VI

Гуантанамо

Сентябрь 2003 – Декабрь 2003

Впервые в секретном месте. Мой диалог со следователями, и как я нашел способ утолить их жажду. Цепная реакция признаний. Добро приходит постепенно. Большое признание. Поворотный момент.

В лагере «Дельта» кибла обозначалась стрелкой в каждой камере. Даже призыв к молитве там звучал пять раз в день. США постоянно повторяли, что эта война – не против исламской религии, что вполне разумно, потому как бороться с такой большой религией, как ислам, стратегически невозможно. У себя в лагере «Дельта» они пытались показать всему миру, как следует соблюдать религиозные права заключенных.

Но в секретных лагерях война с исламской религией была более чем очевидной. Дело не только в том, что не было указано направление к Мекке, но и в том, что молитвы были запрещены. Читать Коран было запрещено. Иметь Коран при себе было запрещено. Поститься было запрещено. Любые исламские ритуалы были строго запрещены. И это не какие-то слухи, я говорю о том, что происходило лично со мной. Не думаю, что среднестатистический американец платит налоги, чтобы поддерживать войну с исламом, но я действительно думаю, что в правительстве есть люди, которым очень не угодил ислам.

Первые несколько недель после моей «Вечеринки в честь дня рождения» я не имел ни малейшего представления, который час. Я не знал, день сейчас или ночь. Я мог только молиться про себя, лежа, потому что не мог стоять ни прямо, ни согнувшись. Очнувшись от летаргического сна, я все же попытался различить день и ночь. Это оказалось легко. Я смотрел в слив туалета, и, если водосток был ярко или приглушенно освещен, для меня это был день. Мне удалось втайне от охраны помолиться, но сержант Большой Босс раскрыл меня.

– Он молится! – закричал Большой Босс и позвал коллегу. – Ну же!

Они надели свои маски.

– Хватит молиться!

Я не помню, в каком положении закончил молитву и закончил ли я ее вообще. В качестве наказания сержант Большой Босс запретил мне пользоваться уборной какое-то время.

Как только наблюдающий доктор сообщил, что моя боль прошла, наступило время бить меня, пока раны не зажили окончательно, согласно поговорке «куй железо, пока горячо». Услышав какую-то суматоху за дверью и узнав голоса «капитана Коллинза» и его коллеги из Египта, я вспотел, голова закружилась, и я не мог стоять на ногах. Сердце колотилось так сильно, что я думал, что оно вылетит через рот. Слышались нечеткие разговоры между «капитаном Коллинзом» и охранниками.

– Ми-истер Ко-олли-инз, позво-ольте мне-е увиидеться с ни-им, – протяжно сказал египтянин на английском «капитану Коллинзу». – Если бы только ми-истер Ко-олли-инз позволил мне войти и немного поговорить с тобой, – сказал египтянин на арабском, обращаясь ко мне.

– Отойди, я должен встретиться с ним один, – сказал «капитан Коллинз».

Меня трясло, пока я слушал споры американцев и египтян о том, кто будет допрашивать меня. Мне казалось, что меня, живого и беспомощного, готовят к вскрытию.

– Ты будешь сотрудничать независимо от того, согласен ты на это или нет. Ты можешь выбрать: цивилизованно, как я предпочитаю, или по-другому, – сказал «капитан Коллинз», когда охранники вытащили меня из камеры. Фоном звучал лай египтянина и его угрозы, он обещал мне самую болезненную расправу.

– Я сотрудничаю, – сказал я очень тихим голосом.

Прошло много времени с тех пор, как я разговаривал в последний раз, и мой рот уже отвык. Мышцы сильно болели. Я был невероятно напуган. Охранник в маске для Хэллоуина, Большой Босс, буквально преследовал меня, он ходил вокруг и был готов нанести удар быстрее, чем я моргну.

– Нет, хватит отрицать. Нас не интересуют твои отпирательства. Не шути со мной, – сказал «капитан Коллинз».

– Я ничего не отрицаю.

– Я назначу нескольких следователей для твоего допроса. Кого-то из них ты знаешь, кого-то нет.

– Хорошо, – сказал я.

Разговор закончился. «Капитан Коллинз» приказал охранникам вернуть меня в камеру и ушел.

Затем произошло «чудо»: сержант Шэлли добрался до моего «далекого-далекого секретного места».

– От тебя так много неприятностей, ну, в Париже было не так плохо, но в Мавритании погода была ужасной. Я сидел за соседним столиком с Каримом Мехди, и, когда я спросил его: «Кто завербовал тебя для „Аль-Каиды“?», он назвал твое имя. То же самое с Кристианом Ганцарски. Они оба сейчас работают с нами. Ты знаешь, ты часть организации, которую свободный мир хочет стереть с лица земли, – сказал сержант Шэлли.

Я внимательно слушал и не мог понять. Свободный мир? В тот момент я думал: «Я что, правда должен слушать всю эту чушь?» Вместе с сержантом Шэлли была та женщина-сержант, которую штаб-сержант Мэри привела с собой два месяца назад, чтобы та домогалась до меня.

– Знаешь, в тюрьме кто первый заговорит, выигрывает. Ты проиграл, а Карим Мехди выиграл. Он все рассказал про тебя, – сказала женщина-сержант. – Хорошая новость в том, что нам не нужно пачкать о тебя руки, вместо нас этим займутся израильтяне и египтяне, – продолжила она. Все это время она сексуально провоцировала меня, трогая за все части тела. Я молчал и не оказывал никакого сопротивления. Я сидел там как камень.

– Почему он так сильно трясется? – спросила женщина-сержант.

– Я не знаю, – ответил сержант Шэлли.

– Его руки безумно потеют!

– Если бы я был на его месте, со мной происходило бы то же самое, – сказал сержант Шэлли. – Думаешь, это место как лагерь «Дельта», где ты справлялся с каждой нашей попыткой сломать тебя? Здесь тебе не выжить, если продолжишь играть с нами, – сказал он.

– О чем вы говорите? – поинтересовался я.

– О твоей поездке в Словению. Ты рассказал мне про нее только потому, что знал, что я знаю о ней. Итак, ты будешь сотрудничать с нами? – спросил он.

– Я и так сотрудничал, – сказал я.

– Нет, не сотрудничал, и угадай что? Я напишу в отчете, что ты полон дерьма, и другие ребята позаботятся о тебе. Египтянин очень интересуется тобой!

Тем временем женщина-сержант перестала домогаться до меня, так как я не проявлял сопротивления.

– Что с ним не так? – поинтересовалась она в очередной раз.

– Я не знаю. Может, здесь он слишком расслаблен? Возможно, нам стоит немного лишить его сна, – сказал сержант Шэлли.

Он попросил сержанта охраны отойти в сторону, чтобы поговорить, и прошептал что-то, что, как мне показалось, имело отношение к моей следующей пытке. Каждый раз, когда он отводил кого-то в сторону для разговора, я знал, что для меня это ничем хорошим не обернется. Я никогда в жизни не видел такого неэмоционального человека, как он. Он говорил о том, чтобы лишить меня сна, не меняя интонации и выражения лица. Я имею в виду, что независимо от религии или расы мы, люди, всегда проявляем хоть какое-то сочувствие к страдающим людям. Лично я не могу не расплакаться, когда читаю грустную историю или смотрю печальный фильм. Я могу спокойно признать это. Кто-то может сказать, что я слабый. Ну что ж, пусть будет так!

– Ты должен попросить «капитана Коллинза» простить тебя за ложь и начать все сначала, – сказала женщина-сержант. Я ничего не ответил. – Начнем с малого. Расскажи нам что-нибудь, что ты еще не рассказывал! – продолжила она.

У меня не было ответа на это подлое и бессмысленное предложение.

– Твоя мама – пожилой человек. Не знаю, как долго она сможет продержаться в тюрьме, – сказал сержант Шэлли.

Я понимал, что это пустые угрозы. Но еще я понимал, что правительство было готово на все, что угодно, чтобы вытащить из меня информацию, даже если для этого придется покалечить кого-то из моих родных, особенно если учесть, что Мавритания слепо сотрудничает с США. Я говорю о том, что правительство США имеет большее влияние на мавританцев, чем на американцев, вот как далеко зашло их сотрудничество. Жителя США нельзя арестовать без надлежащей правовой процедуры, но жителя Мавритании – можно, при этом его арестовывает правительство США! Я всегда говорил своим следователям: «Допустим, я преступник. Получается, к американскому преступнику вы относитесь гуманнее, чем к неамериканцу?» И у большинства из них не было ответа. Но я уверен, что американцам повезло не намного больше. Я слышал о многих случаях, когда их задерживали и обвиняли по ошибке, особенно мусульман и арабов, во имя «Войны против терроризма». Неважно, американец ты или нет, как говорится в немецкой пословице: «Heute die! Morgen du!»

Было очень сложно начать разговор с сержантом Шэлли. Даже охранники ненавидели его. В тот день мы с ним не сдвинулись с места. Я просто не смог найти хоть что-то, за что можно было зацепиться в его речи, чтобы в итоге дать ему понять, что мне нечего рассказать. Что касается женщины-сержанта, ее прислали только для того, чтобы сексуально домогаться до меня, но я был на той стадии, когда совсем ничего не испытывал по отношению к женщинам. Таким образом, ее миссия была обречена на провал с самого начала.

– Ты знаешь, каково это, почувствовать наш гнев, – сказал сержант Шэлли и ушел, оставив меня наедине со своими угрозами лишения сна и голодания, которые я считал реальными и серьезными.

Охранники грубо закинули меня обратно в камеру.

За следующие несколько дней я чуть не сошел с ума. План моего допроса был примерно таким: меня должны были похитить из лагеря «Дельта» и доставить в секретное место. Предполагалось, что я поверю, что меня привезли на далекий-далекий остров. «Капитан Коллинз» должен был сообщить мне, что мою маму задержали и отправили в специальное учреждение.

В секретном месте психические и психологические страдания должны быть доведены до предела. Я не должен был различать день и ночь. Я не знал ни точной даты, ни времени. Все мое время состояло из сводящей с ума темноты. Мой рацион намеренно испортили. Долгими промежутками я голодал, а затем мне давали еду, но не позволяли ее съесть.

– У тебя три минуты. Ешь! – кричал на меня охранник, а через 30 секунд забирал тарелку. – На этом все!

Бывало и наоборот: мне давали слишком много еды, охранник приходил в камеру и заставлял меня съесть все. Когда я просил воды, потому что еда застревала в горле, он наказывал меня, заставляя выпить две бутылки воды, объемом 0.7 литра каждая.

– Больше не могу пить, – сказал я, когда почувствовал, что живот вот-вот лопнет.

Но сержант Большой Босс кричал и угрожал мне, прижав меня к стене и замахнувшись для удара. Я подумал, что лучше буду пить, и я пил, пока меня не стошнило.

На всех охранниках были маски для Хэллоуина, как и на врачах. Им сообщили, что я высокоопасный преступник, невероятно умный террорист. Они заставили называть их именами персонажей из «Звездных войн», главного охранника нужно было называть Мастер Йода.

– Знаешь, кто ты? – спросил друг Йода. – Ты террорист, который помог убить 3000 человек!

– Действительно помог! – ответил я.

Я понял, что бесполезно обсуждать мое дело с охранником, особенно, когда он ничего не знает обо мне. Все охранники были враждебно настроены. Они оскорбляли меня, кричали и все время заставляли меня проходить что-то вроде базовой военной подготовки. «Вставай». «Подойди к щели». «Стоять!» «Забирай это дерьмо!» «Ешь». «У тебя две минуты!» «С тебя хватит!» «Отдавай это дерьмо!» «Пей!» «Лучше тебе выпить до дна!» «Шевелись!» «Сядь!» «Не садись, пока я не разрешу!» «Обыщите этот кусок дерьма!» Большинство охранников не нападали на меня, но сержант Большой Босс однажды бил меня, пока я не упал лицом на пол, и каждый раз, когда он и его помощники забирали меня, заставляли бежать в тяжелых цепях, крича: «Шевелись!»

Сон был запрещен. Чтобы это обеспечить, каждый час или два (в зависимости от настроения охранников) мне давали бутылку воды объемом 0.7 литра, 24 часа в сутки. Последствия были сокрушительны. Я не мог закрыть глаза и на 10 минут, потому что большую часть времени мне приходилось сидеть над раковиной. Позже я спросил одного из охранников:

– Почему водная диета? Почему вы просто не заставляете меня стоять, как в лагере «Дельта»?

– Заключенному доставляет больше психологических мук тот факт, что он он не может заснуть сам, без каких-либо приказов, – сказал Мастер Йода. – Поверь мне, ты еще ничего не видел. Мы оставляли заключенных раздетыми под душем на несколько дней, где они ели и испражнялись, – продолжил он.

Другие охранники рассказывали мне о других пытках, о которых я предпочел бы не знать.

Мне разрешалось говорить три фразы: «Да, сэр!», «Мне нужен мой следователь!» и «Нужен врач». Порой вся команда охранников вламывалась ко мне в камеру, вытаскивала меня, приставляла к стенке и выкидывала все, что было в камере, крича и оскорбляя меня, чтобы унизить. Это еще не все: меня лишили всего, что нужно заключенному, кроме матраса и маленького тонкого старого одеяла. В течение первых недель у меня также не было душа, возможности постирать одежду, почистить зубы. У меня чуть не завелись вши. Мой запах сводил меня с ума.

Никакого сна. Водная диета. Каждое движение за дверью заставляло меня вскочить в военную стойку, сердце колотилось. Аппетита просто не существовало. Каждую минуту я ждал следующую пытку. Я надеялся, что умру и отправлюсь в рай: неважно, насколько я грешен, эти люди не могут быть милосерднее Бога. Неизбежно мы все предстанем перед Господом и будем просить прощения, признавая все наши слабости и грехи. Я едва мог вспомнить какие-либо молитвы, все, что я мог сказать, это: «Прошу, Боже, смягчи мою боль…»

У меня начались галлюцинации, и я слышал голоса, ясные как день. Я слышал, как моя семья беседует, но не мог присоединиться к ним. Я слышал, как читают Коран небесным голосом. Я слышал музыку своей страны. Позже охранники стали использовать эти галлюцинации и говорить смешными голосами через трубы, призывая меня к нападению на охранников и попытке побега. Но они не повлияли на меня, хотя я им и подыгрывал.

– Мы слышали кого-то, возможно, джинна! – часто говорили они.

– Да, но я его не слушаю, – отвечал я.

Тогда я осознавал, что был на грани потери разума. Я начал разговаривать сам с собой. Хотя я и пытался изо всех сил убедить себя, что нахожусь не в Мавритании, что я далеко от семьи, что я никак не могу слышать их, я все равно слышал голоса, постоянно, днем и ночью. Ни о какой психологической помощи даже речи не шло, да и вообще о любой медицинской помощи, кроме визитов того ублюдка, которого я не хотел видеть.

Я не мог найти выход самостоятельно. Я не знал, день на дворе или ночь, но предположил, что была ночь, потому что водосток был довольно темным. Я собрался с силами, попытался угадать, где кибла, встал на колени, и начал молиться Богу. «Прошу, наставь меня на путь. Я не знаю, что мне делать. Я окружен беспощадными волками, которые не боятся Тебя». Пока я молился, я расплакался, хотя и приглушенно, чтобы охранники не услышали. Вы знаете, что есть серьезные молитвы, а есть ленивые. Жизнь научила меня, что Бог всегда отвечает на твои серьезные молитвы.

– Сэр, – сказал я, когда закончил молиться.

Один из охранников в маске для Хэллоуина подошел ко мне.

– Что? – сухо и холодно спросил охранник.

– Я хочу увидеть «капитана Коллинза». Не сержанта. Мне нужен главный, – сказал я.

– Ты имеешь в виду мистера Зулея? – Упс, охранник только что совершил огромную ошибку, раскрыв мне настоящее имя «капитана Коллинза». На самом деле я уже знал это имя, потому что когда-то давно видел его на одном из документов сержанта Шэлли, и если вы можете сложить два и два, то загадка легко разгадывается.

– Да, я имею в виду того, кто принимает решения, не сержанта. – Я действительно хотел поговорить с кем-то, кто, вероятно, поймет меня, а не с сержантом Шэлли, который едва ли что-то понимал. Но мистер Зулей не пришел. Вместо него я увидел сержанта Шэлли.

– Ты просил о встрече с «капитаном Коллинзом»?

– Просил.

– И ты просил, чтобы меня здесь не было?

– Просил.

– Что ж, я работаю на «капитан а Коллинза», и он прислал меня к тебе, – сухо сказал сержант Шэлли.

– Хорошо, мне нетрудно сотрудничать с вами так же, как я сотрудничал бы с «капитаном Коллинзом». Тем не менее я бы также попросил женщину-штаб-сержанта принимать участие в допросах, – сказал я.

– Не я принимаю такие решения, но полагаю, что с этим проблем не будет, – сказал он.

– Я умираю от голода, я хочу, чтобы вы сказали охранникам дать мне немного поесть.

– Если начнешь сотрудничать, получишь больше еды. Я приду немного позже, чтобы допросить тебя. Но хочу сказать, что ты сделал правильный выбор.

Признания как бусинки в ожерелье: если одна падает, остальные падают за ней.

Если говорить откровенно, здесь я рассказываю о многих вещах, которые укрывал из страха. Я не мог найти места, где я могу спокойно обсудить свое дело в расслабленной обстановке. Мне было не в чем сознаваться, и именно на этом я застрял со своими следователями. Из разговоров с ФБР и Министерством обороны я прекрасно понимал, что обо мне думает правительство.

– Мы знаем, что ты прибыл в Канаду, чтобы спланировать атаку на Соединенные Штаты, – сказал сержант Шэлли.

– И в чем заключался мой злобный план?

– Может, не именно навредить США, а атаковать Си-Эн Тауэр в Торонто? – сказал он.

Я подумал: «Этот парень сумасшедший? Я никогда не слышал про такую башню».

– Вы осознаете, что, если я признаюсь в таком преступлении, мне нужно будет вовлечь других людей! Что, если окажется, что я обманул вас? – ответил я.

– И что?.. Мы знаем, что твои друзья плохие, так что, если их арестуют, даже если ты врешь про Ахмеда Лаабиди, нам будет все равно, потому что они плохие.

Я подумал: «Какая же сволочь! Он хочет отправить в тюрьму невинных людей, просто потому, что они мусульманские арабы! Это безумие!» Так сержант Шэлли многое рассказал мне о конкретном преступлении, в котором я мог признаться, не противореча версии разведки.

– В Штатах, если я рекомендую кому-то хорошую школу, а все заканчивается тем, что этот человек устраивает стрельбу и убивает людей, это моя ошибка? – спросил меня однажды Шэлли.

– Нет!

– Значит, если ты завербовал кого-то для «Аль-Каиды», это не твоя вина, если они станут террористами, – сказал он.

– Единственная проблема в том, что я никого не вербовал.

Сержант Шэлли объяснил мне более понятным языком:

– Нам все равно, помогал ты бен Аль-Схибу и двум другим угонщикам добраться до Чечни или нет. Нас интересует только, отправил ли ты их к своему двоюродному брату Абу Хафсу.

Итак, по словам сержанта Шэлли, я могу прекратить пытки, если скажу, что завербовал бен Аль-Схиба и двух угонщиков. Если быть с вами честным, они заставили меня поверить в то, что я завербовал Рамзи бен Аль-Схиба. Я думал: «Боже, должно быть, я завербовал его еще до моего рождения!»

– Выглядит как собака, ходит как собака, пахнет как собака, лает как собака, должно быть, это собака. – Агент Роберт постоянно говорил это во время допроса.

Звучало ужасно, я знаю, что я не собака, и тем не менее, должно быть, я собака. Вся полицейская идея о том, что нужно проворачивать всевозможные трюки, чтобы удержать заключенного в тюрьме, повесив на него как можно больше преступлений, мне непонятна. Я просто верю в то, что невиновный подозреваемый будет освобожден. Как говорил справедливый легендарный арабский король Омар: «Я скорее освобожу преступника, чем арестую невинного человека».

Агент Майкл объяснил сюжет вербовки так: «Бен Аль-Схиб сказал, что ты помог ему добраться до Чечни, предложив ему сделать остановку в Афганистане, потому что Грузия выдворяла моджахедов. Более того, когда я спросил бен Аль-Схиба, что он думает о твоих связях с „Аль-Каидой“, он сказал, что считает тебя их вербовщиком».

– Я убежден, что без твоей помощи 11 сентября никогда бы не случилось, – заключил Майкл.

Согласно его теории, я был организатором, все, что мне нужно было сделать, – признать это. Многие следователи спрашивали меня: «Что ты знаешь об „Аль-Каиде“ в Германии и Канаде?» Если честно, я никогда о таком не слышал. Я знаю об организациях «Аль-Каиды», но я не знаю о группировках «Аль-Каиды» в других странах, хотя это и не означает, что их нет.

Роберт продолжил развивать этот вопрос.

– Ты лидер, ты нравишься людям, они уважают тебя и готовы идти за тобой, – говорил он мне много раз. Как видите, для меня все было готово. Я – не только часть «Аль-Каиды» в Германии и Канаде, но еще и лидер.

Много раз я оспаривал дело бен Аль-Схиба с Робертом.

– Исходя из ваших слов, я завербовал Рамзи и двух его друзей для «Аль-Каиды», – сказал я.

– Да.

– Хорошо, но это обвинение требует множества других вещей и совпадений.

– Например? – спросил он.

Во-первых, я объяснил, что предположительно я знал бен Аль-Схиба, но сам Рамзи сказал, что видел меня всего один раз, а этого недостаточно, чтобы узнать кого-то, а уж тем более завербовать. Во-вторых, должно быть, бен Аль-Схиб не знал, что я завербовал его, потому что он заявляет только о том, что я рассказал ему, как добраться до Чечни.

– Исходя из ваших слов, – сказал я ему, – я сказал ему отправиться через Афганистан, но что давало гарантии, что он останется в Афганистане? А если он каким-то чудесным образом останется в Афганистане, что гарантирует, что он пойдет обучаться? А если он будет обучаться, что гарантирует, что он соответствует критериям «Аль-Каиды»? И если каким-то образом он соответствует критериям «Аль-Каиды», как я мог узнать, что он готов стать террористом-смертником и готов научиться летать? Это просто абсурд!

– Но ты очень умен, – сказал агент Роберт.

– При таких условиях я согласен, я не просто умен. Я экстрасенс! Но почему вы, ребята, думаете, что я такой злой?

– Мы не знаем, но умные люди не оставляют никаких следов. Например, у нас был агент ФБР, который работал на Россию 20 лет и остался незамеченным, – сказал Роберт.

– У нас есть люди, которые все еще верят, что ты работал с Рессамом, – сказала штаб-сержант Мэри, когда я попросил не спрашивать меня об Ахмеде Рессаме, потому что ФБР закрыло его дело после того, как он начал сотрудничать.

– Очевидно, далеко мы с вами не уйдем, – обратился я к штаб-сержанту Мэри.

– Я рассказываю тебе, как нам решить все твои проблемы! – ответила она.

Теперь благодаря невыносимой боли, от которой я страдал, мне было нечего терять, и я позволил себе говорить что угодно, чтобы удовлетворить своих мучителей. С момента, когда я позвал «капитана Коллинза», допросы шли один за другим.

– Людям очень нравится то, что ты говоришь, – сказал сержант Шэлли после первого допроса.

Я ответил на все его вопросы максимально инкриминирующе. Я делал все возможное, чтобы казаться крайне плохим, а это именно то, что нужно, чтобы осчастливить следователей. Я мысленно был готов провести остаток жизни в тюрьме. Видите ли, большинство людей могут смириться с тем, что их несправедливо посадили в тюрьму, но никто не способен выдержать ежедневную агонию до конца своей жизни.

Сержант Шэлли начал больше походить на человека, хоть и на плохого.

– Я пишу отчет, будто это статьи в газетах, и члены сообщества предлагают свои комментарии. Они очень довольны, – сказал сержант Шэлли.

– Как и я, – сказал я. Меня интересовало новое полусчастливое лицо сержанта Шэлли. Обычно Шэлли ведет себя агрессивно. Если он разговаривает с тобой, то всегда смотрит в потолок и очень редко смотрит кому-то в глаза. Он едва ли может вести диалог, но он очень хорош в ведении монолога.

– Я развелся с женой, потому что она просто была слишком надоедливой, – сказал он мне однажды.

– Твой запрос о встрече с штаб-сержантом Мэри не получил одобрения, а пока что я буду заниматься твоим делом, – сказал он.

– Хорошо! – Я знал, что Министерство обороны хотело, чтобы я все еще имел дело с «плохим парнем».

– Я же говорил, что у меня отлично получается ломать заключенных, – сказал он.

– Но так как ты не знаешь моего предела, ты уже давно перешел все границы, – ответил я.

Когда я начал великодушно общаться с сержантом Шэлли, Ричард Зулей вернул штаб-сержанта Мэри в игру. По какой-то причине команда тоже хотела, чтобы она вернулась.

– Спасибо большое, что вернули сержанта, – сказал я.

Штаб-сержант Мэри выглядела и грустной, и счастливой.

– Мне нравится общаться с тобой, с тобой очень легко, и у тебя красивые зубы, – говорила она мне до того, как меня похитили из лагеря «Дельта». Мэри была самым близким для меня человеком, она была единственной, на кого я мог положиться. – Я никогда не смогу делать то, что делает «капитан Коллинз». Все, о чем он беспокоится, это выполнение работы, – сказала штаб-сержант Мэри, комментируя методы Зулея, когда Шэлли с нами не было.

Мэри и Шэлли теперь допрашивали меня по очереди. Почти все время до 10 ноября 2003 года они посвятили расспросам о Канаде и 11 сентября. Они не задали ни одного вопроса о Германии, которая была большой частью моей жизни. Каждый раз, когда они спрашивали меня о каком-то канадце, я выдавал уличающую его информацию, даже если не знал, о ком вообще идет речь. Когда я думал о словах «я не знаю», меня начинало тошнить, потому что я помнил слова сержанта Шэлли: «Все, что тебе нужно говорить, это „я не знаю, я не помню“, и мы тебя уничтожим!» Или как «капитан Коллинз» говорил: «Мы больше не хотим слышать твои отпирательства!» И поэтому я исключил эти слова из своего лексикона.

– Мы бы хотели, чтобы ты написал свои ответы на бумаге. Нам слишком сложно поспевать за тобой, и, возможно, ты забываешь что-то, пока рассказываешь, – сказал сержант Шэлли.

– Конечно! – Я был действительно рад этому, потому что мне было больше по душе разговаривать с бумагой, чем с ним. По крайней мере, бумага не стала бы кричать мне в лицо или угрожать.

Сержант Шэлли утопил меня в куче бумаги, которую я надлежащим образом заполнил. Это было хорошим отвлечением от моей депрессии и отчаяния.

– Ты очень щедр в своих ответах, подробно расписал про Абу Мохаммеда Аль-Канади, которого ты даже не знаешь, – точно подметил сержант Шэлли, забыв, что запретил мне использовать слова «я не знаю». – «Капитан Коллинз» читает твои ответы с большим интересом, – сказал он. Я был невероятно напуган, потому что эти слова были неоднозначными. – Мы дадим тебе досье Ахмеда Лаабиди. Его сейчас содержат во Флориде, и они не могут заставить его говорить. Он продолжает все отрицать. Тебе лучше представить нам неопровержимые доказательства против него, – сказал сержант Шэлли.

Мне было очень грустно: каким же гнилым был этот парень, чтобы попросить меня предоставить неопровержимые доказательства против человека, которого я почти не знаю?

– Все, что я могу сказать, это то, что Ахмед Л. – преступник и его следует отправить в тюрьму до конца жизни. Я готов свидетельствовать против него в суде, – сказал я, хоть и не был готов лгать в суде, чтобы сжечь невинную душу.

– Ахмеду Лаабиди грозит смертная казнь, если мы сможем доказать его причастность к контрабанде наркотиков, – сказала штаб-сержант Мэри однажды, показав мне его фотографию.

Я рассмеялся, когда увидел выражение его лица и тюремную робу от Боба Баркера и Кельвина Кляйна.

– Над чем ты смеешься? – спросила меня Мэри.

– Просто это забавно!

– Как ты можешь смеяться над своим другом? – Тут я уже почувствовал себя виноватым, хотя знал, что смеялся не над ним.

В конце концов, мое положение было хуже, чем его. Я смеялся над ситуацией: я мог прочитать все, что происходит в его голове просто по выражению лица. Меня много раз заставляли делать такую же фотографию – в Сенегале, Мавритании, Германии, Иордании, Баграме, в Гуантанамо. Меня раздражает поза, раздражает взгляд, раздражает шкала роста заключенного. Позвольте мне сказать кое-что: каждый раз, когда вы видите мрачное лицо в тюремной робе, позирующее перед шкалой роста, повешенной на стене, вы можете быть уверены, что это несчастный человек.

На самом деле мне было жаль беднягу. Он долго искал приют в Канаде, но там отказали ему в прошении, частично потому, что считали его исламистом. Ахмед Лаабиди желал попытать удачу в США, где столкнулся с суровой реальностью в виде напряженного отношения к мусульманам и арабам. США дали ему приют в виде тщательно охраняемой тюрьмы и теперь пытались связать его с каким-нибудь преступлением. Я видел его лицо и знал, что он думал что-то вроде: «К черту этих американцев. Как же я их ненавижу! Чего они хотят от меня? Как я оказался в тюрьме, если прибыл сюда в поиске защиты?»

– Сегодня я разговаривал с канадцами, и они сказали, что не верят твоей истории о том, что Ахмед Лаабиди вовлечен в контрабанду наркотиков на территорию США, но мы знаем, что он вовлечен, – однажды рассказал мне сержант Шэлли.

– Я могу рассказать вам только то, что знаю, – сказал я.

– Но мы хотим, чтобы ты дал нам доказательства, связывающие Ахмеда Лаабиди с заговором «Миллениум». Что-то вроде его поддержки моджахедов или веры в джихад будет хорошо, но недостаточно хорошо, чтобы посадить его до конца жизни, – рассказал он мне.

– Да, конечно, – сказал я.

Он вручил мне кучу листов, и я вернулся в камеру.

«О боже, я так несправедлив к себе и своим братьям, – все время думал я и затем повторял: – С нами ничего не будет. Они отправятся в ад. С нами ничего не будет… Они отправятся…» Я повторял и повторял эти молитвы про себя. Я взял ручку и бумагу и написал всю возможную уличающую ложь о бедном человеке, который всего лишь искал убежище в Канаде и пытался заработать денег, чтобы завести семью. Более того, он инвалид. Мне было очень плохо, и я продолжал молча молиться: «С тобой ничего не случится, дорогой брат…» – и, подув на бумагу, закончил. Конечно, у меня не было возможности рассказать им, что я по правде думаю об этом человеке, потому что сержант Шэлли уже дал мне указания:

– «Капитан Коллинз» с огромным интересом ждет твои свидетельства против Ахмеда Лаабиди!

Я отдал бумаги сержанту Шэлли и впервые увидел, как «капитан Коллинз» улыбается.

– Твои показания против Ахмеда очень интересные, но мы хотим, чтобы ты представил более детальную информацию, – сказал он.

Я подумал: «Какую информацию этот идиот хочет увидеть? Я даже не помню, что только что написал».

– Конечно, без проблем, – сказал я. Я был счастлив, что Бог ответил на мои молитвы об Ахмеде Лаабиди, когда в 2005 году я узнал, что его безоговорочно освободили из тюрьмы и вернули на родину.

– Ему грозит смертная казнь, – всегда говорила мне штаб-сержант Мэри. В действительности это я был не в лучшем положении.

– Учитывая, что я сотрудничаю с вами, как вы собираетесь поступать со мной? – спросил я сержанта Шэлли.

– Это зависит только от тебя. Если ты представишь нам огромное количество полезной информации, которую мы не знаем, это сильно повлияет на твой срок. Например, смертная казнь может быть смягчена до пожизненного заключения, а пожизненное до 30 лет, – ответил он.

Господь, сжалься надо мной! Какое суровое правосудие!

– О, это чудесно, – ответил я.

Мне было жаль каждого, кто пострадал от моих ложных показаний. Моими единственными утешениями было то, что, во-первых, я не вредил кому-то так сильно, как вредил себе, во-вторых, у меня не было выбора и, в-третьих, я был уверен, что несправедливость будет побеждена, это всего лишь вопрос времени. Более того, я не винил бы никого, кто врал обо меня из-за пыток. Ахмед – всего лишь пример. За это время я написал более тысячи страниц с ложной информацией о моих друзьях. Я должен был играть ту роль, которую для меня сочинила американская разведка, и именно это я и делал.

В начале этой фазы сотрудничества напряжение почти не ослабевало. Меня допрашивали день и ночь, ко мне приходили следователи из ФБР и других служб, которые пользовались моей уязвимостью. Это так грубо – допрашивать человека вот так, особенно, когда он сотрудничает. Они заставили меня написать имена, места и адреса в Германии, Канаде и Мавритании. Они показали мне военные карты, указывая на интересующие места. Мне показали тысячи фотографий. Я знал их всех наизусть, потому что очень часто их видел. Все это походило на дежавю. Я думал: «Какие безжалостные люди!»

Все время охранники относились ко мне с неприкрытой ненавистью.

– Не щадите его. Увеличьте давление. Сведите его с ума, – говорил «капитан Коллинз».

И именно это охранники делали. Они стучали в мою камеру, чтобы запугать меня и чтобы я не мог спать. Они жестоко вытаскивали меня из камеры по меньшей мере дважды в день, чтобы провести осмотр. Они поднимали меня посреди ночи и заставляли заниматься физическими упражнениями, чего я не мог делать по состоянию здоровья. Несколько раз в день они вжимали меня лицом в стену и угрожали мне прямо и косвенно, но я ни слова не говорил своим следователям, потому что знал, что именно они стоят за всем этим.

– Знаешь, кто ты? – спросил помощник Йоды.

– Эм…

– Ты террорист, – продолжил он.

– Да, сэр!

– Если мы убьем тебя один раз, этого будет недостаточно. Мы должны убить тебя три тысячи раз. Но вместо этого мы кормим тебя!

– Да, сэр.

Водная диета продолжала жестоко сказываться на мне.

– Ты еще ничего не видел, – все время говорили мне.

– Я не хочу видеть остального. Я чувствую себя нормально без дальнейших мер.

Охранники работали в две смены, дневную и ночную. Каждый раз, когда приходила новая смена, они сообщали о своем приходе, сильно стуча по двери моей камеры, чтобы напугать меня. Всегда, когда приходила новая смена, мое сердце колотилось, потому что они придумывали новые способы превратить мою жизнь в ад. Например, они давали мне немного еды и всего от 30 до 60 секунд, чтобы я поел, или заставляли меня очень быстро съесть все до последней крошки.

– Лучше тебе поскорее закончить! – кричали они.

Или они заставляли меня мыть душ до блеска и еще заставляли складывать полотенца и одеяло самыми невообразимыми способами до тех пор, пока они не будут удовлетворены. Чтобы лишить меня всех бытовых удобств, они придумали новые правила. Первое: я никогда не должен находиться в горизонтальном положении в тот момент, когда охранник проходит мимо моей камеры. Я должен был просыпаться и вскакивать, как только охранник входит в камеру. Второе: мой туалет всегда должен быть сухим! Как это возможно, если я постоянно испражняюсь и смываю за собой? Чтобы соблюдать это правило, мне приходилось использовать свою тюремную робу, чтобы вытирать туалет досуха, а сам я отмокал в дерьме. Третье: моя камера всегда должна находиться в «исходном положении», включая сложенное одеяло, так что у меня не было возможности им укрыться.

Таков был план охранников. Я всегда показывал больше страха, чем на самом деле чувствовал, для самозащиты. Не то чтобы я притворяюсь героем. Я не герой, но я не боялся охранников, потому что знал, что они просто выполняют приказы сверху. Если они докладывали, что «заключенный не был напуган», меры запугивания становились жестче.

Тем временем у меня был свой план. Во-первых, я знал, что был в двух шагах от лагеря «Дельта». Следователи и охранники всегда говорили, что я нахожусь в «Богом забытом месте», но я это игнорировал, а когда охранники спрашивали меня: «Как ты думаешь, где ты?», я просто отвечал: «Я не знаю, но меня это не очень беспокоит. Так как я далеко от своей семьи, мое местоположение не имеет для меня никакого значения». И так я всегда заканчивал разговоры о моем местоположении, потому что боялся, что меня будут пытать, если узнают, что я понимаю, где нахожусь. Но меня достаточно сильно успокаивал тот факт, что я недалеко от своих друзей-заключенных.

С тех пор как я нашел способ отличить день от ночи, я начал считать дни, читая вслух по 10 страниц Корана каждый день. Через 60 дней я заканчивал и начинал сначала. Так я считал дни.

– Заткнись, мать твою! Здесь не о чем петь, – сказал сержант Большой Босс, когда услышал, что я читаю Коран.

После этого случая я читал тихо, чтобы никто не слышал меня. Но с днями недели все еще была неразбериха. Мне не удавалось вести их счет, пока я мельком не увидел часы сержанта Шэлли, когда он достал их из кармана, чтобы посмотреть время. Он был очень бдителен и осторожен, но было слишком поздно. Я увидел, что было немного за 10 часов утра, пятница, 17 октября 2003 года, но он этого не заметил. Пятница – очень важный день для мусульман, и именно поэтому я хотел следить за днями недели. Помимо этого меня просто раздражал тот факт, что они лишили меня одной из моих базовых свобод.

Я пытался узнать имена всех, кто пытает меня, не для отношений или чего-то вроде такого; я просто не хотел, чтобы те люди имели преимущество перед моими братьями или неважно перед кем еще. Я убежден, что их нужно не только лишить власти, но и посадить в тюрьму. Мне удалось узнать имя самого босса, Ричарда Зулея, двух моих следователей, двух охранников и других следователей, которые не были напрямую вовлечены в мои пытки, но могли быть их свидетелями.

Когда я впервые встретился с американцами, я возненавидел их язык из-за боли, которую они причинили мне без какой-либо причины. Я не хотел изучать их язык. Но это была эмоция. Зов мудрости был сильнее, и я решил выучить язык. Хотя я уже знал, как спрягать глаголы «есть» и «иметь», мой багаж английского был очень скромным. Поскольку мне запретили читать книги, приходилось изучать язык с помощью охранников и иногда следователей. И спустя какое-то время я мог разговаривать как обычный человек: «Ему все равно, ей все равно, я ничего не сделал, мой друг и я сделали это и то, в жопу это и в жопу то, к черту X и к черту Y…»

Еще я изучил людей вокруг себя. Мои наблюдения показали, что только белые американцы допускались к работе со мной, это касалось и охранников, и следователей. Был только один чернокожий охранник, но у него не было права голоса. Его помощником был молодой белый военный специалист, но второй был главным. Вы можете спросить: «Как ты узнал звания охранников, если они были скрыты?» Я не должен был знать, кто главный, и они не должны были говорить мне этого, но в США очень просто заметить, кто стоит во главе. Этого человека просто невозможно с кем-то спутать.

Мое подозрение, что я нахожусь рядом с лагерем «Дельта» подтвердилось, когда однажды я получил ту же еду, что и в «Дельта III».

– Почему мне дали горячую еду? – спросил я саркастичного главного охранника.

– Доктор сказал, что это нужно сделать.

Я действительно выглядел как призрак: только кости, никакого мяса. За несколько недель волосы на голове поседели снизу, такой феномен в моей культуре относят к экстремальному результату депрессии. Справляться с напряжением было жизненно необходимо при моих допросах. План сработал: чем больше давления, тем больше рассказов я сочинял и тем больше нравился своим следователям.

Постепенно охранникам начали давать инструкции вернуть мне возможность чистить зубы, давать мне больше теплой еды и позволять мне чаще использовать душ. Следователи стали допрашивать меня без пыток или угроз. Вместо этого они начали использовать систему поощрений, которая включала в себя конфеты и печенье. Судя по тому, что я мог видеть, штаб-сержант Мэри была человеком, который сделал первый шаг, но я уверен, что они обсуждали этот вопрос все вместе. Каждый в команде понимал, что я близок к тому, чтобы сойти с ума из-за своего положения. Я слишком много времени провел в изоляции.

– Прошу, вытащите меня из этого сущего ада! – попросил я.

– Ты нескоро вернешься к основной группе заключенных, – сказала штаб-сержант Мэри. Ее ответ был суровым, но честным. Никто не планировал возвращать меня обратно. Они фокусировались на том, чтобы продержать меня в изоляции как можно дольше и вытащить из меня информацию.

В моей камере все еще ничего не было. Большую часть времени я тихо читал Коран. Остальное время я разговаривал сам с собой и обдумывал свою жизнь снова и снова, рассматривая самые худшие варианты развития событий. Я считал дырки в моей клетке. И насчитал их около четырех тысяч ста.

Может быть, из-за этого штаб-сержант Мэри начала с удовольствием давать мне головоломки, на разгадывание которых у меня уходило какое-то время.

– Если мы обнаружим, что ты врал нам, ты почувствуешь наш гнев, и мы заберем у тебя все. Все может вернуться к прежним временам, ты и сам это знаешь, – каждый раз говорил мне сержант Шэлли, давая головоломку.

Сердце колотилось, и я думал: «Какой же урод! Почему он не может просто позволить мне насладиться „наградой“, которую я получил за время, проведенное здесь?» Завтра будет новый день.

Я начал расширять словарный запас. Я взял лист бумаги и начал записывать слова, которые не понимал, а сержант Шэлли и штаб-сержант Мэри объясняли их мне. Если и есть в сержанте Шэлли что-то положительное, так это то, что у него обширный словарный запас. Не помню, чтобы хотя бы раз, когда я спрашивал у него какое-то слово, он не мог объяснить его мне. Английский был его единственным языком, хотя он заявлял, что может говорить на персидском.

– Я хотел изучать французский, но меня раздражало, как они разговаривают, и я бросил, – говорил он.

– «Капитан Коллинз» хочет встретиться с тобой через несколько дней, – сказала штаб-сержант Мэри.

Я был очень напуган. Я чувствовал себя комфортно без его визитов.

– Буду рад его видеть, – ответил я.

Я начал неустанно ходить в туалет. Кровяное давление безумно поднялось. Я думал о том, какой будет наша встреча. Но, слава богу, встреча с ним прошла намного легче, чем я ожидал. «Капитан Коллинз» пришел в сопровождении сержанта Шэлли. Он был, как всегда, практичен и короток.

– Я очень доволен твоим сотрудничеством. Помнишь, я говорил тебе, что предпочитаю цивилизованные разговоры? Я думаю, что ты представил нам 85 процентов того, что ты знаешь, но я уверен, ты поделишься с нами оставшейся информацией, – сказал он, открыв сумку со льдом, в которой лежало несколько пакетов сока.

– О да, я так счастлив! – сказал я, заставив себя выпить сок, чтобы выглядеть так, будто все нормально. Но было не нормально. Я подумал: «85 процентов – это очень много».

«Капитан Коллинз» посоветовал мне продолжить сотрудничество.

– Я принес тебе подарок, – сказал он, протянув мне подушку. Да, подушку.

Я принял подарок с фальшивой огромной радостью, и не потому, что я до смерти хотел получить подушку. Нет, я принял подушку как знак окончания физических пыток. Дома у нас была шутка о мужчине, который стоял голым на улице. Когда кто-то спрашивал его: «Чем я могу вам помочь?» – он отвечал: «Дайте мне ботинки». Именно это со мной и происходило. Все, что мне нужно, – это подушка! Но это было хоть что-то: в камере я все время перечитывал ее бирку.

– Помнишь, «капитан Коллинз» сказал, что ты укрываешь 15 процентов, – сказал сержант Шэлли спустя пару дней после визита мистера Зулея. – Я думаю, что твой рассказ о Канаде – бессмыслица. Ты знаешь, что у нас есть на тебя и что есть у ФБР, – продолжил он.

– Но тогда не бессмыслица? – спросил я.

– Ты и сам знаешь, – сказал он язвительно.

– Вы правы, я ошибся по поводу Канады. Если быть точным, то в Канаде я…

– Я хочу, чтобы ты записал все, что только что сказал. Это совершенно точно имело смысл, и я все понял, но я хочу, чтобы ты записал это.

– С удовольствием, сэр, – сказал я.

Я прибыл в Канаду, заранее запланировав взорвать Си-Эн Тауэр в Торонто. Моими помощниками были Ахмед, Мохаммед, Хасни и Рауф. Хасни отправился в Россию, чтобы добыть материалы для взрывчатки. Мохаммед написал программную модель взрыва, которую я сам проверил и передал на носителе данных Рауфу. Он должен был отправить модель вместе со всем планом шейху Абу Кватаде в Лондон, чтобы мы могли получить последнюю фетву от шейха. Рауф должен был купить много сахара, чтобы смешать его с взрывчаткой для увеличения мощности. Ахмед обеспечил финансирование. Благодаря канадской разведке план был раскрыт и обречен на провал. Я признаю, что я виновен в той же степени, что и другие участники, и мне жаль и стыдно за то, что я сделал.

Подпись, М. ульд Слахи

Когда я вручил текст сержанту Шэлли, он радостно его прочитал.

– Этот текст очень логичный.

– У нас товар, у вас купец, – сказал я.

Сержант Шэлли едва мог усидеть на месте, он хотел немедленно выйти. Полагаю, что он был ошеломлен, потому что достиг того, чего не смогли достичь другие следователи, несмотря на четыре года беспрерывных допросов, проводимых различными службами из более шести стран. Какой успех! У сержанта Шэлли чуть сердце не остановилось от счастья.

– Мне нужно скорее увидеть его!

Я думаю, единственным несчастным человеком во всей команде была штаб-сержант Мэри, потому что она сомневалась в правдивости всей истории.

Действительно, на следующий день «Капитан Коллинз» навестил меня, как обычно, в сопровождении двоих мужчин в форме, которых он пытался выдать за телохранителей.

– Помнишь, я говорил о 15 процентах, которые ты укрываешь?

– Да, помню!

– Думаю, что это признание покрыло те 15 процентов!

Я подумал: «О боже, да!»

– Я очень рад, – сказал я.

– Кто обеспечил вас деньгами?

– Это был Ахмед.

– И ты тоже? – спросил «капитан Коллинз».

– Нет, я позаботился об электронике. – Если честно, не знаю, почему я начал отрицать финансовую часть. Неужели это имело значение? Может, я просто хотел сохранить убедительность.

– Что, если мы скажем тебе, что нашли твою подпись на фальшивой кредитной карте? – сказал «капитан Коллинз».

Я знал, что он обманывает меня, потому что никогда не имел дело с такими сомнительными вещами. Но я не собирался спорить с ним.

– Просто скажи мне правильный ответ.

– Правильно сказать «да» или «нет»? – спросил я.

В тот момент я надеялся, что был вовлечен во что-то, и смогу признаться в этом и избавить себя от написания рассказов о каждом мусульманине, которого я когда-либо встречал, и каждой исламской организации, о которой слышал. Было бы намного легче просто признаться в настоящем преступлении и сказать, что на этом все.

– Твое признание не противоречит сведениям, которыми обладаем мы и другие службы, – сказал «капитан Коллинз».

– Я рад.

– Этот рассказ правдивый? – спросил «капитан Коллинз».

– Слушайте, те люди, которые вовлечены в это вместе со мной, очень плохие в любом случае. И их стоит кинуть за решетку. А что касается меня, мне все равно до тех пор, пока вы довольны. У вас купец, у нас товар.

– Но нам нужно свериться с другими службами, и, если история ложная, они это выяснят, – сказал «капитан Коллинз».

– Если хотите знать правду, эта история никогда не происходила, – сказал я с грустью.

«Капитан Коллинз» принес пару напитков и конфет, которые я заставил себя проглотить. На вкус они были как грязь, потому что я сильно нервничал. «Капитан Коллинз» приставил ко мне своего прихвостня. Сержант Шэлли вернулся, унижая меня и угрожая всеми возможными страданиями и агонией. Удивительно, как сильно «капитан Коллинз» контролировал мужчину, которому было уже за 40. Теперь Шэлли рассказывал мне, что я опять возвращаюсь к интенсивным пыткам, и из-за чего? Потому что мое ложное признание было недостаточно жестким.

– Ты знаешь, каково это, когда испытываешь наш гнев, – сказал сержант Шэлли.

Я подумал: «Какого черта эта сволочь хочет от меня? Если он хочет признание, я уже написал одно. Он хочет, чтобы я воскресил мертвых? Он хочет, чтобы я вылечил его слепоту? Я не пророк, да и он все равно в них не верит».

– Библия – это просто история еврейского народа, не более того, – всегда говорил он.

Если ему нужна правда, я уже рассказал, что ничего не совершал! Я не видел выхода. «Да!.. Да!.. Да!» После того как сержант Шэлли заставил меня пропотеть до последней капли в моем теле, «капитан Коллинз» позвал его и посоветовал, как действовать дальше. «Капитан Коллинз» вышел, и сержант Шэлли продолжил:

– У «капитана Коллинза» полный контроль. Если он счастлив, то все счастливы. А если нет, то никто не счастлив.

Сержант Шэлли начал задавать мне вопросы на другие темы, и я пользовался каждой возможностью выглядеть как можно более плохим.

– Я оставлю тебя наедине с бумагой и ручкой и хочу, чтобы ты написал все, что помнишь, про свой план в Канаде!

– Да, сэр.

Спустя два дня они вернулись.

– Вставай! Протяни руки через отверстие! – сказал охранник, его голос звучал недружелюбно.

Я не был рад визиту: я совершенно не скучал по лицам своих следователей, и они до смерти запугали меня. Охранники заковали меня и вывели из здания на улицу, где меня уже ждали «капитан Коллинз» и сержант Шэлли. Впервые я увидел дневной свет. Многие люди воспринимают дневной свет как данность, но, когда вам запрещают его видеть, вы начинаете ценить такую возможность. Яркое солнце заставило меня щуриться, пока глаза не привыкли. Солнце великодушно одарило меня своим теплом. Я был напуган, меня трясло.

– Что с тобой? – спросил меня один из охранников.

– Я не привык к этому месту.

– Мы вывели тебя на улицу, чтобы ты мог посмотреть на солнце. У тебя будет еще больше подобных наград.

– Спасибо большое, – удалось мне произнести, хотя во рту было сухо, и язык был тяжелее стали.

– Ничего с тобой не случится, если ты расскажешь нам о плохих вещах. Я знаю, ты боишься, что мы поменяем свое отношение к тебе, – сказал «капитан Коллинз», пока сержант Шэлли записывал.

– Я знаю.

– Давай поговорим гипотетически. Ты понимаешь это слово? – спросил «капитан Коллинз».

– Да, понимаю.

– Допустим, что ты совершил то, в чем признался.

– Но я не совершал.

– Просто давай представим.

– Хорошо, – сказал я.

«Капитан Коллинз» имел высокое звание, но это был худший следователь, которого я когда-либо встречал. Я имею в виду в профессиональном плане. Он просто прыгал туда-обратно, не фокусируясь на чем-то конкретном. Если бы мне нужно было угадать, я бы сказал, что он занимается чем угодно, но не допросами людей.

– Между тобой и Рауфом Ханначи кто был главный?

– По-разному: в мечети я был главный, а за ее пределами он, – ответил я.

Вопросы предполагают, что Ханначи и я принадлежим одной группировке, но я даже не знаю мистера Ханначи, а уж тем более о заговорах, которых никогда не существовало. Но я не мог сказать ничего подобного «капитану Коллинзу». Я должен был выглядеть плохим.

– Был ли ты в сговоре с этими людьми?

– Хотите знать правду?

– Да!

– Я не был с ними в сговоре, – сказал я.

«Капитан Коллинз» и сержант Шэлли пытались применить на мне все возможные уловки, но, во-первых, я все их прекрасно знал, а во-вторых, я уже рассказал им правду. Поэтому было бесполезно пытаться обмануть меня. Но они вогнали меня в печально известный замкнутый круг: если я солгу им, тогда «я почувствую их гнев». А если скажу правду, я буду хорошим парнем, и они будут думать, что я скрываю от них какую-то информацию, потому что в их глазах я преступник, и у меня еще не было возможности поменять их мнение.

«Капитан Коллинз» вручил мне распечатанную версию так называемой Программы защиты свидетелей. Очевидно, он забыл отключить примечание о дате печати, поэтому я мог прочитать дату. Я не должен был ее знать, но никто не идеален.

– О, спасибо вам большое, – сказал я.

– Если будешь нам помогать, то увидишь, как щедро наше государство, – сказал «капитан Коллинз».

– Я прочитаю.

– Думаю, это для тебя.

– Конечно.

«Капитан Коллинз» жестом приказал охранникам вернуть меня в камеру. Все это время они все еще держали меня в специальном лагере «Эхо».

Как только команда следователей ушла, один из охранников открыл мою камеру и закричал: «Поднимайся, ублюдок». Я подумал: «Боже, опять?» Мастер Йода и его друг забрали меня и поставили лицом к стене.

– Чертов трус. Почему ты не сознаешься?

– Я говорил вам правду.

– Не говорил. Следователи никогда не задают вопросов, если у них нет доказательств. Они просто хотели проверить тебя. И угадай что? Ты провалился. Ты упустил свой шанс, – продолжил он.

Я вспотел, меня трясло, и я показывал даже больше страха, чем во мне было на самом деле.

– Это так просто: мы всего лишь хотим, чтобы ты рассказал нам, что сделал, как это сделал и кто тебе помогал. Эта информация нужна нам, чтобы предотвратить другие атаки. Разве это не понятно?

– Понятно.

– Так почему ты продолжаешь быть трусом?

– Потому что он гей! – сказал коллега Йоды.

– Ты думаешь, капитан дал тебе Программу защиты свидетелей просто так? Черт, нам следует убить тебя, но мы этого не делаем. Вместо этого мы дадим тебе деньги, дом, хорошую машину. Неприятно? В конце концов, ты террорист, – продолжил он. – В следующий раз, когда они придут, лучше расскажи им всю правду. Возьми ручку и бумагу и все запиши.

Следователи и охранники верили, что Программа защиты свидетелей – это особенность США, но это не так. Она распространена по всему миру, даже в самых темных диктаторских странах преступники могут получить выгоду от такой программы. «Капитан Коллинз» рассказал мне о других преступниках, которые стали друзьями американского правительства, например, Вернер фон Браун и Виктор Беленко, которые сбежали от Советов во времена холодной войны. Меня эти истории не вдохновили, но я все равно взял копию программы, чтобы почитать что-нибудь кроме бирки от подушки. Я читал, и читал, и читал ее, потому что я люблю читать, а больше было нечего.

– Помнишь, что ты ответил «капитану Коллинзу», когда он сказал, что ты укрываешь 15 процентов, – спросила штаб-сержант Мэри во время нашей следующей встречи.

– Да, но, видите ли, я не могу спорить с «капитаном Коллинзом». Иначе он сойдет с ума.

Штаб-сержант Мэри взяла напечатанную версию моего признания и начала читать ее, улыбаясь.

– Но ты делаешь хуже не только себе. Ты делаешь хуже невинным людям.

– Так и есть. Но что еще мне остается делать?

– Ты сказал, что вы хотели смешать сахар со взрывчаткой?

– Да.

Штаб-сержант Мэри улыбнулась:

– Но это не то, что мы хотели услышать, когда спросили, что ты имел в виду под «сахаром». На самом деле очевидно, что ты ничего об этом не знаешь.

– Сержант, я правда не знаю, – ответил я.

– Ты в принципе не можешь лгать о подобных масштабных вещах, – сказала штаб-сержант Мэри. – У нас есть высококвалифицированный специалист, который придет и допросит тебя. Что думаешь насчет теста на детекторе лжи?

– Детектор лжи? Безумно хочу пройти его! – сказал я, хотя сердце колотилось, потому что я знал, что могу провалить его, даже если буду говорить правду.

– Я организую его для тебя в ближайшее время.

– Я знаю, что вы хотите показать себя с наилучшей стороны, – сказал я.

– Нет, я на самом деле беспокоюсь о тебе. Я бы хотела, чтобы тебя освободили, и ты мог начать нормальную жизнь. Есть заключенные, которых я хочу видеть здесь до конца жизни. Но не тебя! – искренне сказала штаб-сержант Мэри.

– Спасибо большое.

Мэри ушла со своим обещанием, а я вернулся в камеру совершенно опечаленный.

– Помни, что детектор лжи – решительно важный момент в твоей жизни, – сказал «капитан Коллинз» незадолго до окончания одного из наших допросов, пытаясь с помощью своего палача сержанта Шэлли вырвать несуществующую информацию из моих уст. Он безумно напугал меня, потому что теперь вся моя жизнь зависела от этого детектора лжи.

– Да, сэр, я знаю.

– С кем ты хочешь проходить детектор лжи? – спросил «капитан Коллинз» за несколько дней до теста.

– Не думаю, что мужчина-сержант подойдет, но мне будет комфортно, если вы будете со мной!

– Или другой мужчина-сержант? – сказал он, указывая на сержанта Шэлли.

– Точно, – сказал я неохотно. – Но почему бы вам не прийти?

– Я попробую, но, если не смогу, придет сержант.

– Меня очень испугало то, что сказал ваш босс «капитан Коллинз», – сказал я штаб-сержанту Мэри за день перед тестом.

– Слушай, я несколько раз успешно проходила этот тест. Все, что тебе нужно сделать, – это очистить свой разум и быть честным и открытым, – ответила штаб-сержант Мэри.

– Я буду честным.

12 ноября 2003 года пришла штаб-сержант Мэри.

– Угадай что? – спросила она, посмотрев на меня через решетку в камере.

Я быстро вскочил на ноги и подошел к двери.

– Да, сэр! – Я думал, что это был один из охранников. Она напугала меня и смотрела на меня, улыбаясь. – О, это вы! Прошу прощения, я думал, что это кто-то из охранников. Вы пришли для теста, не так ли?

– Да, через пару часов я вернусь с человеком и нужным оборудованием. Хочу, чтобы ты был готов.

– Хорошо, большое спасибо.

Штаб-сержант Мэри ушла. Я совершил ритуальное омовение и смог втайне от охранников помолиться, не помню, сделал я это формально или неформально. «О боже! Сейчас мне нужна Твоя помощь, как никогда. Прошу, покажи им, что я говорю правду. Прошу, пусть эти безжалостные люди не навредят мне. Прошу. Прошу!» После этой молитвы я занялся чем-то вроде йоги. До этого я никогда не пробовал медитировать, но теперь я сел на кровать, положил руки на бедра и представил, что мое тело присоединено к детектору лжи.

– Ты совершал какие-то преступления против Соединенных Штатов? – спросил я себя.

– Нет.

Неужели я пройду? Пошли они к черту! Я не сделал ничего плохого, почему я должен волноваться? Они злые! И затем я подумал: «Нет, они не злые, защищать свою родину – это их право. Они хорошие люди! Очень хорошие!» И затем снова: «К черту их! Я им ничего не должен. Они пытали меня, они должны мне!» Я занимался йогой, продумывая все возможные вопросы.

– То, что ты рассказал про Ахмеда Лаабиди, правда?

– Нет.

А это большая проблема, потому что сержант Шэлли сказал: «Когда мы поймаем тебя на лжи, ты почувствуешь наш гнев». К черту его и «капитана Коллинза». Я не буду лгать, чтобы угодить им и разрушить свою собственную жизнь. Ни за что. Я расскажу правду, несмотря ни на что. Но что, если я провалю тест, даже отвечая правдиво? Хорошо! Без проблем, я буду лгать. Но что, если на детекторе лжи вскроется новая ложь? Тогда я точно окажусь в тупике. Только Бог может помочь мне: мое положение слишком серьезное, а американцы безумны. Не переживай об этом, просто пройди тест, и все будет в порядке. Я так часто пользовался туалетом, что мне казалось, что мои почки скоро откажут.

Дверной звонок прозвенел, и штаб-сержант Мэри стремительно прошла в камеру с экспертом по детектору лжи. Это был невысокий белый мужчина слегка за 40, с такими седыми волосами, что он был прекрасной кандидатурой для того, чтобы быть контрактником Министерства обороны.

– Меня зовут Джон Смит. Приятно познакомиться.

– Приятно познакомиться, – сказал я, пожав его руку. Я понимал, что это не его настоящее имя. Он, к своей неудаче, выбрал одно из самых распространенных имен, и даже я о нем знал. Но мне было все равно. В конце концов, кто из следователей никогда не обманывает? Он с таким же успехом мог представиться Грязнулей Джо, и ничего не поменялось бы. – Сегодня вы будете работать со мной. Как вы себя чувствуете?

– Я очень сильно нервничаю, – ответил я.

– Отлично. Так и должно быть. Не люблю расслабленных заключенных. Дайте минуту, мне нужно установить оборудование.

Вообще-то штаб-сержант Мэри и я помогали ему устанавливать его же оборудование. Он жаловался, что здание недостаточно устойчивое, и он переживал из-за вибраций, так что ему понадобилось много времени, чтобы решить, куда установить аппарат. Мы остановили выбор на углу вне моей камеры. Жесткое пластиковое кресло приставили к столу, и мне сказали сесть лицом к толстой белой деревянной стене так близко, что она почти прикасалась к моему носу.

– Теперь я хочу, чтобы во время нашего разговора ты смотрел только на меня. – Джон Смит не выглядел как злобный следователь. Я думаю, он был скептичным, но справедливым.

– Вы когда-нибудь до этого проходили тест на детекторе лжи?

– Да.

– Значит, вы понимаете, как все будет проходить и как работает тест?

– Полагаю, что да.

Но Джон все равно начал длительное объяснение. Я заметил, что по потолку ползет муравей, а затем и много других муравьев, идущих за ним и перед ним. Я научился следовать за муравьями в мавританской секретной тюрьме, наблюдая за ними, пока они не оставят камеру и меня одного. Я наблюдал, как этот муравей карабкается, занимается своими делами и не осознает всей драмы, происходящей прямо перед его глазами. Я утопил себя в его мире и упустил многое из того, что говорил эксперт. Я очень нервничал, но я принял это как первую хорошую примету за утро. Я думал, стоит ли мне сфокусироваться только на муравье, на вопросы отвечать, не задумываясь.

Джон предупредил меня, что, если я собирался лгать ему, мне лучше оставить эту идею и говорить только правду, чтобы пройти тест. Он знал о моем тревожном состоянии. Он знал, что я боюсь «капитана Коллинза» и его приспешников, включая египтянина и иорданца, и он пользовался этим, говоря, что доложит о результатах «капитану Коллинзу». Штаб-сержант Мэри рассказала мне, что «капитан Коллинз» решил не приходить, чтобы не испортить результаты теста своим присутствием. Как сказала Мэри, он видел себя «источником авторитета». У меня было ощущение, что его коллеги, которые знали о его предыдущих деяниях, решили, что ему лучше не приходить. Но на самом деле он следил за всем процессом через щель в черной пластиковой ширме, которая разделяла зону для заключенных и зону для охранников. Он было достаточно неуклюж: в течение всего времени проведения теста я слышал шуршание пластика. Позднее я узнал, что мастер Джедай и мастер Люк тоже наблюдали.

Джон рассказал, что вопросы будут задаваться в случайном порядке и что его ноутбук будет выдавать их, как ему захочется. В действительности же программисты говорят о псевдослучайных числах, потому что произвести истинный случайный порядок не так легко, как может показаться на первый взгляд. Но его вопросы были совсем не случайными. Меня просили ответить на два типа вопросов: относящихся к делу и не относящихся к делу. Основная цель вопросов, не относящихся к делу, была в том, чтобы «откалибровать» меня и оборудование.

«Вы носите обувь?»

«Ваше имя Мохаммед?»

«Вы сидите на стуле?»

«Вы космонавт?»

«Вы когда-нибудь списывали на контрольных?» Я ответил: «Да». Я вспомнил время, когда сильно разочаровался в учителе и его предмете и решил совсем не посещать его занятия. В итоге мне пришлось в спешке учить предмет, и я приносил учебник на контрольную, потому что не мог самостоятельно ответить ни на один вопрос.

Джон решил немного поругать меня. Он рассказал, что ни разу в своей жизни не списывал и что ненавидит тех, кто списывает, чтобы получить то место в обществе, которое они не заслуживают. Я пытался объяснить ему, что на большинстве предметов нам разрешали пользоваться учебниками во время контрольных, потому что именно так мы бы и сделали в реальной жизни. Но некоторые учителя запрещали пользоваться этой возможностью. Но никакое обеление себя не могло сделать так, чтобы Джон проявил ко мне больше симпатии или позволил сделать перерыв. Штаб-сержант Мэри смотрела на меня и улыбалась. Позже она рассказала, что тоже списывала, когда училась в колледже.

Самыми важными для Джона были точные, прямолинейные вопросы вроде: «Когда вы были в Канаде, вы планировали нападение на Соединенные Штаты?» Когда он спрашивал меня об этом, я просил его добавить к вопросу Канаду, потому что правительство США пыталось повесить на меня и несколько терактов и там тоже.

– Давайте пока остановимся на США, – сказал он мне.

Но, должно быть, он передумал, возможно, когда окончательно убедился, что против Соединенных Штатов я ничего никогда не замышлял. Позже он начал, не задумываясь, добавлять к вопросам Канаду.

– Вы знаете каких-нибудь членов «Аль-Каиды», проживающих на территории США или Канады, о которых нам не рассказывали?

– Нет, – ответил я.

– Вы знаете о грядущих терактах в США или Канаде?

– Нет.

– Вы говорили что-нибудь, касающееся Ахмеда Лаабиди, что не является правдой?

– Да, – сказал я.

Я рассказал ему, что, насколько мне известно, Ахмед ни к чему не причастен. Когда я сказал это, и он, и Мэри сказали, что они чувствовали это и, что более важно, руководство разделяло эти мысли. Джон отошел за ширму, чтобы посоветоваться с «капитаном Коллинзом» и другими наблюдателями. Я понимал, что это была горькая пилюля для «капитана Коллинза», который своими глазами наблюдал, как два человека становятся близки к оправданию. Он был одержим тем, чтобы осуждать людей и сажать их в тюрьму, не только в Гуантанамо и США, но даже в Германии. Однажды он пришел ко мне с грустным лицом и сказал, что ему нужна моя помощь, потому что марокканец по имени Абдельгани Мзоуди был оправдан в немецком суде. Мне нужно было представить информацию, которая заставила бы немецкого федерального судью поменять свое решение и осудить человека, чье имя я слышу впервые. Посмотрев на фотографию, которую «капитан Коллинз», должно быть, распечатал из интернета, я потерял дар речи. «Я не знаю этого человека», – сказал я неохотно. Для «капитана Коллинза» любой арестованный – это преступник; не бывает невиновных подозреваемых.

Должно быть, «капитан Коллинз» посоветовал команде узнать, какая именно информация об Ахмеде Лаабиди, представленная мной, ложная. А это была вся информация, кроме того, что Ахмед Лаабиди – мусульманин из Туниса. Джон вносил поправки в вопросы и задавал их снова. До сих пор мои физиологические реакции скакали хаотично, как сказал Джон, и я просто надеялся, что он может отличить ложь от реакции человека на грани нервного срыва. Но с Мэри мне было намного комфортнее говорить о Лаабиди, потому что мы с ней были на одной волне. Джон еще раз спросил, предоставлял ли я какую-либо ложную информацию о Лаабиди теперь.

– Нет.

– Вы укрыли какую-либо информацию о Лаабиди? – спросил он.

– Нет.

Джон продолжал задавать мне эти вопросы, пока не был удовлетворен моими физиологическими реакциями. Он повторил вопросы о том, собираюсь ли я организовывать теракты в США или Канаде. Он продолжал пытаться переубедить меня, потому что на графиках видел уровень моего страха и волнения. Его удивило, как я вообще могу быть террористом, и я сказал ему, что был бы «довольно неуклюжим», что он посчитал очень забавным.

– Вы хорошо справились, – сказал он мне, когда текст закончился. Он не имел в виду, что я прошел его, а только то, что я достаточно успокоился, чтобы он мог проанализировать результаты. Они должны были быть готовы на следующий день.

Я провел долгую бессонную ночь, ожидая худшего.

На следующий день штаб-сержант Мэри навестила меня с самой широкой улыбкой, какую я только видел.

– Я всегда верила в тебя, – сказала она мне. – Ты с блеском прошел тест, и в этот раз все выводы были «окончательными».

Она принесла мне немного печенья. Если бы я сказал вам, что был менее рад тому, что прошел тест, чем Мэри, я бы едва передал ее счастье. Я понял, что «капитан Коллинз» зашел слишком далеко в своей миссии по моему изобличению, и теперь я уже не боялся теста на детекторе лжи. Я рассказал ей, что готов пройти тест еще раз и ответить на любые вопросы по всем заявлениям, которые я делал ранее.

Вскоре мне выпал такой шанс. Кто-то из команды не мог поверить результатам, и меня попросили пройти этот же тест еще раз через неделю. Эксперт заявил, что просто хочет убедиться, что все в порядке и что я слишком сильно нервничал в первый раз. Не думаю, что он сомневался в своих результатах, но были другие люди, которые очень много потеряют, если я действительно пройду тест. Самый очевидный пример – «капитан Коллинз», но думаю, что не только он, потому что за мое дело разворачивалась настоящая внутриведомственная война.

Оборудование снова установили перед моей камерой. На этот раз я был намного более уверен в себе, чем в предыдущий раз. Я был скорее раздражен, чем напуган, и я подумал: зачем мне проходить тест еще раз, если я успешно прошел первый? Еще мне казалось, что специалиста раздражало, что другие члены команды ставили под сомнение его экспертизу, и я заключил, что теперь он на моей стороне, даже если он просто дорожит своей репутацией.

В этот раз он говорил со мной не так долго. В первый раз казалось, что каждое второе сказанное им слово было «к примеру». В этот день я не помню, чтобы он произнес это хотя бы раз. Я сидел как камень на жестком стуле, выискивая муравья, чтобы тот составил мне компанию, но мне пришлось смотреть в белую деревянную стену.

Эксперт задал те же самые вопросы. После пары кругов он собрался и ушел прочь. Вердикт остался тем же: эксперт придерживался своего мнения, и я вновь прошел тест. Мастер Джедай продолжал смеяться надо мной, спрашивая, почему я так сильно нервничал во время первого теста. Я говорил ему, что это из-за того, что я «разумный» (sensible), но это не то, что я имел в виду. Я использовал не то слово. Он смеялся, и мы сошлись на том, что мне следует использовать слово «чувствительный» (sensitive).