IV

Иордания

29 ноября 2001 – 19 июля 2002

Гостеприимство моих арабских братьев. Кошка и мышка: Красный Крест против иорданской разведки. Хорошие новости: я предположительно совершил покушение на президента. Центр культуризма: то, что я знаю, убьет меня. Несправедливая справедливость.

Четверг, 29 ноября 2001 года, семь часов утра по местному времени.

Маленький самолет начал неуклюже пробираться через облачное холодное небо Аммана. Мы наконец приземлились, и самолет замер. Все хотели поскорее выбраться из салона, в том числе и я.

– Поднимайся, – сказал один из охранников, снимая с меня наручники.

Я почувствовал облегчение и сидел молча, говоря про себя: «Смотри, они дружелюбные. Они просто хотели убедиться, что ты не натворишь ничего плохого в самолете. Теперь, когда мы прибыли, нет необходимости в наручниках и наушниках». Как же я ошибался! Они сняли с меня наручники только для того, чтобы надеть их еще раз, связав мои руки за спиной, еще они надели на меня большие наушники и на голову натянули мешок, полностью закрыв ее до шеи. Мое сердце громко застучало, давление повысилось, и теперь мне было проще устоять на ногах. Я начал бормотать молитвы. Впервые ко мне так относились. Штаны начали сползать с меня, потому что я был слишком тощим, и, кажется, не ел почти неделю.

Двое новых энергичных охранников вытащили меня из самолета. Я споткнулся, когда добрался до трапа, потому что ничего не видел, а тупые охранники ничего мне не сказали. Я упал лицом вниз, но охранники успели поймать меня перед тем, как я ударился о трап.

– Осторожно! – сказал офицер Рами, мой будущий следователь, другим охранникам. Я запомнил его голос, и, когда он позже начал допрашивать меня, я его вспомнил. Теперь я знал, что нужно спускаться по трапу до тех пор, пока ногами не коснусь земли и пока холодный ветер не поразит все мое тело. Моя одежда не подходила для такой погоды. На мне были дешевые, сделанные в бедной стране вещи, которые мне выдали власти Мавритании.

Один из охранников молча помог мне залезть в джип, который был припаркован в метре от трапа самолета. Охранники втиснули меня между собой на заднем сиденье, и мы поехали. Я чувствовал себя комфортно. Внутри было тепло, и двигатель работал тихо. Водитель случайно включил радио. Ведущая поразила меня своим акцентом и своим сонным голосом. Город просыпался после долгой холодной ночи, медленно, но уверенно. Водитель все время ускорялся и резко тормозил. Какой ужасный водитель! Должно быть, они наняли его просто потому, что он тупой. Я постоянно двигался взад вперед, как манекен для краш-тестов.

Я слышал, что вокруг нас сигналили автомобили. Это было время, когда большинство людей едут на работу. Я представил, будто я в это же время дома, собираюсь на работу, наслаждаюсь новым днем, чувствую бриз через открытое окно, подбрасываю каждого своего племянника до его школы. Каждый раз, когда ты думаешь, что жизнь прекрасна, она предает тебя.

После примерно 40–45 минут бестолкового вождения мы свернули, въехали в ворота и остановились. Охранники вытащили меня из джипа. Я задрожал от холодного ветра, хоть и чуть-чуть, потому что очень быстро мы вошли в здание, где меня оставили рядом с обогревателем. Я знал, как он выглядит, даже с закрытыми глазами. Я просто чувствовал, что это был такой же обогреватель, какой был у меня в Германии. Позже я узнал от охранников, что тюремные объекты построены шведской компанией.

– Не двигайся, – сказал один из охранников перед тем, как они оба вышли из помещения.

Я стоял ровно, хоть ноги еле держали меня и спина сильно болела. Там меня оставили на 15 или 20 минут, пока офицер Рами не схватил меня за воротник, чуть не задушив до смерти. Офицер Рами грубо протолкнул меня к лестнице. Должно быть, я был на нулевом этаже, и он направлял меня в сторону первого.

Легенда гласит, что арабы – одни из самых гостеприимных людей на планете. И враги, и друзья согласны с этим. Но то, что я испытывал здесь, это немного другое гостеприимство. Офицер Рами втащил меня в маленькую комнату со столом и двумя стульями. Там меня уже ждал человек, сидящий напротив. Это был большой и неуклюжий мужчина 20 с чем-то лет, который постоянно и по многу раз повторял одни и те же вопросы. Как и остальные охранники, он был одет в иорданскую военную форму, и у него была военная стрижка. Было видно, что он не в первый раз занимается этой работой, потому что на его лице не было признаков человечности. Он ненавидел себя больше, чем кто-либо ненавидел его.

Первое, что я заметил, это два портрета на стене: нынешнего короля Абдаллы и его покойного отца Хусейна. Такие портреты доказывают, что диктатура существует в нецивилизованном мире. В Германии я ни разу не видел, чтобы кто-то повесил портрет своего президента. Только раз я видел это – в новостях или по городу – когда перед выборами повесили несколько портретов кандидатов. Может я не прав, но я не доверяю тем, кто вешает портрет президента или портрет того, кто выиграл выборы, набрав 80 процентов голосов. Это просто смешно. На другой стене висели большие часы, на них я увидел время – 7:30 утра.

– Раздевайся! – сказал охранник.

Я выполнил приказ, но нижнее белье оставил. Я готов был драться, но белье бы снимать не стал. Но охранник просто протянул мне чистую голубую форму. Иорданцы намного организованнее, чем мавританцы. Тюрьма была скромной, но чистой и уютной. Впервые в жизни я надел тюремную форму. В Мавритании ее нет, но не потому, что это демократическая страна, а потому, что власть слишком ленива и коррумпирована. Форма – это признак коммунистической страны. Единственная так называемая демократическая страна, где заключенных одевают в особую форму – это США. Иорданцы полностью позаимствовали американскую систему обустройства и организации тюрьмы.

Молодой парень, сидящий за столом, был довольно толстым. Он исполнял роль клерка, но весьма неудачно.

– Как вас зовут? Где вы проживаете в Аммане?

– Я не из Аммана.

– Откуда вы, черт возьми?

– Я из Мавритании, – ответил я.

– Нет, я спрашиваю, где вы живете здесь, в Иордании?

– Нигде!

– Они схватили вас, когда вы делали пересадку в аэропорту?

– Нет. Хаджи забрал меня из моей страны на пару дней, чтобы допросить и вернуть обратно.

Я хотел, чтобы все звучало как можно более безобидно. Тем более это именно то, что мне сказали, хотя теперь у меня возникло чувство, будто меня обманывают или предают.

– Назовите свое имя по буквам.

Я произнес свое имя по буквам, но, казалось, что парень не ходил в начальную школу. Он писал будто китайскими палочками. Он все время писал одну форму за другой и выбрасывал старые бумаги в мусорное ведро.

– Какое преступление вы совершили?

– Я ничего не совершал!

Оба засмеялись.

– Ох, очень убедительно! Вы ничего не совершали, но при этом вы здесь!

Я подумал: «Какие преступления я должен назвать, чтобы угодить им?»

Я представил себя как человека, который проделал весь путь из Мавритании, чтобы выдать информацию о своих друзьях.

– Хаджи сказал мне, что ему нужна моя помощь, – сказал я. Но затем я подумал: «Какой глупый ответ». Если бы я хотел добровольно предоставить информацию, я бы сделал это в Мавритании.

Охранники все равно мне не поверили, потому что какой вообще преступник когда-либо сознается в преступлении? Я чувствовал себя униженным, потому что мой рассказ звучал странно и неправдоподобно.

В бюрократическом хаосе офицер, командующий тюрьмой, взял все в свои руки. Он взял мой кошелек и скопировал мои персональные данные. Это был 40-летний мужчина со светлыми волосами, белой кожей и сухим лицом. Он выглядел очень серьезным. Было очевидно, что он уже много лет занимается своей работой. Во время моего пребывания в the Dar Al Tawqif wa Tahqiq, «Здании ареста и допроса» я видел, что он работает день и ночь и спит в тюрьме. Большинство охранников проходят через это. Они работают вдалеке от дома, и охранники рассказали мне, что их смены могут длиться сутками. Во время смен они практически не покидают тюремные объекты. Порой я замечал, что охранник подсматривает за мной через дыру в стене камеры. Я-Слежу-За-Тобой – такое имя я дал ему – был офицером так ими называемого al Jaish Al Arabi, «Арабского легиона». Я подумал: «Какой маскарад! Если это защитник нас, арабов, то у нас проблемы!» Как гласит арабская поговорка: «Ее защитник – ее убийца».

– Почему они называют вас «Арабский легион»? – спросил я позже одного из охранников.

– Потому что мы защищаем весь арабский мир, – ответил он.

– Это замечательно, – сказал я, думая, что было бы просто чудесно, если бы они защищали нас от самих себя.

После того как они закончили с оформлением бумаг, один из сопровождающих охранников сковал мне руки за спиной наручниками, завязал мне глаза и снова схватил за воротник. Мы зашли в лифт, и я почувствовал, что он едет вверх. Должно быть, мы остановились на третьем этаже. Охранник провел меня по коридору, несколько раз повернув, пока не открылась большая металлическая дверь. Охранник снял с меня наручники и повязку.

Я начал осматриваться, но смог увидеть не так уж много. Где-то в трех метрах от меня было окно. Оно было маленькое и находилось высоко, чтобы заключенные не могли смотреть в него. Однажды мне удалось взобраться и посмотреть в него, но я не увидел ничего, кроме высоких круглых стен тюрьмы. Да, тюрьма была построена в форме круга. Это было очень умно, потому что, даже если тебе удастся выпрыгнуть в окно, ты не сможешь нигде спрятаться. Камера выглядела мрачно и сурово, но была чистой. В ней была деревянная кровать со старым одеялом и тонкой простыней. Дверь громко закрылась за мной, и я остался один, уставший и напуганный. Какой удивительный мир! Я всегда любил посещать другие страны, но точно не таким способом.

Я, как обычно, умылся и пытался помолиться стоя, но у меня не получилось, поэтому пришлось молиться сидя. Я дополз до кровати и вскоре уснул. Сон был пыткой. Как только я закрывал глаза, друзья, о которых меня могут спрашивать, начали приходить и разговаривать со мной. Они меня безумно напугали, я много раз просыпался, бормоча их имена. Я был в безвыигрышной ситуации. Если бы я не спал, то чувствовал бы себя безумно уставшим, а если бы спал, то кошмары продолжили бы мучить меня до такой степени, что я начал бы кричать от страха.

Где-то в 4:30 охранник на посту разбудил меня, чтобы я поел. Еда подается из каталки, которая проезжает по коридору от камеры к камере. Позже повар проходит снова, чтобы собрать пустые тарелки. Заключенным разрешалось оставить одну чашку для чая и сока. Когда повар пришел за моей тарелкой, он увидел, что я почти ничего не съел.

– Это все?

Я не мог заставить себя поесть. Страх и отчаяние слишком сильно овладели мной.

– Да, спасибо.

– Ну, как скажешь!

Повар быстро забрал мою тарелку и укатился. В тюрьме не как дома, здесь, если ты не ешь, это нормально. Это дома твои родители и жена делают все возможное, чтобы переубедить тебя. «Дорогой, поешь еще немного. Или тебе приготовить что-нибудь другое? Пожалуйста, поешь ради меня. Почему ты не говоришь мне, что именно ты хочешь съесть?» В обоих случаях, скорее всего, ты откажешься. В тюрьме – потому что ты безумно напуган, а дома – потому что избалован. То же самое когда тебе плохо. Помню забавный случай, когда однажды мне на самом деле было больно – это была либо головная боль, либо боль в животе.

– Мне очень больно! Пожалуйста, дайте мне какие-нибудь лекарства.

– Пошел ты, нытик, – сказал охранник.

Я не мог сдержать смех, потому что помнил, как моя семья реагировала, когда узнавала, что мне плохо.

Отдав остатки еды, я вновь уснул. Как только я закрыл глаза, во сне я увидел свою семью. Мне снилось, что они спасают меня из Иордании. Во сне я все время говорил им, что это просто сон, но они меня убеждали: «Нет, это происходит на самом деле, ты дома». Каким разочарованием было проснуться утром и обнаружить себя в камере. Этот сон мучил меня несколько дней. «Я же говорил, что это сон, пожалуйста, не покидайте меня», – говорил я. Но они уходили. Реальность заключалась в том, что меня тайно удерживали в тюрьме в Иордании, и моя семья никак не могла узнать, где я нахожусь. Слава богу, через какое-то время этот сон исчез, хотя я все еще просыпался в слезах после того, как обнимал во сне свою любимую младшую сестру.

Первая ночь самая ужасная: если тебе удается ее пережить, то, скорее всего, ты переживешь и все остальные. Был Рамадан, поэтому нас кормили два раза: первый раз на закате и второй раз на рассвете. Повар будил меня и подавал утреннюю еду. Мы называем эту еду сухур. Она символизирует начало нашего поста, который длится до заката. Дома это намного больше, чем просто еда. Важна атмосфера. Моя старшая сестра будит всех, и мы садимся за стол, вместе едим, пьем теплый чай и наслаждаемся общением. «Обещаю, я никогда не буду жаловаться на твою еду, мама», – думал я.

Я все еще не привык к иорданскому времени. Мне нельзя было знать время или дату, но позже, когда я подружился с охранниками, они сообщали мне время. Тем утром мне пришлось угадывать. Было около 4:30, что означало 1:30 у меня дома. Интересно, что делала моя семья? Они знают, где я? Покажет ли им Бог, где я? Увижу ли я их когда-нибудь еще? Только Аллах знает! Шансы казались очень маленькими. Я ел по чуть-чуть, да и еды, в принципе, было немного. Лепешка, кефир и маленькие кусочки огурца. Но в этот раз я съел больше, чем прошлой ночью. Я все время читал Коран при тусклом свете. Я не мог читать его наизусть, потому что мозг отказывался работать как нужно. Когда я подумал, что наступил рассвет, то начал молиться, и, когда я закончил, муэдзин запел азан. Его небесный, тонущий в воздухе, сонный, хриплый голос пробудил во мне все эмоции. Как могли все те молящиеся верующие принять тот факт, что один из них покоится в мрачной темнице Dar Al Tawqif wa Tahqiq.

Вообще есть два азана: один – чтобы побудить людей принять свою последнюю пищу утра, а второй – чтобы они перестали есть и отправились молиться. Они звучат одинаково, единственная разница в том, что во втором муэдзин говорит: «Молитва лучше сна». Я помолился еще раз и потом пошел в кровать, чтобы предстать перед выбором: хочу я страдать во сне или в жизни. Я продолжал переключаться с одного на другое, как если бы был пьян.

Второй день прошел без каких-либо серьезных происшествий. Мой аппетит остался тем же. Один охранник дал мне почитать книжку. Она мне не понравилась, потому что она была о философской разнице между всеми религиями. Мне очень нужна была книга, которая смогла бы утешить меня. Жаль, что в мире так мало спокойствия. Я и не спал, и не бодрствовал, когда охранники крикнули «Tahgig!» («Допрос!») и открыли дверь моей камеры.

– Поторапливайся!

Я замерз, мои ноги онемели, но сердце билось так сильно, что я спрыгнул с кровати и выполнил приказ охранника. Сопровождающие надели на меня наручники и повели меня в неизвестность. Так как на глазах была повязка, я мог спокойно подумать о точке прибытия, хотя охранники шли намного быстрее, чем я ожидал. Я почувствовал тепло в комнате, в которую вошел. Когда ты напуган, тебе нужно тепло.

Охранник снял с меня наручники и повязку. Я увидел большой синий аппарат, такой же, какие стоят в аэропортах для сканирования багажа и других предметов, у которых нужно определить высоту и вес. Тогда мне стало намного легче. Они просто хотели собрать стандартные данные: отпечатки пальцев, рост и вес. Я знал, что допрос неизбежен, и очень его боялся, но одновременно очень хотел пройти его как можно скорее. Не знаю, как объяснить, возможно, это не имеет смысла. Я просто пытаюсь рассказать о своих чувствах, как могу.

Прошел еще день. Все было точно так же, как и за день до этого, хотя я узнал кое-что очень важное – номер своей камеры. После еды, прерывающей пост, охранники начали называть номера, двери громко открывались, и можно было услышать шаги заключенных, которых забирали. Я выяснил, что их уводили на допросы. Я представлял сотни раз, как охранники произносят мой номер, как я ухожу в уборную и совершаю ритуальное умывание. Это была паранойя. Наконец около 10 вечера в субботу охранник в действительности крикнул: «Tahgig!» Я быстро справил нужду. Не то чтобы мне очень хотелось, я особо ничего не пил и из меня и так уже вышло полгаллона жидкости, но в туалет все равно хотелось. Чем я собирался писать, кровью?

– Быстрее, у нас не так много времени, – сказал охранник, стоящий у открытой металлической двери.

Позже я узнал, что время с восьми вечера до часа ночи выделялось на допросы. В это время большинство заключенных водили из камер в допросные и обратно. Сержант надел на меня наручники и повязку и повел. Мы зашли в лифт и спустились на один этаж. Затем мы пару раз повернули, и я оказался в новой зоне. Открылась дверь, и я зашел в комнату. Запах сигаретного дыма ударил в нос. Это была зона для допроса, где они постоянно пыхтят как старые паровозы. Это отвратительно, когда дым накапливается и перебивает все запахи вокруг.

В этой зоне было удивительно тихо. Сопровождающий охранник оставил меня у стены и ушел.

– Кого ты отправил в Чечню? – по-английски крикнул следователь по имени Абу Раад другому заключенному.

– Я никого никуда не отправлял, – ответил заключенный на ломанном арабском с очевидным турецким акцентом.

Я сразу понял, что это постановка. Этот допрос проводился для меня.

– Лжец! – крикнул Абу Раад.

– Я не лгу вам, – ответил парень на арабском, хотя Абу Раад продолжал говорить на свободном английском.

– Мне все равно, какой у тебя паспорт, американский или немецкий, ты расскажешь мне всю правду, – сказал Абу Раад.

Постановка была идеальной и предназначалась для того, чтобы напугать меня еще больше. И хотя я сразу понял, что это постановка, она сработала.

– Здравствуй, Абдуллах, – сказал Абу Раад.

– Привет, – ответил я, чувствуя его дыхание прямо у своего лица. Я был так напуган, что не понимал, что он говорит.

– Так, значит, тебя действительно зовут Абдуллах, – заключил он.

– Нет!

– Но ты ответил мне, когда я назвал тебя Абдуллахом, – возразил он.

Мне казалось, будет глупо сказать ему, что я очень напуган и не понял, каким именем он назвал меня.

– Если подумать, то мы все абдуллахи, – ответил я правильно.

Абдуллах означает «слуга Божий» на арабском. Но я знал, почему Абу Раад назвал именно это имя. Когда я прибыл в Монреаль 26 ноября 1999 года, мой друг Хасни представил меня своему соседу Мураду моим настоящим именем. Позже я встретил другого тунисца, которого я видел во время своего прошлого визита год назад. По ошибке он назвал меня Абдуллахом, и я ответил, потому что мне казалось невежливым поправлять его. С тех пор Мурад называл меня Абдуллах, и мне это нравилось. Я не пытался обмануть Мурада или еще кого-то, в конце концов, у Мурада были ключи от нашего общего почтового ящика, и он всегда забирал мои письма, в которых, очевидно, было указано мое настоящее имя.

Такова история этого имени. Очевидно, что американцы расследовали, почему в Канаде я взял себе имя Абдуллах, но иорданцы понимали намного больше, чем американцы, поэтому пропустили эту часть допроса.

– Ты знаешь, где сейчас находишься? – спросил Абу Раад.

– В Иордании, – ответил я.

Очевидно, он был шокирован. Я не должен был знать, где я, но, видимо, мавританский следователь был так взбешен, что не выполнял приказы американцев. По изначальному плану меня, в наручниках и с повязкой на глазах, должны были доставить из Мавритании в Иорданию и не говорить, куда меня везут, чтобы вселить в меня как можно больше ужаса и сломать меня. Но как только я ответил на вопрос, Абу Раад понял, что эта часть плана не сработала, поэтому снял с меня повязку и провел в допросную.

Это была маленькая комната, два с половиной на три метра. В ней стоял стол и три старых стула. Абу Рааду было под 40. Он был палестинцем и имел живот, который уже начал поддаваться гравитации. Его помощник, офицер Рами, был более молодой, высокой и, возможно, умной версией Абу Раада. Он, очевидно, был из тех, кто любит заниматься грязной работой. Он тоже был похож на палестинца. Я внимательно осмотрел этих парней, и они меня заинтересовали. Вся проблема с терроризмом вызвана агрессией Израиля по отношению к палестинцам и тем фактом, что правительство США поддерживает Израиль. Когда израильтяне захватили Палестину, под огнем британской артиллерии захват вылился в массовую миграцию местного населения. Многие из них перебрались в соседние страны, и Иордания получила львиную долю – больше 50 процентов иорданцев палестинского происхождения. Как по мне, эти следователи были не на своем месте. Нет никакого смысла палестинцам работать на американцев и помогать им победить людей, которые, предположительно, палестницам помогают. Я понимал, что этим двум следователям не знакомы нормы морали и что человеческая жизнь не имеет для них никакой ценности. Я оказался между двумя враждующими сторонами, и обе считали меня своим врагом. Исторические недруги объединились, чтобы поджарить меня. Это было абсурдно и забавно одновременно.

Абу Раад и его команда сыграли важную роль в «Войне против терроризма». Ему поручили допрашивать похищенных людей, которых США доставляли в Иорданию, и передавать их разным членам команды. Он также лично приезжал в Гуантанамо, чтобы допрашивать определенных людей от имени Соединенных Штатов.

Абу Раад открыл среднюю по размеру папку. Оказалось, это мое досье, которое американцы передали иорданцам. Он начал задавать мне вопросы, которые никак не были связаны друг с другом. Впервые на мне испытали технику, цель которой – быстро заставить лжеца противоречить самому себе. Но Абу Раад, очевидно, был плохо осведомлен о моем деле и об истории моих допросов. Не имело значения, говорю я правду или обманываю, потому что мне много раз задавали одни и те же вопросы в разных странах. Если бы я соврал, то бы смог соврать снова, и снова, и снова, потому что у меня было достаточно времени, чтобы продумать свою ложь. Но я был с ним честен, а он полностью доверял мне.

Сначала он показал мне фотографию турецкого заключенного, которого допрашивал ранее, и сказал: «Если ты расскажешь мне об этом парне, я закрою дело и отправлю тебя домой». Конечно, он обманывал меня.

Я посмотрел на фотографию и честно ответил: «Нет, я его не знаю». Уверен, что тому парню задали такой же вопрос обо мне, и он, должно быть, ответил так же, как и я, потому что нет ни единого шанса, что он знает меня.

Офицер Рами сидел слева от Абу Раада и записывал мои ответы.

– Ты пьешь чай? – спросил меня Абу Раад.

– Да, я люблю чай.

Абу Раад приказал принести мне большую чашку горячего чаю. Когда кофеин попал в кровь, мне стало очень уютно. Эти следователи знают, что делают.

– Ты знаешь Ахмеда Рессама? – спросил Абу Раад.

Об Ахмеде Рессаме меня спрашивали уже тысячу и один раз, и я делал все возможное, чтобы убедить следователей, что не знаком с ним. Если ты не знаешь кого-то, то ты просто не знаешь его, и с этим ничего нельзя поделать. Даже пытая тебя, они не получат никакой полезной информации. Но по какой-то причине американцы не верили, что я не знаю его, и хотели, чтобы иорданцы заставили меня признаться.

– Нет, я его не знаю, – ответил я.

– Клянусь Аллахом, ты знаешь его! – закричал он.

– Не клянитесь, – сказал я, хотя и знал, что для него по клясться Аллахом – это то же самое, что выпить чашку кофе.

Абу Раад продолжал ругаться.

– Вы думаете, я лгу вам?

– Нет, я думаю, что ты забыл.

Это было хорошо сказано, но тот факт, что американцы не предоставили никаких доказательств, очень сильно связывал руки иорданцам. Да, иорданцы пытают людей ежедневно, но для этого им нужны веские доказательства. Они не напрыгивают ни на кого просто так и не начинают его пытать.

– Я дам тебе ручку и лист бумаги, и я хочу, чтобы ты написал свое краткую автобиографию и имена всех своих друзей, – сказал он, закончив допрос, и попросил охранника вернуть меня в камеру.

Худшее было позади, по крайней мере, я так думал. Сопровождающие охранники были почти дружелюбными, когда надевали на меня наручники и повязку на глаза. Есть что-то общее между всеми тюремными охранниками в США, Иордании и Мавритании. Они всегда отражают настроение следователей. Если следователи счастливы, то и охранники счастливы, если нет, то нет.

Сопровождающие охранники чувствовали, что могли свободно поговорить со мной.

– Откуда ты?

– Из Мавритании.

– Что ты делаешь в Иордании?

– Моя страна выдала меня.

– Ты шутишь?

– Нет, я серьезно.

– Твоя страна просто дерьмо.

В иорданской тюрьме, как и в Мавритании и Гуантанамо, охранникам строго запрещено общаться с заключенными. Но почти никто не соблюдает эти правила.

– Мужик, ты умираешь с голоду, почему ты не ешь? – спросил меня один из сопровождающих.

Он был прав. Мои кости уже были хорошо видны, и кто угодно мог понять, что у меня серьезные проблемы.

– Я поем, только если вернусь домой. Меня не интересует тюремная еда. Мне нужна еда, приготовленная моей мамой, – ответил я.

– Дай Бог, ты выберешься отсюда, но пока что тебе придется поесть.

Я не хочу, чтобы вы подумали, что он хороший, его работа уже определяет его личность, но он чувствовал, что его страна несправедлива. Мне нужны были любые слова утешения, и он очень помог мне. Другие охранники присоединились к нам в коридоре и спросили его, откуда я.

Они открыли дверь моей темной камеры. Я чувствовал, будто сбросил с плеч огромную ношу. «Пройдет всего несколько дней, и они отправят меня домой. ДСР был прав», – подумал я. Иорданцы были в замешательстве от дела, которое им передали США, так же, как и я. Правительство США, очевидно, не дало никаких материалов, чтобы помочь иорданцам сделать свою работу. Стало не так страшно, и мне захотелось поесть.

Хитрый Я-Слежу-За-Тобой появился у моей камеры и дал мне 30 пронумерованных бумажек. Координация между следователями и охранниками была на высшем уровне. Я сразу же начал выполнять оба задания. Абу Раад сказал написать имена всех моих друзей, но это было просто смешно. У меня было так много знакомых, что мне понадобилась бы огромная книга, чтобы указать их всех. Поэтому я составил список своих самых близких друзей и обычное описание моей жизни, которое я уместил на 10 страницах. Впервые я хорошо спал.

Через несколько дней Я-Слежу-За-Тобой забрал мои исписанные и пустые бумажки. Он тщательно сосчитал их.

– Это все, что ты хотел написать?

– Да, сэр!

Я-Слежу-За-Тобой день и ночь наблюдал за заключенными через отверстия в стене. Чаще всего я не замечал его. Однажды он увидел, как я общаюсь с охранником, а потом забрал меня для допроса и расспрашивал, о чем мы разговаривали. А тот охранник исчез, и я его больше никогда не видел.

– Собирай свои вещи, – сказал охранник, разбудив меня с утра.

Я взял свое одеяло, Коран и одну библиотечную книгу. Я был очень счастлив, потому что думал, что меня собираются вернуть домой.

Охранник сказал мне взять в руки вещи и надел мне на глаза повязку. Они не отправили меня домой. Вместо этого я оказался в подвале в камере для нескольких заключенных рядом с тюремной столовой. Эта камера была грязной. Казалось, ее забросили очень давно. Я все еще хотел верить в лучший исход и думал, что она предназначена для трансфера заключенных, готовящихся к освобождению. Я очень устал, и в камере было так холодно, что я уснул.

Около половины пятого подали ифтар, и я медленно вернулся к жизни. На двери я заметил старую бумажку, на которой были написаны правила тюрьмы. Охранники забыли содрать ее. Я не должен был читать правила, но никто не идеален, а у меня появился шанс узнать что-то новое. Правила были такие:

(1) вам разрешается курить, только если вы сотрудничаете;

(2) разговаривать с охранниками запрещено;

(3) МККК посещает тюрьму каждые две недели;

(4) не разговаривайте с представителями МККК о своем политическом деле.

Я был счастлив, потому что мог хотя бы отправить письмо своей семье, но я упустил одну важную деталь. Меня временно перевели в подвал, чтобы спрятать от Красного Креста во время игры в кошки-мышки, которая длилась на протяжении восьми месяцев. Именно столько я провел в Иордании.

Каждые 14 дней охранники переводили меня из камеры в подвал, где я сидел несколько дней, а потом возвращали в камеру. Разгадав этот трюк, я прямо попросил своего следователя Рами и его босса Абу Раада организовать мою встречу с представителями Красного Креста.

– Здесь нет Красного Креста. Это военная тюрьма, – соврал он.

– Я видел правила, а вы укрываете меня в погребе каждые 14 дней, чтобы я не встретился с Красным Крестом.

Офицер Рами пристально посмотрел на меня:

– Я защищаю тебя! И ты не встретишься с Красным Крестом.

Тогда я понял, что их не переубедить и что сам Рами не может понять, как решить проблему. Это было намного выше его. Преступный заговор между Мавританией, США и Иорданией был идеальным. Если бы моя причастность к террористической деятельности была доказана, меня казнили бы, и на этом все бы кончилось. Никто даже не узнал бы, что произошло.

– Я хочу встретиться с мавританским послом, – сказал я следователю.

– Это невозможно.

– Хорошо. А что насчет мавританской разведки? – спросил я.

– Что ты хочешь от них?

– Я просто хочу узнать у них, почему меня держат в тюрьме в Иордании. В конце концов, вы же знаете, что я не совершил никаких преступлений по отношению к вашей стране.

– Послушай, наши страны хорошие друзья, поэтому они выдали нам тебя. Мы можем сделать с тобой все что угодно. Убить тебя, арестовать на неопределенный срок или отпустить, если ты сознаешься в преступлении.

Офицер Рами одновременно и лгал, и говорил правду. Арабские страны не дружат. Наоборот, они ненавидят друг друга. Они никогда не сотрудничают. Все, что они делают, это плетут заговоры друг против друга. Для Мавритании Иордания бесполезна, и наоборот. Однако в моем случае США заставили их работать вместе.

Я столько раз пытался связаться со своей семьей, но это ни к чему не приводило. Тогда я просто умывал руки и молился Богу, чтобы он позаботился о моей семье и дал им знать, где я. Со временем я понял, что я – не единственная спрятанная посылка. От одного до трех заключенных были вовлечены в «подвальную операцию», и их количество менялось время от времени. Все время, что я находился в Иордании, меня, конечно, держали в изоляции. Но я точно мог сказать, есть ли кто-нибудь в соседних камерах, основываясь на движениях тележки с едой, охранников и заключенных.

Одно время моими соседями были два храбрых мальчика. Хотя разговоры были запрещены, они все время кричали: «Божья помощь приближается. Запомните, Бог на нашей стороне, а Сатана на их стороне!» Что бы ни делали с ними охранники, они все равно продолжали поддерживать других заключенных и напоминать им о неизбежной Божьей помощи. По их акценту было понятно, что они иорданцы, что логично, а местные были защищены своими семьями больше, чем иностранцы. Тем не менее я не сомневаюсь в том, что эти мальчики сильно пострадали из-за того, что они делали.

В той холодной темной части тюрьмы я был единственной константой в округе, камеры рядом с моей постоянно меняли владельцев. В какой-то момент моим соседом стал молодой ливанский дурачок, который все время плакал и отказывался есть. Если верить охранникам, его история примерно такая: он прибыл в Иорданию из Ливана, чтобы повеселиться. Когда он въехал в полицейскую патрульную машину в пригороде Аммана, в его машине нашли AKM-47 и арестовали парня. Надо заметить, что иметь при себе оружие в Ливане нормально, но в Иордании это запрещено законом. В тюрьме молодой ливанец начал сходить с ума. В течение двух недель он плакал и отказывался есть, пока его не освободили. Мне стало так хорошо, когда его выпустили! Мне было очень жаль его. Уверен, он усвоил урок и подумает дважды перед тем, как положить оружие в машину, когда в следующий раз поедет в Иорданию.

Потом был молодой иорданец. Его приговорили к одному году заключения, и к концу срока он совсем обезумел. Он все время кричал: «Я должен увидеть своего следователя!» Я спросил охранников, почему он кричит, и они объяснили: «Потому что его срок закончился, но его не отпускают на свободу». Иногда он начинал громко петь, а иногда кричал на охранников и просил сигареты. Я не виню его. Только имея стальные нервы, ты сохранишь рассудок в иорданской тюрьме.

А после него моим соседом стал пожилой палестинец, который постоянно кашлял.

– Он очень старый, – сказал мне охранник.

– Почему его арестовали? – поинтересовался я.

– Он оказался не в то время не в том месте, – ответил охранник.

Пожилой человек всегда просил больше еды и сигарет. Через несколько недель его освободили. Я был счастлив за каждого, кого выпустили из этого безумного места.

Просто удивительно, что ФБР доверяет иорданцам больше, чем другим американским службам разведки. Когда я сдался осенью 2001 года, ФБР конфисковало мой жесткий диск, и вместе со мной в Иорданию выслали все данные с него. Американское Министерство обороны годами пыталось достать этот диск. Совершенно не имело смысла, что ФБР активнее сотрудничает с иностранными организациями, чем с внутренними. Но я верю, что индустрия разведки ничем не отличается от любой другой индустрии. Ты покупаешь лучший продукт за лучшую цену, независимо от страны или происхождения. Значит ли это, что иорданцы предлагают лучший продукт? Я не уверен, но они намного больше знают о терроризме, чем американцы. Без помощи иорданцев в этой сфере американцы бы ничего не добились. Но американцы переоценивают их способности, отправляя им людей со всего света, как будто у иорданцев было какое-то суперразведывательное агентство.

– Я покажу тебе несколько фотографий, а ты говори мне, что видишь на них, – сказал мой следователь Рами.

Позже он и Абу Талал по очереди допрашивали меня под командованием Абу Раада. Иорданцы применяют технику, когда несколько следователей допрашивают тебя по отдельности об одном и том же, чтобы убедиться, что ты не меняешь показания. Очень редко они допрашивали меня вместе.

– Хорошо! – сказал я.

Офицер Рами начал показывать мне фотографии. Едва увидев первую, я понял, что ее взяли с моего компьютера или, что более вероятно, с компьютера компании, на которую я работал. Сердце начало биться чаще, и я почувствовал, что слюна стала горькой. Лицо покраснело, как яблоко. Начал заплетаться язык. Не потому что я совершил какие-то преступления, используя свой компьютер, на жестком диске не было ничего, кроме деловых писем и других данных, касающихся того же. Я помню, что хранил там более полутора тысяч сообщений и огромное количество фотографий. Но в этом кроется нечто большее – нарушаются свободы человека.

Компьютер принадлежал компании, которая доверяет мне, и тот факт, что другая страна, такая как США, просматривала жесткий диск и конфисковала материалы, было для нее большим ударом. В компьютере хранились финансовые секреты компании, которыми она не хотела бы делиться с другими. Более того, я работал на семейную компанию, где почти не разделялись рабочие и личные дела. Это означает, что в компьютере была и приватная информация семьи, которую она бы тоже не хотела раскрывать всему миру. К тому же к компьютеру имели доступ все сотрудники компании, поэтому их данные там тоже хранились. Хотя я, зная своих коллег и их отношение к работе и жизни, был на 100 % уверен, что в этой информации нет ничего криминального. Лично у меня там были переписки со моими друзьями из Германии, некоторые из них даже не мусульмане. Но я больше переживал за переписки с мусульманскими друзьями, особенно с теми, кто хоть раз помогал финансово или морально людям в Боснии или Афганистане, потому что их письма можно было интерпретировать не самым лучшим образом. Просто поставьте себя на мое место и представьте, что кто-то штурмует ваш дом и пытается залезть в вашу личную жизнь! Вы будете рады такому штурму?

Я начал рассказывать ему все, что знал, особенно о моих личных фотографиях. Он откладывал фотографии, которые я мог опознать, в одну сторону, а остальные – в другую. Я объяснил ему, что компьютер использовали несколько моих коллег, и один из них изучал фотографии клиентов интернет-кафе, в том числе их личные и семейные снимки. Я был очень зол на себя, свое правительство, США и иорданцев, потому что видел, что они вторгаются в личную жизнь очень многих людей. Позже, на другом допросе, мне показали еще пару электронных писем, которыми я обменялся с Кристианом Гандзарски и Каримом Мехди. Самое смешное, что Мехди отправил мне письмо перед арестом, и правительство Мавритании допрашивало меня о нем, так что я убедительно объяснил, что в нем не было никакого злого умысла. Едва вернувшись в офис, я написал Мехди: «Дорогой брат! Пожалуйста, прекрати слать мне электронные письма, потому что разведка перехватывает их и усложняет мне жизнь». Я честно не хотел неприятностей, поэтому надеялся закрыть любую дверь, которая может привести меня к ним.

– Почему ты написал Мехди такое письмо? – спросил офицер Рами.

Я объяснил ему ситуацию.

– Нет, ты написал это, потому что боишься, что правительство узнает о твоем сговоре с ним, – нелепо ответил он.

– Ну, это сообщение было адресовано сразу и Мехди, и правительству. Я знаю, что правительство перехватывает все мои письма, и я всегда подозревал, что они видят все мои входящие сообщения, – сказал я.

– Ты использовал шифр, когда просил Мехди перестать писать тебе, – сказал он.

– Что ж, уверен, вы много раз сталкивались с шифрами в своей работе, или у вас есть специалисты, которые помогут вам. Посоветуйтесь сначала с ним, прежде чем принять решение.

– Нет, я хочу, чтобы ты объяснил мне этот шифр.

– Нет никакого шифра, то, что вы поняли, я и имел в виду.

Но у меня была еще одна проблема с иорданскими следователями. Мои письма были на немецком языке, так что американцы перевели их на английский и отправили иорданцам, которые в свою очередь перевели их с английского на арабский. При таких обстоятельствах оригинальный текст пострадал: пространство для поиска злых толкований расширялось с каждым новым переводом.

И таким интерпретациям не было конца. Летом 2001 года моя компания дала мне задание помочь с визитом мавританского президента в город Тиджикжа. Семья, которая наняла меня, была из Тиджикжи, и они логичным образом были заинтересованы в том, чтобы все прошло гладко. Мы организовали небольшой медиаконсалтинговый центр, который через интернет транслировал визит президента в прямом эфире. Компания сделала много снимков, на которых мы с коллегами запечатлены рядом с президентом. На одном из них президент стоит за моей спиной, наблюдая, как я «волшебным образом управляюсь с компьютером».

– Я уверен, что ты замышлял покушение на президента, – сказал офицер Рами.

Я не смог сдержать смех.

– Тогда почему я не убил его?

– Я не знаю. Ты скажи, – ответил Рами.

– Слушайте, если бы я пытался убить своего президента в своей стране, это не ваше дело и не дело американцев. Просто передайте меня моей стране и позвольте им разобраться со мной.

Я одновременно и злился и был полон надежд: злился, потому что США пытались повесить на меня любое преступление, неважно какое, а надеялся – на то, что они передадут меня обратно на родину, где меня казнят. Но иорданцы пытались «ловить вслепую» для американцев, и как только ты замечаешь, что следователь начинает слепую охоту, можно быть уверенным, что у него больше не осталось никаких доводов.

Хотя офицер Рами был таким злым человеком, какого только можно представить, следователем он был разумным, поэтому больше никогда не спрашивал меня о покушении на президента или о фотографиях, которые они нашли на моем жестком диске. Теперь я жалел, что не вызвал никаких подозрений и не заставил себя выглядеть виновным, чтобы меня экстрадировали обратно в Мавританию. Это была безумная и отчаянная идея, и не думаю, что мавританцы подыграли бы мне, потому они точно знали, что я ничего не планировал против президента. Но когда мое положение в иорданской тюрьме ухудшилось, я подумал о том, чтобы признаться, что в Мавритании проходит операция со спрятанной взрывчаткой. Идея была в том, чтобы попробовать вернуться в Мавританию.

– Не делай этого! Просто прояви терпение и помни, что Аллах наблюдает за тобой, – сказал один охранник, когда я обратился к нему за советом. К тому времени у меня было много друзей среди охранников, они сообщали мне обо всех последних событиях и рассказывали мне об иорданской культуре, о методах пыток в тюрьме, и объяснили, кто есть кто среди следователей.

Охранникам было строго запрещено контактировать с заключенными, но они всегда нарушали это правило. Они пересказывали мне самые свежие шутки и предлагали сигареты, от которых я отказывался, потому что не курю. Они рассказывали о других заключенных, о своих делах и личной жизни, свадьбах, детях и социальной жизни в Иордании. Из разговоров с ними я узнал почти все о жизни в Аммане. Еще они приносили мне самые лучшие книги из библиотеки, даже Библию. Я попросил ее, потому что хотел изучить книгу, которая, должно быть, сформировала образ жизни американцев. В Иордании достаточно приличное собрание книг, хотя некоторые и предназначены для пропаганды иорданского короля. Самым лучшим в книгах было то, что заключенные передавали с их помощью записки и успокаивали друг друга приятными словами, оставленными в книге. Я не знал никого из заключенных, но первое, что я всегда делал, это просматривал всю книгу и искал в ней записки. Я запомнил их все.

Охранники в основном были набраны из племени бедуинов, которые известны своей исторической преданностью королю. Они получали очень маленькую зарплату – около 430 долларов в месяц. Хотя это и считается большой зарплатой в Иордании, охранник не смог бы содержать семью без дополнительной подработки. Но, прослужив 15 лет, охранник может либо уйти на пенсию и получать половину от своей зарплаты, либо продолжить работать, получая пособие и обычную зарплату сверху. Охранники входят в состав Иорданских элитных спецслужб и проходят все возможные тренинги за границей. Женщин в спецслужбы, кстати, не берут.

Охранники должны были провожать заключенных из одной камеры в другую, в допросные, в душ или на свидания с родителями, которые проводились по пятницам. Я ужасно расстраивался, когда видел, что кто-то встречается со своей семьей, в то время как я раз за разом лишаюсь этого права. Охранники более низких рангов отвечали за надзор, один был ответственным за походы в продуктовый магазин. Каждую субботу ответственный за покупки охранник ходил от камеры к камере, записывая, что каждый заключенный хочет купить. Можно было заказать сок, молоко, конфеты, нижнее белье, полотенца – и в целом все. Если у тебя было достаточно денег, ты получал то, что заказывал, если нет, то нет. У меня было с собой около 87 долларов, когда меня отправили в Иорданию, чего, кажется, было достаточно для моих скромных покупок. Однажды, когда охранник проходил мимо с этим списком, я заметил там свое имя и статус: «Участие в террористических атаках».

Через день охранники предлагали по пять минут прогулки. Я почти никогда не пользовался этим правом. Это не стоило того, чтобы терпеть наручники и повязку на глазах. Регулярно заключенных стригли, а каждое воскресенье охранники давали нам моющие средства, чтобы мы могли убраться в своих камерах. Они в это время мыли пол снаружи. В тюрьме было совсем не грязно.

Тюрьмой заправляли три человека: директор тюрьмы, или надзиратель, который был бедуином, и два его помощника, которые присматривали за нами. У них была примерно та же роль, что и у Единой оперативной группы в Гуантанамо. Полагаю, они не зависят от разведывательных служб, но на практике работают вместе и собирают информацию, каждый своими методами. Директор был очень большим парнем, который с гордостью носил свои бедуинские наряды. Каждое утро он обходил всех заключенных и спрашивал: «Как дела? Нужно что-нибудь?» Он всегда будил меня, чтобы задать этот вопрос.

В течение восьми месяцев в иорданской тюрьме я только однажды попросил у него бутылку для воды, и он принес мне ее. Я хотел поставить ледяную воду, набранную из-под крана, на обогреватель, чтобы иметь немного теплой воды и самостоятельно позаботиться о гигиене. Я думаю, это хорошо, что директор обходил всех заключенных. Тем не менее шансы, что заключенные разберутся со своими проблемами с его помощью, стремились к нулю. Более того, директор активно принимал участие в пытках. Еще он следил, чтобы каждый заключенный получал еду три раза в день: завтрак около семи утра, примерно в час дня обед, состоящий обычно из курицы и риса, и на ужин что-нибудь легкое с чаем.

Два офицера-ассистента беспрестанно патрулировали коридор и проверяли каждого, в том числе и следили за тем, чтобы охранники соблюдали правила. Один из офицеров отвечал за так называемые «внештатные операции», например, захват или обыск домов.

Кроме них были следователи. Иорданские следователи работали плечом к плечу с американскими коллегами с тех самых пор, как началась операция под названием «Война против терроризма». Людей допрашивают не только в Иордании, но и за ее пределами. Их агенты работают в Афганистане, где у них есть преимущество – обычная внешность жителя Ближнего Востока. Сначала иорданцев рассматривали как потенциальных помощников для выполнения грязной работы. Тот факт, что иорданцы активно используют пытки во время допросов, должно быть, впечатлил правительство Соединенных Штатов. Но была одна проблема. Иорданцы не захватывают людей и не пытают их просто так. У них должна быть веская причина применять мучительные пытки. По мере того, как американцы грешили все увереннее, они стали брать грязную работу в свои руки. Тем не менее быть арестованным и доставленным в иорданскую тюрьму – это уже пытка.

В Иордании у меня было три следователя: Абу Талал, который допрашивал меня всего несколько раз, офицер Рами, который старался больше всех, чтобы сдвинуть с мертвой точки мое дело, пока не сказал, что с его стороны больше работы не осталось и дело закрыто, и Абу Раад, их главный. Абу Раад не только управлял командой следователей в Иордании, но и допрашивал заключенных в Гуантанамо, и, вероятно, в каких-то еще секретных местах в Афганистане и других странах. Кажется, он хорошо известен в Иордании, как я потом узнал от заключенного в Гуантанамо. Абу Раад, казалось, был весьма опытным. Он увидел мое досье всего один раз и решил, что мое дело не стоило его «драгоценного» времени, и поэтому не удосуживался заняться мной. Они втроем знали гораздо больше о джихаде, чем все их американские партнеры.

– Знаешь, ульд Слахи, единственная твоя проблема – это время, которые ты провел в Канаде. Если ты на самом деле не сделал ничего плохого в Канаде, то в тюрьме тебе не место, – заключил офицер Рами после нескольких наших встреч.

Он был специалистом по Афганистану. Он лично посещал лагеря для учений как агент под прикрытием, во время войны с коммунизмом. Когда я проходил учения в Аль-Фаруке в 1991 году, он работал под видом студента в Хальдене. Он подробно расспросил меня о поездке в Афганистан и был удовлетворен моими ответами. В этом, по сути, и заключалась его работа. Зимой 2001 года его отправили, может быть, под прикрытием, в Афганистан и Турцию, чтобы помочь США захватить моджахедов, и я увидел его снова летом 2002 года, когда он вернулся с большим количеством фотографий. Отчасти его задание заключалось в том, чтобы узнать все, что можно, обо мне от других заключенных в Афганистане, но, кажется, у него ничего не вышло. Офицер Рами показал мне фотографии. Я никого не узнал и чувствовал себя нелепо. Зачем они показали мне больше ста человек, если я никого из них не знаю? Это бред. Обычно следователи спрашивают о людях, с которыми ты как-то связан. Поэтому я решил узнать хотя бы одного человека.

– Это Гамаль Абдель Насер, – сказал я.

– Ты издеваешься надо мной, что ли?! – закричал офицер Рами.

– Нет-нет, мне просто на мгновение показалось, что это он.

Насер, бывший президент Египта, умер до моего рождения.

– Эти люди из той же банды, что и ты, – сказал Рами.

– Может быть. Но я их не знаю, – сказал я.

На этот он почти никак не отреагировал и стал просто рассказывать о своей поездке в Афганистан.

– Вы очень смелый, – заметил я, чтобы подтолкнуть его говорить еще.

– Знаешь, американцы используют умное оружие, которое преследует цель, основываясь на изменениях температуры. Многих братьев так захватили, – сказал офицер Рами в густом облаке сигаретного дыма.

Офицер Рами был агрессивным, но не жестоким, кроме пары случаев. Один из них произошел прямо перед моим отъездом из Иордании.

Бум! Он ударил меня по лицу, а потом головой о стену. Я заплакал, но скорее от отчаяния, чем от боли.

– Ты не мужчина! Я заставлю тебя вылизать грязный пол и рассказать мне все о себе, начиная с момента, когда ты вылез из вагины своей матери, – сказал он. – Ты еще ничего не видел.

Он был прав, хотя он был самым большим лжецом из всех, кого я когда-либо встречал. Он врал так много, что противоречил сам себе, потому что забывал, что говорил в прошлый раз. Чтобы выглядеть убедительнее, он все время оскорблял меня и упоминал Бога. Мне всегда было интересно, правда ли он думает, что я верю во весь его бред, или нет, но все равно я всегда делал вид, что верю. Он всегда злился, когда я называл его лжецом. Если верить его рассказам, он арестовывал важных людей из «Аль-Каиды», которые заявляли, что я плохой парень, и освобождал их тысячу и один раз, потому что они говорили правду. Забавно, но он каждый раз забывал, что уже отпускал их.

– Я арестовал твоего двоюродного брата Абу Хафса, и он рассказал мне всю правду. Он сказал: «Не трогайте меня, и я все вам расскажу», я не трогал его, и он рассказал. Он рассказал очень плохие вещи про тебя. После этого я втайне отправил его в Мавританию, где его должны были допрашивать пару недель и отпустить. Но ты совсем другой. Ты удерживаешь информацию. Я отправлю тебя в секретную политическую тюрьму в пустыне. Всем будет на тебя наплевать.

Мне приходилось слушать этот бред раз за разом. Единственное, что менялось в его рассказе, – это даты ареста и освобождения. В его фантазиях он еще задержал Абу Зубайдаха и других людей, которые якобы выдали информацию обо мне. Мне же лучше. Пока он не избивал и не унижал меня, я чувствовал себя нормально и просто внимательно слушал его сказки в стиле «Тысячи и одной ночи».

– Я только что прибыл из США, где допросил Ахмеда Рессама. – Он, очевидно, лгал.

– Ну, хорошо, потому что он наверняка сказал, что не знает меня.

– Нет, он сказал, что знает тебя.

– Что ж, это не ваше дело, правильно? Вы сами сказали, что я совершил преступление по отношению к США, так что просто отправьте меня туда или скажите, что сделал против вашей страны, – тонко подметил я. Я начинал уставать от бессмысленного разговора с ним и от попыток доказать, что я не причастен к заговору «Миллениум».

– Я не работаю на американцев. Кто-то из твоих друзей пытается навредить моей стране, и я задаю тебе непрямые вопросы – это такая техника допроса, – соврал офицер Рами.

– Какие именно друзья пытаются навредить вашей стране? – поинтересовался я.

– Я не могу сказать тебе!

– Так как я не пытался навредить вашей стране, меня не в чем винить. Я не мои друзья. Арестуйте их и отпустите меня.

Но если вы пытаетесь добиться конструктивного разговора, то допросная комната точно не для вас. Каждый раз, когда офицер Рами говорил, что арестовал кого-то, я понимал, что этот парень все еще на свободе.

Хотя он всего дважды применял ко мне физическое насилие, он продолжал пугать меня другими методами, которые, возможно, были хуже, чем физическая боль. Он привел бедного заключенного в допросную, и его коллега начал избивать его чем-то тяжелым, пока тот не расплакался как ребенок. Какой грязный ход! На это было больно смотреть. Меня начало трясти, лицо покраснело, язык онемел. Все это я испытывал каждый раз, когда был сильно напуган. Постоянный страх совсем не укреплял меня. Мое отчаяние достигло предела.

– Ты слышишь, что происходит за дверью?

– Да.

– Ты хочешь пережить то же самое?

Я почти ответил: «Да». Для меня было слишком тяжело слышать, как кто-то рядом со мной страдает. Сложно заставить взрослого человека плакать.

– Зачем? Я ведь честен с вами! – сказал я.

В конце концов, брат за дверью тоже разговаривал со своим следователем. Офицер Рами язвительно улыбнулся и продолжил курить, будто ничего не произошло. Той ночью я сотрудничал и был спокойным, желание быть логичным и спорить куда-то исчезло. Рами знал, что делает, и, очевидно, он уже давно этим занимался.

Он провел меня по коридору вдоль пыточных камер, чтобы я услышал крики и плач заключенных. Мне повезло, что охранники оставили мне повязку на глазах, поэтому я не видел страданий этих заключенных. Я не должен был, да и не хотел видеть братьев, которые подвергались пыткам. Пророк Мухаммед (мир праху его!) говорил: «Бог мучает всякого, кто мучает людей», и, насколько я понимаю, это касается любой религии.

– Я отправлю тебя в «Бассейн с акулами».

Я отказался говорить с офицером Рами, после того как он ударил меня и начал мне угрожать.

– Вы не знаете меня. Клянусь Всемогущим Богом, я никогда не буду говорить с вами. Пытайте меня. Вы будете говорить только с моим трупом, и, к вашему сведению, мне стыдно за то, что мы сотрудничали в прошлом, – сказал я.

– Во-первых, сотрудничества мы добились силой. У тебя не было выбора. И в будущем тоже не будет. Я заставлю тебя говорить, – ответил он.

Офицер Рами начал бить меня о стену и несколько раз ударил по лицу, но я совсем не чувствовал боли. Не думаю, что он бил меня во всю силу: этот парень выглядел как бык, и один его настоящий удар стоил бы мне всех зубов. Он бил меня и одновременно задавал вопросы. Я их не помню, но зато помню свои ответы. Он был всего один.

– Ana Bari'a, я невиновен.

Я сводил его с ума, но заставить меня говорить было невозможно.

– Сейчас у меня нет времени, но завтра ты будешь страдать, сукин сын, – сказал он и тут же вышел из комнаты.

Сопровождающий отвел меня в мою камеру. Было уже около полуночи. Я сел на свой коврик для молитвы, начал читать Коран и молился до поздней ночи. Я едва мог сосредоточиться на том, что читаю. Я все время думал: «Как выглядит этот „Бассейн с акулами“?» Я слышал о бассейне под электрическим напряжением, который используют в Египте, но «Бассейн с акулами» звучит жутко.

Но встречи продолжились, а меня не вели в комнату для пыток один день, два, три. Со мной ничего не сделали, кроме того, что я не ел, но не потому, что мне не давали еду, а потому, что у меня совсем не было аппетита, как и всегда, когда я чувствую себя подавленно. Позже, уже в Гуантанамо, я узнал от одного иорданского заключенного, который провел 50 дней в этой же тюрьме, что никакого бассейна с акулами нет. Но были другие мучительные пытки: например, заключенных подвешивали за руки и за ноги и избивали их в течение нескольких часов или лишали арестантов сна на несколько дней, чтобы они начинали сходить с ума.

– В Иордании не применяют пытки, пока нет доказательств вины, – говорил Ибрагим. – Если бы они знали о тебе то, что я знаю, они бы даже не арестовали тебя. Американцы приказали им сделать это, – продолжил он.

– Пытки начинаются около полуночи и заканчиваются с рассветом. Все принимают участие: директор тюрьмы, следователи и охранники, – рассказал мне Ибрагим в Гуантанамо. Его сведения совпадали с тем, что я видел. Я сам слышал, как избивали людей, но не знаю, подвешивали их при этом или нет. И еще я наблюдал, как людей лишали сна.

Однажды поздней ночью, разговаривая с одним из своих друзей-охранников, я все время слышал, будто кто-то громко кричит во время тренировки, чтобы высвободить из своего тела всю энергию, как в кунг-фу. Я слышал, как тела падают на пол. Этот шум был слишком громким и слишком близко к моей камере на третьем этаже.

– Вы так поздно тренируетесь? – спросил я у одного из охранников.

Перед тем как он ответил, подошел другой парень в костюме, который закрывал его тело с ног до головы, как у ниндзя. Охранник посмотрел на него и, улыбнувшись, повернулся ко мне.

– Ты знаешь этого парня? – спросил он.

Я натянул деловую улыбку.

– Нет.

Тогда этот парень снял с себя маску, он выглядел как дьявол во плоти. Мне стало так страшно, что я начал смеяться.

– Ах да! Мы знаем друг друга, – сказал я.

– Мохаммад спрашивает: вы, парни, сейчас тренируетесь? – спросил охранник у Ниндзя, неправильно произнеся мое имя.

– Да! Хочешь присоединиться? Многие заключенные тренируются с нами, – сказал он язвительно.

Я сразу понял, что он говорит о пытках. Я перестал смеяться и сжал губы. Мне не хотелось показывать, что я в замешательстве, что я разочарован и испуган.

– Нет, я в порядке, – сказал я. Дьявол вернулся к своим делам, и я спросил охранника: – Почему они надевают маски для этой работы?

– Они хотят сохранить свою личность в тайне. В Иордании за такое могут убить.

Он был прав. Многих заключенных арестовывали, потому что они владели какой-то информацией, а не потому что совершили какое-то преступление, и поэтому их довольно скоро отпускали. А я жалел о том, что был в курсе этих злодеяний. Было невозможно спать под крики и плач взрослых людей. Я пытался хоть как-то заткнуть уши, но ничего не помогало. Пока проводились пытки, я не мог уснуть. Хорошо, что людей пытали не каждый день, и не всегда голоса доходили до моей камеры.

В феврале 2002 года на директора иорданского Департамента по борьбе с терроризмом было совершено покушение. Он чуть не погиб. Это было самое крупное покушение в истории исламского движения в Иордании. Кто-то заложил в его машину бомбу, которая должна была взорваться по дороге из дома в его офис. И она взорвалась. Но, кажется, произошло чудо. По дороге на работу директор захотел купить сигарет. Он решил пойти за ними вместе со своим водителем. Как только оба вышли из машины, бомба взорвалась. Никто не пострадал, но машина была уничтожена.

Следствие вышло на подозреваемого, но тайная полиция не смогла найти его. Однако с королем борьбы с терроризмом лучше не шутить: подозреваемые должны быть арестованы, и их вина должна быть доказана. Немедленно. Иорданская разведка должна была отомстить за своего шефа. Поэтому арестовали невиновного брата подозреваемого и пытали его до тех пор, пока его брат не сдался. Подразделение специального назначения отправили в людное место, чтобы арестовать невинного парня и избить его. Они хотели показать, какая судьба ждет семью, член которой пытается напасть на правительство. Парня посадили в тюрьму, где следователи пытали его каждый день.

– Мне все равно, сколько времени это займет, я буду пытать тебя, пока твой брат не сдастся, – говорил его следователь.

Семье парня разрешили навещать его, но не из гуманных соображений. Следователь хотел, чтобы родители видели, в каком положении находится их ребенок, и быстрее выдали им подозреваемого. Они были сломлены, и вскоре появилась информация, что подозреваемый скрывается в семейном доме. Поздно ночью их дом взяли штурмом и задержали подозреваемого. На следующий день его брата освободили.

– Что ты скажешь, если кто-то спросит тебя о синяках и ранах, которые я оставил? – спросил его следователь.

– Я ничего не скажу! – ответил мальчик.

– Слушай, обычно мы держим людей, пока они не поправятся, но тебя я отпускаю. Ты можешь пойти и рассказать обо мне что захочешь. Я сделал все необходимое, чтобы захватить террориста, и теперь ты свободен.

О его брате директор позаботился лично. Он избивал его шесть часов подряд. И это не считая того, что делали следователи, чтобы удовлетворить своего босса. Я узнал обо всем этом от охранников, когда заметил, что в тюрьме стало слишком много людей. Не то чтобы я видел целые толпы, но вот количество еды заметно сократилось. Заключенных постоянно перемещали из одной камеры в другую. Каждый раз, когда их проводили мимо меня, окошко в моей двери закрывали, и все чаще я стал замечать новых охранников. Ситуация начала улучшаться летом 2002 года.

К тому времени иорданцы почти завершили работать со мной. Когда офицер Рами закончил допрашивать меня, он передал мне заявление.

– Прочитай и подпиши его, – сказал он.

– Мне не нужно читать его, я тебе доверяю! – соврал я. Зачем мне читать что-то, когда у меня даже нет выбора, подписывать это или нет? Никакой судья не будет рассматривать заявления, подписанные вынужденно и в таком месте, как иорданская военная тюрьма.

Спустя примерно неделю офицер Рами забрал меня для допроса в очень красивую комнату.

– Твое дело закрыто. Ты не соврал. И я благодарен тебе за сотрудничество. С моей стороны работа окончена, но только мой босс может решить, когда тебя отпустят домой. Надеюсь, что скоро.

Я был счастлив услышать эти новости. Я ожидал их, но не так скоро.

– Ты не хочешь поработать на нас? – спросил он меня.

– Я бы хотел, но совсем не гожусь для такой работы, – ответил я, частично сказав правду и частично солгав.

Он в дружеской манере пытался переубедить меня, но я в том же тоне объяснил ему, что недостаточно умен для работы на разведку.

Но когда иорданцы поделились результатами своего расследования с США и отправили им мое дело, США взяли его и ударили иорданцев по лицу. Я чувствовал злость Дяди Сэма за тысячу миль от меня. Офицер Рами вернулся в свою старую шкуру в последние два месяца моего содержания в Иордании. Допросы возобновились. Я делал все возможное, чтобы заявить о себе. Иногда я сотрудничал, иногда отказывался. Я объявлял голодовки, но офицер Рами заставлял меня есть под угрозами пыток. Я хотел сделать так, чтобы иорданцы отправили меня домой, но у меня ничего не вышло. Возможно, я вел себя недостаточно решительно.