами.