46

Христианское воинство не смогло атаковать первым, как планировали стратеги Берната из Готии. Малочисленная конница сарацин выстроилась клином, ощерилась копьями и ударила в центр. Солдаты Берната заслонились стеной круглых щитов. А за их спинами крестьяне дрожали от страха, и капитанам пришлось пустить в ход кнуты, чтобы они не побежали, когда земля затряслась.

– Лучники! – приказал Асториус.

Протрубил рог, туча стрел взвилась в воздух и исчезла в тумане. На конников обрушился смертельный ливень. Десятки сарацин рухнули в снег, прозвучал приказ к отступлению. Кони развернулись, не достигнув строя христиан, и галопом понеслись обратно. Пастухи забрасывали кавалерию камнями.

– Видите, епископ? Вот они, ваши сарацины! – насмешливо выкрикнул Бернат. – Кавалерия и пехота, вперед!

– Подождите.

– Я не понимаю, на чьей вы стороне, Фродоин. Если снова раскроете рот, я прикажу вырвать ваш язык.

Конница христиан – три сотни всадников – двинулась вперед по грязному снегу, по следам, оставленным сарацинами. Люди боялись, что их встретит дождь стрел, но его не было, и многие завизжали от радости, когда вражеские всадники расступились и совсем близко показались ряды мавританской пехоты.

И в этот момент первые лошади провалились под землю. Сарацины заранее прорыли глубокие рвы и прикрыли их травой, а снегопад довершил маскировку. Лошади наталкивались одна на другую, а потом валились в следующую яму, неразбериха сопровождалась ржанием и криками боли. И тогда свинцовое небо потемнело еще больше от непрерывного ливня стрел, который покончил с хаосом.

С лица Берната схлынули все краски. Христианская конница была истреблена. Фродоин спросил себя, сколько еще времени осталось висеть на поясе маркграфа его роскошному мечу.

Бернат приказал своим рыцарям приободрить пехоту – почти полторы тысячи человек, – чтобы вдохнуть в них мужество. Зазвучали яростные крики, и солдат погнали вперед.

– Нас и сейчас больше, – объявил маркграф своим приближенным, сжимая кулаки. А потом прошептал что-то на ухо мальчику-дозорному, и тот бросился на поле боя.

Епископ смотрел, как широкая полоса христиан надвигается на противника. Их было больше. И Мусе это было известно не хуже Берната. Когда пехота преодолела половину расстояния, запел сарацинский рог. У епископа вздыбились волосы на теле. Хриплый протяжный рев разносился из-за пределов пустоши, выбранной для битвы, – из дубовых рощ по краям. И земля снова затряслась.

– Что это? – с тревогой вопросил Бернат.

– Это молот Бану Каси, мой господин, – отозвался священник, который все уже понял. – Да сохранит нас Господь.

Из-за деревьев появились всадники с тяжелыми копьями. На каждом фланге их было больше двух сотен, и они зажали христианскую пехоту в клещи.

Столкновение сопровождалось великим шумом, леденившим сердца. Пехота Мусы атаковала по центру, обтекая ямы, заполненные телами христиан и их лошадей. Кавалерия сжимала клещи с флангов и с тыла, превращая сражение в побоище. Фродоин беспомощно посмотрел на своих людей. Ориоль плакал от ярости.

– Служить епархии было для меня великой честью, но увидев такое, я не смогу больше жить.

Фродоин молча кивнул в ответ. Скорбь лишала его голоса. Епископ видел, как Ориоль и его гвардейцы устремились в битву, которая уже переставала быть таковой. Лишившись последнего оплота, он обернулся к Бернату из Готии, чтобы выплеснуть на бесславного полководца накопившееся отчаяние. Но маркграфа рядом не оказалось.

Бернату и Фродоину, представителям королевской власти в Марке, полагалось вместе принять и поражение, и его последствия. Епископ спустился с холма и увидел графа: в этот момент мальчик-дозорный передавал ему сарацинский лук и стрелы. Фродоин в растерянности пошел вслед за ним к полю боя. Он не понимал, что задумал Бернат, но был уверен, что граф не собирается сражаться и погибнуть с честью.

Фродоин сосредоточенно преследовал Берната, когда его настиг мощный удар в спину. Епископ упал на снег, у него перехватило дыхание. На него сквозь патлы черных волос презрительно смотрел Дрого де Борр, одетый в кольчужный доспех. Дрого был один из назначенных Бернатом капитанов, но во время сражения Фродоин его не видел. Кольчуга его перепачкалась в грязи, крови и снеге.

– А теперь, епископ, вы заплатите мне за то, что сделали в Серве, – процедил он сквозь зубы, поднимая топор.

Фродоин выхватил меч и сумел отразить первый удар, но рука его сразу онемела. Он отползал, не зная, как будет защищаться от следующего.

А совсем рядом завершалась битва, и христиане были близки к окончательному поражению. У них не было кавалерии, чтобы прорвать строй, пехотинцы были зажаты с трех сторон и пятились, увязая в болоте из крови и мертвых тел. Лязг оружия заглушался стонами бесчисленных раненых и умирающих.

Скоро к ним присоединится и епископ. Он отбил еще несколько ударов, отступая туда, где сражались последние христиане: если его заметят, быть может, кто-то и придет ему на помощь. Но здесь каждый сражался за собственную жизнь. Дрого рубил с такой силой, что меч Фродоина переломился пополам. Фродоин метнулся в сторону, успел подхватить оставшийся без хозяина деревянный щит и спасся от удара, нацеленного в шею. Увидев, как лезвие топора крушит дерево щита, он понял, что спасения нет. Дрого издал торжественный вопль, и епископ повалился на снег – избитый, истекающий кровью.

– Но почему, Дрого? Перед смертью я хочу знать.

– Это только часть плана, которому ваше хитроумие уже не сможет воспрепятствовать, – снисходительно ответил он. – Вы умрете, так и не узнав ответа. Я много лет дожидался этой минуты, епископ.

– Что ты сделал с Ротель? – Фродоин до последнего момента пытался разобраться в происходящем.

Дрого не терпелось покончить со своим врагом, но он не мог устоять перед таким безнадежным вопрошанием.

– Ротель переменила ход истории в нашу пользу.

Дрого высоко поднял топор. В этот миг земля снова задрожала, и убийца замер, беспокойно озираясь по сторонам. Фродоин использовал его заминку, чтобы отступить на несколько шагов. Новая опасность подступала со стороны ближайшей рощи. Оставшиеся в строю христиане бросились врассыпную. На них во весь опор скакали сотни всадников. Фродоин обернулся к холму и увидел, как убегает Бернат, не пожелавший дожидаться конца. Он успел уже избавиться от сарацинского лука и стрел.

Дрого понял, что их вот-вот растопчут, позабыл про Фродоина и побежал следом за маркграфом.

Фродоин выпрямился, его охватил смертельный испуг: всадники летели прямо на него. Снег трясся под ногами священника, и он даже не попытался укрыться. Слишком поздно. Но сарацины за его спиной почему-то не ликовали. Епископ внимательно вгляделся в скачущих и вытаращил глаза, не в силах поверить в происходящее: на головах у воинов не было тюрбанов, а в руках – кривых сабель.

Изембард скакал во главе воинства в три сотни конников, никак не меньше; все были в бруниях, металлических наручах и поножах. За Изембардом следовали старшие дети Эрмезенды. Всадники успели заметить епископа и пронеслись с двух сторон, едва его не опрокинув. Земля под Фродоином ходила ходуном, ему хотелось плакать. Рыцарь из Тенеса высоко воздел меч Гисанда из Барселоны, и в тот же миг конница перестроилась, образовав дугу, схожую с боевым порядком сарацинской кавалерии, теперь уже рассеянной по всему полю. Христиане со страшным шумом врезались в боевые порядки врага.

Всадники Мусы, перемешанные с пехотой, лишились свободы маневра, и теперь длинные копья христиан оказались действенным оружием. Фродоин узнал Гифре и Миро, умело сражавшихся бок о бок с Изембардом. Беллониды вовсе не выглядели новичками – они были подготовлены к славным подвигам. И все-таки эту бойню следовало остановить.

Фродоин подобрал чей-то меч и побежал, огибая дерущихся, к штандартам Бану Каси. Кто-то бежал за ним следом. Епископ резко обернулся, но своего преследователя он узнал не сразу. Это был Ориоль, покрытый грязью и сарацинской кровью.

– За мной!

– Мой господин, Николас погиб.

– Да примет Господь его душу. – Епископ действительно скорбел о смерти верного гвардейца. – Он был отважным воином… Но нельзя, чтобы погибли и другие. Человек, желавший этой битвы, бежал с поля. Все жизни, которые были потеряны, были потеряны напрасно.

К ним присоединились Дуравит и Итало; сквозь хаос битвы они добрались до сарацинского штандарта, под которым вали и его свита сражались с Изембардом и сыновьями графини. Епископ с ужасом увидел, что Муса ранил Гифре. Беллонид упал на снег, вали уже занес меч для колющего удара в грудь.

Ориоль стремительно расчистил дорогу, и Фродоин успел вклиниться между ними, крича и размахивая руками. Изембард заметил знакомую фигуру. Рыцарь понимал, что вали в ослеплении кровавой схватки не узнает епископа; он тоже бросился вперед и отразил смертельный удар.

– Довольно, Муса, довольно! – Голос Фродоина раскатился громом.

Изембард подкрепил призыв священника, зажав рукоятью меча саблю Исмаила ибн-Мусы.

– Я командир христианской конницы. Вали, мы должны это остановить.

Муса заморгал, словно приходя в себя после кошмарного сна, и оглядел поле боя. Мусульмане и христиане, сравнявшись силами, уничтожали друг друга. Тела воинов и лошадей лежали грудами, как в самой страшной преисподней.

– Давайте заключим перемирие, мой господин, – поддержал Изембарда епископ.

Затрубили рога, и воины опустили оружие, хотя и глядели на врагов все так же свирепо. Изембард тяжело дышал, епископ был грязен и изранен.

Собрать отряд по призыву графини оказалось совсем не просто, дни проходили в страшном напряжении, но им удалось явиться вовремя. Для молодых рыцарей-Беллонидов такой исход битвы означал победу, о которой будет доложено королю Франции… если только Бернат не присвоит все лавры себе.

К их группе приблизился воин из Уржеля. Рыцарь хромал и истекал кровью. Он хмуро и недоверчиво взглянул на вождя сарацин, но Фродоин сделал ему знак говорить.

– Епископ, в битве пал Саломо, граф Уржеля и Серданьи. Его сердце только что пронзила вражеская стрела!

У Фродоина по спине пробежали мурашки.

– Лучники давно перестали стрелять…

Рыцарь только горестно пожал плечами. Фродоин, охваченный недобрым предчувствием, перевел взгляд на холм, на котором скрылись Бернат из Готии и его приближенные. Он помнил, что маркграф держал в руках лук и сарацинские стрелы. После жестокой и бесполезной битвы Уржель и Серданья остались без графа. Епископ с ужасом подумал, не является ли эта смерть частью плана, о котором Дрого упоминал, готовясь нанести свой последний удар.

Бернату очень скоро сообщили, что битва не окончилась поражением. Мавританская армия не пойдет на Барселону, и честь маркграфа не пострадает, и все-таки после случившегося оставаться в Марке было небезопасно. Не проявив никакой заботы об истерзанном войске, Бернат приказал ехать в Нарбонну. И не останавливаться в городах по дороге. Он первым явится ко двору и расскажет, что произошло на границе. И там поверят, что маркграф Готии защитил Марку и достоин управлять графствами Уржель и Серданья. В то же самое время дети графини Эрмезенды вместе с Изембардом повезли в маленький город Уржель тело графа Саломо, друга Беллонидов, чтобы похоронить его с почестями. И немногочисленные жители города возрадовались появлению потомков Сунифреда Уржельского, смешивая радость со слезами по павшему в битве старому графу.

Длинная вереница грязных, изнуренных мужчин направилась в Барселону. По дороге оставались тяжелораненые, которых никто не мог нести, и умирающие. Сил у людей не было. Не было и триумфального входа в Барселону – ни оваций, ни цветочных ковров. Барселонцы стояли перед Старыми воротами с тяжестью на сердце, надеясь увидеть своих среди разрозненных групп оглушенных и измученных людей.

Были крики, сумятица и объятия со слезами. А многие рыдали, узнав, что дожидались напрасно. У Старых ворот появлялись сироты и семьи, обреченные на нищету. И люди, славословившие Берната под окном дворца, теперь проклинали его сквозь зубы.

Фродоин возвращался вместе с гвардейцами под печальное гудение колоколов, на покрытом грязью коне, и никто его не приветствовал. Выжившие разнесли весть о случившемся и о том, как епископ, рискуя жизнью, пытался предотвратить битву. Скомканную митру он держал в руке, шелковый плащ был грязен и изодран.

Прелат заставил себя провести в соборе мессу; прихожане собрались во множестве, включая и тех, кто придерживался мосарабского ритуала. Фродоин несколько раз терял сознание, и заканчивать службу пришлось Сервусдеи. Произнести проповедь епископ тоже не смог: после пережитого ужаса он не находил слов и просто отпустил прихожан по домам.

Фродоину хотелось побыть одному. Он повелел всем уйти из собора и свернулся на каменной плите, в полумраке глядя на свои трясущиеся руки. Ему казалось, что эта дрожь никогда не прекратится.

Он покинул собор уже глубокой ночью и на неверных ногах поплелся к своему дворцу. И в эту минуту открылась дверь во дворец Годы. Внутри было темно. Фродоин не видел свою любовь на мессе; не зная, что и думать, он шагнул внутрь.

В первом зале горел простой глиняный светильник на две свечи. И стояла женщина в траурных одеждах. Она ждала его молча.

– Года… – Епископу хотелось поделиться своими подозрениями о смерти графа Уржельского, но мысли не складывались в слова. И не было больше сил.

И тогда женщина подбежала к нему, обхватила лицо ладонями и покрыла поцелуями его лоб, глаза, нос, губы. Фродоин разрыдался – этот плач давно копился внутри, и Года целовала эти слезы, мешавшиеся с ее собственными.

Война – это ведь всегда конец и опустошение, войны оставляют раны такой глубины, что под ними рубцуются старые обиды и оскорбления. В последние дни Года была охвачена животным страхом: она боялась, что никогда больше его не увидит. Ей уже рассказали, как Фродоин вел себя на поле битвы, и теперь женщина гладила его спутанные волосы, не переставая со смесью гордости и боли целовать и рассматривать его лицо.

– Я хочу, чтобы ты знал, Фродоин. – Она назвала его по имени впервые за много лет, а пальцы ее сновали по его щекам, стирая слезинки одну за другой. – В ту ночь, когда пришел Бернат, я приняла бы такое же решение… – Голос ее задрожал, но Года сумела продолжить. – Он избивал меня, унижал, и все эти годы я винила тебя. Но если бы ты меня защитил, сейчас, возможно, не было бы ни тебя, ни Арженсии, ни меня. Все, чего мы достигли, включая и эту непроигранную битву, началось в ту ночь… Твое трусливое молчание и отметины на моей коже сегодня обретают смысл.

Епископ снова обессилел и упал на колени в кольце горячих рук – он считал ее объятия потерянными навсегда. На него разом обрушилось беспощадное осознание, что прошлого не вернуть, и водопад любви, которая приходит с прощением.

– Пойдем, Фродоин. – Она помогла ему подняться.

Года молча провела священника в маленькое помещение рядом с садом. В центре стояла мраморная ванна, по виду – очень древняя.

– Мой прадед откопал ее на месте римских терм.

Над водой поднимался пар, Фродоина обволакивал сладостный аромат роз. Года смотрела на него влажным взглядом, когда раздевала и подталкивала к горячей воде. Оба молчали, и епископ почувствовал, как вместе с кровью и грязью с него сходит тяжкий груз, годами давивший на грудь. И он обрел мир.

Наутро часовой графского дворца прибежал с докладом к виконту Асториусу. Тот немедля выглянул в окно и увидел Фродоина, который осторожно выскользнул из дворца Годы. Увиденное подтвердило давние слухи об их запретной связи, которую Дрого де Борр в свое время не смог доказать. Асториус плутовато улыбнулся. Наконец-то маркграф получит возможность избавиться от своего соперника на этой земле, а сам виконт получит щедрую награду.