Глава 34

4 августа

Препровожден из дома на Ситинг-лейн прислужником Даунинга, Моллюском, и его сподручным. Благодарение Богу, не в Тауэр, несмотря на его «удобную» близость. Но в резиденцию милорда Даунинга, и там помещен на три часа в сырую и дурно обставленную комнату без какого-либо угощения.

Наконец приведен пред очи милорда Даунинга, и сей приветствовал меня весьма кисло, произнеся мое имя так, словно оно причиняло во рту дурной вкус.

«Ох, мистер Пипс, увы и ах», – и тому подобное, обильно сопровождая сие вздохами и качаниями головы.

Я возмутился манерой, в коей меня привели сюда, и с толикой гнева потребовал знать, отчего со мной обращаются так грубо.

Милорд не выразил ни на йоту сочувствия и более того – указал мне на необходимость быть благодарным, что сей допрос совершается не в Тауэре, «где обычно допрашивают предателей».

Побелев и пытаясь собраться с мыслями, я спросил, отчего он, который, несомненно, знает мою любовь к королю и стране, называет меня таким отвратительным словом.

Он ответил натужным, нетерпеливым тоном человека, объясняющего идиоту устройство небесных сфер, что сие слово означает того, кто продает секреты своей страны врагам своей страны.

Мне казалось, что меня со всей силы ударили в лицо, и я силился составить членораздельный ответ.

Милорд же изложил подробности моего якобы предательства, а именно, что, во-первых, я вскрыл печати на его конфиденциальной депеше полковнику Николсу, пока вез ее в Портсмут.

– Похоже, Пипс, вы весьма любопытны. Как та самая кошка, которую это свойство и погубило. – Эта шутка его весьма позабавила.

Далее он обвинил меня в продаже «Николсовых сведений» Вест-Индской компании в Амстердаме «за сумму в сорок золотых дукатов». И добавил, чтобы лишний раз повернуть кинжал, уже глубоко вошедший мне в утробу: «Даже Иуда удовлетворился тридцатью монетами, и притом серебряными!»

К этому времени я ощутил затрудненность дыхания и боли в груди. Я пробормотал, что, возможно, и впрямь случайно увидел содержимое Николсовых депеш, так как печати отошли из-за чрезмерной сырости. Но я упорно утверждал, что не выдавал никаких сведений о делах полковника Николса голландцам за золото, а также не обсуждал их ни с кем, кроме милорда Сэндвича. (Я решил, что пора признаться, по крайней мере, в этом.)

На сем Даунинг, уподобившись тигру, набросился на меня: «Ага! Теперь вы признаетесь, что это вы разболтали секреты короля в челсийском притоне разврата!»

Он был в такой ажитации, что я боялся, он сию же минуту вызовет палача и велит прямо на месте отрубить мне голову.

Я прохрипел, что да, я поделился своими заботами с милордом Сэндвичем, ибо он самый доверенный адмирал Его Величества, а я – делопроизводитель Морского управления. Но где же здесь предательство?

Ощутив себя на более твердой почве, я потребовал, чтобы он открыл мне причину, по которой меня обвиняют в продаже секретов голландцам.

«Разве у вас не нашли сорок голландских дукатов? Откуда они?»

Я сказал, что мне недавно вернули долг этими деньгами, но я не заметил, что монеты – голландские. Золото есть золото, не так ли?

Милорд взмахнул кружевным платочком и сказал: «Мистер Любопытная Кошка, не я решаю, виновны вы или нет. Это решат судья и присяжные, когда вас будут судить».

«Судить?» – повторил я. Колени мои страшно ослабли.

«Тем временем вы препровождаетесь в Тауэр и будете там находиться в течение срока, угодного Его Величеству».

Засим он позвонил в страшный для меня серебряный колокольчик. Никогда сей крохотный звонок не звучал столь похоже на самые адские колокола. Явились Моллюск и его скот-подручный, и каждый из них схватил меня за руку со своей стороны, отчего моя утроба снова взбунтовалась и самопроизвольно извергла на них свое содержимое, весьма их тем огорчив.

Глава 35

Будьте подчеркнуто англичанами

Балти и Ханкс стояли на брёкеленском берегу Восточной реки и смотрели через реку на остров Манхатос.

Над островом возвышались характерные силуэты сигнальной башни, крепости, двух ветряных мельниц, вычурно украшенного дома с остроугольными фронтонами и обязательной виселицы. Балти перевидал много виселиц, но ни одна его так не пугала. Словно прочитав его мысли, Ханкс сказал:

– Постараемся не попасть на эту штуку.

Перед отъездом из Киллингуорта капитан Андерхилл наказал им:

– Не ходите крадучись, не прячьтесь в тенях, словно воры или портовые крысы. Будьте подчеркнуто англичанами.

– Как это – быть подчеркнуто англичанами? – спросил Балти.

– Ведите себя высокомерно. Повелевайте. Смотрите на всех сверху вниз. Как только сойдете с парома, требуйте, чтобы вас отвели к губернатору. Машите перед ним своим приказом. – (Андерхилл так и не соизволил прочитать ни приказ Балти, ни письмо Пелла.) – Выпячивайте грудь, подобно бентамскому петуху. Заявите: «Послушайте, любезный, вы прячете этих негодяев – Уолли и Гоффа? Если да, выдайте их немедленно, или на вас обрушится гнев Его Величества!»

Пусть Андерхилл отказался участвовать в битве за Новый Амстердам – весть об охоте на цареубийц грела сердце старого монархиста.

– Первого короля Карла я не очень любил. Он был подчеркнуто англичанином, но слишком переигрывал. Но все равно, когда короля убивают – это никуда не годится. Весьма дурной тон. И кстати, вам кое-что стоит запомнить про старину Петруса – он ужасный сноб. Роняйте громкие имена невзначай. Вы много бываете при дворе?

– Ну…

– Не важно. Притворитесь. «Как сказал мне только вчера Его Величество…» – в таком роде. Стёйвесант все проглотит и попросит добавки. Дело в том, что старина Петрус на самом деле любит англичан. Когда он служил в Кюрасао младшим офицером, у него был приятель-англичанин – Джон Феррет, не то Фаррет. Они были неразлучны. Не знаю, пялили они друг друга или нет. Лучше не спрашивать. Когда этот Феррет или Фаррет уехал домой, они без конца писали друг другу письма. В стихах! Героические куплеты, милями. В суровом голландском сердце старины Петруса живет любовь к англичанам. Бог знает почему. Имейте в виду, он без колебаний вас повесит, если узнает, что вы шпионите в пользу оккупационных войск. Но если вы его убедите, что приехали искать цареубийц, весьма вероятно, что он тепло примет вас.

– Уолли и Гофф наверняка окажутся у него под крылышком, – сказал Ханкс.

– В Новом Амстердаме мало что творится без ведома старины Петруса. Но он не отдаст вам судей просто так. Когда к нему в гавань войдет та английская эскадра, у него в руках будут два отличных заложника для переговоров. – Андерхилл ухмыльнулся. – Или четыре.

Они пересекли реку на брёкеленском пароме. Когда паром приблизился к пристани на Манхатосе, Ханкс подтолкнул Балти и показал пальцем. Солдаты. Много солдат.

– Похоже, они кого-то ждут. Будем надеяться, что не нас.

Балти замутило – на этот раз не из-за качки.

Паром пристал.

– Будь англичанином, – сказал Ханкс.

Балти набрался духу, выцелил в толпе солдата с наибольшим количеством бляшек и галунов и обратился к нему тоном герцога, беседующего со своим крестьянином:

– Эй! Послушайте! Вы, там! Да, вы. Вы? Говорить? По? Английски?

Солдат сурово взглянул на него:

– Йа.

– Хорошо. Тогда проведите меня к своему губернатору, Петеру Стёйвесанту. У меня к нему дело. Срочное. Вы понимаете «срочное»?

Солдат уставился на него.

– Ну шевелитесь же. Не весь день мне тут стоять.

Вокруг них собрались другие солдаты.

– Какое тело у фас к нему? – спросил солдат, к которому Балти обратился. – К хенералу?

Балти полез в суму за приказом. Ему в грудь уперлись три штыка.

– С вашего позволения! Я только хотел вам показать свои бумаги. Вы что, не хотите увидеть мои бумаги? Бумаги! Слушайте, вы понимаете английский или нет?

Суму Балти подцепили штыком. Один из солдат открыл ее. Нашел и извлек изрядно помятый приказ Балти. Солдаты уставились на бумагу.

Прибыл еще один военный, увешанный большим количеством бляшек и галунов. Он прочитал приказ, посмотрел на Балти и оскалился. Посмотрел на Ханкса и оскалился:

– Идти.

Балти и Ханкс последовали за ним. Четыре солдата замкнули процессию. Они шествовали по людному порту среди глазеющей толпы.

Новый Амстердам был по-голландски аккуратен. Они перешли по мосту канал, который в любом другом городе представлял бы собой зловонный кисель из наносов и отбросов.

Слева возвышался элегантный дом с остроугольными фронтонами, который они видели с брёкеленского берега. Справа стояла крепость – квадратная, с бастионами по углам. Внутри все кипело: всюду сновали солдаты и рабочие, катая бочонки по булыжным мостовым, поднимая корзины пушечных ядер на крепостные стены, таская охапки мушкетов туда и сюда. Офицеры на плацу муштровали солдат.

– Они точно кого-то ждут, – пробормотал Ханкс.

Внутри крепости стоял большой дом – губернаторский. Балти и Ханкса ввели не через парадную дверь, а через боковую. Дурной знак.

Ханкс озирался по сторонам, все запоминая. Наконец они оказались в просторной комнате, почти пустой. Стены были увешаны официальными документами, картами и планами.

– Здесь сидеть.

Балти неодобрительно огляделся:

– Послушайте. Я просил отвести нас к губернатору Стёйвесанту, а вы привели нас в какую-то казарму.

– Сидеть.

– Послушайте, милейший, мне не нравится ваш тон. Я хотел бы указать, что вы говорите с…

Штык кольнул его между лопатками.

– Сидеть.

– Хорошо. Но так не приветствуют посланца самого короля Англии.

Офицер исчез в смежной комнате. Оттуда донеслись голоса. Разговор затягивался.

Наконец оттуда появился плотно сложенный краснолицый мужчина, обилием бляшек и галунов превосходящий всех встреченных доселе. В руке у него был приказ Балти.

– Который тут, – он взглянул на приказ, – Балтазар Синт Миккал?

– Это я, сэр.

Офицер оглядел Балти с ног до головы и обратно с видом таможенного инспектора, готового потребовать, чтобы Балти открыл чемодан.

– Я Кунц. Вице-хенерал.

– Весьма рад познакомиться с вами, вице-генерал Кунц. Но, при всем моем уважении, дело у меня – к его превосходительству генералу, губернатору Стёйвесанту. Оказанный мне здесь прием оставляет желать лучшего. Ранее я находился под впечатлением, что голландцы – самый гостеприимный народ. Я с сожалением должен констатировать, что мой опыт это опровергает.

Вице-генерал Кунц уставился на стоящего перед ним вертопраха со странной смесью негодования и веселья. Он снова перечитал потрепанный приказ.

– Вы ищете… этих… Уолли и Хоффа?

– Гоффа, – поправил Балти. – Именно так.

– Сачем?

– Они соучастники в убийстве Его покойного Величества короля Карла Первого. Да упокоит Господь его царственную душу.

– Почему фы тумаете, што эти люти нахотятся в Новом Амстердаме?

– О, я вас уверяю, сэр, мы действуем на основании совершенно надежных разведданных.

Ханкс кашлянул.

– Расветтанных? – У вице-генерала Кунца загорелись глаза, словно за каждым зажгли по свечке. – Та? От кофо фы получили эти расветтанные?

Тут заговорил Ханкс – но не своим голосом, а на какой-то дикой смеси ирландского говора с йоркширским:

– С ваш позволень, ваш-сиясь, то были не разве-даны, а скореича, ежли можно так выразиться, слухи.

Кунц уставился на него:

– Слухи?

– Именно так, ваш-сиясь. Звольте видеть, мы были у Бостоне, у Мочасусеце. Жуть до чего мрачное место, как по мне. Там все унылые такие, морды у всех вытянуты. И, звольте видеть, мы сидели у этой таверне. Гроговом заведении, если можно так выразиться. Ну и, кажись, у тот вечер все перебрали грога. Верно, Балто? И там был один хрен, то есть один человек, ну, он сказал, что он торговец бобрами. Бобровыми шкурами тоись. И наш Балто стал ему рассказывать, как выморщил контракт на охоту за этими хренами, Уолли и Гоффом. Хоффом, как вы его называете. Звольте видеть, мы охотники за людьми.

– Охотники са лютьми?

– Именно так. То ись мы ловим тех, кого ищет закон. И получаем за это деньги.

– Воснакраштение?

– Именно так. И вот этот торговец бобрами, звольте видеть, он нам гутарит: «Это вы Уолли и Гоффа ищете? Вы что, не знаете, они подались в Новый Амстердам. К голландцам. Хорошие люди, эти голландцы. Лучших вы нигде не сыщете». И вот мы приехали сюда, в Новый Амстердам. Это и есть те разве-даны, про какие говорил мой напарник, вот этот вот мистер Балтазар.

Свечи в глазах Кунца погасли:

– А фы…

– ‘Айрем ’Анкс, к вашим услугам, ваш-сиясь. Охотник за людьми, истребитель индейцев и вообще делаю все, кому чего надо. Вот этот вот мистер Балтазар любезно нанял меня у Бостоне к себе в подручные, как он есть непривычен к этим местам. Только я, с ваш позволень, предпочитаю именоваться адъютантом.

Кунц покачал головой:

– Эти люти, которых фы ищете… Я тумаю, они не стесь. Нет. Они не стесь. Я пы снал.

– В таком раскладе мы вами премного благодарны за ваше время и любезность и пойдем своей дорогой. Здесь, кажется, все сильно заняты, так что мы не смеем больше отнимать у вас время. Идемте, мистер Балтазар, не будем мешать добрым голландцам.

Кунц покачал головой:

– Фы не мошете уехать. Корот сакрыт.

– Закрыт?

– Никому нелься фойти и фыйти. Распоряшение хенерала. Не фпускать, не фыпускать.

– Извиняюсь, ваш-сиясь, нас же только что впустили. Средь бела дня.

– Сакрытие происошло фо фремя фашего припытия. Теперь фы толшны остафаться.

– Ну что ж, – сказал Ханкс с очень легким оттенком раздражения, – должны – сталбыть, останемся. Вкусим радостей Нового Амстердама. Очень аккуратный город. Очень аккуратный.

И уже к Балти:

– Не говорил ли я вам, мистер Балтазар, какой аккуратный народ эти голландцы?

– Фы останетесь тут, ф форте. Фы путете нашими хостями.

– Как это мило с вашей стороны, ваш-сиясь. Благослови вас Господь.

Помещение, куда путников провел караул из четырех солдат, наводило на мысль, что голландцы очень вольно трактуют понятие «хостей». А также на мысль, что хозяева подозревают «хостей» в шпионаже. В этом убеждала не столько скудость обстановки – солома на полу, две табуретки, столик, ведро в углу, – сколько стальные прутья на двери и окнах. Лишь завзятый оптимист мог бы в таких условиях счесть себя «хостем», а не пленником.

– «Разведданные», – буркнул Ханкс, собирая солому в кучку, чтобы усесться поудобнее. – Кому-то тут мозгов не хватает.

– Я только хотел…

– Молчи, я тебя умоляю.

– А что это ты взялся изображать деревенского дурачка?

– Я пытался убедить вице-хенерала, что мы просто два бродячих идиота, а не сборщики разведданных. – Он осмотрелся вокруг. – Похоже, мне это не удалось.

Балти подошел к окну и выглянул. За окном, на плацу форта, шли строевые учения.

– Что это они так суетятся?

– Мы выбрали неудачный момент.

– В каком смысле?

– Видно, полковнику Николсу повезло с погодой на пути из Портсмута. Он уже здесь.

– Что?!

– Кунц и его адъютант трещали об этом, прежде чем ты открыл пасть.

– Ты знаешь голландский язык?

– Эскадра из четырех кораблей под английским флагом замечена в виду острова Блока. Оттуда плыть три-четыре дня, в зависимости от ветра. Поэтому наши хозяева слегка нервничают. Именно поэтому они закрыли город как раз в момент, когда мы так удачно прибыли. Они, кажется, подозревают, что мы как-то связаны с этими английскими кораблями.

– О черт.

– Да уж не ангел.

– И что теперь?

Ханкс оглядел камеру:

– Можно попробовать поймать крысу на ужин. В худшем случае поможет время скоротать.

– А как же Стёйвесант? Почему мы его не увидели?

– Он занят. Помимо английских кораблей, у них еще могауки восстали – вверх по реке, у форта Оранж.

– И что теперь с нами будет?

Ханкс поразмыслил:

– Возможность первая: нас повесят за ноги и будут бить железными прутьями, пока мы не сознаемся. Возможность вторая: нас повесят за шею, и дело с концом. Возможность третья: нас отправят в Голландскую Ост-Индию работать на плантациях. Не самая приятная перспектива.

– Господи!

– Возможность четвертая: нас оставят здесь как заложников. – Он засмеялся. – Вместе с Уолли и Гоффом. Как предсказал капитан Андерхилл. В этом есть определенная ирония, ты не находишь? В том, что мы встретимся с ними именно так? Все зависит от того, что случится, когда прибудет Николс. И в каком настроении сейчас старина Петрус. Думаю, в кислом. Кальвинисты, они такие, даже в удачные дни.

Они посидели в мрачном молчании.

– Балти.

– Что?

– Если нас соберутся пытать, сразу расскажи им все. Выложи без утайки. Не жди.

– Ни в коем случае! Я не выдам тайну врагу. Англичане так не поступают.

– Поверь мне, дорогой друг. Ты заговоришь. Рано или поздно все ломаются. Единственные, кто выдерживает все, – это индейцы. Нет никакой доблести в том, чтобы пойти на виселицу без руки или глаза. Или без яиц.

Балти побелел:

– Они не посмеют! Неужели?

– Еще как посмеют, черт возьми. Поэтому будь умнее. Расскажи им все. А я, если дойдет до этого, оставлю их без развлечения.

– Как?

Ханкс снял сапог и открутил каблук. Внутри была короткая бритва. Он сделал ею жест поперек горла.

– О нет! Не надо! Ханкс! Пожалуйста! Я… мне будет без тебя здесь очень одиноко.

– Если хочешь, я сначала разберусь с тобой.

Балти вздохнул:

– Даже не знаю, что сказать. Мне никто еще не предлагал перерезать горло. В порядке услуги.

– Настоящие друзья познаются в беде, – подмигнул Ханкс.

Они посидели в молчании.

– Знаешь, Ханкс, до того, как ввязаться в эту катастрофу, я мало чего добился в жизни.

– А посмотреть на тебя теперь! Каких вершин ты достиг!

Они расхохотались. Стражники, не привыкшие к такому поведению арестованных, собрались у окна и стали глазеть на них через решетку. Странные люди эти англичане.

Немного погодя Ханкс сказал:

– Ты чуток переменился в лице, когда прощался с девушкой.

– Ну да, это ужасно печальная история. Скажешь, нет?

– А кто отец? Гедеон или Покайся?

– Я пытался выведать. Похоже, она и сама не знает. Бедняжка.

– Скоро узнает. Миссис Андерхилл о ней позаботится. Надо сказать, Благодарне почти не за что благодарить небеса.

– Верно.

– А ты ей сказал про Эдит?

– Эстер. Она уже знала. Небось, ты ей сказал.

– Нет. Женщины, они чувствуют такие вещи.

Они сидели, прислонившись спинами к стенке, и слушали, как форт готовится к войне.

Наконец открылась дверь. Вошел Кунц, а с ним адъютант, который нес поднос с бумагой, чернилами, перьями и толстой книгой в кожаном переплете.

– Что это? – спросил Балти.

– Я принести фам пумаху. Штопы фы могли состафить сфой испофеть. А также Сфятое Писание. На анхлийском ясыке. Тля утешений.

– Послушайте, Кунц, – сказал Балти. – Нам совершенно не в чем исповедоваться. И кроме того, нам незачем утешаться Писанием.

– Как фам путет ухотно.

– Я требую, чтобы нам дали поговорить с губернатором Стёйвесантом!

– Он санят. Он прикасал мне, если фы не хотите испофеть, мошете написать прощальные письма ф Англию. Сфоим плиским.

– Прощальные письма?

– А я тем фременем пришлю фам еты и питья. Если шелаете, я прихлашу к фам тухофую персону.

– Духовую персону? Зачем, ради всего святого, нам может понадобиться трубач?

– Сфященника.

– Разумеется, нет! Это вопиющее безобразие!

Кунц пожал плечами, как бы извиняясь:

– Это путет решать хенерал. Фосмошно, он смягчится и пошлет фас рапотать на плантации. Там ошень шарко. Шелаю фам приятнофо фечера.

Вскоре прибыл ужин – вполне съедобный жареный каплун, хлеб, вино, колбаса и ассортимент голландских (естественно) сыров, в том числе клин весьма пристойной выдержанной «гауды». Ханкс, объявив, что это настоящий пир, со смаком набросился на еду. У Балти аппетита не было. Он обмакнул перо в чернила и начал писать письмо жене, но не продвинулся дальше слов «Дражайшая Эстер».

– О черт, – сказал он, уже в сотый раз за сегодня.

– Фьефь фто-нибуфь, – посоветовал Ханкс сквозь набитый мясом рот. – Ты не хофефь упафть ф обморок на эшафоте. Вспомни, как держался король Карл.

– О чем ты?

Ханкс откусил еще кусок каплуна:

– Было фолодно. Конеф янфафя. Мороф. Кофоль надел лифнюю рубафку, фтобы толпа не подумала, фто он дрожит от страха. Очень благородно.

– Неужели обязательно вспоминать об этом сейчас?

– К флову прифлофь, – сказал Ханкс с полным ртом хлеба и сыра.

– Ты можешь не разговаривать с набитым ртом?

– Если ты не в духе, можно послать за духовой персоной. Лично я предпочел бы парочку голландских торговок сластями. И я не имею в виду те сласти, что делаются из муки и сахара.

Балти мрачно смотрел на пустой лист бумаги. Почему он не может излить Эстер свое сердце? Дражайшая Эстер. Что она сейчас делает? Конечно, скучает по своему милому Балти. Но как Балти ни старался вызвать в памяти образ жены, он мог думать – за исключением, конечно, своей быстро приближающейся смерти на виселице или плантациях – только о Благодарне.

– У меня в Хартфорде была одна голландская девица.

– Ханкс, я не хочу об этом слышать.

– Истинно лакомый кусочек. Гретхен. Красавица Гретхен. Титек слаще, чем у нее, Господь не создавал. Абсолютно идеальной формы, как…

– Ханкс! Я пытаюсь писать прощальное письмо жене. И не хочу слушать ни про каких голландских шлюх.

– Гретхен была не шлюха, и я буду весьма обязан, если ты не станешь ее так называть. Ее папа был голландской духовной персоной в Хартфорде. Священником. Тогда там еще было много голландцев. Она выскальзывала из церкви, как только он начинал проповедовать. Слава небесам, он был весьма многоречив. – Ханкс фыркнул. – Там был такой обрыв над рекой, на нем рос огромный вяз. Мы расстилали одеяло и…

Он выпил вина и вздохнул:

– Скажу я тебе, то был рай – лучше, чем все, что обещал ее папаша с амвона.

Он оторвал у каплуна ногу.

– Как там твое письмо к этой, как ее?

– Эстер. Никак.

– Тогда представь себе, что ты пишешь Благодарне.

– Это будет неправильно.

– Мне кажется, тебе есть что сказать ей, в отличие от твоей благоверной. Имей в виду, первым твое письмо прочитает наш гостеприимный хозяин, вице-генерал. Напиши вот что: Mijn beste Koontz, zuig mijn lul.

– Что это значит?

– «Дорогой Кунц, пососи мой…»

– Я попаду в ад за прелюбодеяние.

– За то, что Кунц поиграет на твоей флейте?

– Да нет же! Черт возьми, Ханкс!

Ханкс сел:

– Ах ты хитрец! Так это, значит, твой ребенок?

– Какое чудовищное предположение! Разумеется, нет!

– Тогда каким образом ты совершаешь прелюбодеяние?

– Прелюбодеянием будет написать Благодарне, а не Этель.

– А я думал, ее Эстер зовут?

– Эстер! Можно прелюбодействовать сердцем. Так мне сказал один священник.

Ханкс фыркнул:

– Я, конечно, не священник, но гораздо приятней прелюбодействовать другой частью организма.

Он подгреб к себе побольше соломы и растянулся на ней.

– Что ты делаешь? – спросил Балти.

– Ложусь спать.

– Спать? Черт побери, Ханкс, утром нас могут повесить!

– Тем более. Клевать носом на собственной казни – дурной тон. Мы должны быть подчеркнуто англичанами.

– Но как ты можешь спать?

– Ну, сначала я закрою глаза, вот так. Потом помолюсь, как учила меня старушка-мать. «Отче наш, иже еси иси иси небеси аминь». И не успею оглянуться, как…

Он захрапел, оставив Балти наедине с пустым листом бумаги и мысленными образами Благодарны.