V

Гуантанамо

Февраль 2003 – август 2003

Первое «письмо» и первое «доказательство». Ночь страха. Министерство обороны вмешивается. 24 часа допросов. Похищение внутри похищения. Арабо-американская вечеринка.

– Правила поменялись. То, что не считалось преступлением, теперь преступление.

– Но я ничего не сделал, и неважно, насколько суровые у вас законы, я не преступник.

– Но что, если я покажу тебе доказательства?

– Вы не покажете. Но, если покажете, я буду сотрудничать.

Агент Роберт показал мне список худших людей в Гуантанамо. Их было 15, и я был номер один, номером два был Мохаммед аль-Кахтани.

– Да вы шутите, – сказал я.

– Нет, не шучу. Неужели ты не понимаешь всю серьезность дела?

– Так, вы похитили меня из моего дома в моей стране и отправили в Иорданию для пыток, а затем перевезли из Иордании в Баграм, и я все равно хуже тех парней, которые держали оружие в руках при задержании?

– Да, ты хуже. Ты очень умный! Как по мне, ты подходишь под описание самого опасного террориста. Когда я тебя проверяю по списку признаков террориста, ты набираешь очень много очков.

Я был очень напуган, но пытался подавить свой страх.

– А что это за перечень признаков?

– Ты араб, молодой, ты участвовал в джихаде, говоришь на иностранных языках и был во многих странах, у тебя степень по техническим дисциплинам.

– И какое же преступление я совершил?

– Посмотри на угонщиков самолетов, они обладали теми же характеристиками.

– Я здесь защищаю только себя. Даже не упоминайте никого. Я спросил вас о моем преступлении, а не о преступлениях X или Y. Они не имеют для меня никакого значения!

– Но ты часть большого заговора против Соединенных Штатов.

– Вы всегда говорите это. Расскажите, какую именно роль я исполняю в этом «большом заговоре»!

– Я расскажу тебе, просто sabr.

Меня продолжили допрашивать, используя подобные аргументы. Затем однажды, войдя в допросную комнату в «Коричневом доме», я увидел подготовленное видеооборудование. Если честно, я боялся, что мне покажут видео, где я совершаю террористические атаки. Не то что бы я совершал что-то подобное в своей жизни. Но мой друг-заключенный Мустафа из Боснии рассказывал мне, что следователи подделали американский паспорт с его фотографией.

– Смотри, теперь у нас есть неопровержимые доказательства, что ты подделал этот паспорт и использовал его в террористических целях, – говорили они.

Мустафа от всей души посмеялся над глупостью своих следователей.

– Вы забыли, что я IT-специалист и знаю, что для правительства США не составляет никаких трудностей подделать паспорт, – сказал он.

Следователи быстро забрали паспорт и больше никогда не говорили о нем.

Такие истории давали мне повод для паранойи, что правительство что-то готовит для меня. Как выходец из страны третьего мира я знаю, что полиция часто вешает преступления на политических конкурентов действующей власти. Подбросить оружие в чей-то дом, чтобы суд поверил, что жертва готовится к преступлению, это в порядке вещей.

– Ты готов? – спросил Роберт.

– Да, – сказал я, пытаясь сохранить спокойствие, хотя мое красное лицо говорило за меня.

Роберт нажал на кнопку воспроизведения, и мы стали смотреть фильм. Я был готов подпрыгнуть, увидев, как взрываю какой-то американский объект в Тимбукту. Но запись была о чем-то совершенно другом. Это был разговор Усамы бен Ладена со своим помощником, которого я не смог узнать, о теракте 11 сентября. Они говорили на арабском. Мне нравилось, что я все понимал, в то время как следователям приходилось вчитываться в субтитры.

После короткого разговора между бен Ладеном и каким-то парнем комментатор объяснил, какой спорной была эта запись. Качество было ужасным, должно быть, запись была изъята американцами в убежище Джелалабада.

Но суть была не в этом.

– Какое отношение я имею к этому дерьму?! – спросил я агрессивно.

– Видишь, Усама бен Ладен стоит за 11 сентября, – ответил Роберт.

– Вы же понимаете, что я – не Усама бен Ладен, не так ли? Это проблема между вами и Усамой бен Ладеном, мне все равно. Я в этом не участвую.

– Как ты думаешь: то, что он сделал, правильно?

– Мне все равно. Достаньте Усаму бен Ладена и накажите его.

– Что ты думаешь о случившемся?

– Я думаю, что не имею к этому отношения. Все остальное не имеет значения!

Вернувшись в блок «Лима», я рассказал своим друзьям о цирке с «неопровержимыми доказательствами» против меня. Но это никого не удивило, так как почти все заключенные проходили через подобные шутки.

Во время разговоров с Робертом и его помощником у меня появился достаточно простой вопрос:

– Почему вы забираете приходящие мне письма?

– Я проверял, у тебя их нет!

– Вы хотите сказать, что моя семья отказывается отвечать на мои письма?

Братьям в моем блоке было жаль меня. Почти каждую ночь мне снилось, что я получаю письмо от своей семьи. Я всегда рассказывал об этих снах своим соседям, потому что это давало мне надежду, но никаких писем не приходило. «Мне снилось, что ты получил письмо от своей семьи», – было обычной фразой, которую я привык слышать. Мне было очень тяжело видеть, что у других заключенных есть фотографии их семей, а у меня нет ничего. Не то чтобы я мечтал о том, чтобы они не получали письма. Наоборот, я был очень рад за них, я читал их письма и представлял, что они от моей мамы. Это было обычным делом: передавать новые письма по всему блоку, чтобы каждый мог почитать их, даже самые интимные письма, написанные вторыми половинками.

Роберт делал все возможное, чтобы убедить меня сотрудничать с ним, и он знал, что я рассказал о своей проблеме с письмами всем заключенным. Поэтому он поговорил с людьми, отвечающими за письма, и попросил, чтобы они достали мне что-нибудь. Около пяти часов вечера у моей камеры появился почтальон и вручил мне письмо, предположительно от моего брата. Еще перед тем, как прочитать письмо, я закричал на весь блок:

– Я получил письмо от своей семьи. Видите, мои мечты сбылись, разве я не говорил вам?

Отовсюду мои друзья-заключенные кричали в ответ:

– Поздравляю, передай мне письмо, когда закончишь! Я начал жадно читать его, но был потрясен. Письмо оказалось дешевой подделкой. Оно было не от моей семьи, его написал кто-то из службы разведки.

– Дорогие братья, я не получил никакого письма, простите!

– Вот уроды, они уже делали подобное с другими заключенными, – сказал мой сосед.

Подделка была такой неуклюжей и непрофессиональной, что даже дурак не поведется на нее. Во-первых, у меня нет брата с таким именем. Во-вторых, мое имя было написано с ошибкой. В-третьих, моя семья живет не в том месте, которое указано в письме, хотя оно довольно близко. В-четвертых, я знаю не только почерк каждого члена своей семьи, но и стиль их письма и то, как они выражают свои мысли. Письмо было чем-то вроде нотации: «Сохраняй терпение, как твои предки, и верь, что Аллах вознаградит тебя». Я был очень зол из-за этой попытки обмануть меня и сыграть на моих эмоциях.

На следующий день Роберт забрал меня на допрос.

– Как поживает твоя семья?

– Надеюсь, у них все в порядке.

– Я же проделал столько работы, чтобы достать тебе письма!

– Спасибо вам огромное, хорошая попытка, но, если вы хотите подделать письмо, позвольте дать вам совет.

– О чем ты говоришь?

Я улыбнулся:

– Если вы правда не знаете, то ничего страшного. Но подделать письмо и заставить меня верить, что я поддерживаю контакт с семьей, это так дешево! – сказал я, передав ему странное письмо.

– Я подобным дерьмом не занимаюсь, – ответил Роберт.

– Я не знаю, во что верить. Но я верю в Бога, и, если я не увижу свою семью в этой жизни, надеюсь увидеть их в следующей, так что не переживайте об этом.

У меня, честно, нет доказательств, причастен Роберт к этому грязному делу или нет. Но я точно знаю, что есть кто-то больший, стоящий за всем этим. Есть целая группа людей, работающих за кадром. ФБР занималось моим делом через Роберта и его команду, но несколько раз меня забирали для допроса другие сотрудники разведки, не информируя Роберта. Что касается писем от моей семьи, я получил свое первое письмо от Красного Креста 14 февраля 2004 года, спустя 816 дней после того, как меня похитили из моего дома в Мавритании. Письмо пришло на семь месяцев позже положенного срока.

Агент Роберт наконец продвинулся в своем обещании объяснить мне, почему правительство держало меня взаперти. Но он не предъявил мне ничего уличающего. В марте 2002 года канал CNN показал сюжет о том, что я якобы обеспечивал коммуникацию между всеми угонщиками 11 сентября через мой личный сайт. Теперь Роберт предъявил мне этот сюжет.

– Я же говорил, что у тебя серьезные проблемы, – сказал Роберт.

– Я не разрабатывал этот сайт для «Аль-Каиды». Я сделал его очень давно и не заходил на него с начала 1997 года. Кроме того, если бы я решил помочь «Аль-Каиде», я не использовал бы свое настоящее имя. Я мог бы сделать эту страницу от имени Джона Смита. – Роберт хотел узнать все об этом сайте и о том, почему я вообще его сделал. Мне пришлось наплести ему весь этот бред о том, что у меня есть полное право сделать страницу с моим настоящим именем и ссылками на мои любимые сайты.

Во время одного из допросов Роберт спросил меня:

– Зачем ты изучал микроэлектронику?

– Я изучаю то, что мне хочется. Не знал, что я должен спрашивать у правительства США, что я должен изучать, а что не должен, – ответил я иронично.

– Я не верю, что есть только плохие и хорошие люди. Я думаю, что все мы представляем собой что-то среднее. Ты так не думаешь? – спросил Роберт.

– Я ничего не сделал.

– Помочь кому-то вступить в «Аль-Каиду», чтобы тот в итоге стал террористом, это не преступление! – постоянно говорил мне Роберт. Я точно понимал, что он имел в виду: просто признай, что ты работаешь вербовщиком для «Аль-Каиды».

– Может быть. Я не знаком с законами Соединенных Штатов. Но все равно я никого не вербовал для «Аль-Каиды», и никто не просил меня делать это! – сказал я.

«Предъявляя мне доказательства против меня», Роберт попросил своего коллегу о помощи. Этим коллегой был Майкл, один из агентов ФБР, который допрашивал меня в Нуакшоте в феврале 2000 года. Майкл – один из тех людей, которые говорят что-то, а ты в это время думаешь: он может быть злым, а может, и нет.

– Я рад, что вы пришли, потому что я бы хотел обсудить несколько вопросов, – сказал я.

– Конечно, Майкл здесь именно для того, чтобы ответить на твои вопросы! – ответил Роберт.

– Помните, как вы, парни, прибыли допрашивать меня в Мавритании? – начал я. – Помните, как вы были уверены в том, что я не только был вовлечен в заговор «Миллениум», но и был одним из его организаторов? Как вы себя чувствуете сейчас, зная, что я не имею ко всему этому никакого отношения?

– Это не проблема, – ответил Майкл. – Проблема была в том, что ты не был с нами честен.

– Я не обязан быть с вами честным. И вот срочное сообщение для вас: я не буду говорить до тех пор, пока вы не объясните мне, почему я здесь, – сказал я.

– Это твои проблемы, – сказал Майкл.

Вы сказали бы, что Майкл из тех, кто привык унижать заключенных, которым, вероятно, приходилось сотрудничать из-за мучительных пыток. К тому времени он уже допрашивал Рамзи бен аль-Схиба. Он говорил очень высокомерно:

– Ты будешь сотрудничать с нами, хочешь ты этого или нет, ха-ха!

Я признаю, что был груб с ним, я был так зол на него с тех пор, как он обвинил меня в причастности к заговору «Миллениум», а теперь он игнорировал все мои просьбы прояснить мне всю ситуацию и отказывался признать, что его правительство ошиблось.

Майкл выглядел уставшим после своей поездки.

– Я не понимаю, почему ты отказываешься сотрудничать, – сказал он. – Они делятся с тобой едой, и говорят с тобой по-дружески.

– Почему я должен сотрудничать с кем-либо из вас? Вы делаете мне больно, держите меня взаперти без какой-либо причины.

– Мы не арестовывали тебя.

– Приведите того, кто арестовал меня. Я хотел бы пообщаться с ним.

После этой напряженной дискуссии следователи вышли из комнаты и отправили меня обратно в камеру.

– Для будущих допросов я попросил агента Майкла помочь мне разобрать твое дело. Я хочу, чтобы ты был вежливым с ним, – сказал Роберт во время нашей следующей встречи.

Я повернулся к его коллеге:

– Сейчас вы знаете, что я не причастен к заговору «Миллениум». Что теперь вы собираетесь повесить на меня?

– Знаешь, иногда мы арестовываем людей ошибочно, но затем выясняется, что они причастны к чему-то другому, – сказал Майкл.

– И когда вы перестанете играть со мной в эту игру? Каждый раз, когда новое подозрение оказывалось ложным, меня начинали подозревать в чем-то другом, и так снова и снова. Есть хоть какая-то вероятность, что я ни во что не вовлечен?

– Конечно, и поэтому тебе нужно сотрудничать с нами, чтобы защитить себя. Все, что я прошу от тебя, это объяснить мне кое-что, – сказал Роберт.

Когда прибыл Майкл, у него в руках были какие-то бумаги с заметками, и он начал зачитывать их.

– Ты позвонил Рауфу Ханначи и попросил его принести тебе сахар. Когда ты сказал ему, что Хасни вернулся в Германию, он ответил: «Не говори об этом по телефону»; я бы не стал говорить такое кому-либо.

– Мне все равно, что Рауф Ханначи говорит по телефону. Я здесь не от лица Рауфа, идите и спросите у него. Запомните, я спрашиваю у вас о том, что я сделал.

– Я просто хочу, чтобы ты объяснил мне эти разговоры и еще многое другое, – сказал Майкл.

– Нет, я не отвечу ни на один вопрос, пока вы не ответите на мой. Что я сделал?

– Я не говорю, что ты что-то сделал, но есть много вещей, которые нужно прояснить.

– Я отвечал на все вопросы тысячу и один раз, говорил вам, что я имею в виду ровно то, что я говорю. Я не использую никаких шифров. Вы просто такие несправедливые и такие параноики. Вы пользуетесь тем, что я из страны, где установлена диктатура. Если бы я был из Германии или Канады, вы бы не только не смогли задержать меня, вы бы даже не смогли поговорить со мной.

– Я прошу тебя сотрудничать с нами, мы даем тебе такую возможность. После того как мы поделимся с тобой причинами твоего ареста, для тебя будет слишком поздно! – сказал Майкл.

– Мне не нужны никакие возможности. Просто скажите, почему вы арестовали меня, и пусть будет слишком поздно. – Агент Роберт знал меня лучше, чем агент Майкл, так что он пытался успокоить нас обоих. Майкл пытался запугать меня, но чем больше он пугал меня, тем меньше я хотел сотрудничать.

Лагерь был закрыт в течение всего дня. Около 10 вечера меня вытащили из камеры и повели в «Коричневый дом». Там было ужасно холодно. Я ненавидел, когда меня будили для допроса, сердце начало колотиться: почему они забирают меня так поздно?

Не знаю, как долго я пробыл в допросной, может, часа два. Меня трясло. Я убедил себя больше не ссориться со следователями. Я просто буду сидеть как камень и позволю им говорить. Многие заключенные делали так. Их забирали на допросы день за днем, чтобы сломать их. Уверен, что кто-то из них сломался, потому что невозможно терпеть эти муки всю жизнь.

После того как они дали мне попотеть или, давайте скажем, «потрястись» несколько часов, меня отвели в другую камеру в «Коричневом доме». Там меня ждали агенты Роберт и Майкл и еще один агент ФБР, который представился Крисом. Камера была терпимо холодной. Как обычно, из соседней камеры военные смотрели и слушали.

– Мы не могли забрать тебя днем, потому что лагерь был закрыт, – сказал Роберт. – Нам пришлось забрать тебя сейчас, потому что завтра Майкл уезжает.

Я молчал. Роберт попросил своих друзей выйти.

– Что с тобой? – спросил он. – Ты в порядке? Что-то случилось? – Но как он ни старался, он не мог заставить меня говорить.

Команда решила отвести меня обратно в холодную камеру. Может, она была не холодной для человека в обычной одежде, обуви и куртке, как у следователей, но она определенно была холодной для заключенного в тапочках и без одежды.

– Говори! – сказал Роберт. – Даже если ты откажешься говорить, Майкл все равно будет говорить с тобой.

Майкл начал свою лекцию:

– Мы давали тебе возможность, но, кажется, ты не хочешь пользоваться ею. Теперь слишком поздно, потому что я поделюсь с тобой кое-какой информацией.

Майкл положил на стол три большие фотографии, на которых были изображены четыре человека, которые, предположительно, принимали участие в теракте 11 сентября.

– Этого парня зовут Рамзи бен Аль-Схиб. Его захватили в Карачи 11 сентября 2002 года, и с тех пор я допрашиваю его. Я знаю о нем больше, чем он сам. Он был со мной открытым и честным. То, что он рассказал мне, совпадает с тем, что мы знаем о нем. Он сказал, что он пришел в твой дом по совету парня по имени Халид эль-Масри, которого он встретил в поезде. Рамзи бен Аль-Схиб хотел, чтобы кто-то помог ему проникнуть в Чечню. Это произошло где-то в октябре 1999 года, – продолжил он. – Он пришел к твоему дому вместе с этими двумя парнями, – сказал он, показывая на Зиада Джарраха и Марвана Аль-Шеххи. – Другой парень, – сказал он, показывая на Мохаммеда Атту, – не мог встретиться с тобой, потому что у него был экзамен. Ты посоветовал им полететь через Афганистан, а не через Грузию, потому что их арабские лица выдали бы их, и, вероятнее всего, их бы отправили обратно. Более того, ты дал им номер телефона парня из Кветты, которого зовут Омар Абдель-Рахман. Эти парни вскоре после встречи с тобой отправились в Афганистан, встретились с Усамой бен Ладеном и присягнули ему на верность. Бен Ладен назначил их на теракт 11 сентября и отправил обратно в Германию. – Он продолжил: – Когда я спросил у Рамзи, что он думает о тебе, он ответил, что считает тебя главным вербовщиком для Усамы бен Ладена. Это его личное мнение. Тем не менее он сказал, что, если бы не ты, он бы никогда не вступил в «Аль-Каиду». По факту, я бы сказал, что если бы не ты, то 11 сентября никогда бы не случилось. Эти парни отправились бы в Чечню и умерли бы там.

Агент Майкл извинился и вышел. Всю оставшуюся ночь я провел с Робертом и агентом Крисом, которые все время зловеще смотрели на меня. Я был очень напуган. Парень заставил меня поверить, что я стою за 11 сентября. Но как такое произошло? Я подумал: может, он прав? И тем не менее любой, кто хоть немного осведомлен о теракте, легко понял бы, какое вранье Майкл пытался выдать за правду. Те люди, которых он упомянул, проходили обучение в 1998 году, и в этом же году они вступили в «Аль-Каиду», и именно тогда их назначили на теракт. Как я вообще мог отправить их в октябре 1999 года присоединиться к «Аль-Каиде», когда они уже не просто были членами организации, но и готовились к теракту уже больше года.

Всю ночь я не спал, меня заставляли смотреть на фотографии с трупами и оторванными конечностями, которые сделали после теракта. Зрелище было противное. Я почти сломался, но смог сохранить молчание и самообладание.

– Видишь последствия теракта? – спросил Роберт.

– Не думаю, что он предвидел, что они собирались сделать, – сказал агент Крис.

Они разговаривали друг с другом, задавали вопросы и сами отвечали на них. Я продолжал делать вид, будто меня нет. Они продолжали показывать мне эти жуткие фотографии всю ночь. С рассветом они отправили меня в камеру в новом блоке, блоке «Майк». Я молился и пытался уснуть, но не мог выбросить из головы те картины с трупами. Мои соседи, особенно Дэвид Хикс и Бишер Аль-Рави, пытались помочь мне.

– Не переживай! Просто поговори с ними, и все будет в порядке, – Дэвид Хикс подбадривал меня. Может быть, его совет показался благоразумным, да и сам я в любом случае понимал, что дальше будет только хуже, поэтому решил сотрудничать.

Агент Роберт забрал меня для допроса на следующий день. Я был слишком уставшим. Я не спал ни ночью, ни днем.

– Я готов сотрудничать безоговорочно, – сказал ему я. – И мне не нужны никакие доказательства. Просто задавайте мне вопросы, и я отвечу на них.

Так наши отношения вышли на совершенно новый уровень.

Занимаясь мной, Роберт совершил две поездки – одну в Канаду и одну в Европу, скорее всего, в Германию, – чтобы расследовать мое дело и найти доказательства против меня. В феврале 2003 года, пока он был в Канаде, агент Канадской службы разведки и безопасности забрал меня для допроса.

– Меня зовут Кристиан, я из Канады. Я здесь, чтобы задать тебе несколько вопросов о твоем пребывании в моей стране, – сказал Кристиан, показывая свой значок. Он был в сопровождении женщины и мужчины, которые только делали записи.

– Приветствую! Я рад, что вы приехали, потому что хочу разобраться с некоторыми вашими сообщениями обо мне, они очень неточные, – сказал я. – Особенно в связи с тем, что мое дело с США связано со временем, которое я провел в Канаде. Каждый раз, когда я говорю об этом американцам, они ссылаются на вас. Теперь я хочу, чтобы вы сели вместе с американцами и ответили на один мой вопрос: почему вы держите меня под арестом? Какое преступление я совершил?

– Никакое, – сказал Кристиан.

– Значит, меня здесь не должно быть, верно?

– Мы не арестовывали тебя, это сделали Соединенные Штаты.

– Так и есть, но США уверяют, что вы настроили их против меня.

– Просто у нас есть вопросы о некоторых плохих людях, и нам нужна твоя помощь.

– Я не буду помогать вам до тех пор, пока вы в моем присутствии не расскажете американцам, что кто-то из вас соврал.

Они вышли и привели агента ФБР Уильяма, который, возможно, наблюдал за допросом через одностороннее зеркало из соседней комнаты.

– Ты не честен с нами, раз отказываешься отвечать на вопросы канадцев. Это твоя возможность получить от них помощь, – сказал Уильям.

– Мистер Уильям, я знаю про эту игру намного больше, чем вы. Хватит нести чушь, – сказал я. – Сейчас у вас есть возможность предъявить мне все мои обвинения.

– Мы не обвиняем тебя ни в каких преступлениях, – сказал Уильям.

– Тогда освободите меня!

– Это не в моей власти. – Уильям пытался убедить меня, но безуспешно.

Меня отправили обратно в камеру и забрали снова на следующий день, но я просто сидел как камень. Я не проронил ни слова, потому что ясно дал им понять условия моего сотрудничества. Агенты Канадской службы разведки и безопасности также допросили подростка по имени Омар Хадр и заставили военных забрать все его вещи. Нам, заключенным, было очень жалко его. Он был слишком молод для всего этого.

Когда Роберт вернулся, он был раздражен, потому что командование ЕОГ проигнорировало его и передавало меня, кому захочет. Теперь я знал, что моя судьба не в руках ФБР, у них не было возможности вести мое дело, и с этих пор я не мог доверять им. Я не люблю иметь дело с кем-то, кто не держит слово. Тогда я точно понял, что команда ФБР была просто шагом к настоящему допросу, проводимому Министерством обороны. Если вы посмотрите на всю ситуацию, это будет логично. Большинство заключенных были захвачены отрядами Министерства обороны в военных операциях. Агенты ФБР – просто гости в Гуантанамо: ни больше, ни меньше. Объект находится во власти военных Соединенных Штатов.

Это случилось снова. Когда Роберт отправился в Канаду в мае 2003 года, команда, которая представилась Канадской королевской конной полицией, забрала меня для допроса. Этих людей ждала не большая удача, чем их коллег из CSIS. А Агента Роберта окончательно выбесили его сослуживцы из командования ЕОГ.

Роберт вернулся из Канады.

– Мне приказали покинуть команду, расследующую твое дело, и вернуться в США. Мой босс уверен, что я трачу время зря. Военная разведка займется твоим делом, – рассказал мне Роберт. Мне не нравилось, что он уходит, но я был не так уж расстроен. Агент Роберт больше остальных разбирался в моем деле, но у него не было ни власти, ни людей, поддерживающих его.

На следующий день команда организовала обед. Они накупили хорошей еды, чтобы проводить своего коллегу.

– Ты должен знать, что твои следующие допросы будут не такими дружелюбными, как предыдущие, – сказал Роберт, улыбнувшись лукаво. – Тебе больше не будут приносить еду и воду.

Я понял это как совет подготовиться к суровому содержанию, но я никогда не думал, что меня будут пытать. Более того, я верил, что Роберт и его помощник агент Крис доложат нужным людям, чтобы те предотвратили преступление, если оно вообще планировалось.

– Желаю тебе удачи, и единственное, что могу тебе посоветовать, это говорить только правду, – сказал агент Роберт. Мы обнялись и попрощались.

Когда я вошел в комнату, в ней уже стоял стол с несколькими стульями. Как только охранники приковали меня к полу, высокая девушка – лейтенант военно-морских сил – и другая высокая девушка в гражданской одежде вошли в комнату. Лейтенант, которая представилась Роникой, мне кажется, была лидером команды. У нее были длинные темные волосы, и она постоянно улыбалась, даже когда делала саркастичные замечания. Ее помощница была блондинкой около 45 лет, которая представилась как Сэм и сказала, что она агент ФБР. Мне стало очевидно, что они знают больше, чем я. Роника и Саманта принесли с собой тяжелые папки и начали разговаривать друг с другом.

– Когда должен прийти парень?

– В девять часов. – Вопреки традициям допросов, один из предполагаемых членов команды не пришел с остальными. Эта техника использовалась, чтобы напугать заключенного.

Дверь открылась.

– Извините, я ориентировался по дипломатическому времени, – сказал новоприбывший. – Вы знаете, те из нас, кто не входит в ЕОГ, живут по другому времени.

Пожилой джентльмен старался всех впечатлить. Не уверен, что у него это получилось. Он сказал, что он из Государственного департамента США, и он очень сильно суетился. Даже принес с собой еду из Макдональдс, но никому не предложил ее.

– Я только что прибыл из Вашингтона, – начал он. – Вы знаете, как вы важны для правительства Соединенных Штатов?

– Я знаю, что я важен для моей любимой мамы, но насчет США не уверен. – Лейтенант Роника не могла сдержать улыбку, хотя и пыталась сохранить хмурый взгляд. Предполагалось, что ко мне будут сурово относиться.

– Вы готовы сотрудничать с нами? В ином случае ваше положение будет ужасным, – продолжил мужчина.

– Вы знаете, что я знаю, что вы знаете, что я ничего не совершал, – сказал я. – Вы удерживаете меня, потому что ваша страна достаточно сильная, чтобы быть несправедливой. И это не первый раз, когда вы похищаете африканцев и порабощаете их.

– Африканские племена продали своих людей нам, – ответил он.

– На вашем месте я бы не защищал рабство, – сказал я.

Было понятно, что лейтенант была той, у кого больше всего власти, хотя правительство использовало и другие службы для допросов заключенных. Я был как мертвый верблюд в пустыне, которого начинают есть сразу все насекомые.

– Если ты не будешь сотрудничать с нами, мы отправим тебя в суд и ты проведешь остаток жизни в тюрьме, – сказала лейтенант Роника.

– Просто сделайте это!

– Ты должен сознаться в содеянном, – добавила Саманта, показывая на большую папку перед ней.

– Что я сделал?

– Ты знаешь, что сделал.

– Знаете что? Я не впечатлен, но, если у вас есть какие-то вопросы, я отвечу на них, – сказал я.

– Я работала над твоим делом вместе с коллегами Робертом и Крисом. Роберта и Криса больше нет. Но я все еще здесь, чтобы дать тебе шанс.

– Оставьте этот шанс себе, мне он не нужен.

Этот допрос должен был испугать меня, но чтобы испугать меня, нужно гораздо больше. Самопровозглашенный дипломат ушел, и я больше никогда его не видел. Лейтенант Роника и Саманта допрашивали меня еще какое-то время, но это ни к чему новому не привело. Обе женщины использовали крайне традиционные методы и техники, которыми я, вероятно, овладел лучше, чем они сами.

– Как зовут твою нынешнюю жену? – Это был любимый вопрос Саманты. Когда я прибыл на Кубу, 5 августа 2002 года, мне было так плохо физически и морально, что я забыл, как зовут мою жену, и назвал неправильное имя. Саманта хотела доказать, что я лжец.

– Слушай, если ты будешь отрицать и лгать, мы расценим это самым худшим образом, – сказала лейтенант Роника. – Я допрашивала других заключенных и признала их невиновными. Мне правда очень неприятно спать в комфортной комнате, пока другие страдают в блоке. Но ты другой. Ты уникальный. У нас нет чего-то, уличающего тебя, но есть много чего, во что ты не можешь быть не вовлеченным.

– И что это за соломинка, которая сломала спину верблюда?

– Я не знаю! – ответила лейтенант Роника. Она была порядочным человеком, и я очень уважал ее честность. Ее назначили пытать меня, но она не справилась, и ее отстранили от моего дела. Саманта казалась мне злым человеком. Она всегда язвительно смеялась.

– Ты очень груб, – однажды сказала она.

– Как и вы! – ответил я.

Наши встречи были неплодотворными. И лейтенант Роника, и Саманта хотели достичь результата, но это было невозможно. Они обе хотели, чтобы я признался в причастности к заговору «Миллениум», к которому я не имел никакого отношения. Единственная возможность заставить меня признаться в чем-то, чего я не совершал, это пытать меня так сильно, что я больше не смогу терпеть боль.

– Вы хотите сказать, что я вру об этом? Знаете что? У меня нет причины не врать вам. Вы не кажетесь более впечатляющими, чем сотня других следователей, которые меня допрашивали до вас, – сказал я.

– Ты забавный, знаешь?

– Что бы это ни значило.

– Мы здесь, чтобы дать тебе шанс. Я в блоке уже какое-то время и скоро уеду, так что, если не будешь сотрудничать… – Саманта замолчала.

– Bon Voyage! – сказал я. Я был рад, что она уезжает, потому что она мне не нравилась.

– Ты говоришь с французским акцентом.

– О боже, а я думал, что говорю как Шекспир, – сказал я язвительно.

– Нет, ты говоришь довольно хорошо. Я имею в виду только акцент, – сказала Саманта.

Но лейтенант Роника была вежливым и честным человеком.

– Слушай, у нас очень много сообщений о том, что ты причастен ко многим вещам. Ничего уличающего, правда, нет. Но есть очень много разных мелочей. Мы не будем их игнорировать, чтобы просто отпустить тебя.

– Меня не интересует ваше милосердие. Я только хочу, чтобы меня освободили, если мое дело полностью чисто. Я уже слишком устал от этого бесконечного замкнутого круга освобождений и задержаний.

– Тебе нужна свобода, а нам нужна информация, ты даешь нам то, что нам нужно, а взамен мы дадим то, что тебе нужно, – сказала лейтенант.

Мы втроем спорили об этом днями, но безуспешно.

Затем в игру вступил парень, которого я называю Я-Настоящий-Мужик. Был примерно полдень, когда военный сержант присоединился к двум женщинам, пока они допрашивали меня.

– Этот сержант первого класса присоединится к нам для расследования твоего дела, – сказала лейтенант, показывая на новоприбывшего. – Этот сержант работает на меня. Он будет часто навещать тебя, как и все, кто работает на меня. Но ты будешь видеть и меня тоже, – продолжила лейтенант Роника.

Сержант Шэлли сидел там как камень, он даже не поприветствовал меня. Он делал заметки и почти не смотрел на меня, пока женщины задавали мне вопросы.

– Не отшучивайся, просто отвечай на ее вопросы, – сказал он в какой-то момент.

Он ожидал, что я буду сдержанным, но его сильно отвлекала моя дерзость в разговоре с его коллегами. Вскоре стало ясно, что сержанта Шэлли выбрали вместе с кем-то еще, чтобы делать грязную работу. У него был опыт службы в военной разведке, он допрашивал иракцев, захваченных во время операции «Буря в пустыне». Он сказал, что говорит на персидском языке, но было сложно представить, что он смог его выучить. Все, что он слышал, – свой собственный голос. Я всегда думал: «Этот парень вообще слушает, что я говорю?» Хотя наверняка его уши просто были настроены только то на, что ему нужно.

– Я сволочь, – сказал он однажды. – Именно так думают обо мне люди, и я из-за этого не переживаю.

Весь следующий месяц я должен был работать с сержантом Шэлли и его маленькой группой.

– Мы не из ФБР, мы не позволяем лгущим заключенным уходить безнаказанно. Возможно, мы будем пытать не физическими пытками, – сказал он.

В течение последних месяцев я наблюдал, как заключенных пытали по приказу командования ЕОГ. Абдула Рахмана Шалаби забирали на допрос каждую ночь, насильно включали ему громкую музыку, заставляли смотреть страшные фотографии и подвергали его сексуальным домогательствам. Я видел Абдула Рахмана, когда охранники забирали его вечером и возвращали утром. Ему запрещали молиться во время допросов. Я помню, он спрашивал у братьев, что делать в таких случаях. «Просто молись в глубине сердца», – сказал ему алжирский шейх в блоке. Я извлек пользу из этой фразы, потому что сам впоследствии был в такой же ситуации на протяжении года. Для Абдула Рахмана не пожалели и холодильной комнаты. Мохаммед Аль-Квахтани пережил то же самое. Более того, чтобы сломать его, следователь швырнул Коран на пол, а через мгновение охранники впечатали лицом его самого рядом со священной книгой. Бедных йеменцев и саудовцев пытали точно так же. Но так как в этой книге я рассказываю о своем личном опыте, который отражает пример тех злых деяний, что совершены во имя войны с терроризмом, мне не нужно говорить о каждом случае, который я наблюдал. Может, в другой раз, если на то будет воля Божья.

Когда сержант Шэлли сообщил мне о намерениях своей команды, я испугался. Во рту пересохло, я начал потеть, сердце стало колотиться (через неделю развилась гипертония), меня затошнило, я почувствовал, что заболели голова и живот. Я свалился на стул. Я знал, что сержант Шэлли не шутит, и еще знал, что он врет о физических безболезненных пытках. Но я держал себя в руках.

– Мне все равно, – сказал я.

Все развивалось намного быстрее, чем я думал. Сержант Шэлли отправил меня обратно в блок, и я рассказал свои друзьям-заключенным о том, что меня передали пыточному отряду.

– Ты не дитя. Не стоит думать о пытках. Верь в Аллаха, – сказал мой сосед Абу Валид из Йемена.

Должно быть, я вел себя как ребенок весь день до того момента, когда охранники вытащили меня из блока. Вы даже представить не можете, как страшно человеку, когда ему угрожают пытками. Человек буквально превращается в ребенка.

Сопровождающая команда показалась у моей камеры.

– Тебе пора.

– Куда?

– Тебя это волновать не должно, – сказал ненавистный мне сопровождающий охранник. Но он был не очень умен, так как точка моего назначения была записана у него на перчатке.

– Братья, молитесь за меня, меня переводят в Индию! – закричал я.

Изоляционный блок «Индия» использовался для самых плохих заключенных в лагере. Чтобы кого-то перевели в этот блок, должно быть собрано много подписей, возможно, даже самого президента США. Единственные, кого я знаю из тех, кто провел какое-то время в блоке «Индия», предназначенном для пыток, были двое заключенных – из Кувейта и Йемена.

Когда я вошел в блок, в нем не было никаких признаков жизни. Меня поместили в конце блока, а моего йеменского товарища в начале, чтобы мы никак не взаимодействовали. Мужчина из Кувейта был размещен в середине блока, но он тоже не мог контактировать с кем-либо из нас. Позднее их обоих перевели куда-то в другое место, и целый блок остался для меня одного, только для меня, для Аллаха, для моей команды следователей и охранников, которые работали на них. Теперь я зависел от милости своих следователей, а милости у них было крайне мало.

В блоке меня начали обрабатывать. Меня лишили всего, кроме тонкого матраса и очень маленького старого одеяла. Меня лишили всех моих книг, Корана. Меня лишили мыла, зубной пасты и туалетной бумаги. В моей камере, скорее даже в моей коробке, температура была такой низкой, что меня трясло почти все время. Мне запретили видеть дневной свет. Иногда меня выводили на прогулку, но ночью, чтобы я не контактировал с другими заключенными. Я жил в прямом смысле в страхе. В течение следующих 70 дней у меня не было полноценного сна, меня допрашивали 24 часа в сутки, три, а иногда четыре раза в день. Очень редко выдавался день без допросов. Не помню, чтобы хоть одну ночь я спал спокойно. «Если ты начнешь сотрудничать, то сможешь поспать, и мы тебя покормим горячей едой», – постоянно говорил мне сержант Шэлли.

В течение нескольких дней после моего перевода молодая швейцарка из Международного Комитета Красного Креста пришла к моей камере и спросила, хочу ли я написать письмо. «Да», – ответил я. Натали передала мне бумагу, и я написал: «Мама, я люблю тебя, я просто хотел сказать, что люблю тебя!» После этого визита я не видел людей из Красного Креста больше года. Они пытались встретиться со мной, но тщетно.

– Вы начинаете пытать меня, но не знаете, сколько я могу выдержать. Возможно, все закончится тем, что вы убьете меня, – сказал я, когда лейтенант Роника и сержант Шелли забрали меня для допроса.

– Мы только рекомендуем, но финальное решение не за нами, – сказала лейтенант Роника.

– Просто предупреждаю. Я страдаю из-за тяжелых условий, в которых я оказался из-за вас. У меня уже были проблемы с седалищным нервом. И пытки не располагают меня к сотрудничеству.

– Мой опыт подсказывает, что ты будешь сотрудничать. Мы сильнее тебя, и у нас больше возможностей, – сказала лейтенант Роника.

Сержант Шэлли не хотел, чтобы я знал его имя, но однажды кто-то из его коллег случайно назвал его по имени. Он не знает, что я знаю его имя. Но я знаю.

Сержант Шэлли становился хуже с каждым днем. Он начал пересказывать мне мое же дело. Он начал с Рамзи бен Аль-Схиба, и истории о том, что я завербовал его для теракта 11 сентября.

– Зачем ему врать нам? – спросил сержант Шэлли.

– Я не знаю.

– Все, что ты говоришь, это: «Я не помню, я не знаю, я ничего не сделал». Думаешь, что сможешь впечатлить подобными фразами американского судью? В глазах американцев ты обречен. Одного взгляда на тебя, мусульманина и араба, в оранжевом костюме и цепях достаточно, чтобы признать тебя виновным, – сказал сержант Шэлли.

– Это несправедливо!

– Мы знаем, что ты преступник.

– Какое преступление я совершил?

– Это ты скажи нам, какое преступление ты совершил, и тогда мы сократим твой срок до 30 лет, после которых у тебя будет шанс начать новую жизнь. В ином случае ты никогда больше не увидишь дневной свет. Если ты не будешь сотрудничать, мы закинем тебя в яму и вычеркнем твое имя из базы данных.

Я был очень напуган, потому что знал, что, даже если он и не может принять такое решение самостоятельно, его поддерживает правительство. Так что он не просто сотрясал воздух.

– Мне все равно, куда вы меня закинете, просто сделайте это.

Во время разговора при очередном допросе он казался особенно агрессивным. Он принес с собой записи моих телефонных звонков в Канаду.

– Что ты, черт возьми, имеешь в виду, говоря «чай или сахар»?

– Я просто имел в виду ровно то, что и сказал. Я не использовал никакого шифра.

– Пошел ты! – сказал сержант Шэлли.

Я решил, что не буду опускаться до его уровня, поэтому не стал ничего говорить. Когда я не смог ответить то, что он хотел услышать, он заставил меня встать, но стоял я с согнутой спиной, потому что мои руки были прикованы к ногам и полу. Сержант Шэлли довел температуру в камере до минимума и приказал охранникам следить за тем, чтобы все оставалось как есть до тех пор, пока он не решит иначе. Он много хлопотал, перед тем как уйти на ланч, чтобы он мог заставить меня страдать даже во время своего обеда, который длился минимум два или три часа. Сержант Шэлли любит поесть, он никогда не пропускал обед. Меня всегда удивляло, что он вообще смог пройти тест на физическую форму и стать военным со своим весом. Но я понял, что он был военным по одной важной причине. Он был совершенно бесчеловечным.

– Почему ты в тюрьме? – спросил меня он.

– Потому что ваша страна несправедлива, а моя страна не защищает меня?

– Теперь ты хочешь сказать, что мы, американцы, просто ищем тощих арабов, – сказал он.

Порой вместе с ним приходила лейтенант Роника, и для меня это было чем-то похожим на счастье. Я устал смотреть на безжизненное лицо, как у сержанта Шэлли. Когда приходила лейтенант, я чувствовал, что вижусь с человеком. Она предложила мне удобный стул, чтобы боль в спине не мучила меня, в то время как сержант Шэлли всегда настаивал на том, чтобы я сидел на металлическом стуле или на грязном полу.

– Ты знаешь, что Ахмед Лаабиди торгует тем-то и тем-то? – спросила меня лейтенант Роника, назвав какие-то наркотики.

– Какого черта вы имеете в виду? – спросил я.

– Ты знаешь, что она имеет в виду, – сказал сержант Шэлли.

Лейтенант Роника улыбнулась, потому что знала, что я не врал. Я на самом деле мог быть кем угодно, но не торговцем наркотиками, а сержант Шэлли просто мечтал навязать мне хоть какое-то преступление, неважно какое.

– Это вид наркотика, – ответила лейтенант Роника.

– Простите, я совсем не знаком с этими вещами.

Сержант Шэлли и его боссы осознали, что для того, чтобы сломать меня, нужно нечто большее, чем изоляция, угрозы и запугивание. Поэтому они решили ввести в игру нового следователя. Где-то в середине июля сопровождающая команда «Гольф» забрала меня и отвела в «Коричневый дом» для резервации. Команда сопровождающих была в замешательстве.

– Они сказали «Коричневый дом»? Это странно! – сказал один из охранников.

Когда мы вошли в здание, в нем не было ни одного наблюдающего охранника.

– Свяжитесь с ТОЦ! – сказал другой из моего сопровождения.

На другом конце провода им приказали оставаться со мной до тех пор, пока не придут мои следователи.

– Что-то здесь не так, – сказал первый охранник.

Сопровождающие не осознавали, что я понимаю, о чем они говорят. Они всегда думали, что заключенные не знают английский.

Руководство лагеря всегда старалось предупредить охранников. Знаки вроде «НЕ ПОМОГАЙТЕ ВРАГУ» и «НЕОСТОРОЖНЫЕ РАЗГОВОРЫ ВЕДУТ К РАСКРЫТИЮ СЕКРЕТОВ» встречались нередко, но охранники все равно разговаривали друг с другом.

«Коричневый дом» был одновременно и обыкновенным местом для проведения допроса, и местом для пыток, и административным зданием. Сердце колотилось, я сходил с ума. Я просто ненавижу пытки. Стройная невысокая девушка вошла в камеру в сопровождении Мистера-Настоящего-Мужика, сержанта Шэлли. Штаб-сержант Мэри была молодой девушкой, которой было чуть за 30, ростом чуть больше 165 сантиметров, с длинными светлыми волосами, которыми она очень гордилась. Она служила в Национальной гвардии, и ее призвали на службу после 11 сентября, как я потом узнал. Никто из них не поздоровался со мной и не снял с меня наручники.

– Что это такое? – спросила штаб-сержант Мэри, показывая пластиковый пакет с ручной дуговой сваркой внутри.

– Это индийские благовония, – ответил я. Это первое, что пришло мне в голову. Я подумал, что она хочет зажечь благовония во время допроса, что было хорошей идеей.

– Нет, ты ошибаешься! – Она едва ли не ткнула пакетом мне в лицо.

– Я не знаю, – сказал я.

– Мы нашли доказательства против тебя, нам больше ничего не нужно, – ответила штаб-сержант Мэри.

Я подумал: «Что тут происходит? Это часть той грязи, которую они хотят повесить на меня?»

– Это ручная дуговая сварка, которую ты прятал в ванной, – объяснила штаб-сержант Мэри.

– Как в моей камере вообще может быть эта штука, если вы или охранники не давали мне ее? К тому же я не контактирую ни с кем из заключенных.

– Ты смышленый и мог тайно пронести ее, – сказала штаб-сержант Мэри.

– Как?

– Отведите его в ванную, – приказала она.

Штаб-сержант Мэри позвала команду «Гольф», которая ждала снаружи. Охранники потащили меня в ванную. Я думал: «Неужели эти люди так хотят повесить на меня хоть что-то, типа вообще что угодно?» В это время старший офицер объяснял штаб-сержанту Мэри, как эти сварки оказались в камерах. Когда охранники отводили меня обратно, я услышал конец их разговора.

– Это обычное дело. Контрактники выбрасывают их в туалеты, когда заканчивают работать с ними.

Как только я вошел, все тут же замолчали. Штаб-сержант Мэри убрала сварку обратно в желтый конверт. Она никогда не называла мне своего имени, и я не ожидал этого от нее. Чем хуже намерения следователя, тем тщательнее он или она скрывает свою личность. Но один из коллег случайно назвал ее при мне по имени.

– Как ты теперь себя чувствуешь? – спросила меня штаб-сержант Мэри.

– У меня все отлично! – ответил я. На самом деле я страдал, но не хотел, чтобы они получали удовольствие от осознания, что добились своего.

– Думаю, ему слишком хорошо, – сказал сержант Шэлли.

– Слезай со стула! – сказала штаб-сержант Мэри, убирая стул из-под меня. – Я бы скорее позволила грязному фермеру сидеть на этом стуле, чем такому умнику, как ты, – продолжила она, когда мое тело упало на грязный пол.

Боль в спине из-за состояния моего седалищного нерва убивала меня. С 20 июня от него не было покоя. Сержант Шэлли, очевидно, начинал уставать от меня, поэтому его босс предложил ему свежую кровь. Теперь штаб-сержант Мэри могла полностью проявить себя. Она начала допрос. Она разложила передо мной фотографии подозреваемых в терактах 11 сентября. На фотографиях были Мохаммед Атта, Зиад Джарра, Марван Аль-Шеххи, Рамзи бен Аль-Схиб, Халид Шейх Мохаммед и другие.

– Посмотри на этих ублюдков, – сказала штаб-сержант Мэри. – Хорошо, теперь расскажи нам, что ты знаешь об этих ублюдках!

– Клянусь Богом, я не скажу ни слова при любых обстоятельствах.

– Вставай! Охрана! Если не встанешь, будет плохо, – сказала штаб-сержант Мэри.

Перед тем как пыточный отряд вошел в допросную, я встал с согнутой спиной: натянутые цепи связывали мои руки и ноги, я был полностью привязан к полу. Цепи не позволяли мне стоять прямо. До конца дня мне пришлось терпеть боль в каждой части своего тела. Я молча терпел ее до конца дня, пока мои мучители не устали и не отправили меня обратно в камеру. Я не сказал ни слова, будто меня там и не было. Ты, дорогой читатель, сказал им больше слов, чем я.

– Если тебе нужно воспользоваться уборной, вежливо попроси и скажи: «Пожалуйста, можно мне?», в ином случае делай свои дела в штаны, – сказала штаб-сержант Мэри.

Перед обедом штаб-сержант Мэри и сержант Шэлли уделили время оскорблениям моей семьи, в особенности моей жены. Ради моей семьи я не буду цитировать их уничижительные речи. Все время два сержанта предлагали мне только воду и холодную еду.

– Тебе нельзя есть горячую еду до тех пор, пока ты не будешь сотрудничать с нами, – сказал однажды сержант Шэлли.

Каждый раз когда они начинали пытать меня, я отказывался пить или есть. Штаб-сержант Мэри принесла свой обед, чтобы подразнить меня.

– Вкуснятина какая, ветчина такая вкусная, – говорила она, пока ела свой обед.

Тот день был посвящен сексуальным домогательствам. Сержант Шэлли покинул допросную, чтобы наблюдать из соседней комнаты. Штаб-сержант Мэри стала касаться моего тела и сказала, что изнасилует меня, если я откажусь говорить. «Честное предупреждение» – может сказать кто-то. Она медленно начала показывать самый убогий стриптиз, который вы только можете представить.

– Ты знаешь, закон не запрещает заниматься сексом с заключенными, – сказала она, снимая свою форму.

Она шептала мне на ухо: «Знаешь, я так хороша в постели» и «Американские парни любят, когда я шепчу им на ухо». Она говорила это и медленно раздевалась, надеясь, что я сломаюсь и освобожу ее от той боли, которую она причиняла сама себе. Было видно, что это не ее выбор действовать подобным образом. Но я не мог помочь ей и молчал. Она продолжала рассказывать об американских мужчинах и застенчиво хвалила себя, говоря фразы вроде: «У меня прекрасное тело».

Регулярно штаб-сержант Мэри предлагала мне другую сторону монеты.

– Если начнешь сотрудничать, я перестану приставать к тебе. Если не начнешь, я продолжу заниматься этим, и каждый день будет все хуже. Я очень хороша в этой работе, и поэтому мое правительство назначило меня на нее. Я всегда добивалась успеха. Заниматься с кем-то сексом не считается пыткой.

Штаб-сержант Мэри вела монолог, пока сержант Шэлли наблюдал из соседней комнаты. Он постоянно заходил в допросную и пытался заставить меня говорить.

– Тебе не одолеть нас, у нас слишком много людей, и мы продолжим унижать тебя американским сексом.

– У меня есть одна пышногрудая знакомая, завтра я приведу ее с собой, – сказала штаб-сержант Мэри. – По крайней мере, она будет сотрудничать, – иронично добавила она. Она не раздевала меня, но терлась о мои интимные части тела.

Ближе к вечеру еще одна команда начала пытать другого заключенного. Я слышал, что играет громкая музыка.

– Ты хочешь, чтобы я отправила тебя к тем ребятам, или будешь сотрудничать? – спросила штаб-сержант Мэри.

Я промолчал. Охранники называли «Коричневый дом» «домом для вечеринок», потому что большинство пыток проводилось именно здесь, ночью, когда тьма окутывала жалкий лагерь.

Штаб-сержант Мэри отправила меня обратно в камеру, предупредив: «Сегодня только начало, дальше будет хуже».

Чтобы узнать, сколько пыток может выдержать заключенный, специальный отряд ЕОГ пользовался медицинской помощью. Меня отправили к врачу, офицеру ВМС. Я бы описал его как достойного и гуманного человека.

– Вы собираетесь снимать с него цепи? Я не осматриваю людей с этим дерьмом на них, – сказал он сопровождающей команде «Гольф». – У этого джентльмена достаточно серьезные проблемы с седалищным нервом, – отметил он затем.

– Я не могу больше терпеть условия, в которых меня держат, – рассказал ему я. – Мне не дают обезболивающее и лекарства, которые мне необходимы, что удержаться на плаву.

Следователи устраивали допросы так, чтобы они совпадали со временем, когда я должен принимать лекарства. Мне выписали два препарата: таблетки для ослабления боли в седалищном нерве и ensure для компенсации потерянного веса, от которого я страдал с самого первого моего задержания. Обычно я принимал лекарства между четырьмя и пятью часами, поэтому следователи забирали меня так, чтобы в это время я точно был с ними и не принял лекарства. Хотя какой смысл давать мне обезболивающее, если следователи работают над тем, чтобы повредить мне спину, или плохо меня кормить, а потом позволить мне набрать вес?

– Я не так много могу сделать. Я могу написать рекомендацию, но решение остается за другими людьми. Ваш случай очень тяжелый! – сказал он мне.

Я вышел из больницы с небольшой надеждой, но мое положение только ухудшилось.

– Слушайте, врач сказал, что у меня высокое давление. Это очень серьезно, вы ведь знаете, что раньше я страдал от гипотонии, – сказал я штаб-сержанту Мэри, когда она забрала меня для допроса в следующий раз.

– Ты в порядке, мы разговаривали с врачом, – ответили следователи.

Тогда я осознал, что моим мучениям еще не пришел конец.

Пытки становились хуже с каждым днем. Охранники в блоке активно принимали участие в процессе. Следователи говорили им, что нужно делать с заключенными, когда их возвращали в блок. В мою камеру стучали, чтобы я не мог уснуть ночью. Они проклинали меня без причины. Постоянно будили, пока следователи не разрешали дать мне немного отдохнуть. Я никогда не жаловался на это своим следователям, потому что знал, что именно они все это и спланировали с охранниками.

Как и было обещано, штаб-сержант Мэри забрала меня утром. В камере я был один, и мне стало очень страшно, когда я услышал, как охранники несут тяжелые цепи и кричат: «Резервация!». Сердце заколотилось, потому что я всегда ожидал худшего. Но тот факт, что мне нельзя было видеть дневной свет, заставлял меня «полюбить» короткие переходы между моей чертовски холодной камерой и допросной. Для меня было счастьем, когда теплое солнце Гуантанамо согревало меня. Я чувствовал, что ко мне возвращается каждая частичка моего тела. Я всегда чувствовал это фальшивое счастье, и оно всегда длилось совсем не долго. Это как принимать наркотики.

– Как ты? – сказал один из сопровождающих охранников из Пуэрто-Рико на слабом английском.

– Я в порядке, спасибо. А вы?

– Не переживай, ты вернешься к своей семье, – сказал он.

Когда он произнес это, я не смог сдержать слез. В последнее время я стал таким ранимым. Что со мной не так? Всего лишь одного теплого слова в океане страдания было достаточно, чтобы довести меня до слез. Примерно в это время в лагере «Дельта» образовался полный пуэрториканский дивизион. Они отличались от остальных американцев, были не такими жестокими и враждебными. Иногда они позволяли заключенным принять душ в не отведенное для этого время. Их все любили. Но у этих людей были проблемы с теми, кто заправляет лагерями, из-за слишком гуманного подхода к заключенным. Я не могу объективно говорить о пуэрториканцах, потому что не так часто с ними встречался, но тем не менее, если вы меня спросите: «Ты когда-нибудь встречал плохого человека из Пуэрто-Рико?» – мой ответ будет отрицательным. Если вы спросите: «Атам вообще есть плохие люди?» – то я просто не знаю ответа. То же самое с людьми из Судана.

– Не снимайте с него цепи и не выдавайте ему стул, – сказал работник ТОЦ по радио, когда сопровождающая команда оставила меня в «Коричневом доме».

Штаб-сержант Мэри и обещанная пышногрудая женщина вошли в допросную. Они принесли фотографию чернокожего американца по имени Кристофер Поул, которого я видел однажды много лет назад в Афганистане.

– Сегодня мы поговорим об этом парне, Абдулмалеке, – сказала штаб-сержант Мэри после того как подкупила меня старым металлическим стулом.

– Я уже рассказал вам, что знаю об Абдулмалеке.

– Нет, это вранье. Ты расскажешь нам больше?

– Нет, мне больше нечего рассказывать.

Новая женщина-следователь убрала металлический стул из-под меня и позволила мне упасть на пол.

– Теперь расскажи нам о Кристофере Поуле, также известном как Абдулмалек!

– Нет, мы уже проходили это, – сказал я.

– Да, ты прав. Раз мы уже проходили это, тебе нечего бояться, – сказала новая женщина-следователь.

– Нет.

– Тогда сегодня мы научим тебя великому американскому сексу. Вставай! – сказала штаб-сержант Мэри.

Я встал в ту же мучительную позу, в которой находился ежедневно на протяжении 70 дней. Я предпочел выполнять приказы и избежать боли, которую причинят мне охранники, когда вступят в игру. Охранники использовали каждую возможность, чтобы избивать арестантов. «Заключенный проявил сопротивление» было святой истиной, которой они оправдывались, и угадайте, кому верили больше?

– Ты очень смышленый, потому что, если ты не встанешь, будет неприятно, – сказала штаб-сержант Мэри.

Как только я встал, обе женщины сняли с себя блузки и начали обсуждать самые грязные вещи, которые вы только можете представить. Больнее всего было терпеть то, что они заставляют меня принять участие в сексе втроем самым идиотским способом. Чего многие женщины не понимают, так это того, что мужчинам так же, как и женщинам, не нравится, когда их принуждают к сексу. Обе женщины буквально повесились на меня, одна была спереди, а другая женщина, постарше, терлась о меня сзади. Все это время они говорили мне неприличные вещи и играли с моими интимными частями тела. Здесь я избавлю вас от всех отвратительных и тупых фраз, которые мне пришлось слушать с полудня до 10 вечера, когда она передала меня Мистеру Иксу, новому персонажу, с которым вы скоро познакомитесь.

Если быть совсем честным, те женщины ни разу не раздевали меня, пока все происходило, на мне была форма. Старший следователь сержант Шэлли наблюдал за всем через одностороннее стекло из соседней комнаты. Все время я молился.

– Хватит, черт возьми, молиться! Ты занимаешься сексом с американскими шлюхами и молишься? Какой же ты лицемер! – злобно сказал сержант Шэлли, когда вошел в комнату.

Я не перестал молиться, и мне запретили проводить мои ежедневные молитвы в течение почти года. Также мне запретили поститься во время святого месяца Рамадана в октябре 2003 года и насильно кормили. На этой встрече я отказывался пить или есть, хотя они регулярно предлагали мне воду.

– Мы должны давать тебе еду и воду, но мы не против, если ты не поешь.

Еще они предложили мне самый отвратительный сухой паек, какой смогли найти в лагере. Мы, заключенные, знали, что следователи из ЕОГ собирали данные о том, какую еду заключенный любит и не любит, когда молится, и много других, просто смехотворных вещей.

Я надеялся, что меня вырубит, чтобы я наконец перестал страдать, и это было основной причиной для моей голодовки. Я понимал, что этих людей не особенно впечатляют голодовки. Конечно, они не хотели, чтобы я умер.

– Ты не умрешь, мы накормим тебя через задницу, – сказала штаб-сержант Мэри.

Я ни разу не чувствовал себя таким оскверненным, как тогда. До тех пор, пока меня не начали пытать, чтобы я признался в преступлениях, которые не совершал. Ты, дорогой читатель, никогда не смог бы понять тот уровень физической и психологической боли, который испытывают люди в моей ситуации, как бы ты ни пытался поставить себя на чье-то место. Если бы я на самом деле совершил то, в чем они меня обвиняли, я бы сдался в самый первый день. Но проблема в том, что ты не можешь признаться в том, чего не совершал, ведь тебе нужно описать все в мельчайших подробностях, которых ты не знаешь, потому что ничего не совершал. Это не просто: «Да, я это сделал!» Нет, это так не работает. Ты должен рассказать полную историю того, что произошло, так, чтобы даже самый тупой человек ее понял. Одна из самых сложных вещей – рассказывать выдуманную историю и доказывать ее истинность. Конечно, я не хотел, чтобы ситуация дошла до того, чтобы мне пришлось признаться в преступлении, которого я не совершал. Особенно при нынешних обстоятельствах, когда правительство США прыгало от одного мусульманина к другому и пыталось повесить на него хоть что-нибудь.

– Мы будем делать это с тобой каждый день, изо дня в день, пока ты не расскажешь нам об Абдулмалеке или не признаешься в совершении преступлений, – сказала штаб-сержант Мэри.

– Тебе нужно предъявить нам неопровержимые доказательства против одного из твоих друзей. Что-то вроде этого сильно поможет тебе, – сказал сержант Шэлли на одном из следующих допросов. – Зачем тебе терпеть все это, если ты можешь прекратить это в любой момент?

Я решил молчать во время пыток и разговаривать, когда они отпускали меня. Я понял, что даже когда я вежливо просил у следователей разрешения воспользоваться туалетом, что было базовой нуждой, то давал им контроль надо мной, который они не заслуживали. Я понимал, что это была не просто просьба об использовании уборной, что скорее они так унижали меня и принуждали говорить то, что они хотят слышать. Поэтому я отказывался и пить, и есть. Так мне не нужно было пользоваться уборной. И это работало.

Безумие этого момента делало меня сильнее. Я решил, что буду сражаться до последней капли крови.

– Мы сильнее тебя, у нас больше людей, у нас больше возможностей, и мы одолеем тебя. Но если будешь сотрудничать с нами, то начнешь нормально спать и получать горячую еду, – говорил сержант Шэлли много раз. – Если ты не сотрудничаешь, ты не ешь, не получаешь лекарства.

Унижения, сексуальные домогательства, страх и голод составляли мой распорядок примерно до 10 вечера. Следователи старались сделать так, чтобы я не знал точного времени, но никто не идеален. Их часы всегда раскрывали мне время. Я буду использовать эту ошибку позже, когда они отправят меня в неосвещенную одиночную камеру.

– Сейчас ты вернешься в свою камеру, но завтра ты испытаешь еще больше, – сказала штаб-сержант Мэри, посовещавшись со своими коллегами.

Я был счастлив, что меня отпускают, я всего лишь хотел отдохнуть и побыть в одиночестве. Я был так измучен. Но штаб-сержант Мэри обманула меня, она просто провернула психологический трюк, чтобы сделать мне еще больнее. Я был еще очень далек от отдыха. ТОЦ, который принимал полноправное участие в пытках, прислал другой сопровождающий отряд. Как только я дошел до двери, ведущей к выходу из «Коричневого дома», то упал лицом на пол, ноги перестали держать меня, и я не чувствовал ни одну частичку своего тела. Охранникам не удалось поставить меня на ноги, поэтому им пришлось тащить мое тело.

– Верните этого ублюдка сюда! – крикнул Мистер Икс, знаменитость среди пыточных отрядов. Он был примерно моего возраста, ростом чуть больше 180 сантиметров, имел спортивное телосложение и носил специальную одежду для своей работы. Он ходил в темно-синем комбинезоне, но не вроде комбинезона пилота Воздушных сил, а как комбинезон работника скотобойни. Его лицо закрывала черная маска. Мистер Икс был осведомлен о том, что совершал серьезные военные преступления, поэтому его боссы приказали ему полностью закрыть себя. Но если в мире есть хоть какая-то справедливость, то они раскроют его. Мы знаем их имена и должности.

Когда я получше узнал Мистера Икса и услышал, как он разговаривает, я не понял, как такой умный человек может согласиться на такую идиотскую работу, которая точно будет преследовать его до конца жизни. Справедливости ради я должен сказать, что Мистер Икс говорил со мной убедительно, хотя не владел никакой информацией о моем деле. Возможно, у него особо не было выбора, потому что многие военные родились в бедных семьях, и иногда армия дает им самую грязную работу. Теоретически Мистер Икс мог отказаться совершать военные преступления, и, возможно, ему бы за это ничего не сделали. Позже я обсудил с охранниками, почему они запретили мне молиться, так как это было совершенно незаконно.

– Я мог бы отказаться, но тогда мой босс дал бы мне отвратительную работу или перевел в очень плохое место. Я знаю, что за то, что я сделал с тобой, мне самое место в аду, – рассказал мне один из них.

История повторяется: во времена Второй мировой войны немецких солдат не прощали, когда они начинали оспаривать полученные приказы.

– В последнее время ты усложняешь жизнь женщине-сержанту, – продолжил Мистер Икс, ведя меня с помощью охранников в темную камеру.

Он бросил меня на грязный пол. Комната была черна как смоль. Мистер Икс включил трек на очень большой громкости, я имею в виду очень большой. Песня была «Let the bodies hit the floor», возможно, я никогда не забуду эту песню. В то же время Мистер Икс включил цветные мигающие лампы, свет которых резал мне глаза.

– Только попробуй уснуть, тогда я сделаю тебе больно, – сказал он.

Я был вынужден слушать эту песню снова и снова до следующего утра. Я начал молиться.

– Черт возьми, хватит молиться, – сказал он громко.

К этому времени я уже очень устал и был напуган, поэтому решил молиться про себя. Мистер Икс регулярно давал мне воду. Я пил ее, потому что боялся, что он начнет избивать меня, если я откажусь. Я полностью перестал ощущать время.

Насколько мне известно, Мистер Икс отправил меня обратно в камеру где-то в пять часов утра.

– Добро пожаловать в ад, – сказала женщина-ВССБ, когда я вошел в блок.

Я промолчал, потому что она того не стоила. Я подумал: «Ты заслуживаешь ада больше, чем я, потому что усердно работаешь, чтобы попасть туда!»

Когда Мистер Икс присоединился к команде, они организовали 24-часовой режим со сменами. Утренняя смена с сержантом Шэлли начиналась между 9:00 и 10:00 и заканчивалась между 15:00 и 16:00 часами. Дневная смена была за штаб-сержантом Мэри и длилась с 16:30 до 22:00 или 23:00 часов вечера. А ночная смена была за Мистером Иксом. Он принимался за меня сразу, как только штаб-сержант Мэри уходила, она буквально передавала меня ему. Это продолжалось до 24 августа 2003 года. Мне редко удавалось отдохнуть хотя бы от одной смены.

– Три смены! Это не слишком много для человека, которого допрашивают 24 часа в сутки, день за днем? – спросил я.

Штаб-сержант Мэри была наименьшим из всех зол, поэтому я старался говорить с ней по-человечески. Вы, должно быть, удивитесь, если я скажу вам, что она проявляла хорошие качества, как личность. Несмотря на то с какой силой я ненавидел то, что она делает, я должен быть справедлив и честен.

– Мы могли использовать больше персонала и сделать четыре смены. У нас достаточно людей для этого, – ответила штаб-сержант Мэри.

И это именно и произошло. Команда была дополнена молодым сержантом, и теперь вместо трех смен, я должен был иметь дело с четырьмя сменами все 24 часа.

– Ты облажался! – сказал сопровождающий охранник, который по ошибке провожал меня дважды за день из одного здания в другое. – Что ты здесь делаешь? Ты уже был в резервации!

– Меня допрашивают 24 часа.

Охранник громко засмеялся и злобно повторил: «Ты облажался!» Я просто посмотрел на него и улыбнулся.

На третий день сопровождающая команда показалась у моей камеры рано утром, как только я уснул после тяжелых 20 часов допроса. Вы знаете это состояние, когда вы только засыпаете и слюна начинает течь изо рта?

– Резервация! – крикнул один из охранников. Мои ноги еле несли меня. – Поторопись!

Я быстро умыл лицо и прополоскал рот. Я пользовался каждой возможностью оставаться чистым, хоть меня и лишили права пользоваться душем, которым обладали все заключенные. Команда хотела унизить меня.

– Какая вонь! – обычно говорил сержант Шэлли, когда входил в камеру, где меня допрашивали.

– Мужик, ты пахнешь как дерьмо! – говорил один из охранников более одного раза.

У меня появлялась возможность воспользоваться душем и переодеться только тогда, когда его низость сержант Шэлли не мог больше терпеть мой запах.

– Заберите парня и отведите его в душ. Он пахнет как дерьмо, – говорил он.

Только тогда я мог принять душ, и так продолжалось месяцы.

– Быстрее! – все время говорили охранники.

Меня забрали из блока «Индия» – блока, больше которого я ненавидел только допросные камеры. У меня болела голова, меня тошнило, была изжога от нескольких бессонных ночей подряд. Я ненавидел место, в которое меня вели.

Охранники оставили меня в «Коричневом доме». Никого в камере не было. Я дремал, дожидаясь сержанта Шэлли. Ох, шея так сильно болела. Я искренне хотел, чтобы он наконец пришел, потому что ненавидел спать вот так: по крайней мере, он насладится тем, что лишит меня сна. Сержант Шэлли – один из самых ленивых людей, что я встречал. Он не тратил время на ознакомление с отчетами, поэтому часто путал меня с другими подозреваемыми. Обычно он опаздывал, но все равно меня забирали рано утром, и поэтому я не мог поспать.

На самом деле новостей было немного. Сержант Шэлли и я смотрели друг на друга и обсуждали те же самые темы, прямо как в фильме «День сурка». Но со временем я стал сильно нервничать из-за отсутствия сна.

Распорядок дня всегда был именно таким. Сержант Шэлли начинал зачитывать какие-то бумаги, которые приносил с собой, и задавал мне вопросы.

– Какого черта ты поехал в Канаду?

– Я хотел найти работу и хорошо устроиться в жизни.

– Пошел ты! Вставай!

– Я лучше буду стоять вот так, пока не умру, чем буду разговаривать с таким уродом, как ты!

Заставив меня встать, сержант Шэлли убеждался в том, что охранники выполняют его приказы, пока он набивает живот во время обеда: каждый раз, когда я пытался поменять неудобное положение, охранники появлялись из ниоткуда и заставляли меня стоять прямо, насколько это возможно. Каждый следователь, с кем я был знаком, иногда пропускал прием пищи по какой-нибудь причине. Сержант Шэлли не пропускал его, несмотря ни на что.

– Если перестанешь отрицать свою причастность к преступлению, мы начнем кормить тебя горячей едой и позволим нормально спать. Мы сильнее тебя.

– Мне не нужно то, чего у меня нет.

– Мы бросим тебя в яму до конца твоей жизни. Ты уже осужден. Ты никогда не увидишь свою семью.

– Это решение принимаете не вы, но даже если и вы, то просто сделайте это. Чем скорее, тем лучше!

Иногда сержант Шэлли показывал мне пропагандистские плакаты с заключенными, которых якобы освободили.

– Посмотри на этого парня. Он преступник, но во всем признался и теперь может жить обычной жизнью.

Все следователи лгут, но ложь сержанта Шэлли была более чем очевидной. Хотя когда другие следователи начинали врать, по ним это было видно, а сержант Шэлли лгал точно так же, как и говорил правду. Его лицо всегда сохраняло гримасу ненависти.

Когда боль стала невыносимой, я был более расположен к переговорам, и он разрешал мне сидеть на неудобном стуле. Но вскоре он начинал кричать, потому что я не давал ответы, которые он хотел услышать.

– Я сделаю все, что в моих силах, чтобы сломать тебя! – злобно сказал сержант Шэлли.

Он угрожал мне по-разному: «Ты проведешь остаток жизни в тюрьме», «Мы сотрем тебя из всех баз данных, закинем в яму, и никто не будет знать, где ты», «Ты никогда не увидишь свою семью». Мой ответ всегда был одинаковый: «Делайте, что считаете нужным! Я ничего не совершал!» Когда я произносил это, сержант Шэлли так сходил с ума, словно хотел сожрать меня заживо. Поэтому я избегал ответов и позволял ему говорить большую часть времени. Как я уже говорил, сержант Шэлли любил разговаривать и ненавидел слушать. Иногда я сомневался, работают ли у него вообще уши. Он говорил так, будто читал Евангелие.

Я просто пытался понять, почему он был так уверен, что я преступник.

– Сержант, а что, если вы ошибаетесь, подозревая меня? – спросил я.

– Тогда я просто теряю время, – ответил он.

– Справедливо.

– Если ты предоставишь нам информацию, доказывающую чью-то виновность, скажем, Карима Мехди или Ахмеда Лаабиди, и их дело закончится судом, твоя жизнь изменится к лучшему.

Я ничего не ответил, потому что у меня не было того, чего он хотел. Взгляд сержанта Шэлли на справедливость был очень суровым. Даже если бы я предоставил ему все, что он хотел, он смягчил бы мое наказание с электрического стула до пожизненного срока и потом, возможно, до 30 лет лишения свободы. Если честно, меня такое предложение совсем не интересовало.

В свою смену сержант Шэлли должен был отчитываться перед своим боссом во время перерывов. Я точно не знаю, кем был его босс в то время, но, скорее всего, это был Ричард Зулей. Но я уверен, что самым главным в цепочке командования Гуантанамо был генерал Джеффри Миллер. Еще я знал, что он осведомлен о моем деле и что это он давал приказы, что делать с «тем ублюдком». Мэри говорила, что президента Буша и Дональда Рамсфелда кратко вводили в курс моего дела. Дональд Рамсфелд даже отправил ко мне своего секретаря, большого темного джентльмена, которого, как сказали охранники, звали Батлер, чтобы тот проведал меня летом 2004 года. Он задал мне несколько важных вопросов. К тому времени напряжение уже немного спало.

Дневную смену я провел с штаб-сержантом Мэри. Как я отмечал ранее, она была наименьшим из всех зол. Ее распорядок дня был таким. Забирая меня для допроса, она информировала ТОЦ, что стул не понадобится, поэтому я должен был сидеть на грязном полу. Но на самом деле даже такой возможности у меня не было, потому что ТОЦ всегда приказывал охранникам следить за тем, чтобы я стоял, пока не придет штаб-сержант Мэри. Затем она решала, могу я сесть или мне придется стоять всю смену, а после нее был Мистер Икс, который всегда заставлял меня стоять весь оставшийся день.

Я начал тихо читать Коран, потому что молитвы были запрещены. Однажды она спросила меня в «Золотом доме»: «Почему ты не молишься? Давай, молись!» Я подумал: «Как мило с ее стороны!» Но когда я начинал молиться, она издевалась над моей религией, поэтому я молился про себя, чтобы не дать ей возможность богохульничать. Издеваться над чьей-то религией – это варварство. Президент Буш описал святую войну с так называемым терроризмом как войну между цивилизованным и варварским мирами. Но его правительство совершило больше варварских поступков, чем сами террористы. Я могу назвать тысячи военных преступлений, в которые вовлечено правительство Буша.

Тот день был самым тяжелым до примерно конца августа, когда наступил мой «день рождения», как назвала его штаб-сержант Мэри. Она привела кого-то, кто, очевидно, был морским пехотинцем. На нем был лесной боевой камуфляжный костюм. Он был маленького роста, но очень громким, и еще он принес с собой бумбокс.

Штаб-сержант Мэри предложила мне металлический стул.

– Я же говорила, что приведу помощников, чтобы допросить тебя, – сказала она, сидя в несколько дюймах от меня.

Гость сидел, будто привязанный к моему колену. Он начал задавать мне вопросы, которые я уже не помню.

– Да или нет?! – в какой-то момент закричал пехотинец так громко, как только можно представить, чтобы напугать меня или чтобы впечатлить штаб-сержанта Мэри, кто знает? Его метод показался мне крайне детским и глупым.

Я посмотрел на него, улыбнулся и сказал: «Ни то, ни другое!» Гость жестоко выбил стул из-под меня. Я упал прямо на цепи. Было очень больно.

– Вставай, мать твою! – закричали оба почти одновременно.

Затем началась сессия пыток и унижения. Заставив меня стоять, они вернулись к расспросам, но было уже слишком поздно, потому что я миллион раз говорил им: «Ровно в тот момент, когда вы начинаете пытать меня, я замолкаю». И я всегда держал свое слово, до конца дня разговаривали исключительно они.

Морской пехотинец довел температуру кондиционера до минимума, чтобы я начал замерзать. Этот метод практиковался в лагере с августа 2002 года. Я видел людей, которых подвергали такой пытке день за днем, к тому времени таких людей было уже много. Последствия этой пытки ужасные, например, ревматизм. Но проявляется он только через много лет, болезни требуется время, чтобы добраться до костей. Пыточный отряд был так хорошо натренирован, что они практически идеально совершали преступления, не оставляя никаких следов. Они никогда не доверялись воле случая. Они били в заранее определенные места. Они практиковали ужасные методы, последствия которых проявятся только много позже. Следователи выкрутили кондиционер до минимума, пытаясь установить температуру в ноль градусов, но, очевидно, кондиционер разрабатывался не для того, чтобы убивать, поэтому они могли достичь только 9,4 градуса по Цельсию. Другими словами, было очень-очень холодно, особенно для того, кто провел там 20 часов в тонкой униформе и родился в жаркой стране. Человек из Саудовской Аравии не может спокойно пережить такой холод, как это сделает швед, и наоборот, когда дело касается высоких температур. Следователи принимали во внимание эти факторы и использовали их эффективно.

Вы можете спросить: «Где находились следователи после того, как оставляли заключенного в морозильной камере?» Вообще, это хороший вопрос. Во-первых, следователи не оставались в камере, они только приходили, чтобы унизить, оскорбить, обескуражить меня, после чего выходили из камеры и шли в соседнюю комнату, чтобы наблюдать за мной. Во-вторых, следователи были одеты адекватно. Например, Мистер Икс был одет так, будто заходил в холодильник на скотобойне. Но, даже несмотря на это, они не оставались с заключенным надолго. В-третьих, есть большая психологическая разница ощущений, когда вас загоняют в такую камеру для пытки и когда вы заходите туда ради развлечения. И напоследок, следователи ходили по камере, что означало циркуляцию крови и сохранение тепла в теле, в то время как заключенный все время был прикован к полу и стоял на месте. Все, что я мог делать, это двигать ногами и тереть руки. Но морской пехотинец не хотел, чтобы я тер руки, поэтому он запросил специальные цепи, которыми привязывали руки к бедрам. Когда я начинал нервничать, я всегда тер руки и писал на теле, и это сводило моих следователей с ума.

– Что ты пишешь? – закричал морской пехотинец. – Либо ты отвечаешь, либо тут же прекращаешь делать это.

Но я не мог остановиться, это было неосознанно. Морской пехотинец начал разбрасывать стулья по всей комнате, бил меня головой и осыпал самыми разными прилагательными, которых я не заслуживал.

– Ты выбрал не ту сторону, мальчик. Ты сражался за гиблое дело, – сказал он среди прочей пустой болтовни, оскорбляющей мою семью, религию и меня самого.

Не говоря уже о самых разных угрозах в адрес моей семьи за «мои преступления», что не имело никакого смысла. Я понимал, что у него нет власти, но знал, что он говорит от лица самой могущественной страны в мире, и, очевидно, ему нравилось, что его правительство полностью поддерживает его. Тем не менее, дорогой читатель, я не буду расписывать все его оскорбления. Этот парень псих. Он спрашивал меня о том, чего я совсем не знал, об именах, которые я никогда не слышал.

– Я был в Мавритании, – сказал он. – И знаешь, кто нас принимал? Президент! Мы отлично провели время во дворце.

Морской пехотинец задавал вопросы, и сам же на них отвечал.

Когда у парня не получилось впечатлить меня своими разговорами и унижениями, наряду с угрозами арестовать мою семью (так как мавританский президент был послушным слугой Соединенных Штатов), он принес ледяную воду и облил меня с ног до головы. Одежда все еще была на мне в тот момент. Это было ужасно, меня трясло так, будто у меня болезнь Паркинсона. Технически я больше не мог разговаривать. Этот парень был очень тупой, он буквально убивал меня, но очень медленно. Штаб-сержант Мэри приказала ему жестом перестать обливать меня. Другой заключенный рассказал мне о «хорошем» следователе, который предложил ему поесть, чтобы уменьшить боль, но я отказывался что-либо есть. Все равно я не мог открыть рот.

Мэри остановила его, потому что боялась бумажной работы, которая ожидала ее в случае моей смерти. Поэтому он нашел новую технику, а именно принес CD-проигрыватель с усилителем и включил какой-то рэп. Я не возражал, потому что музыка помогала забыть о боли. На самом деле музыка была скрытым даром. Я пытался понять смысл слов. Все, что я понял, это то, что музыка была о любви. Можете поверить? Любовь! Все, что я переживал в последнее время, это сплошная ненависть.

– Слушай это, мать твою! – сказал морской пехотинец, жестоко закрывая дверь за собой. – Ты будешь слушать это день за днем и знаешь что?.. Будет только хуже. Сейчас это только начало…

Я продолжал молиться и игнорировать все, что они делали со мной.

– Аллах, помоги мне… Аллах, сжалься надо мной, – штаб-сержант Мэри пародировала мои молитвы, – Аллах, Аллах… Нет никакого Аллаха. Он подвел тебя!

Я улыбнулся от того, какое невежество она проявила, говоря о Господе вот так. Но Господь очень терпелив, и Он не торопится с наказанием, потому что его никто не может избежать.

Заключенные знали распорядки в лагере. Если военная разведка верит, что ты скрываешь какую-то важную информацию, они пытают тебя в лагере «Дельта» в блоке «Индия», но, если и это не работает, они похищают тебя и отвозят в секретное место, где никто не узнает, что с тобой будут делать. Пока я был в лагере «Дельта», двух человек похитили, и они исчезли. Это были Абдуллах Табарак Ахмад из Марокко и Мохаммед Аль-Квахтани из Саудовской Аравии.

Мне стало казаться, что меня собираются похитить, потому что мое дело никак не продвигалось, так что я начал собирать информацию.

– Тот лагерь самый худший, – сказал молодой военный полицейский.

– Их не кормят? – поинтересовался я.

– Что-то вроде того, – ответил он.

Между 10 и 11 часами штаб-сержант Мэри передала меня Мистеру Иксу, который приказал охранникам отвести меня в специально подготовленную комнату. Было очень холодно, вокруг было много фотографий, демонстрирующих достижения США: оружие, самолеты и портреты Джорджа Буша.

– Не молись! Ты оскорбишь мою страну, если будешь молиться во время национального гимна. Мы самая великая страна в мире, и у нас самый мудрый президент, – сказал он.

Всю ночь мне пришлось слушать гимн США. Ненавижу гимны. Все, что я помню, это начало. «О, скажи, видишь ты…» раз за разом. Я был счастлив, что на меня не выливали ледяную воду. Сначала я пытался тихо молиться, но Мистер Икс внимательно наблюдал за мной через камеры и одностороннее стекло. «Черт подери, хватит молиться, ты оскорбляешь мою страну!» Я устал и был истощен, и последнее, что мне нужно было, это проблемы, поэтому я решил молиться про себя. Всю ночь меня трясло.

Между четырьмя и пятью утра Мистер Икс отпустил меня, но только для того, чтобы спустя пару часов сержант Шэлли пришел за мной, и все началось по новой. Но первый шаг всегда самый тяжелый, первые дни были самыми трудными, и с каждым прожитым днем я становился сильнее. Тем временем я был главной темой всех разговоров в лагере, хотя многие заключенные переживали то же самое, что и я. Я был «Преступником номер один», и ко мне соответствующе относились. Порой, когда я выходил на прогулку, заключенные кричали мне: «Сохраняй терпение. Помни, Аллах испытывает тех, кого любит больше всех». Подобные комментарии были моим единственным успокоением помимо моей веры в Господа.

Мои допросы практически не менялись. Те же холодные камеры, стояние часами, угрозы от следователей, что меня похитят и запрут навсегда.

Мистер Икс заставил меня исписать тонны листов рассказами о своей жизни, но они его никогда не удовлетворяли. Однажды ночью он раздел меня, прибегнув к помощи блондинки и мужчины-охранника. Ожидая пытки холодной камерой, я надел шорты поверх штанов, и его это слишком взбесило, так что он приказал блондинке раздеть меня. Еще никогда я не чувствовал себя таким униженным. Я всю ночь простоял в ледяной комнате, молясь и игнорируя его гавканье и требования прекратить молиться. Мне было наплевать, что он собирается со мной сделать за это.

Лидер группы, мистер Ричард Зулей, выполз из закулисья. Штаб-сержант Мэри несколько раз до его визита рассказывала мне об очень важном человеке из правительства, который собирается навестить меня и поговорить о моей семье. Я принял эту новость положительно, думал, что он принесет какие-нибудь письма от моей семьи. Но я ошибался, речь шла о причинении вреда моей семье. Мистер Зулей неустанно накалял ситуацию.

Мистер Зулей прибыл около 11 утра. Его сопровождали штаб-сержант Мэри и новый мужчина-сержант. Он говорил кратко и прямолинейно:

– Меня зовут капитан Коллинз. Я работаю на Министерство обороны. Мое правительство жаждет получить от тебя необходимые сведения. Ты понимаешь?

– Да.

– Ты умеешь читать по-английски?

– Да.

«Капитан Коллинз» передал мне письмо, которое он, очевидно, подделал. Письмо было от Министерства обороны, и в нем говорилось, по сути, о том, что «ульд Слахи вовлечен в заговор „Миллениум“ и завербовал трех угонщиков для теракта 11 сентября. Если Слахи откажется сотрудничать, правительство США арестует его мать и поместит ее в особое учреждение».

Я прочитал письмо.

– Разве это не жестоко и несправедливо? – сказал я.

– Я здесь не для обеспечения правосудия. Я здесь для того, чтобы помешать людям взрывать самолеты о здания в моей стране.

– Тогда идите и остановите их. Я не сделал ничего плохого вашей стране, – сказал я.

– У тебя есть два варианта: либо ты будешь подсудимым, либо свидетелем.

– Я не хочу ни того, ни другого.

– У тебя нет выбора, иначе твоя жизнь решительно поменяется, – сказал он.

– Просто сделайте это, чем быстрее, тем лучше! – сказал я.

Ричард Зулей положил поддельное письмо обратно в сумку, сердито закрыл ее и вышел из комнаты. Мистер Зулей был главным в команде, которая занималась моим делом до августа или сентября 2004 года. Он всегда пытался убедить меня, что его настоящее имя капитан Коллинз, но чего он не знал, так это того, что мне было известно его имя еще до нашей встречи.

С того дня я не сомневался в намерениях «капитана Коллинза». Он всего лишь искал необходимый формальный повод похитить меня из лагеря и перевести в неизвестное место. «Твое пребывание здесь потребовало много подписей. Мы потратили достаточно времени, чтобы доставить тебя сюда», – расскажет потом один из охранников. Еще «капитан Коллинз» готовил команду, которая должна была совершить похищение. Все эти планы разрабатывались втайне, все участники знали ровно столько, сколько нужно. Например, штаб-сержант Мэри не знала деталей плана.

В понедельник 25 августа 2003 года, около четырех часов вечера, штаб-сержант Мэри забрала меня для допроса в «Золотой дом». К тому моменту я уже провел выходные в блоке «Ромео», где совсем не было других заключенных, и был полностью изолирован от остального сообщества. Но я смотрел на это с хорошей стороны. Камера была теплее, и я мог видеть дневной свет, в то время как в блоке «Индия» я был заперт в ледяной камере.

– Теперь у меня полный контроль. Я могу делать с тобой все, что захочу. Я даже могу перевести тебя в Лагерь IV, – сказала штаб-сержант Мэри.

– Я знаю, почему вы перевели меня в блок «Ромео», – сказал я. – Вы не хотите, чтобы я с кем-то виделся.

Штаб-сержант Мэри промолчала, она просто улыбнулась. Это больше походило на разговор двух друзей. Около 17:30 она принесла мне холодный сухой паек. К тому времени я уже привык к холодным порциям. Я не наслаждался ими, но страдал от нехватки веса как никогда раньше, и я знал, что обязан был есть, чтобы выжить.

Я начал есть сухой паек. Штаб-сержант Мэри все время входила и выходила, но в этом не было ничего подозрительного, она всегда так делала. Я едва закончил есть, когда внезапно мы с Мэри услышали шум, громко кричащих охранников («Я говорил тебе, ублюдок!»), громко топающих людей, лающих собак, громко закрывающиеся двери. Я замер на месте. Мэри не могла сказать ни слова. Мы смотрели друг на друга, не зная, что происходит. Сердце колотилось, потому что я знал, что какому-то заключенному не поздоровится. Да, этим заключенным был я.

Вдруг отряд спецназа, состоящий из трех солдат и немецкой овчарки, вломился в допросную комнату. Все произошло быстрее, чем мы могли подумать. Мистер Икс и охранник в маске сильно ударили меня, и я упал лицом в пол.

– Ублюдок, я же говорил, что тебе конец! – сказал Мистер Икс.

Его помощник продолжал избивать меня. В основном он бил по лицу и ребрам. Его тело тоже было полностью закрыто с ног до головы. За все время, пока он бил меня, он не проронил ни слова, потому что не хотел, чтобы его кто-то узнал. Третий мужчина был без маски. Он стоял у двери, держал собаку за ошейник и был готов натравить ее на меня в любой момент.

– Кто сказал вам сделать это? Вы покалечите заключенного! – закричала штаб-сержант Мэри, которая была напугана не меньше, чем я.

Мистер Икс командовал всеми охранниками и исполнял приказы «капитана Коллинза». Что касается меня, я не мог переварить эту ситуацию. Моя первая мысль была: «Должно быть, они перепутали меня с кем-то». Потом я подумал, что хочу осмотреться и постараться узнать тех, кто меня окружает, пока один из охранников вдавливал мою голову в пол. Я видел, что собака пыталась вырваться. Я видел, что штаб-сержант Мэри стояла и беспомощно смотрела на охранников, работающих со мной.

– Ослепите ублюдка, если он будет пытаться осмотре…

Один из них сильно ударил меня по лицу, быстро надел на меня защитные очки, звукоизолирующие наушники и маленький мешок на голову. Я не видел, кто это сделал. Они натянули цепи вокруг моих лодыжек и запястий, у меня потекла кровь. Я мог слышать только сквернословящего Мистера Икса. Я не сказал ни слова, я был слишком шокирован и думал, что меня собираются казнить.

Меня избили так, что я не мог подняться на ноги, поэтому Мистер Икс и другой охранник взяли меня за руки и потащили к грузовику. Как только они закинули меня внутрь, он тронулся. Вечеринка избиения будет продолжаться еще три или четыре часа, перед тем как они передадут меня другой команде, которая будет использовать другие пытки.

– Хватит молиться, мать твою, ты ведь убиваешь людей! – сказал Мистер Икс и сильно ударил меня по рту.

Из носа и рта потекла кровь, а губы стали такими большими, что я больше не мог разговаривать. Помощником Мистера Икса оказался один из моих охранников, высокий белый сержант под 30 лет, которого я называл Большой Босс. Мистер Икс и Большой Босс встали по обе стороны от меня и начали избивать и вдавливать меня в железные стенки грузовика. Один из них так сильно ударил меня, что я начал задыхаться. Я чувствовал, будто дышу через ребра. Они не знали, что я чуть не задохнулся. Мне было тяжело дышать из-за мешка на голове, к тому же они так часто били меня по ребрам, что в какой-то момент я совсем перестал дышать.

Я потерял сознание? Может, и нет. Помню только то, как несколько раз Мистер Икс давал мне нюхать нашатырный спирт. Забавно, но в то же время Мистер Икс был моим «спасителем», как и все охранники, с которыми я буду иметь дело весь следующий год, ну или почти все. Им было разрешено давать мне лекарства и оказывать первую помощь.

Через 10–15 минут грузовик остановился у пляжа, и команда сопровождения вытащила меня из грузовика и затащила на скоростной катер. Мистер Икс и Большой Босс не давали мне отдохнуть. Они все время били меня. Мистер Икс много разговаривал, а Большой Босс молчал.

– Ты убиваешь людей, – сказал Мистер Икс.

Я думаю, он мыслил вслух: он знал, что совершает самое подлое преступление в мире, пытая беспомощного заключенного, который полностью подчинен его воле и добровольно сдался. Какой храбрый поступок! Мистер Икс пытался убедить себя, что он поступает правильно.

В катере Мистер Икс заставил меня пить соленую воду. Думаю, она была прямиком из океана. Это было так мерзко, что меня стошнило. Они кричали: «Глотай, ублюдок!» Но я решил, что не буду глотать соленую воду, которая наносит вред организму. «Глотай, идиот!» Я быстро все обдумал и решил, что лучше выпить мерзкую вредную воду, чем умереть.

Мистер Икс и сержант Большой Босс провели со мной на скоростном катере около трех часов. Эта поездка нужна была, чтобы, во-первых, подвергнуть арестанта жестоким пыткам и объявить, что «заключенный навредил себе во время транспортировки», и, во-вторых, заставить заключенного подумать, что его переводят куда-то очень далеко, в какую-то секретную тюрьму. Мы, заключенные, прекрасно это знаем. Некоторые арестанты рассказывали, что летели в самолете около четырех часов, а потом обнаруживали себя в той же тюрьме, откуда их забрали. С самого начала я знал, что меня переводят в лагерь «Эхо», который был примерно в пяти минутах от нас. У лагеря «Эхо» была отвратительная репутация. От одного только упоминания этого названия меня тошнило. Я знал, что вся эта долгая поездка нужна только для того, чтобы запугать меня. Но что это меняет? Следователи, которые пытают меня, волновали меня куда больше, чем место, в котором меня будут держать. Независимо от того, куда меня переведут, я все еще буду заключенным Вооруженных сил Соединенных Штатов. А что касается выдачи меня третьей стране, я думал, что это меня уже не ждет, потому что восемь месяцев я провел в Иордании. Министерство обороны планировало заниматься моим делом самостоятельно. «11 сентября случилось не в Иордании, мы не хотим, чтобы другие страны совали свой нос в чужие дела, так, как это делаем мы», – однажды сказал Мистер Икс. Американцы, очевидно, были недовольны результатами работы их «пыточных союзников».

Но я думаю, что, когда начинаются пытки, все выходит из-под контроля. Пытки не гарантируют, что заключенный будет сотрудничать. Чтобы больше не страдать, заключенный должен угодить своему мучителю, даже неправдивыми и иногда запутывающими сведениями. Сортировка информации занимает слишком много времени. Опыт показывает, что пытки не способствуют исчезновению терактов и даже не уменьшают их количество: Египет, Алжир, Турция служат хорошими примерами. С другой стороны, спокойный разговор приводил к потрясающе хорошим результатам. После неудачного покушения на египетского президента в Аддис-Абебе правительство достигло соглашения о прекращении огня с «Аль-Гамаа аль-исламийя», и те впоследствии предпочли вступить в политическое сражение. И все же американцы многому научились у своих союзников, практикующих пытки, пока работали рука об руку.

Когда катер достиг побережья, Мистер Икс и его помощник вытащили меня и посадили, заставив скрестить ноги. Я стонал от невыносимой боли.

– Ах… Ах… Аллах… Аллах… Я же говорил тебе, не шути с нами, не правда ли? – сказал Мистер Икс, пародируя меня.

Я надеялся, что смогу перестать стонать, потому что джентльмены продолжали пародировать меня и богохульствовать. Тем не менее стонать было необходимо, потому что только так я мог дышать. Я не чувствовал ног, потому что цепи мешали крови приливать к рукам и ногам. Я был рад каждому удару, потому что так я мог поменять свое положение.

– Не двигайся, ублюдок! – сказал Мистер Икс, но иногда я не мог не пошевелиться. Это стоило любого удара.

– Мы ценим всех, кто работает с нами, спасибо, господа, – сказал «капитан Коллинз».

Я узнал его голос. Хоть он и обращался к своим арабским гостям, я понимал, что это фраза относилась ко мне больше, чем к кому-либо. Был вечер, и защитные очки не спасали меня от света прожекторов высокой мощности.

– Мы рады это слышать. Может, мы заберем его в Египет, он все расскажет, – сказал араб, чьего голоса я никогда не слышал, с сильным египетским акцентом.

Основываясь на его речи и голосе, а позже и на его действиях, я думаю, этому парню было около 30 лет. Было слышно, что его английский очень плохой, он часто неправильно произносил слова. Я слышал неясные разговоры тут и там, а потом ко мне подошли египтянин и еще один парень. Теперь они говорили со мной на арабском.

– Какой трус! Вы, парни, просите прав? Полагаю, вы их не получите, – сказал египтянин.

– В Иордании нам нужно около часа, чтобы такой трус рассказал нам совершенно все, – сказал иорданец.

Очевидно, он не знал, что я уже провел восемь месяцев в Иордании, и чуда не произошло.

– Мы заберем его в Египет, – сказал египтянин, обращаясь к «капитану Коллинзу».

– Возможно, позже, – сказал «капитан Коллинз».

– Бедные американцы! Они балуют этих уродов. Но теперь мы поработаем с ними, – сказал египтянин, теперь обращаясь ко мне на арабском.

Когда я услышал о Египте и передаче, мое сердце заколотилось. Я ненавидел бесконечный тур по всему миру, в который меня насильно отправили. Я на самом деле думал, что отправка меня в Египет возможна, потому что знал, как сильно я раздражаю американцев. Правительство заблуждалось и до сих пор заблуждается по поводу моего дела.

– Но ты ведь знаешь, что в этой области мы работаем вместе с американцами? – сказал египтянин. И он был прав: йеменские заключенные рассказывали, что их одновременно допрашивали иорданские и американские следователи, когда их схватили в Карачи и затем перевели в секретное место 11 сентября 2002 года.

После всех возможных угроз и оскорблений я перестал обращать внимание на пустую болтовню между арабами и их американскими коллегами и в какой-то момент углубился в свои мысли. Мне было стыдно, что моих единоверцев использовали для такой ужасной работы. Эту работу поручало государство, которое считается самым демократическим во всем мире, государство, которое «борется» с диктатурой и «сражается» за права человека. Как же правительство смеется над своим народом!

Что бы подумал среднестатистический американец, если бы он или она могли видеть, что делает их государство с людьми, которые не совершили никаких преступлений? Насколько стыдно мне было за своих арабских друзей, настолько я осознавал, что они точно не представляли собой среднестатистических арабов. Арабы – одни из лучших людей на планете, они чувственные, эмоциональные, щедрые, готовые пойти на жертвы, религиозные, милосердные и добродушные. Никто не заслуживает заниматься подобной работой, независимо от того, насколько он беден. Нет, мы намного выше этого! Если бы люди в арабском мире знали, что здесь происходит, они бы тут же возненавидели США, и обвинения в том, что США работают вместе с диктаторами в наших странах, подтвердились бы. У меня было чувство, а точнее, надежда, что эти люди не уйдут безнаказанными за свои преступления. Эта ситуация не заставила меня ненавидеть арабов или американцев, просто мне было жаль арабов. Какие же мы бедные!

Все эти мысли гуляли в моей голове и отвлекали меня от бессмысленных разговоров вокруг. Спустя примерно 40 минут, не могу сказать точнее, «капитан Коллинз» приказал арабам забрать меня. Двое парней схватили меня и, так как я не мог идти сам, потащили меня к катеру. Должно быть, я был совсем рядом с водой, потому что дорога до катера заняла мало времени. Я не знаю, посадили ли они меня в другой катер или просто на другое сиденье. Это было жестким и с прямой спинкой.

– Шевелись!

– Я не могу!

– Шевелись, ублюдок! – Они отдали этот приказ, зная, что мне слишком больно.

В конце концов, у меня шла кровь изо рта, лодыжек, запястий и, возможно, из носа, не могу сказать точно. Но команда хотела сохранить фактор ужаса и страха.

– Садись! – сказал египтянин, который говорил больше других.

Они тащили меня вниз, пока я не ударился о металл катера. Египтянин сел справа от меня, а иорданец слева.

– Как тебя зовут, ублюдок? – спросил египтянин.

– Мох-хам-мед! – ответил я.

Вообще я не мог разговаривать из-за того, что губы опухли, а рот сильно болел. Я был невероятно испуган. Обычно я не разговаривал, если кто-то бил меня. В Иордании, когда следователи били меня по лицу, я отказывался говорить, игнорируя все угрозы. Мне было очевидно, что настал новый этап в истории моих допросов. Мне было больно, как никогда раньше. Это уже был не я, и я уже никогда не стану прежним. Жирная черта была проведена между прошлым и будущим, когда Мистер Икс нанес свой первый удар.

– Он как ребенок! – правильно подметил египтянин, обращаясь к своему иорданскому коллеге.

Я немного согрелся, пока сидел между ними, хоть и ненадолго. Вместе с американцами они приготовили для меня длинную программу пыток.

Я не мог сидеть прямо. Они посадили меня в какой-то толстый жилет, пристегнутый к сиденью. Мне было довольно комфортно. Но были и свои недостатки: мне так сильно давило на грудь, что я не мог нормально дышать. Помимо этого циркуляция воздуха была хуже, чем в первый раз. Не знаю, почему именно, но что-то явно шло не по плану.

– Я н-не м-мо-гу ды-шать…

– Всасывай воздух! – сказал египтянин иронично.

Я буквально задыхался в мешке, который мне надели на голову. Все мои просьбы и мольбы дать мне немного свободно подышать игнорировались.

Я слышал неясные разговоры на английском, думаю, это был Мистер Икс, его коллега и, возможно, капитан Коллинз. Кто бы это ни был, они поставляли арабской команде материалы для пыток в течение трех- или четырехчасового пути. Порядок был такой: они забивали пустое пространство между моей одеждой и телом кубиками льда с шеи до лодыжек, и, когда лед таял, они закидывали новые кубики. К тому же регулярно один из охранников бил меня, в основном по лицу. Лед служил как средством от боли, так и от синяков, которые появились у меня днем. Казалось, все было идеально подготовлено. Люди из холодных регионов могут не понять боль от того, что кубики льда прилипают к телу. В истории есть примеры, когда средневековые короли использовали этот метод, чтобы жертва медленно умирала. Другой метод – избиение ослепленного заключенного в неравные интервалы – использовался нацистами во времена Второй мировой войны. Нет ничего более ужасающего, чем заставлять кого-то ожидать нападения с каждым ударом сердца.

– Я из Хасе-Матруха, а ты? – спросил египтянин, обращаясь к иорданскому коллеге. Он говорил так, будто ничего не происходит. Было понятно, что он привык пытать людей.

– Я с юга, – ответил иорданец.

Я старался молиться про себя. Было очень сложно вспомнить хоть какую-то молитву, но я точно знал, что мне нужна помощь Господа. Как и всегда, мои молитвы были именно об этом. Когда я был в сознании, я углублялся в мысли. Я наконец-то привык ко всему этому, к кубикам льда, к избиениям. Но что было бы, если бы я сошел на землю в Египте спустя около 25 часов пыток? Как выглядел бы допрос там? Мамдух Хабиб, австралийский заключенный, который родился в Египте, однажды описал свою неудачную поездку из Пакистана в Египет. В ней было то же самое, через что прошел я: кубики льда, избиения – все совпадало с рассказом Мамдуха. Поэтому я ждал следующего этапа из его рассказов – электризованного бассейна. Сколько может выдержать мое тело, а особенно сердце? Я знаю немного об электричестве и его разрушительных и необратимых эффектах: я видел, как Мамдух падал без сознания несколько раз в неделю. Кровь текла из носа, пока его одежда не намокала. Мамдух Хабиб был тренером боевых искусств и имел спортивное телосложение.

Я продумывал весь допрос, их вопросы, мои ответы. Но что, если они не поверят мне? Нет, они точно поверят, потому что куда лучше понимают терроризм, чем американцы, у них больше опыта. Культурный барьер между христианами и мусульманами существенно влияет на подход американцев к делу. Их главная задача – поймать как можно больше мусульман. Они всегда говорят о заговоре «Миллениум» против Соединенных Штатов. Меня лично допрашивали о людях, которые просто изучали основы религии, и им симпатизировали исламские движения. От меня требовали предоставить детальную информацию об исламских движениях, даже самую незначительную. Это удивительно для такой страны, как США, где христианские террористические организации, например, нацисты и белые расисты, имеют право и свободу выражать себя и открыто вербовать людей. Но мусульманина, если он поддерживает взгляды исламской организации, ждут большие неприятности. Даже посещение той же мечети, в которую ходит подозреваемый, создает проблемы. Этот факт очевиден для каждого, кто хотя бы немного знаком с политикой США по отношению к исламскому терроризму.

Арабо-американская вечеринка закончилась, и арабы в очередной раз передали меня американской команде. Они вытащили меня из катера и швырнули, я бы сказал, в тот же грузовик, что и утром. Очевидно, мы ехали по очень грязной дороге.

– Не двигайся! – сказал Мистер Икс, но я уже не мог разобрать слов.

Не думаю, что в этот момент меня кто-то бил, но я был без сознания. Когда грузовик остановился, Мистер Икс и его сильный помощник вынесли меня и протащили по какой-то лестнице. Я почувствовал прохладный воздух камеры, и, бум, они бросили меня лицом на металлический пол моего нового дома.

– Не двигайся, я же говорил тебе не шутить со мной, ублюдок! – сказал Мистер Икс, его голос затихал.

Очевидно было, что он устал. Сразу после этого он ушел, пообещав вернуться с новыми пытками. То же самое сделала и арабская команда.

Вскоре после моего прибытия я почувствовал, что кто-то снимает с меня мешок, затычки и защитные очки. Это одновременно было больно и приносило облегчение. Больно, потому что они разрывали мне кожу, оставляя шрамы, а приятно, потому что теперь я наконец-то мог нормально дышать и голову больше ничего не сдавливало. Когда с меня сняли очки, я увидел мужчину в маске, который, казалось, был и врачом, и членом пыточной команды. На нем была военная униформа, но я не смог разглядеть его звания. Судя по тому, как он разговаривал, ему было немного за 30. Я понял, что это был доктор, но какого черта он скрывал лицо за маской, и почему он из армии США, если за оказание медицинской помощи заключенным отвечают Военно-морские силы?

– Если пошевелишься, тебе не поздоровится!

Интересно, как я вообще мог пошевелиться и чем я мог навредить? Я был закован, и каждая частичка моего тела болела. Это не доктор, а убийца!

Молодой парень осмотрел меня и понял, что ему понадобится больше лекарств. Он ушел и вскоре вернулся с медицинским снаряжением. Я быстро посмотрел на его часы. Было 1:30 ночи, а это означало, что прошло восемь часов с момента моего похищения из лагеря «Дельта». Доктор начал смывать кровь с моего лица. После этого с помощью охранников он положил меня на матрас, кроме которого в камере ничего не было.

– Не двигайся, – сказал охранник, стоящий надо мной.

Доктор обмотал мою грудь и ребра эластичными лентами. Затем они помогли мне сесть.

– Если попытаешься укусить меня, я сделаю тебе очень больно! – сказал доктор, давая мне кучу разных таблеток.

Я не отвечал. Они обращались со мной как с каким-то предметом. Через некоторое время они сняли цепи, и потом один из охранников кинул мне в камеру маленькое тонкое потрепанное одеяло. Кроме этого, в камере у меня ничего не было. Ни мыла, ни зубной щетки, ни коврика, ни Корана – ничего.

Я пытался поспать, но просто обманывал себя. Понадобилось какое-то время, чтобы лекарства подействовали. Затем я отключился и проснулся только тогда, когда один из охранников разбудил меня, ударив по двери камеры ногой.

– Вставай, кусок дерьма!

Доктор в очередной раз дал мне кучу лекарств и осмотрел мои ребра.

– С ублюдком я закончил, – сказал он, повернувшись ко мне спиной и направившись к выходу.

Я был так шокирован, что доктор ведет себя вот так, потому что 50 процентов лечения заключаются в психологии. Я подумал: «Это зловещее место, если единственное мое успокоение – это этот доктор-сволочь».

Вскоре я отключился. Если честно, мне особо нечего сказать о следующих нескольких неделях, потому что мое сознание было не в самом лучшем состоянии. Все время я лежал в кровати и не мог понять, где нахожусь. Я пытался найти киблу, направление к Мекке, но никаких зацепок не было.