67

Сквозь узкие окна графского дворца пробивались бледные лучи света. Прошло почти две недели с ареста Элизии из Каркассона, и вот 21 сентября, в день святого Матфея, на заседание трибунала прибыли семеро судей, назначенных маркграфом. Сейчас они с важным видом беседовали между собой. Чтобы обеспечить нелицеприятие, судей вызвали из Жироны, Конфлента и Вальеспира. У стены поставили стол с серебряным распятием и Библией – на ней будут приносить присягу свидетели. На двух скамьях расселись boni homines – они будут надзирать за беспристрастностью трибунала, следить за соблюдением consuetudine и сами выступят в качестве свидетелей. На почетном месте рядом с трибуналом восседал и епископ Фродоин, хотя ему предстояло всего лишь наблюдать за процессом в качестве высшей инстанции.

Готский закон рекомендовал избегать скопления народа и приглашать в суд только заинтересованных лиц, но дело Элизии всколыхнуло всю Барселону, на виконта надавили, и он согласился на присутствие горожан, связанных с Элизией узами дружбы. Года вместе с другими знатными барселонцами заняла место на дальней скамье. Дама не удостоила Фродоина даже взглядом, а в дни перед судом ни разу не согласилась с ним встретиться. За пассивностью епископа скрывался какой-то план, это Года понимала ясно, но воспользоваться Элизией для своей выгоды было непростительно. Единственное, за что Года была благодарна Фродоину, – это что он убедил Асториуса не вызывать на судилище детей. Гомбау было двенадцать лет, Ламберу только исполнилось семь, и их следовало избавить от лишних страданий. До вынесения приговора заботу о детях взяла на себя Эмма, дочь Жоана и Леды.

Года увидела, что в зал вошел Ориоль. Он не сумел привести с собой missus dominicus, Изембарда. Как и все, капитан тревожился за будущее Элизии, отданной на милость пришлых судей.

Стражник открыл дверь, и главный судья ввел Элизию. На женщине была грязная саржевая туника, местами порванная, местами заштопанная. Она шла босиком, волосы спутались, но больше всего собравшихся в зале поразила пелена страха и отчаяния, затуманившая ее светлый взгляд, в былые дни согревавший весь город. Подсудимая шла медленно, подволакивая ноги, растерянная и напуганная. Последний удар Гали оказался сокрушительным, и всегдашняя вера в хорошее покинула Элизию.

Она вышла замуж за раба и сама сделалась serva fiscalis, и прав у нее теперь не больше, чем у лошадей Берната из Готии. Элизия смотрела на собравшихся в зале людей как на незнакомцев. Она хотела сесть на пол, но городской судья не разрешил. Сервусдеи выступит в качестве ее защитника, хотя даже ему сказать было нечего. Если и старый монах не поможет, никто в городе не сумеет сделать большего.

– Вы Элизия из Каркассона? – спросил председатель трибунала, приехавший из Жироны. Подсудимая не ответила. Assertor от имени виконта и маркграфа еще раз пересказал известные факты, а потом сформулировал petitum. Assertor вызвал двух свидетелей. Положив руку на Священное Писание, они поклялись Отцом, Сыном и Святым Духом говорить правду. Это были двое ремесленников, жившие на площади во времена Сунифреда; они знали, что Гомбау был вассалом графа и надсмотрщиком на землях в Конфленте, что с ним всегда ходил один из рабов, по имени Трасмир. Как требовал обычай, после этого судьи обратились к Элизии: есть ли возражения, отвергает ли она эти свидетельства или может представить других свидетелей, которые их опровергнут.

Сервусдеи привел на процесс нескольких завсегдатаев «Миракля»: все они красноречиво описали скверный характер Гали. Даже его жена не знала, что его на самом деле зовут Трасмир. Линия защиты основывалась на том, что Гали изначально назывался подложным именем, однако трибунал не получил доказательств, что Элизия не знала об обмане; возникало подозрение, что она солгала точно так же, как и ее муж, чтобы жить как свободная женщина.

Затем последовало изучение документов, представленных отрывком из акта передачи казенных рабов в 843 году и показаниями, которые фальшивый Гали подписал в замке Тенес. Капитан Ориоль подтвердил, что супруг Элизии умер и, следовательно, не может быть обвинен.

Поручитель виконта обратил внимание, что документ сохранился в целости в течение долгих лет, что само по себе чудесно, а значит, Господь желает, чтобы закон был соблюден. Фродоин насторожился: вот это опасный ход, ведь судьи не осмелятся выступить против воли Всевышнего. Boni homines напомнили, насколько ценен для города постоялый двор «Миракль». Виконт гарантировал, что «Миракль» не закроется, однако, учитывая, что хозяйка гостиницы является рабыней, сам «Миракль» тоже является государственной собственностью и теперь граф назначит туда своего управляющего.

Элизия молчала. Она смотрела в окно, убежав в воспоминания о своем счастливом детстве в гостинице Отерио, рядом с дедушкой.

– Элизия из Каркассона, вы так ничего и не скажете? – не выдержал один из судей, утомившись выслушивать спекулятивные рассуждения Сервусдеи.

– Моего супруга звали Гали, – прошептала она чуть слышно.

– Это может показаться несправедливым, однако законы суть часть священного порядка и не соблюдать их – значит бесчестить самого Господа, – вмешался assertor. – А посему, ущерб должен быть восполнен. Элизия – это instrumentum vocalis, говорящая вещь, собственность графа Барселонского, равно как и ее имущество, и ее потомство.

Элизия наконец разразилась рыданиями, и всем в зале стало даже легче – это были хоть какие-то проблески жизни. Члены трибунала сошлись в кружок. Они шептались и кивали головами. Им ничего не оставалось, кроме как со всей строгостью применить закон из «Liber Iudiciorum».

Фродоин подозвал к себе Сервусдеи:

– Это все, что ты способен привести в ее защиту?

– Элизия не может доказать, что ничего не знала… К тому же вы уже слышали, что сказал assertor: Господь сохранил этот документ ради какой-то цели. У нее нет возможности спастись.

Старику сделалось неуютно под пылающим взором Фродоина.

– Возможность есть, Сервусдеи. Мы это уже обсуждали. Вызывай свидетеля.

– Мой господин!

Епископ посмотрел на Году – она с раздражением отвернулась. Если между ними еще оставался разрушенный мост, Фродоин сейчас уничтожит и его, но он должен это сделать, несмотря на громадный риск. С того самого момента, когда Элизию арестовали на свадебном пиршестве в саду, священник понимал, что всколыхнуть город возможно, только дойдя до самого последнего предела.

– Если все это – Господня воля, то пусть заговорит Господь! – оборвал он своего советника.

Сервусдеи, сгорбившись еще сильнее, вернулся на трибуну. Он понимал, сколь многого просит от него епископ. Старик посмотрел на Элизию со слезами на глазах. Члены трибунала заняли свои места, чтобы огласить приговор и потребовать от Элизии recognitio, которое должно состоять в признании вины обвиняемой и в ее отказе от продолжения разбирательства. Сервусдеи попросил разрешения выступить еще раз.

– Судьи и boni homines, моя подопечная вновь подтверждает, что не знала об истинном состоянии Гали и просит Господа высказаться в этом деле за нее.

В зале воцарилась гробовая тишина. Монах бросил еще один взгляд на Фродоина и продолжил:

– Поскольку готский закон едва ли приложим к этому делу, я апеллирую к немецкому закону Каролингов, который дозволяет проводить испытания, дабы выяснить, принимает ли Господь сторону обвиняемого. Поскольку Элизия из Каркассона утверждает, что ничего не знала об истинном состоянии своего мужа и не принадлежит к народу готов, я прошу подвергнуть ее ордалии: испытанию кипящей водой, – таким образом мы узнаем, лжет она или же говорит правду.

Собравшиеся в зале возмущенно зашумели. Мужчины вскакивали с мест и направляли яростные взгляды на епископа и его помощника. Фродоин втянул голову в плечи; стоящий рядом Ориоль на одну пядь вытащил меч из ножен.

– Я готова…

В зале кричали уже в полный голос, так что шепота Элизии было не слышно. Женщина смотрела на Фродоина широко распахнутыми глазами. Против всех ожиданий, в этом взгляде блеснул лучик надежды. Епископ читал в ее душе как в книге: несчастная молилась много недель, призывая смерть, и пройти ордалию для нее будет не страшнее, чем увидеть своих детей в рабстве у такого жестокого человека, как Бернат из Готии. Приговор уже почти что вынесли, а теперь у нее появилась новая возможность. Элизия не отводила глаз от епископа.

– Я готова! – закричала она. – Я готова!

И зал снова затих. Никто не понимал, что делать дальше.

– Господу известно, что я говорю правду. Начинайте как можно скорее.

Элизия не обращала внимания на тех, кто протестовал против ордалии, кто кричал, что недопустимо применять этот метод в графстве Барселонском. Она пошла вслед за городским судьей на площадь, где уже собиралась толпа, изумленная предстоящим испытанием. Года решила поговорить со своей подругой. «Мы найдем способ уладить дело как-нибудь иначе», – пообещала дама. Но Элизия отказалась:

– Если я смогу это вынести, я навсегда освобожусь от Гали. Я до сих пор ощущаю на своем лице его зловонное дыхание, хотя он и умер… А если я не смогу, остальное будет уже не важно.

Двое рабов бегом вынесли из дворцовой кухни котел с кипящей водой. Фродоин подошел к Элизии, они помолились вместе. Асториус был франк, ему была хорошо знакома процедура ордалии. Не обращая внимания на враждебность собравшихся вокруг барселонцев, виконт взял золотое графское кольцо, которое использовалось в качестве печатки на официальных письмах, и бросил в дымящуюся воду.

– Элизия из Каркассона, ты должна достать это кольцо. Рука твоя покроется волдырями, но если через определенное время они пройдут, значит ты сказала правду и действительно не знала о тайне твоего мужа. Это спасет тебя и твоих сыновей от рабского состояния – ведь будет установлено, что брак твой был заключен обманным путем. В противном случае Господь опустит вас до положения обыкновенных рабов.

Сервусдеи затянул псалом, но пение оборвалось, когда от туники Элизии оторвали рукав. На площади воцарилась абсолютная тишина. У испытуемой от страха дрожали губы.

– Да хранит тебя Бог, – произнес Фродоин со слезами на глазах, сжимая свой золотой крест.

Элизия почувствовала боль еще до того, как кожа ее соприкоснулась с кипящей водой. Она сжала зубы и погрузила руку. Рассудок ее затуманился, от вопля содрогнулся весь город. Элизия чувствовала, что теряет сознание. И все-таки она дотянулась до дна котла. Последний проблеск разума подсказал, что она должна что-то схватить. Терпеть больше не было никакой возможности, но палец ее коснулся кольца, Элизия подхватила его и выдернула руку из кипятка.

Толпа ахнула. Все, что казалось Элизии вечностью, произошло в единый миг. И все-таки с ее побагровевшей, покрывшейся волдырями руки свисали лохмотья белой кожи. Судья выхватил у нее кольцо, обжегся и уронил на землю. Потрясенные стражники подхватили Элизию, когда она уже потеряла сознание. Года успела вызвать на помощь знаменитую еврейскую целительницу, она явилась с запасом липких пластырей. А Фродоин, со своей стороны, призвал двух монахов, сведущих в медицине. Пока горожане молились за Элизию, руку ее смазали целебными бальзамами и двое стражников быстро унесли страдалицу обратно в тюрьму. Асториус принял меры, чтобы ее тайно не вывезли из города.

По дороге в камеру Элизия так и не пришла в себя, но старая еврейка осталась при ней и поклялась, что выходит больную. Ничего подобного в Барселоне никогда не видели.

Несколько часов спустя виконт Асториус смотрел на лежащую Элизию сквозь окошко в двери камеры. Правая рука превратилась в страшный багровый ожог. У Асториуса сжалось сердце, теперь ему совсем перестала нравиться попытка Дрого де Борра расправиться с этой женщиной. Позади стояли хмурые assertor и судья. Асториусу хотелось выговориться, облегчить свою душу, даже если его слова и будут переданы маркграфу.

– Ни один человек, обладающий подобной отвагой, не заслуживает рабского звания. Пусть Господь говорит за нее. И пусть целительница остается при ней – столько, сколько потребуется.