45

Следуя древнему кодексу чести, эмиссары вали Льейды и маркграфа Готии договорились о дне сражения: оно состоится 23 ноября.

Накануне Бернат заранее отпраздновал свою победу, напившись в лагере с ближайшими соратниками, а в предутренней тишине разнеслись вопли несчастной рабыни, которую потом больше никто не видел. Сеньоры, не знакомые с привычками маркграфа, почувствовали себя оскорбленными, однако Бернат воплощал в Марке королевскую власть. Солдаты тоже не разделяли восторгов своего командира: были случаи дезертирства, каковое маркграф пресекал с помощью высшей меры.

Фродоин провел ночь, трясясь от холода в своей палатке, не переставая молиться. Епископу было страшно: он никогда еще не участвовал в сражении, но его присутствие было жизненно необходимо для поддержания стойкости в войске. Господь был на их стороне. К страху добавлялась еще и тревога. Разведчики, посланные изучить построение противника, не вернулись; не было новостей и от Изембарда, не было и столь необходимой помощи от Эрмезенды.

Настало утро, праздник Климента Мученика, и Фродоин призвал святого на помощь в своей мессе, которую отслужил на поле боя. Солдаты искали приметы победы в кружении птиц под холодными порывами ветра; никто не знал, доживет ли до заката.

Студеный воздух покрыл белым одеялом равнину возле реки Льобрегат, в самом сердце Осоны, – через несколько часов она превратится в кровавое болото.

Оба войска, выстроившиеся по краям пустоши, стояли неподвижно, окутанные туманом. Бернат из Готии и его советники с холма озирали черную линию солдат на чистом снегу. В тишине колыхались знамена.

Отдельный штандарт указывал позицию Саломо. Граф Уржельский, не доверявший маркграфу, намеревался атаковать с фланга, своими силами и с помощью жиронцев, ибо такова была воля графа Отгера. Другое крыло составляли солдаты, пришедшие из Нарбонны. Всего семьдесят всадников с длинными копьями и две сотни пехотинцев в галеях – так называли простой круглый шлем – и бруниях – коротких кожаных туниках с металлическими пластинами. Нарбоннцы укрывались круглыми деревянными щитами, обитыми медью. Их пришло меньше, чем ожидалось: большая часть солдат отправилась к королю в Мец и в области к западу от Рейна, где Карл провозгласил свое владычество после смерти Лотаря Второго и теперь подавлял очаги мятежа, вспыхнувшие после этого захватнического акта.

Крестьян из набора, проведенного в Барселонском графстве, вместе с людьми, которых привел Бернат, было почти девять сотен. Именно они составляли центральную фалангу. Некоторые были вооружены щитами и копьями, но большинство не имело никакой защиты, а из наступательного оружия – только вилы да лопаты. Пастухи пришли с пращами и луками.

Числом это воинство превосходило противника, но в вооружении уступало. Христиане подготовились плохо.

– Мой господин, там всадник, – подал знак мальчик с рысьим зрением, которого командиры поставили дозорным.

Одинокий всадник скакал через пустошь в сторону сарацин.

– Лучники успели бы до него дотянуться, – определил Асториус.

– Мой господин, – продолжал дозорный, – у него митра и посох!

– Проклятье, да это Фродоин! – Бернат хотел уже отдать приказ лучникам, но Фродоин был епископ Барселонский. – По коням!

Фродоину было страшно. Хотя он и обучался в детстве рыцарскому мастерству и носил меч, человеком военным он не был. Глухой стук копыт по снегу умножался ударами его сердца. Вали Муса провел в этих местах несколько недель и, несомненно, выработал план сражения, но Бернат не желал прислушиваться к советам епископа. Подкрепления не пришли – то ли задержались из-за снегопада, то ли родственники Эрмезенды заняли выжидательную позицию. Фродоином овладело нехорошее предчувствие, предчувствие смерти.

Он приказал верному Ориолю отпустить его одного. Фродоин поскакал к вали Льейды, поддавшись внезапному порыву, – его наверняка обвинят в предательстве, но епископ ехал умолять о милосердии. Он был готов претерпеть унижение ради жителей своей земли.

Мусульманские стрелки натянули тетивы и подняли луки к небу. Как только отдадут приказ, на одинокого всадника обрушится ливень стрел. Епископ подстегнул коня и воздел посох наподобие штандарта. Для обеих сторон он был человеком Божьим. От вражеских рядов отделились три всадника, они встретили Фродоина в центре поля.

– День будет таким же серым и морозным, досточтимый вали Муса, – произнес Фродоин, останавливая коня. – Всем нам не терпится вернуться домой.

Предводитель сарацин, в кожаном нагруднике, шлеме и тюрбане, взглянул на священника с уважением:

– Вы отважный человек, епископ: так подставиться под мои стрелы!

– Господин мой, я умоляю вас остановить эту битву. Пусть оба войска отойдут назад. Взамен я предлагаю вам щедрое вознаграждение, а также выкуп за меня.

– Вы говорите от имени папы, короля или же маркграфа Готии?

– Я говорю только от своего имени. Я тот, кого избрал епископом Карл Лысый. Его величество, несомненно, одобрит мою осмотрительность. Я обещаю вам либо плату, либо свою голову, насаженную на копье.

– Епископ Фродоин, вы знаете, я всегда вас уважал. Мы пережили годы благоденствия в наших братских городах, населенных одними народами. Кто знает – быть может, когда-нибудь их объединит и одна вера. Для меня волчья грызня между нами тоже выглядит нелепо, но несчастье с Маликом всколыхнуло давний конфликт между Бану Каси и эмиром. Но, несмотря на это, я готов выслушать вас в своем шатре, возле жаровни, с горячим напитком в руке… – Муса посмотрел на поле. – Вот только боюсь, нам придется подождать и сначала выяснить мнение вашего графа – он уже едет сюда.

Фродоин с тревогой обернулся. К ним галопом приближались четверо всадников. По крайней мере, ему хватило времени, чтобы открыть путь к диалогу.

Бернат взглянул на епископа с ненавистью:

– Никто не давал вам разрешения разговаривать с врагом!

– Маркграф…

– Молчать! – взревел Бернат.

Вали задумчиво прищурился:

– А ваш священник дальновидный человек, граф Барселонский. Дело можно решить и иным способом. Давайте сразимся – вы и я, вместо наших армий, как поступали в древние времена.

Бернат из Готии усмехнулся и понюхал воздух:

– Это вашим дерьмецом потянуло, сарацин? Трусы повсюду пахнут одинаково. Видите, Фродоин? Он знает, что его армии нас не победить.

– Уймитесь! – грозно предостерег Муса, а люди его схватились за оружие.

– Вы побежите как бараны, и мы будем гнать вас до самых ворот Льейды. – Конь Берната беспокойно переступал ногами, и от этой пляски издевка становилась еще обиднее. – Вчера я велел привести в мой шатер рабыню-мавританку. Торговец говорил, что она из Льейды. И я сполна насладился ее страхом… – Бернат облизнулся, глядя в глаза вали. – Но больше всего я возбуждался, представляя, что это одна из ваших дочерей.

– Вот сукин сын!

Сарацин выхватил саблю, но Бернат уже успел отъехать. Фродоину стало горько: маркграф погубит всех, если только не появится Изембард.

– Вы хотели меня разъярить, и это вам удалось, маркграф. Я скажу вам, что будет на этом лугу вечером: гора отрубленных голов, над которой муэдзин призовет к молитве. Будьте уверены, мои следопыты вас отыщут, когда вы пуститесь в бега, а ведь именно так вы и поступите, когда победа склонится на нашу сторону. Ваша голова украсит ворота моего города на долгие месяцы, а ярость моя не успокоится, пока я не разрушу Барселону!

Переговоры о мире провалились. Всадники возвращались к своим войскам. Фродоин ехал понурясь.

– Вы ответите за измену, епископ.

– Сегодня, еще до вечера, каждого из нас будет судить Всевышний.

Года пересекла опустевшую площадь и вошла в собор, голова ее была прикрыта черным платком. Базилика Фродоина, еще не освященная, окруженная лесами и строительными материалами, была переполнена женами, матерями и дочерьми, слушавшими пение Сервусдеи со слезами на глазах. Женщины молились за своих мужчин, сознавая, что многим из них не вернуться с поля боя. Во всех церквях Барселоны, в рассеянных по долине монастырях и скитах молились за победу.

Люди расступались перед Годой, она продвинулась вперед, где на коленях стояли жены чиновников и рыцарей. Готские и франкские женщины забыли о своих размолвках, чтобы вместе вознести молитвы. В углу базилики стояла Элизия, а с ней однорукий Жоан и Леда. Супруги плакали и просили за сыновей – Сикфреда и Гальдерика, которых забрали на войну. Молодому крестьянину и шестнадцатилетнему слуге предстояла встреча с острыми сарацинскими саблями. Элизия купила братьям шлемы, кожаные доспехи и два старых меча, но от них будет мало проку тем, кто никогда не учился сражаться.

Аристократка Года встала на колени в отведенном для нее месте и присоединила свою молитву к голосам остальной Барселоны в холодный серый день, когда время остановилось. Сердце ее сжималось от страха. Такое уже когда-то было. Ожидание обернется пыткой, и Года боялась за всех мужчин, которые могли сегодня умереть, но в особенности – за одного.

– Позволь ему вернуться, Господи, – прошептала она сквозь слезы.