VII

Гуантанамо

2004–2005

Хорошие новости. Прощание как с семьей. Телевизор и ноутбук. Первый неофициальный смех в океане слез. Текущая ситуация. Дилемма кубинских заключенных.

– Я счастлива, и «капитан Коллинз» очень доволен, – сказала штаб-сержант Мэри на следующий день после теста на детекторе лжи, когда пришла ко мне в сопровождении другого сержанта – белой девушки в возрасте около 30 лет.

– Что значит «доволен»? – спросил я штаб-сержанта Мэри. В целом я понимал, что она имела в виду, но хотел убедиться, так как именно это слово употребил «капитан Коллинз».

– Доволен, значит «очень счастлив».

– Ах, хорошо. Разве я не говорил вам, что я не лгу?

– Да, я рада, – сказала штаб-сержант Мэри, улыбнувшись. Ее чувства были очевидными и искренними. Казалось, она радуется за меня больше, чем я сам. Теперь мне было ясно, что ненавистные пытки медленно, но верно начнут сходить на нет. Тем не менее я был крайне скептично настроен, потому что меня по-прежнему окружали люди, которые были со мной с самого первого дня.

– Посмотри на свою форму и на нашу. Ты не один из нас. Ты наш враг! – говорил обычно мастер Йода.

– Я знаю.

– Просто не хочу, чтобы ты забывал. Когда я говорю с тобой, я говорю со своим врагом.

– Я знаю!

– Не забывай.

– Не забуду!

Подобные разговоры не оставляли сомнений, что охранники озлобились до предела. Большую часть времени мне казалось, что их надрессировали, чтобы они сожрали меня живьем.

Штаб-сержант Мэри познакомила меня со своей коллегой.

– Это еще один следователь, можешь называть ее сержант, как меня.

Новая следовательница была тихой и вежливой. Я не могу сказать о ней ничего плохого. Она была трудоголиком и довольно закрытым человеком. Она дословно выполняла приказы своего босса, «капитана Коллинза», и порой работала как компьютер.

– Ты знаешь о поездке своего друга Фалаха в Ирак в 2003 году? – спросила она меня однажды.

– Ну же, сержант, вы ведь знаете, что я сдался в 2001 году. Как я могу знать о том, что происходило в 2003? Это же бессмыслица, разве нет? – спросил я.

Сержант улыбнулась.

– Этот вопрос указан у меня в заявке.

– Но вы ведь знаете, что я под стражей с 2001! – сказал я.

Сержант была очень осторожной, даже слишком. Она всегда скрывала свое звание и имя и никогда не рассказывала о своих убеждениях. Лично мне этого было вполне достаточно, главное, чтобы она не начала мне досаждать.

– Мне нравится, как ты налаживаешь отношения, – сказала она, улыбаясь. У следователей есть тенденция входить в дом через окно, а не через дверь. Вместо того чтобы задать прямой вопрос, он спрашивает о чем угодно, что немного связано с главной темой. Я принял это как вызов и большую часть времени пытался понять, каков главный вопрос, и ответить на него. «На самом деле вы спрашиваете, что я…» – говорил я. И казалось, сержанту нравится этот короткий путь.

Но существовало ли когда-нибудь в истории человечества расследование, которое длилось бы более шести лет? Никто не мог рассказать мне ничего нового, я слышал все возможные варианты. Каждый новый следователь выдвигал смехотворные теории и лгал, но было видно, что они все выпускники одной школы: еще до того, как следователь открывал рот, я точно знал, что он или она собирается сказать или почему он или она говорит это.

– Я твой новый следователь. У меня огромный опыт. Меня прислали специально из Вашингтона, чтобы расследовать твое дело.

– Ты самый важный заключенный в лагере. Если будешь сотрудничать, я лично сопровожу тебя в аэропорт. Если не будешь сотрудничать, проведешь остаток жизни на этом острове.

– Ты очень смышленый. Мы не хотим держать тебя в тюрьме. Мы хотели поймать большую рыбку, отпустив маленькую вроде тебя.

– Ты не направлял самолет в здание, на твою причастность к теракту могут закрыть глаза после пяти минут беседы. США – величайшая страна на планете. Мы предпочитаем прощать, а не наказывать.

– Многие заключенные говорят, что ты очень плохой человек. Лично я им не верю. Но я хотел бы услышать историю с твоей точки зрения, чтобы защитить тебя должным образом.

– Я не против ислама, у меня много друзей-мусульман.

– Я помог многим заключенным выбраться отсюда; достаточно просто написать положительный отчет о том, что ты рассказал всю правду…

И дальше они бесконечно декламировали то, что декламировали другие следователи при встрече со своими заключенными. Многие арестанты не могли сдержать смех, когда им приходилось слушать эту чепуху, будто из «Дня сурка». На самом деле это было нашим единственным развлечением. Когда следователь сказал моему другу-заключенному: «Я знаю, что ты невиновен», – тот засмеялся в голос и ответил: «Я бы предпочел быть преступником и сидеть дома со своими детьми». Я уверен, что все что угодно теряет силу, если бесконечно повторяется. Когда вам говорят что-то вроде «ты самый опасный преступник на планете» впервые, скорее всего, это вас очень сильно пугает. Но если вы слышите эту фразу постоянно, с каждым разом страх отступает все дальше, и в какой-то момент она уже не производит на вас никакого эффекта. Она даже может начать звучать как ежедневный комплимент.

И все же давайте посмотрим на это с точки зрения следователя. Их буквально обучали ненавидеть нас, заключенных. «Эти люди – самые злые создания на земле… Не помогайте врагу… Помните, что они враги… Будьте осторожны, арабы – худшие люди, особенно саудовцы и йеменцы. Они жестокие, они дикари… Осторожно, не приближайтесь к ним и не говорите с ними, пока все внимательно не осмотрите…» В Гуантанамо следователи знают о потенциальном поведении заключенных больше, чем об их действительной значимости для разведки, поэтому американцам постоянно удавалось упускать самую банальную информацию о своих заключенных. Я сейчас говорю о своем личном опыте.

– ХШМ говорил про тебя! – сказала мне однажды штаб-сержант Мэри.

– ХШМ не знает меня, как он в принципе мог сказать что-то обо мне? Просто прочитайте мое дело еще раз.

– Уверена, что знает. Я покажу тебе! – сказала штаб-сержант Мэри.

Но она так и не показала, потому что она ошибалась. Я слышал о подобных и даже более нелепых примерах, демонстрирующих, как плохо следователи знают заключенных. Правительство скрывало основную информацию об арестантах, преследуя какие-то тактические цели, а потом говорило следователям: «Заключенный, которым вы занимаетесь, вовлечен в террористическую деятельность и обладает важной информацией о прошедших и готовящихся терактах. Ваша задача – узнать все, что знает он». На самом деле я почти не встречал заключенных, которые были причастны к преступлениям против Соединенных Штатов.

Итак, есть следователи, которые готовы, обучены и натренированы встретить своих худших врагов. И есть заключенные, которых, чаще всего, схватили и передали службам США без какого-либо юридического процесса. Они содержатся в тяжелейших условиях, а потом оказываются в Гуантанамо по воле страны, которая заявляет, что охраняет права людей по всему миру, страны, которая, как подозревают мусульмане, делает все возможное, чтобы стереть ислам с лица земли.

Так что обстановка совсем не способствует любви и примирению. Здесь царит только ненависть.

Однако, хотя в это трудно поверить, я видел, как охранники плакали, когда им приходилось покинуть Гуантанамо.

– Я твой друг, и мне все равно, что говорят другие, – сказал мне один охранник перед своим уходом.

– Мне говорили, что ты очень плохой, но, насколько я могу судить, это совсем не так. Ты мне очень нравишься, и я люблю разговаривать с тобой. Ты отличный человек, – сказал другой.

– Надеюсь, тебя освободят, – искренне сказала штаб-сержант Мэри.

– Вы, парни, мои братья, все вы, – прошептал мне еще один охранник.

– Я люблю тебя! – призналась белая девушка-санитар моему соседу, молодому забавному парню, с которым лично мне было очень приятно общаться. Он был шокирован.

– Что… Здесь нет любви… Я мусульманин!

Я просто посмеялся над этой «запретной» любовью.

Но я не смог сдержать слез, когда однажды я увидел немецкую девушку-охранника, которая плакала от совсем небольшой раны. Забавно, но я спрятал свои чувства, потому что не хотел, чтобы их приняли за слабость или предательство. Одновременно я возненавидел себя и тщетно пытался в себе разобраться. Я начал спрашивать себя об эмоциях, которые испытывал по отношению к своему врагу. Как ты можешь плакать из-за того, кто делал тебе очень больно и разрушил твою жизнь? Как ты вообще можешь любить того, кто невежественно презирает твою религию? Как ты можешь мириться с тем, что эти люди вредят твоим братьям? Как тебе может нравится кто-то, кто работает день и ночь, чтобы повесить на тебя любое дерьмо? Я был в положении хуже, чем рабском: по крайней мере, раб не всегда закован в цепи, у него есть хоть какая-то ограниченная свобода и ему не нужно каждый день слушать чушь, которую говорят следователи.

Я часто сравнивал себя с рабом. Рабов насильно забирали из Африки, как и меня. Рабов продавали несколько раз перед тем, как они достигали финальной точки маршрута, как и меня. Рабы внезапно переходили тем, кого даже не выбирали, как и я. И еще, взглянув на историю рабов, я заметил, что они иногда становились неотъемлемой частью дома их хозяев.

За все время в тюрьме я прошел несколько фаз. Первая фаза была самой тяжелой: я чуть не сошел с ума, пытаясь вернуться к семье и своей прежней жизни. Мои муки таились в отдыхе: едва закрыв глаза, я начинал жаловаться своей семье на то, что со мной произошло.

– Я с вами на самом деле, или это сон?

– Нет, ты на самом деле дома!

– Прошу, держите меня, не дайте мне вернуться!

Но реальность всегда настигала меня, когда я просыпался в темной камере, осматриваясь по сторонам, чтобы снова уснуть и испытать все это еще раз. Прошло несколько недель, прежде чем я осознал, что нахожусь в тюрьме и в ближайшее время не вернусь домой. Это было сурово, но этот шаг был необходим, чтобы я осознал ситуацию, в которой оказался. Мне нужно было действовать без эмоций, чтобы избежать худшего, а не тратить время на игры разума. Многие люди не справляются с этим, они сходят с ума. Я видел многих заключенных, которые превращались в безумцев.

Вторая фаза – это осознание того, что вы в тюрьме на самом деле и у вас нет ничего, кроме всего времени в мире, которое вы тратите на размышления о своей жизни. Хотя в Гуантанамо заключенным еще приходится беспокоиться из-за ежедневных допросов. Вы осознаете, что ничего не контролируете: не решаете, что вы едите, когда спите, когда принимаете душ, когда просыпаетесь, когда обращаетесь к врачу, когда встречаетесь со следователем. У вас нет частной жизни, вы даже не можете испражниться без чьего-либо надзора. Поначалу страшно потерять все свои права в мгновение ока, но, поверьте, люди привыкают к этому. Лично я привык.

Третья фаза – это поиск нового дома и семьи.

Семья состоит из охранников и следователей. Да, вы не выбирали их и не росли с ними, но они навсегда станут вашей семьей, нравится вам это или нет, со всеми преимуществами и недостатками. Лично я люблю своих родственников и ни за что бы их не поменял, но в тюрьме я обрел новую семью, о которой тоже тревожусь. Каждый раз, когда кто-то из моей нынешней семьи уходит, я чувствую, будто от моего сердца отрезали кусок. Но я также и очень счастлив, когда плохому члену семьи нужно покинуть нас.

– Скоро мне придется уйти, – объявила штаб-сержант Мэри за несколько дней до своего отъезда.

– Серьезно? Почему?

– Пришло время. Но с тобой останется другой сержант. Это было не очень приятно, но спорить бессмысленно: трансфер агентов военной разведки – не тема для дискуссии. Мы посмотрим фильм перед тем, как я уйду, – сказала штаб-сержант Мэри.

– О, хорошо! – сказал я. Я еще не усвоил эту новость.

Штаб-сержант Мэри, скорее всего, изучала психологию и прибыла с западного побережья, возможно, из Калифорнии. Однажды она рассказала мне, что перед тем, как вступить в армию США, в конце 90-х годов, когда ей было немного за 20, ее направили в Боснию. Думаю, что Мэри выросла в довольно бедной семье. Армия США открывает огромные возможности для людей из низших слоев общества, и большинство военных, с которыми я встречался, были из низших слоев. Она высоко ценила взгляды и идеи Ричарда Зулея, но у нее были довольно напряженные отношения с остальной командой. У нее очень сильный характер. В то же время ей нравилась ее работа, и, возможно, ей приходилось переступать через свои принципы. «Я знаю, то, что мы делаем, не очень полезно для нашей страны», – говорила она мне обычно.

Штаб-сержант Мэри была первой американской женщиной-солдатом, с которой я познакомился.

– Сержант, вы так много сквернословите! Мне стыдно за вас, – однажды сказал я.

Она улыбнулась:

– Это потому, что я много времени провожу в окружении парней.

Первое время мне было трудно начать разговор со сквернословящей женщиной, но позже я понял, что в обычной жизни невозможно говорить по-английски, не посылая на три буквы все подряд. Английский терпит больше ругани, чем какой-либо другой язык, и вскоре я тоже научился сквернословить. Иногда охранники просили меня перевести какое-нибудь слово на арабский, немецкий или французский, и я знал перевод, но не мог произнести его, потому что он звучал слишком вызывающе. С другой стороны, ругаясь на английском, я чувствую себя нормально, потому что именно так я изучал язык с самого первого дня. Мне было противно, когда дело доходило до богохульства, но ко всему остальному я относился спокойно. Ругань становится весьма безобидной, когда все вокруг постоянно ее используют.

Штаб-сержант Мэри была одним из моих основных учителей языка сквернословия, наравне с мастером Йодой и остальными охранниками. Штаб-сержант Мэри прошла через сложные отношения; ей изменяли и всякое такое.

– Вы плакали, когда узнали об этом? – спросил я ее.

– Нет, я не хотела, чтобы мой парень наслаждался тем, что был важен для меня. Меня сложно заставить плакать.

– Понимаю.

Но на самом деле лично я не вижу в этом проблемы: я плачу, когда чувствую, что нужно плакать, и признание слабости делает меня сильнее.

Сержант Шэлли, его босс Ричард Зулей и еще несколько закулисных лиц допустили ошибку, назначив на работу со мной штаб-сержанта Мэри. Я осознаю, что пытаюсь оправдать штаб-сержанта Мэри. Она была достаточно взрослой, чтобы понимать, что то, что она делает, неправильно. К тому же она могла одновременно сохранить свою работу и сделать так, чтобы других высокопоставленных офицеров уволили. Она определенно внесла свой вклад в давление, которое на меня оказывали. Но еще я знаю, что штаб-сержант Мэри не верит в пытки.

Я смеялся над вывесками, которые они использовали, чтобы поднять боевой дух следователей и охранников: «Честь обязывает защищать свободу». Однажды я указал на эту вывеску штаб-сержанту Мэри.

– Ненавижу ее, – сказала она.

– Как вы в принципе можете защищать свободу, если вы забираете ее у людей? – спросил я.

Боссы заметили теплые отношения между мной и штаб-сержантом Мэри, поэтому разлучили нас, похитив меня. Последнее, что я слышал от нее, было: «Вы его покалечите! Кто дал вам такой приказ?» Ее крики затихали, пока Мистер Икс и Большой Босс вели меня из «Золотого дома». А когда они решили дать мне шанс на полугуманный допрос, штаб-сержант Мэри вновь вступила в игру. Но на этот раз она была какой-то недружелюбной и использовала каждую возможность показать, как глупы мои слова. Я не мог понять, почему она так себя ведет. Это было мне на руку, или ее просто все раздражали? Я не собираюсь никого судить; оставлю это Аллаху. Я просто привожу факты, какими я их видел, и не пытаюсь выставить кого-то в дурном или хорошем свете. Я понимаю, что идеальных людей нет и все совершают и плохие, и хорошие поступки. Единственный вопрос: сколько тех и других?

– Ты ненавидишь мое правительство? – спросила меня однажды штаб-сержант Мэри, всматриваясь в карту.

– Нет. Я не испытываю ни к кому ненависти.

– На твоем месте я бы ненавидела США! – сказала она. – Знаешь, никто на самом деле не в курсе, чем мы здесь занимаемся. Всего несколько человек в правительстве знают об этом.

– Правда?

– Да. Президент просматривает личные дела некоторых заключенных. Он знаком с твоим делом.

– Серьезно?

Штаб-сержант Мэри больше любила награждать заключенных, чем наказывать их. Могу уверенно сказать, что ей не нравилось участвовать в давлении на меня, хотя она и пыталась сохранить свое «профессиональное» лицо. Одновременно ей очень нравилось давать мне что-нибудь. Именно штаб-сержант Мэри активнее других принимала участие в выборе книг для меня.

– Эта книга от «капитана Коллинза», – сказала однажды Мэри, вручив мне толстую книгу под названием вроде «Жизнь в лесу». Это был исторический роман британского писателя, который рассказывает о средневековой Европе и норманнских завоеваниях. Я принял книгу с благодарностью и жадно прочитал ее минимум три раза. Потом она принесла мне несколько книг по «Звездным войнам». Когда я заканчивал одну книгу, она давала мне следующую часть серии.

– О, спасибо большое!

– Тебе понравились «Звездные войны»?

– Конечно!

По правде говоря, мне не очень понравились книги по «Звездным войнам» и их язык, но я вынужден был привыкать ко всем книгам, которые они давали мне. В тюрьме у вас нет ничего, кроме времени, которое вы тратите на обдумывание своей жизни и ее конечной цели. Думаю, что тюрьма – это самая старая и самая лучшая школа в мире: здесь ты познаешь Бога и учишься терпению. Несколько лет в тюрьме сравнимы с десятилетиями, проведенными на свободе. Конечно, есть и разрушительное влияние тюрьмы, особенно на невинных арестантов, которым приходится не только каждый день справляться с трудностями тюремного заключения, но и терпеть психологическую боль, вызванную тем, что их лишили свободы несправедливо. Многие невиновные в тюрьме заканчивают жизнь самоубийством.

Просто представьте, как вы ложитесь спать, откладывая все заботы в сторону, наслаждаясь любимым журналом перед сном. Вы уложили детей в постели, ваша семья уже спит. Вы не боитесь, что посреди ночи вас могут вытащить куда-то, где вы никогда раньше не были. Что вас могут лишить сна и все время угрожать. Теперь представьте, что у вас нет права распоряжаться чем-либо в своей жизни: когда спать, когда просыпаться, когда есть и, порой, когда ходить в туалет. Представьте, что весь ваш мир – это камера два на два с половиной метра. Если вы представите все это, то все равно не поймете, что такое тюрьма, пока сами не испытаете это на себе.

Штаб-сержант Мэри пришла, как и обещала, спустя пару дней. У нее был ноутбук и два фильма, и она сказала мне: «Ты можешь решить, какой мы будем смотреть». Я выбрал фильм «Черный ястреб». Второй вариант я уже не помню.

Фильм был кровавый и грустный. Больше внимания я обращал на эмоции Мэри и охранников, чем на сам фильм. Штаб-сержант Мэри была довольно спокойной; регулярно она ставила фильм на паузу, чтобы объяснить историческую основу некоторых сцен. Охранники практически сходили с ума от эмоций, наблюдая, как многие американцы получают смертельные ранения. Но они забыли, что число убитых американцев ничтожно мало по сравнению с числом жертв со стороны Сомали, где людей атаковали в их собственных домах. Меня удивляло, какими узкомыслящими могут быть люди. Рассматривая ситуацию только с одной стороны, они определенно не могут увидеть всю картину. Именно поэтому возникает недопонимание, которое ведет к кровавым конфликтам.

Когда мы досмотрели фильм, Мэри упаковала ноутбук и собралась уезжать.

– Эм, кстати, вы не сказали мне, когда собираетесь уехать!

– Я здесь закончила, ты больше никогда не увидишь меня.

Я встал как вкопанный. Мэри не говорила мне, что уедет так скоро; я думал, может, через месяц, три недели или что-то вроде того, но сегодня? В моем понимании это было невозможно. Представьте, будто смерть медленно пожирает вашего друга, а вы просто наблюдаете, как он постепенно исчезает.

– Неужели так скоро? Я удивлен! Вы не говорили… Прощайте, – сказал я. – Желаю вам всего хорошего.

– Я должна выполнять приказы, но я оставляю тебя в хороших руках.

И она ушла прочь. Я неохотно вернулся в камеру и молча заплакал, как если бы потерял кого-то из семьи, а не того, чьей работой было пытать меня и бесконечно стараться вытащить из меня информацию. Я одновременно ненавидел и жалел себя за все, что происходило со мной.

– Могу я увидеться со своим следователем? – спросил я у охранников, надеясь, что они смогут поймать Мэри, пока она не дошла до главных ворот.

– Мы попробуем, – сказал Йода.

Я вернулся в камеру, и вскоре Мэри пришла к двери моей камеры.

– Это не честно. Вы знаете, что я прошел через пытки, и я не готов к следующему раунду.

– Тебя не пытали. Ты должен довериться моему правительству. Пока ты говоришь правду, ничего плохого с тобой не случится!

Конечно, она имела в виду официальное определение «правды». Но я не хотел спорить с ней о чем-либо.

– Я просто не хочу начинать все сначала с новым следователем, – сказал я.

– Этого не произойдет, – сказала Мэри. – Кроме того, ты сможешь писать мне. Обещаю, я отвечу на любое твое письмо.

– Нет, я не буду писать вам, – ответил я.

– Хорошо, – сказала Мэри. – Ты в порядке?

– Нет, но вы точно можете идти.

– Я не уйду, пока ты не убедишь меня, что все в порядке, – сказала Мэри.

– Я сказал, что должен был сказать. Счастливого пути. Да направит вас Аллах. Со мной все будет хорошо.

– Уверена, так и будет. Тебе понадобится не больше недели, чтобы забыть меня.

На это я ничего не ответил. Вместо этого я вернулся в камеру и заставил себя лечь. Мэри еще несколько минут стояла и повторяла то же самое: «Я не уйду, пока ты не убедишь меня, что все в порядке».

После того как Мэри ушла, я больше ее не видел и не пытался связаться с ней. На этом закончилась глава моей жизни, связанная с штаб-сержантом Мэри.

– Я слышал, что вчерашнее прощание было очень эмоциональным. Никогда о тебе бы так не подумал. Ты бы сказал о себе, что ты преступник? – спросил сержант Шэлли на следующий день.

Я осмотрительно ответил: «В некоторой степени». Я не хотел попасть ни в какую ловушку, хотя и чувствовал, что он задал этот вопрос искренне, поняв, что его представления обо мне, как о злом человеке, оказались ошибочными.

– Вопросы про зло закончились, – сказал сержант Шэлли.

– Я не буду по ним скучать, – ответил я.

Сержант Шэлли пришел постричь меня. Самое время! Одной из мер моего наказания был запрет на бритье, чистку зубов и стрижку, так что сегодня был важный день. Они привели парикмахера в маске. Этот парень выглядел очень устрашающе, но он сделал свою работу. Еще сержант Шэлли принес книгу, которую давно обещал дать мне, «Последняя теорема Ферма». Она мне очень понравилась. Понравилась так сильно, что я охотно прочитал ее дважды. Книга, написанная британским журналистом, рассказывает об известной теореме Ферма, которая гласит, что An + Bn = Cn не имеет решения, если n больше двух. Больше 300 лет математики со всего мира бились над безобидной на вид теоремой, но так не смогли решить ее, пока британский математик в 1993 году не выступил со сложным доказательством. Оно явно отличалось от того, которое имел в виду Ферма, когда написал: «У меня есть изящное доказательство, но на бумаге закончилось место».

Меня постригли и затем отправили в душ. Сержант Шэлли не был общительным человеком, когда дело доходило до социального взаимодействия. Он задал мне всего один вопрос о компьютерах.

– Ты будешь сотрудничать с новым сержантом?

– Да.

– И со всеми, кто будет работать вместе с ней?

– Да.

Охранники придумали прозвища, объединенные одной идеей: они хотели, чтобы их называли именами персонажей из фильмов «Звездные войны».

– С этого момента мы джедаи, и только так ты будешь называть нас. Тебя будут звать Подушка, – сказал мастер джедай. Однажды я узнал из книги, что джедаи – что-то вроде «хороших парней», которые сражаются с силами зла. Поэтому я должен был быть «силой зла», а охранники представляли «хороших парней».

– Мастер Йода, так ты будешь называть меня, – сказал другой охранник.

Втайне от него я называл его Следователь-младший, потому что он ставил себя немного выше других охранников и немного ниже следователей. Он разработал собственные правила обращения со мной, в том числе систему наказаний и поощрений. Ему было чуть больше 40 лет, он был женат и с двумя детьми, он невысокий, но спортивного телосложения. Какое-то время он проработал на Ближнем Востоке, в Ливане, а потом начал выполнять «специальные поручения» для ВМС США.

– Я работал, чтобы ломать террористов вроде тебя, – рассказал он мне.

– Ваша работа выполнена. Я сломлен, – ответил я.

– Ничего не проси у меня. Если тебе что-то нужно, проси это у своего следователя.

– Я все понял, – сказал я.

Звучит странно и противоречиво, но хоть Йода и был суровым парнем, он был гуманным. Его лай был хуже, чем его укус. Йода понимал то, чего не понимают многие охранники: если вы говорите и рассказываете своим следователям то, что они хотят услышать, вам нужно дать отдохнуть. Многие другие кретины продолжали удваивать давление, оказываемое на меня, просто так.

Мастер Йода был главным среди всех охранников.

– Моя задача – дать тебе увидеть свет, – сказал мне Йода, наблюдая, как я ем.

Охранникам запрещалось говорить со мной или друг с другом, и я не должен был разговаривать с ними. Но Йода не любил работать по правилам. Он размышлял больше, чем кто-либо еще из охранников, и его целью было привести свою страну к победе, неважно какими способами.

– Да, сэр, – ответил я, даже не понимая, что он имеет в виду.

Я подумал о буквальном смысла света, который я не видел уже очень давно, и думал, что он позволит мне увидеть дневной свет, если я буду сотрудничать. Но Йода говорил о фигуральном значении. Йода всегда кричал и пугал меня, но никогда не бил. Он незаконно допрашивал меня несколько раз, поэтому я называл его у себя в голове Следователь-младший.

Мастер Йода хотел, чтобы я подтвердил огромное количестве безумных теорий, о которых он услышал от следователей. Более того, он хотел больше узнать о терроризме и экстремизме. Я думаю, что он сам мечтал стать следователем. Какая же адская мечта!

Йода, по его собственному признанию, республиканец, он ненавидит демократов, особенно Билла Клинтона. Он считает, что США не должны вмешиваться в дела других стран, вместо этого им следует сфокусироваться на внутренних проблемах. Но если какая-то страна или группа стран нападает на США, враги должны быть жестоко и немедленно уничтожены.

– Довольно справедливо, – сказал я.

Я просто хотел, чтобы он замолчал. Он из тех людей, которых невозможно остановить, если они завелись. Боже, у меня от него уши заболели! Когда Йода впервые заговорил со мной, я отказался отвечать, потому что все, что мне можно было говорить, было: «Да, сэр», «Нет, сэр», «Нужен врач», «Нужны следователи». Но он хотел пообщаться со мной.

– Ты мой враг, – сказал Йода.

– Да, сэр.

– Поэтому будем говорить как враг с врагом, – сказал он. Он открыл мою камеру и предложил присесть. Большую часть времени говорил Йода.

Он рассказывал о величии и могуществе Соединенных Штатов. «США то, США это, мы, американцы, такие и такие…» Я просто смотрел на него и слегка кивал. Регулярно я подтверждал, что внимательно слушаю его, говоря: «Да, сэр… Правда?.. О, а я не знал… Вы правы… Я знаю…» Во время наших бесед он незаметно пытался заставить меня признаться в преступлениях, которые я не совершал.

– Какую роль ты исполнял в теракте 11 сентября?

– Я не принимал участие в теракте 11 сентября.

– Ложь! – закричал он, как безумец.

Я понял, нет никакой пользы в том, чтобы доказывать свою невиновность, по крайней мере сейчас. Поэтому я сказал:

– Я занимался радио- и телекоммуникационным оборудованием в «Аль-Каиде».

Казалось, что ложь делала его счастливее.

– Какое у тебя было звание? – продолжил копать он.

– Я был лейтенантом.

– Я знаю, что ты был в США, – обманул он.

Об этом я точно не мог врать. Я мог туманно говорить, что сделал много всего в Афганистане, потому что американцы не могут подтвердить или опровергнуть это. Но американцы могут легко проверить, был ли я в их собственной стране.

– На самом деле я не был в США, – ответил я, хотя и был готов поменять свой ответ, если у меня не останется выбора.

– Ты был в Детройте, – язвительно ухмыльнулся он.

Я улыбнулся в ответ:

– Я не был там.

Хотя Йода и не поверил мне, он не стал настаивать на своем. Его интересовал длительный разговор со мной. В обмен на мои признания он начал давать больше еды и перестал кричать на меня. Тем временем, чтобы поддержать страх, остальные охранники кричали на меня и били в металлическую дверь моей камеры. Каждый раз, когда они делали это, мое сердце колотилось, хотя чем чаще они это делали, тем меньше я боялся.

– Почему ты трясешься? – спросил меня однажды Йода, забирая для разговора.

Когда он был на службе, я его одновременно и любил, и ненавидел. Я ненавидел то, как он допрашивает меня, но мне нравилось, что он дает мне больше еды и выдает новую одежду.

– Я не знаю, – ответил я.

– Я не причиню тебе вреда.

– Хорошо.

Потребовалось некоторое время, чтобы я согласился разговаривать с Йодой. Он начал давать мне уроки и заставил меня познать их на собственной шкуре. Уроки были поговорками и состояли из фраз, которые он хотел, чтобы я запомнил и применял в жизни. Я все еще помню эти уроки:

1) думай, прежде чем действовать;

2) не путай доброту и слабость;

3) всегда держи вопросы в голове, когда тебя о ком-то спрашивают.

Каждый раз, когда Йода считал, что я нарушил один из уроков, он выводил меня из камеры, разбрасывал мои вещи повсюду, а я должен был убрать все как можно быстрее. Мне никогда не удавалось расставить все по своим местам, но он заставлял меня делать это по несколько раз, после чего я чудесным образом возвращал все на место вовремя.

С каждым днем мои отношения с Йодой становились все лучше, как и с остальными охранниками, потому что они очень уважали его.

– К черту! Когда я смотрю на Подушку, я не думаю, что он террорист, я вижу, что это мой старый друг, и мне всегда нравится играть с ним, – сказал он другим охранникам.

Я немного расслабился и стал увереннее в себе. После этого охранники увидели во мне юморного парня и стали проводить со мной время, чтобы развлечься. Они заставляли меня чинить их DVD-проигрыватели и ноутбуки, а в обмен разрешали мне смотреть кино. У Йоды была не самая последняя модель компьютера, а когда коллега Йоды спросил меня, видел ли я его ПК, я ответил:

– Вы имеете в виду тот музейный экспонат?

Коллега Йоды рассмеялся:

– Лучше надейся, что он не слышал твоих слов.

– Не говорите ему!

Мы медленно, но верно становились сообществом и начали сплетничать о следователях и давать им прозвища. Тем временем девушка, пришедшая на замену Мэри, научила меня играть в шахматы. До тюрьмы я не мог отличить пешку от коня, да и вообще особо не увлекался играми. Но шахматы показались мне очень интересной игрой. Особенно мне понравилось, что даже заключенный имеет полный контроль над фигурами, который придает ему некоторую уверенность в себе. Когда я начал играть в шахматы, то играл очень агрессивно, чтобы высвободить свое раздражение, а это не очень хорошая тактика. Та девушка была моим первым учителем, она обыграла меня в моей самой первой игре в шахматы. Но следующая игра была за мной, и все остальные игры тоже. Шахматы – это игра тактики, искусства и математики. Она требует глубокого размышления, а удача никогда не помогает. Игра поощряет или наказывает вас за ваши действия.

Посовещавшись со своим боссом «капитаном Коллинзом», она оставила мне доску для шахмат, чтобы я мог играть против самого себя. Когда охранники заметили мою доску, они все захотели сыграть со мной, и в самом начале они все время выигрывали. Самым сильным среди охранников был Йода. Он научил меня контролировать центр. Более того, он принес мне несколько книг, которые очень помогли мне отточить навыки игры. У охранников не было ни единого шанса победить меня.

– Я не так учил тебя играть в шахматы! – со злостью сказал Йода, когда я выиграл.

– Что я должен делать?

– Ты должен выработать стратегию и организовать атаку! Вот почему чертовы арабы никогда не выигрывают.

– Почему нельзя просто играть фигурами на доске? – поинтересовался я.

– Шахматы – это не просто игра, – сказал он.

– Просто представьте, что играете против компьютера!

– По-твоему, я похож на компьютер?

– Нет.

В следующей игре я попытался разработать такую стратегию, чтобы позволить ему выиграть.

– Теперь ты понимаешь, как нужно играть в шахматы, – отметил он.

Я знал, что мастеру Йоде очень сложно признавать поражение, поэтому мне не нравилось играть с ним: мне было некомфортно, когда я пробовал использовать новые знания. Он убежден, что есть два типа людей: белые американцы и весь остальной мир. Белые американцы умны, и они лучше, чем кто-либо еще. Когда я пытался объяснить ему что-нибудь, говоря, например: «На вашем месте я бы» или «Если бы вы были на моем месте», – его это злило, и он говорил: «Не смей никогда сравнивать меня с собой или сравнивать любого американца с собой!» Меня это шокировало, но я сделал, как он сказал. В конце концов, мне не нужно было сравнивать себя с кем-то. Йода ненавидел остальной мир, особенно арабов, евреев, французов, кубинцев и других. Он хорошо отзывался только об Англии.

После очередной игры в шахматы он отшвырнул доску в сторону.

– К черту твои ниггерские шахматы, эти жидовские шахматы, – сказал он.

– Вы что-то имеете против чернокожих людей? – спросил я.

– Ниггер не значит черный, ниггер значит тупой, – ответил он.

У нас было много подобных дискуссий. В то время среди них был только один чернокожий охранник, у которого не было права голоса. Когда он работал с Йодой, они вообще не разговаривали.

Йода презирал его. У него очень сильный характер: доминирующий, авторитарный, патриархальный и высокомерный.

– Моя жена называет меня козлом, – с гордостью рассказал мне он.

Йода в основном слушал рок-н-ролл и некоторые жанры кантри. Его любимые песни – «Die Terrorist Die», «The Taliban Song» и «Let the Bodies Hit the Floor». Он приносил с собой ноутбук и показывал мне клипы на военные песни. Я был поражен тем, как красиво можно поставить и снять пропагандистские ролики.

Еще охранники нелегально приносили свои ноутбуки и просили меня нарисовать, как я представляю себе их. Все это время в специальном лагере «Эхо» охранники скрывались за масками, которые они выбрали и поделили между собой, среди них были Дядя Сэм, Джордж Буш и дикое лицо, похожее на кошачье. Это было просто: я понимал, что, если нарисую их уродливыми, они расстроятся, а мне придется пережить последствия этого расстройства. Йода был счастлив, потому что я выбрал в качестве основы его портрета лицо, сильно похожее на Тома Круза, и внес пару своих штрихов тут и там.

Я никогда не видел его лица, потому что он уехал до того, как новые правила, позволяющие охранникам показывать свои лица, вступили в силу. Но як этому относился спокойно. В тот момент мне совершенно не хотелось видеть ничьи лица. Поначалу Йода был груб со мной: он вытаскивал меня из камеры и заставлял бежать в цепях, крича при этом: «Шевелись!».

– Ты знаешь, кто ты? – спрашивал он меня.

– Да, сэр!

– Ты террорист!

– Да, сэр!

– Так, давай немного посчитаем: если ты убил пять тысяч человек своим сотрудничеством с «Аль-Каидой», нам следует убить тебя пять тысяч раз. Но нет, ведь мы американцы, поэтому мы кормим тебя и готовы заплатить тебе за информацию.

– Так точно, сэр!

Однако после теста на детекторе лжи «капитан Коллинз» приказал охранникам быть со мной дружелюбными. Друзья Йоды начали относиться ко мне как к человеку. Мне нравилось обсуждать с ним что-нибудь, потому что он очень хорошо говорил на английском, хотя и всегда считал, что он прав.

– Наша задача – приспособить тебя! – говорил он мне с сарказмом. – Тебе нужна домработница.

Так как охранники копируют друг друга, мастер Люк копировал мастера Йоду.

Коллегой мастера Йоды был инспектор: он любил обходить мою камеру и смотреть, все ли находится на своем месте, сложена ли простыня под углом 45 градусов к матрасу и все в таком духе. Еще он постоянно осматривал душ, и, если он находил маленький волосок, оставленный там, он вместе с Йодой заставлял меня мыть все еще раз. Неважно, сколько раз я уже мыл, все должно было быть в идеальном порядке.

Коллега мастера Йоды особенно интересовался тем, как я мысленно слежу за календарем и как различаю день и ночь, несмотря на все попытки охранников перемешать все у меня в голове. Однажды они попытались убедить меня, что Рождество – это День благодарения, но я на это не купился.

– Это не имеет никакого значения, но я убежден, что сейчас Рождество, – говорил я им.

– Мы хотим, чтобы ты объяснил нам наши ошибки, чтобы мы избежали их, когда будем работать с новым заключенным.

Я объяснил столько, сколько нужно, но я уверен, что они допустят много других ошибок со следующим заключенным, потому что никто не идеален.

Коллега Йоды объяснил мне, что мое положение может стать хуже.

– Ты еще ничего не видел.

– Я уверяю вас, я не хочу видеть больше, – говорил я.

Возможно, он был прав, хотя и упустил один важный момент: никто из охранников не видел всего, что происходило со мной. В моей транспортировке участвовал Большой Босс, и он пользовался каждой возможностью избить меня в новом месте. Для него это явно не было проблемой, ведь бить меня ему позволили самые высшие власти Гуантанамо.

Коллега Йоды был единственным охранником, который не спал во время своей смены. Он сводил меня с ума, постоянно ошиваясь поблизости. Он любил удивлять меня посреди ночи, стуча в металлическую дверь моей камеры и заставляя меня принять душ и вымыть всю камеру. Я не должен был отдыхать больше часа: это один из самых важных способов сломать человека в заключении, потому что вы должны ненавидеть свою жизнь, своих охранников, свою камеру, своих следователей и даже себя. И именно этим занимался коллега Йоды, пока команда следователей и Йода не отдали новый приказ.

Большой Босс – белый мужчина 20 с небольшим лет, очень высокий, ленивый и с неспортивным телосложением.

– Мистер Икс – мой лучший друг, – рассказал он мне однажды.

– Как вы познакомились с Мистером Иксом?

Он не ответил и только улыбнулся, но продолжил говорить о Мистере Иксе и о том, как он издевался надо мной. Я всегда менял тему, потому что не хотел, чтобы охранники думали, что бить меня – это нормально. Я был рад, что охранники знали не обо всем, что со мной происходило; мне не было нужно, чтобы у этой банды была мотивация совершать преступления.

Большой Босс был самым жестоким охранником. В здании V 3 специального лагеря «Эхо» охранники регулярно нападали на меня, чтобы поддерживать меня в состоянии страха. Они приходили большой группой в масках, кричали и давали противоречивые приказы, чтобы я не знал, что делать. Они вытаскивали меня из камеры и повсюду разбрасывали мои вещи.

«Вставай… Лицом к стене… В последнее время ты слишком много отдыхал… У тебя есть Подушка… Ха-ха! Осмотрите камеру… Это кусок дерьма может что-то прятать… Мы нашли два рисовых зерна под матрасом… У тебя 20 секунд, чтобы убрать все на место!»

Игра заканчивалась, когда они заставляли меня потеть. Я знал, что у охранников нет приказа избивать меня, но этот использовал каждую возможность избить или сильно оцарапать меня. Не думаю, что он самый умный, но он был хорошо натренирован избивать людей так, чтобы не было следов. «Удары по ребрам болезненны и не оставляют шрамов, особенно если сразу после побоев приложить лед», – рассказал мне один из охранников. Большой Босс был жестоким и шумным, но, слава богу, очень ленивым. Он лаял только в начале своей смены и спустя совсем немного времени исчезал со сцены, чтобы посмотреть кино или пойти спать.

Большой Босс не видел в своей работе ничего плохого, наоборот, он очень гордился тем, что делает, и его сводило с ума, что он получает недостаточно за свою грязную работу.

«К черту следователей: мы делаем всю работу, а они получают деньги», – сказал мне как-то Большой Босс.

Он плохо ладил с мастером Йодой, единственным парнем, кто был выше его по званию. «Йода – слюнтяй!» – так он описал мне его. В любом случае Большой Босс плохо чувствовал себя в социуме. Он не мог вести нормальную беседу, как все остальные. Он редко принимал участие в разговорах, а когда говорил, то о своем диком сексе. Многих охранников объединяет непонимание, как некоторые люди могут не заниматься сексом до свадьбы.

– Ты гей.

Это была обычная реплика.

– С этим у меня все в порядке, но мне нельзя заниматься сексом до свадьбы. Можете считать меня идиотом, но это нормально!

– Как ты можешь купить машину, не взяв ее на тест-драйв?

– Во-первых, женщина – это не машина. И я делаю это из-за своей религии.

Даже моя женщина-следователь Мэри удивила меня, когда однажды сказала: «Я бы никогда не вышла замуж, не опробовав партнера». Но я все равно убежден, что некоторые американцы не верят в секс до свадьбы.

Специалист, называвший себя мастер Джедай, был человеком, который придумал дать всем охранникам имена персонажей из «Звездных войн». Он думал, что все, что он делает со мной, – это часть его работы, ничего личного. Но еще он приносил мне печенье и даже газеты. Регулярно он заставлял меня мыть всю зону для охранников, но мне это действительно нравилось. Я мог видеть, чем там занимаются охранники, и в качестве поощрения получал содовую.

Когда мы общались, мастеру Джедаю нравилось говорить о себе. Он рассказал, что ему поручили собирать сведения обо мне еще до того, как меня похитили из «Золотого дома». Он подтвердил это, дав точное описание того, что со мной происходило. Я никогда не замечал его в блоках лагеря «Дельта», и, видимо, не должен был замечать. Мастер Джедай в основном работал на пару с мастером Люком; в начале и в решающий период Джедай был за главного. Джедай был в хорошей физической форме, в отличие от своего друга Люка.

Мастер Джедай последовательно и добросовестно выполнял приказы «капитана Коллинза» и других следователей. Он и его коллега посадили меня на водную диету, заставляли меня делать физические упражнения, запрещали молиться и поститься и все время устраивали «Душевую вечеринку». Это мастер Джедай придумал ту раздражающую нескончаемую муштру, когда я должен был собирать все вещи и расставлять их по местам. Еще он решил, что туалет и раковина всегда должны быть сухими, и в конце концов мне приходилось вытирать свой тюремной робой, потому что полотенец у меня не было. Он почти никогда не давал мне отдохнуть, кроме тех моментов, когда он и Люк начинали играть в Call of Duty и забывали обо мне. Тем не менее могу честно сказать вам, что мастеру Джедаю не нравилось мучить и пытать меня.

– Почему вы запретили молиться мне, если знаете, что это незаконный приказ? – спросил я его, когда мы стали друзьями.

– Я мог бы не запрещать, но тогда меня бы отправили на очень дерьмовую работу.

Он рассказал мне, что «капитан Коллинз» приказал ему не давать мне соблюдать какие-либо религиозные ритуалы. Джедай сказал: «Я попаду в ад за то, что запрещал тебе молиться».

Мастер Джедай был так счастлив, когда ему приказали относиться ко мне хорошо. «Мне на самом деле нравится проводить время с тобой больше, чем дома», – сказал он искренне. Он был очень щедрым со мной: угощал пирожными, показывал фильмы, и мы вместе играли в PS2. Перед тем как уйти, он дал мне выбрать между двумя играми: Madden 2004 и Nascar 2004. Я выбрал Nascar 2004, и она до сих пор у меня. Но прежде всего Джедай был чертовски веселым парнем. Он всегда говорил правду и рассказал мне много интересного. Порой он сообщал мне слишком много того, что я не хотел и не должен был знать.

Он был заядлым геймером, постоянно играл в видеоигры. Я очень плох в них, это просто не для меня. Я всегда говорил охранникам: «Американцы – это всего лишь большие малыши. В моей стране не принято, чтобы люди моего возраста сидели перед консолью и тратили время на игрушки». Действительно, одно из наказаний их цивилизации – это пристрастие к видеоиграм.

И еще американцы боготворят свои тела. Они хорошо едят. Когда меня доставили на авиабазу в Баграме, я подумал: «Какого черта тут происходит, эти солдаты постоянно что-то жуют». Ида, Бог наградил американцев огромным количеством полезной еды, но они расточительны, как никто другой: если бы все страны жили, как американцы, планета не выдержала бы всех наших отходов.

Еще они тренируются. У меня много друзей из разных слоев общества, и я на самом деле никогда не слышал от них, чтобы они обсуждали план своей следующей тренировки.

– Это журнал для гомосексуалистов? – спросил я охранника, в руках которого был журнал о фитнесе для мужчин, на его обложке красовался перекачанный мужчина. Вы знаете, один из тех парней, которые качаются до тех пор, пока их шеи не исчезнут, а головы не перестанут помещаться между плечами.

– О чем ты, черт возьми, говоришь?!. Это журнал про фитнес, – ответил он.

Американцы менее толерантны к гомосексуалистам, чем немцы, и они качаются столько, будто готовятся к драке.

– Когда я обнимаю жену, она чувствует себя в безопасности, – сказал мне мастер Йода.

– Моя жена всегда чувствует себя в безопасности, ее не нужно обнимать, чтобы успокоить, – ответил я.

Мастер Джедай был как все: он покупал больше еды, чем ему нужно, тренировался даже во время своей смены, планировал увеличить член, играл в видеоигры и очень смущался, когда речь заходила о его религии.

– Подушка, говорю же, я правда не знаю. Но я христианин, и мои родители отмечают Рождество каждый год, – рассказал он. – Моя девушка хочет обратиться в ислам, но я запретил ей.

– Ну же, Джедай, ты должен позволить ей выбрать самой. Вы что, не верите в свободу вероисповедания? – ответил я.

У специалиста были все качества настоящего человека: мне нравилось общаться с ним, потому что ему всегда было что сказать. Ему нравилось впечатлять женщин на острове. Особенно его возмущал охранник, который отказался взять себе имя из «Звездных войн». Я не могу винить его за это!

Он возмущал всех. Он был ленивым и все делал крайне медленно. Никто не хотел работать с ним, все его постоянно обсуждали у него за спиной. Этот тощий белый парень не проявлял инициативу, не обладал сильным характером и постоянно копировал всех охранников. Только начав работать с командой, он вел себя очень тихо. Он просто подавал мне еду и заставлял пить воду каждый час. И все в целом было нормально. Но он быстро понял, что можно на меня кричать, можно забирать у меня еду и заставлять выполнять физические упражнения, которые я делать не хотел. Он не мог поверить, что ему доверили такую власть, и чуть не сходил с ума, когда заставлял меня стоять часами по ночам, хотя знал, что у меня проблемы с седалищным нервом. Он заставлял меня убираться в камере снова и снова. Заставлял меня мыть душ снова и снова.

– Надеюсь, ты совершишь ошибку, любую ошибку, и я смогу тебя ударить, – приговаривал он, неумело изображая какие-то приемы несуществующего боевого искусства, которые, вероятно, выдумал специально для этой должности. Даже после того как «капитан Коллинз» приказал охранникам быть добрыми со мной, он стал вести себя только хуже, словно пытаясь наверстать то, что упустил.

– Будешь звать меня мастер, ясно? – сказал он.

– О да, – ответил я, думая: «Кем он, черт возьми, себя возомнил?!»

В нем нет ничего особенного, кроме того, что он родился белым мужчиной на территории США. У него напарником был только единственный черный охранник в команде, и хотя он был выше по званию, мастер все время командовал. Когда он увидел, что другие охранники играют со мной в шахматы, то захотел поиграть тоже, но вскоре я обнаружил, насколько плохой он игрок. К тому же он постоянно навязывал собственные правила игры, ведь он мастер, а я заключенный. В его шахматном мире король стоял на клетке своего же цвета, а это идет вразрез с правилом: на старте игры король должен стоять на клетке противоположного цвета. Я знал, что он неправ, но поправлять его было нельзя, поэтому с ним мне приходилось играть по его правилам.

Примерно 15 марта 2004 года команда следователей ЕОГ предоставила мне телевизор со встроенным видеомагнитофоном, чтобы я смотрел фильмы, которые они мне давали. «Капитан Коллинз» предложил мне фильм «Гладиатор» из своей коллекции. Я люблю этот фильм, потому что он во всех красках показывает: силы зла в конце концов проигрывают, какими бы сильными они ни казались. Сержант и ее коллега показывали мне множество интересных фильмов по предварительной консультации и одобрению.

В реальной жизни я не очень любил кино. С момента, когда мне исполнилось 18, я не досмотрел ни одного фильма до конца. Мне нравятся документальные фильмы и кино, основанное на реальных событиях. Но мне сложно погрузиться в кино, потому что я знаю, что все показанное в фильме ненастоящее. Но в тюрьме я мыслю иначе: я ценю любое изображение обычных людей, которые носят обычную одежду и разговаривают о чем-то, кроме терроризма и допросов. Я просто хочу посмотреть на млекопитающих, на которых я похож.

Все мои знакомые американцы часто смотрят кино. В США это что-то вроде «скажи мне, сколько фильмов ты посмотрел, и я скажу, кто ты». Но если американцы могут чем-то гордиться, то это своей киноиндустрией.

Конечно, телевизор был без антенны, потому что мне нельзя было смотреть ТВ или знать о том, что происходит вне моей камеры. Мне можно было смотреть только фильмы, одобренные «капитаном Коллинзом». Разумеется, несправедливо отрезать человека от внешнего мира и запрещать ему знать, что происходит снаружи, независимо от того, причастен он к преступлению или нет. Я заметил, что у TB/видеомагнитофона был радиоприемник, который принимал местные трансляции, но я никогда не трогал его: хотя это мое базовое право – слушать любое радио, какое я захочу. Мне кажется, было бы неправильно бить протянутую руку помощи. И неважно, что «капитан Коллинз» и другие следователи делали со мной. Я был рад, что они выдали мне такой инструмент для развлечения, и я не собирался использовать его против них. Более того, «капитан Коллинз» принес мне ноутбук, чему я тоже был очень рад. Конечно, мне дали его в основном для того, чтобы я помог печатать в него свои ответы во время допросов, чтобы сэкономить время и силы для команды ЕОГ. Но я относился к этому спокойно, в конце концов, я хотел донести свои слова, а не их интерпретацию.

– Слушай, у меня есть арабская музыка, – сказала сержант, протягивая мне аудио CD.

– О, здорово!

Но это даже близко не был арабский. Это был боснийский. Я посмеялся от души.

– Довольно близко. Это боснийская музыка, – сказал я, когда услышал первые слова песни.

– Боснийский и арабский – это не одно и то же? – спросила сержант. Это лишь маленький пример того, насколько мало американцы знают об арабах и исламе.

Сержант – член ЕОГ, а не просто какой-то посторонний человек; она якобы должна много знать об арабах и исламе. Но она и другие следователи всегда говорили мне: «Вы, люди с Ближнего Востока…» – что совершенно не соответствует действительности. Для многих американцев мир поделен на три части: США, Ближний Восток, Европа и весь остальной мир вместе с ней. К сожалению, с точки зрения географии мир немного больше. У себя на родине мне приходилось звонить в США по работе. Я помню следующий диалог:

– Здравствуйте, мы работаем с офисными материалами. Мы заинтересованы в том, чтобы представлять вашу компанию.

– Откуда вы звоните? – спросила девушка на другом конце провода.

– Мавритания.

– Какой штат? – спросила девушка, чтобы получить более точную информацию. Мне неприятно удивило, насколько мал ее мир.

Замешательство «капитана Коллинза» было так же очевидно, как и его незнание о терроризме. Человек был совершенно в ужасе, как будто он тонул и искал соломинку, за которую можно ухватиться. Полагаю, я и был одной из таких соломинок, и он крепко ухватился за меня.

– Я не понимаю, почему люди ненавидят нас? Мы помогаем всему миру! – сказал он однажды, желая узнать мое мнение.

– Я тоже не понимаю, – ответил я.

Я осознавал, что бессмысленно объяснять ему исторические объективные причины, которые привели нас к этому, поэтому я решил проигнорировать его комментарий. К тому же очень не просто переубедить старика вроде него.

Многие юноши и девушки вступают в ряды армии США из-за лживой пропаганды американского правительства, которая заставляет их поверить, что Вооруженные силы это не что иное, как война чести. Если вы вступаете в армию, вы становитесь живой мортирой: вы защищаете не только свою семью, свою родину и американскую демократию, но вы также защищаете свободу и угнетенных людей по всему миру. Отлично, в этом нет ничего плохого, это даже может быть мечтой какого-нибудь молодого парня или девушки. Но в реальности армия США немножечко отличается от этих рассказов. В общем, весь мир считает, что американцы – это кучка варваров, страждущих отомщения. Это звучит довольно грубо, и лично я не верю, что каждый американец – варвар. Но правительство США тратит последний пенни на жестокость, как волшебное решение всех проблем, и каждый день теряет друзей, но, кажется, им на это наплевать.

– Слушайте, штаб-сержант, все вас, ребята, ненавидят, даже ваши старые друзья. Немцы ненавидят вас, французы ненавидят вас, – сказал я однажды штаб-сержанту Мэри.

– Пусть идут к черту. Нам даже лучше, чтобы они ненавидели нас, так мы сможем хорошенько надрать им задницы, – ответила Мэри.

Я просто улыбнулся от того, как легко был вынесен этот вердикт.

– Это лишь одна точка зрения, – ответил я.

– К черту террористов.

– Хорошо, – сказал я. – Но сначала вам нужно найти террористов. Вы не можете просто сходить с ума и измываться над каждым встречным во имя победы над терроризмом.

Она была убеждена, что каждый араб – террорист, пока не докажет обратное. Подобные странные беседы у меня бывали и с ее коллегой.

– Ты нужен нам, чтобы закрыть Ахмеда Лаабиди до конца его дней, – сказал он однажды.

– Я уже помог. Я представил достаточно сведений, чтобы вы могли осудить его.

– Но он все отрицает. Он имеет дело с другими учреждениями, которые работают не так, как мы. Если бы я мог добраться до него, все было бы совершенно по-другому!

Я подумал: «Надеюсь, ты никогда ни до кого не доберешься».

В другой раз, говоря об Ахмеде Ресааме, сержант Шэлли сказал мне:

– Он говорит только одно: он провернул всю операцию в одиночку.

– О, звучит убедительно! – сказал я иронично.

Позднее я начал копировать сержанта Шэлли, используя те же фразы, что и он. Он всегда говорил мне: «Все, что ты можешь сказать, это „я не знаю“, „я не помню“. Очень убедительно! Думаешь, сможешь впечатлить американского судью своей харизмой?» Он любил всегда цитировать американского президента, говоря: «Мы не позволим вам отправиться в суд и использовать нашу систему правосудия, потому что вы планируете уничтожить ее!»

– Это часть большого заговора? – иронично поинтересовался я.

– «Аль-Каида» пользуется нашей либеральной системой правосудия, – продолжил он.

Я ничего не знал о либеральной системе правосудия, о которой он говорил: США побили мировой рекорд по количеству арестантов в тюрьмах. Число заключенных уже превышает два миллиона – это больше, чем в любой другой стране мира, а их реабилитационные программы совершенно провальные. Соединенные Штаты – это «демократическая» страна с самой жестокой системой наказаний, по факту, это отличный пример того, что суровые наказания никак не помогают уменьшить количество преступлений. Европа намного гуманнее и справедливее, и реабилитационные программы там работают по-настоящему, поэтому преступления в Европе совершаются реже, чем в США. Но американская поговорка гласит: «Когда дело плохо, сильные берутся за него». Жестокость порождает жестокость: единственное, что вы можете дать в долг и быть уверенным, что вам отплатят тем же, – это жестокость. Это может занять какое-то время, но вы всегда получите свой долг назад.

Когда мое положение улучшилось, я попросил «капитана Коллинза» перевести меня в другое место, потому что хотел забыть все плохое, что со мной здесь произошло. Он попытался выполнить мою просьбу. Много раз он обещал мне трансфер, но обещание не сдерживал. Я не сомневался в его намерениях, но понимал, что на маленьком острове Гуантанамо шла борьба за власть. Каждый хотел откусить самый большой кусок пирога и получить больше всего денег за работу по сбору разведданных. Он искренне обещал мне много чего, но эти обещания тоже сдержать не мог.

В «капитане Коллинзе» меня поражало то, что он никогда не упоминал историю моих пыток. Я всегда ожидал, что он начнет говорить об этом, но ничего подобного не происходило: табу! Лично я боялся говорить об этом, я не чувствовал себя в безопасности. Даже если бы он поднял эту тему, я бы не стал обсуждать ее.

Но, по крайней мере, он сказал мне, где я нахожусь.

– Я должен проинформировать тебя, против воли остальных членов моей команды, что ты в Гуантанамо, – сказал он. – Ты был с нами честен, и мы должны ответить тебе тем же.

Хотя весь остальной мир не знал, где США удерживали меня, я знал место своего содержания благодаря Богу и неуклюжести специальной команды ЕОГ. Но я вел себя так, будто впервые об этом услышал. Когда я пишу эти строки, я все еще сижу в той же камере, но, по крайней мере, теперь мне не нужно притворяться, что я не знаю, где нахожусь.

В начале 2004 года армия США предоставила доступ к первому письму от моей семьи. Его передали мне через Международный Комитет Красного Креста. Семья написала его за много месяцев до этого, еще в июле 2003 года. Прошло 815 дней с тех пор, как меня похитили из дома, и связь между мной и моей семьей оборвалась. С того дня, когда меня доставили на Кубу, я писал много писем родным, но все было без толку. В Иордании мне вообще запрещали писать письма.

«Капитан Коллинз» был тем, кто вручил мне этот исторический лист, на котором было написано:

Нуакшот, июль 2003 года

Во имя Бога Милосердного.

Да обретешь ты покой и милосердие Божье.

От твоей мамы Мэриэм Минт Эль-Вадиа

После приветствия я сообщаю тебе, что у меня все отлично и у всех членов семьи тоже. Надеемся, что у тебя все так же хорошо. С моим здоровьем все в порядке. Я все так же посещаю своих врачей. Я чувствую, что мне становится лучше. С семьей тоже все в порядке.

Как я уже сказала, все передают тебе привет. Любимый мой! До нынешнего момента мы получили от тебя три письма. А это наш второй ответ. У соседей все хорошо, и они просили передать тебе привет. В конце письма хочу еще раз поприветствовать тебя. Надеюсь, Бог наградит тебя терпением.

Твоя мама, Мэриэм

Трудно было поверить, что, пройдя через столько трудностей, я наконец держал в руках письмо от мамы. Я чувствовал аромат письма, которого касалась мама и все члены моей любимой семьи. Я испытывал смешанные чувства и не знал, что мне делать: плакать или смеяться. В конечном счете я и смеялся, и плакал одновременно. Я читал короткое письмо снова и снова и знал, что оно настоящее, а не как то поддельное, которое мне вручили год назад. Но я не мог ответить своей семье, потому что мне все еще запрещали видеться с представителями Красного Креста.

Тем временем мне продолжали выдавать книги на английском, которые мне очень нравилось читать, в основном западную художественную литературу. Я все еще помню одну книгу, из-за которой я чуть живот не надорвал от смеха. Она называлась «Над пропастью во ржи». Это была очень забавная книга. Я старался смеяться как можно тише, но охранники все равно слышали меня.

– Ты плачешь? – спросил один из них.

– Нет, я в порядке, – ответил я.

Это был мой первый смех в океане слез. Следователи – не профессиональные комедианты, так что чаще всего они пересказывали какие-то глупые шутки, которыми никого нельзя было насмешить, но я всегда натягивал улыбку.

В это время, спустя месяцы в специальном лагере «Эхо», гении из ЕОГ решили, что разрешат мне видеть лица охранников и территорию вне блока. Женщина-сержант пришла утром воскресенья и ждала меня снаружи. Мастер Люк без маски подошел к моей камере и объяснил, что произойдет дальше. Я не узнал его, конечно, и подумал, что это новый следователь. Но когда он заговорил, я сразу понял, что это он.

– Вы мастер Люк?

– Не переживай, твой следователь ждет тебя снаружи.

Я был ошеломлен и напуган одновременно, это было слишком. Мастер Джедай вывел меня из здания, постоянно отворачиваясь от меня, потому что стеснялся своего лица. Если кто-то долгое время скрывается под маской, вы узнаёте этого человека именно по маске. Но, если он или она снимает ее, вам приходится иметь дело с его или ее чертами лица, а это очень сложно для вас обоих. Было видно, что охранникам трудно показывать свои лица.

Большой Босс прямо сказал:

– Если замечу, что ты смотришь на меня, тебе не поздоровится.

– Не переживайте, не очень-то мне и хотелось смотреть на ваше лицо.

За то время, что я провел здесь, у меня сложилось смутное представление об их лицах, но мои фантазии были далеки от реальности.

Сержант накрыла небольшой стол со скромным завтраком. Я был чертовски напуган: во-первых, она никогда не выводила меня наружу, во-вторых, я не привык видеть своих охранников без масок. Я старался вести себя естественно, но дрожь выдавала меня.

– Что с тобой? – спросила она.

– Я нервничаю. Я не привык к такой обстановке.

– Но мы старались для тебя.

Сержант была деловым человеком: если она допрашивает вас, она делает это официально, если она завтракает с вами, она относится к этому, как к работе. И мне это нравилось. Я ждал, пока завтрак подойдет к концу, чтобы наконец вернуться в камеру, потому что сержант принесла мне фильм по пьесе Шекспира «Король Генрих V».

– Сержант, можно мне посмотреть фильм больше одного раза? – спросил я. – Я боюсь, что не пойму его с первого просмотра.

Когда сержант впервые принесла телевизор, она объяснила охранникам, что мне можно смотреть каждый фильм всего один раз. «Тебе нельзя пересматривать фильмы, но мы убеждены, что ты можешь смотреть их, сколько хочешь, если не расскажешь об этом своему следователю. Нам на самом деле все равно», – сказал мне потом Йода.

– Нет, я буду придерживаться того, что сказала сержант. Я не стану никого обманывать, – ответил я.

Мне не хотелось все испортить и лишиться такой полезной вещи, поэтому я относился к ней бережно. Впрочем, в этот раз сержант дала свое согласие.

– Можешь посмотреть его столько раз, сколько хочешь, – сказала она.

Я попросил еще кое о чем:

– Сержант, можно я оставлю бутылку с водой в камере и буду пить тогда, когда захочу?

Я просто устал от постоянного недосыпа из-за того, что посреди ночи металлическая дверь моей камеры открывается и меня заставляют пить воду. Я знал, что сержант не тот человек, от кого стоит ожидать инициативы, она была обязана в точности выполнять приказы «капитана Коллинза». Но, к моему удивлению, она пришла на следующий день и сказала охранникам, что теперь бутылка должна находиться в моей камере. Вы даже представить не можете, как счастлив я был, потому что мне разрешили пить, когда и сколько я захочу. Люди, которые никогда не оказывались в подобном положении, не могут по-настоящему ценить возможность свободно пить воду.

Позже, в июле 2004 года, в корзине для белья я нашел копию священного Корана. Когда я увидел священный Коран под одеждой, мне стало плохо, ведь я должен был украсть его, чтобы спасти. Я забрал Коран к себе в камеру, и никто о нем никогда не спрашивал. И я об этом тоже никогда не говорил. Мне запрещали проводить религиозные ритуалы, поэтому я подумал, что Коран в моей камере не очень-то обрадует моих следователей. Более того, чуть позже религиозная тема стала очень щекотливой. Исламского священника в Гуантанамо арестовали, а солдата-мусульманина обвинили в измене. О да, в измене. Многие арабские и религиозные книги были запрещены, так же как и учебники по английскому языку. Я примерно понимал, почему запретили религиозную литературу.

– Но почему учебники по английскому? – спросил я женщину-сержанта.

– Потому что заключенные быстро осваивают язык и начинают понимать охранников.

– Похоже на слова коммуниста, сержант! – сказал я.

До сих пор мне не приносили никаких религиозных книг, хотя я постоянно просил о них. Все, что мне доставалось, это романы и рассказы о животных. Сняв маски, охранники примирились с моими молитвами. Я ценил их терпимость к моим практикам ислама. Раньше я регулярно испытывал терпимость охранников и следователей, и они всякий раз не давали мне молиться. Поэтому я молился втайне от них. Но в тот день в конце июля 2004 года я молился в присутствии нескольких новых охранников, и никто ничего не сказал. Началась новая эра моего заключения.

Примерно в апреле 2004 года командир ЕОГ передал управление командой полковнику Военно-морских сил США по имени Форест, а позднее военному майору, который называл себя Андерсон. Его настоящего имени я не знаю. Многие люди в специальной команде пытались убедить меня, что главный по-прежнему Ричард Зулей, чтобы сохранить фактор страха. На самом же деле Зулея отправили в Ирак вместе с генералом Миллером. Ричард Зулей вернулся оттуда однажды, чтобы навестить меня в специальном лагере «Эхо» и убедить меня, что он все еще главный.

– Слушай, у меня еще много работы в Вашингтоне и заграницей. Возможно, мы будем видеться не так часто, как ты к этому привык. Но ты знаешь, что меня радует, а что раздражает, – сказал он.

– Конечно знаю! – сказал я ему.

Зулей уладил кое-какие разногласия с моей новой командой в мою пользу и оставил мне на память камуфляжную пустынную шляпу. Эта шляпа все еще у меня. После этого разговора я никогда больше его не видел.

Наконец в сентябре 2004 года после долгих споров с правительством Красному Кресту разрешили встретиться со мной. Представителям Красного Креста показалось странным, что я внезапно исчез из лагеря, будто земля поглотила меня. Но их представители потерпели неудачу в попытках увидеть меня или хотя бы узнать, где меня держат.

Международный Комитет Красного Креста очень беспокоило мое положение, но они не могли прийти, когда я нуждался в них больше всего. Я не виню их, они определенно очень старались. В Гуантанамо следователь всегда несет ответственность за радость и отчаяние заключенного и полностью его контролирует. Генерал Миллер и его коллега Ричард Зулей категорически отказывались связывать меня с Красным Крестом. Только после того, как генерал Миллер покинул Гуантанамо, представителям Креста дали возможность увидеться со мной.

– Ты последний заключенный, ради встречи с которым нам пришлось бороться. Со всеми остальными проблем не было, – сказала Беатрис, представитель Красного Креста. Беатрис была крошечной белокожей дамой примерно 50 лет, у нее были кудрявые волосы и очень серьезное выражение лица, как если бы она искренне была из-за чего-то расстроена.

Она и ее коллеги пытались расспросить меня обо всем, что случилось, пока они не могли видеться со мной. «Мы разговаривали со многими заключенными, с которыми жестоко обращались. Но нам нужно узнать все о тебе, чтобы мы могли предотвратить насилие в дальнейшем». Несмотря на их просьбы, я не рассказывал им о жестоком обращении со мной, потому что боялся возмездия. Еще я молчал просто потому, что Красный Крест был не в состоянии хоть как-то повлиять на правительство США: они пытались, но правительство не поменяло своего курса ни на дюйм. Если они разрешали Красному Кресту встретиться с заключенным, это означало, что работа с ним была завершена.

– Мы не сможем помочь, если ты не расскажешь, что с тобой происходило, – уверяли они меня.

– Прошу прощения! Меня интересует только отправка и получение писем, и я благодарен, что вы помогаете мне с этим.

Беатрис была высокопоставленным представителем Красного Креста из Швейцарии, и она расследовала мое дело. Ее коллеги в Вашингтоне прислали ее, чтобы убедить меня рассказать, что со мной происходило; она, как и другие до нее, пыталась заставить меня говорить, но это ни к чему не привело. Я просто был слишком напуган. Я заметил, что Беатрис была расстроена из-за меня, когда уходила, но она пыталась переубедить меня.

– Мы понимаем твое беспокойство, – сказала она мне. – Все, о чем мы беспокоимся, это твое состояние, и мы уважаем твой выбор.

Несмотря на то что беседы с Красным Крестом должны быть конфиденциальными, позднее меня допрашивали о первой встрече с ними, и я честно рассказал своим следователям, о чем мы говорили. Потом я рассказал об этом представителю Красного Креста, и после этого меня ни разу больше не допрашивали о наших встречах. Мы, заключенные, знали, что за нашими беседами с представителями Красного Креста следили. С некоторыми заключенными потом разбирались из-за того, что они рассказали представителям Красного Креста, хотя следователи ЕОГ никак не смогли бы узнать об этих признаниях, если бы за встречей заключенных с представителями Красного Креста не велась слежка. Многие заключенные отказывались разговаривать с представителями Красного Креста, потому что подозревали, что вместо их представителей с ними на самом деле будут говорить переодетые следователи. Я сам знаю несколько следователей, которые выдавали себя за независимых журналистов. Но мне это казалось слишком наивным: нужно быть идиотом, чтобы перепутать следователя с журналистом, и есть методы получше, чтобы получить всю нужную информацию от глупца. Из-за подобных случаев между заключенными и Красным Крестом установились напряженные отношения – некоторых представителей даже оскорбляли и плевали им в лицо.

Примерно тогда же меня попросили пообщаться с настоящим журналистом. Времена генерала Миллера были тяжелыми для всех: он был очень жестоким человеком и решительно вредил уже и без того искалеченному имиджу правительства США. Теперь многие люди из руководства страны пытались очистить свою репутацию.

– Знаешь, многие врут об этом месте, утверждая, что заключенных пытают. Мы бы хотели, чтобы ты пообщался с независимым журналистом из Wall Street Journal и опроверг все, в чем нас подозревают.

– Ну, вообще-то меня пытали, и я расскажу журналисту правду. Чистую правду. Без преувеличения или преуменьшения. Я не собираюсь никого оправдывать, – сказал я.

После этого интервью отменили, что было хорошо: я все равно не хотел ни с кем общаться.

Со временем меня познакомили с моим новым «секретным» боссом. Я не знаю наверняка, почему команда держала его имя в тайне и пыталась убедить меня, что Ричард Зулей все еще был главным. Скорее всего, потому, что они подумали, что я не буду настроен на сотрудничество с кем-то кроме Зулея. Но они ошибались: больше, чем кто-либо из разведки, я был заинтересован в том, чтобы вынести мою историю в свет. Полковник Форест работал над моим делом за кулисами некоторое время, а затем пришел ко мне, чтобы познакомиться лично. Я не знаю его настоящего имени, но он представился Морпехом. Это был белый мужчина около 40 лет, ростом примерно 180 сантиметров и со светло-русыми волосами. Он показался мне довольно интеллигентным и вдумчивым, и, кажется, он расценивал свою работу, как сбор данных, а не пытки людей. Во время наших бесед он показался мне довольно скромным. Он делал все возможное, чтобы сделать мою жизнь в тюрьме как можно легче.

Я попросил его перестать держать меня в изоляции и позволить увидеться с другими заключенными, и он организовал мне несколько встреч с заключенным-египтянином по имени Тарик Аль-Савах, в основном, чтобы мы вместе поели и поиграли в шахматы. Не Тарика я хотел бы увидеть в первую очередь, но не мне было решать, с кем встретиться. К тому же я просто до смерти хотел увидеться с другим заключенным, с которым у меня было что-то общее.

В начале лета 2005 года они перевели Тарика с соседний со мной домик и разрешили нам видеться во время отдыха. Мистер Аль-Савах был старше меня, ему было около 48 лет. Кажется, ему не удалось перенести шок от заключения и сохранить свой рассудок. Он страдал от паранойи, амнезии, депрессии и других ментальных расстройств. Некоторые следователи утверждали, что он притворяется, но, как мне кажется, он окончательно сошел с ума. Я не знал, кому верить, но мне было все равно. Мне страшно нужна была хоть какая-то компания, и он смог составить мне ее подобие.

Есть и обратная сторона того, что мы, заключенные, проводим время вместе, особенно если знаем друг друга только по лагерю: обычно мы очень скептично настроены по отношению друг к другу. Но в этом плане я был спокоен, потому что мне было совершенно нечего скрывать.

– Они приказали тебе разузнать у меня что-то? – спросил он меня.

Я не был удивлен, потому что подозревал его в том же самом.

– Тарик, расслабься и просто думай, что я шпионю за тобой. Держи язык за зубами и говори только о том, о чем ты можешь спокойно рассказать, – ответил я.

– У тебя нет секретов? – поинтересовался он.

– Нет. И я разрешаю тебе представить им любую информацию, которую ты узнал обо мне, – сказал я.

Я точно помню первый день августа, когда военный специалист, которая называла себя Эми, вбежала в мою камеру и, улыбаясь, поприветствовала меня:

– Ас-саляму алейкум.

– Уа-алейкум ас-салям! Tetkallami Arabi? – поприветствовал я ее и спросил, говорит ли она на арабском.

– Не говорю.

На самом деле Эми уже использовала все слова, которые знает на арабском, – приветствие. Эми и я сразу начали общаться так, будто были знакомы уже много лет. Она изучала биологию и вступила в армию США, скорее всего, чтобы заплатить за свое образование в колледже. Многие американцы так делают: учеба в колледжах США чертовски дорогая.

– Я помогу тебе завести сад, – сказала Эми.

Очень давно я просил следователей достать для меня несколько семян, чтобы проводить разные эксперименты и, возможно, выращивать что-нибудь в агрессивной почве Гуантанамо.

– У меня есть опыт садоводства, – продолжила она.

И в самом деле, оказалось, что у Эми был опыт: она помогла мне вырастить подсолнухи, базилик, полынь, петрушку, кинзу и всякое такое. Но, несмотря на то как она мне помогала, я продолжал ворчать по поводу одного-единственного негативного эпизода, в котором она заставила меня поучаствовать.

– У меня проблема со сверчками. Они уничтожают мой сад, – пожаловался я.

– Возьми мыло, смешай его с водой и каждый день распыляй его понемногу на растения, – предложила Эми.

Я слепо последовал ее совету. После этого я стал замечать, что зелень выглядит больной и плохо растет. Чтобы проверить мои опасения, я решил наносить разбавленное мыло только на половину растений и посмотреть, что из этого выйдет. Понадобилось совсем немного времени, чтобы увидеть, что мыло было причиной проблем, и я окончательно перестал пользоваться этим методом.

После этого я говорил Эми:

– Я знаю, что ты изучала: ты изучала, как убивать растения разбавленным мылом!

– Заткнись! Просто ты в чем-то ошибся.

– Неважно.

Полковник Форест представил мне Эми, и с этих пор она полностью взяла мое дело в свои руки. По какой-то причине специальная команда подумала, что я не буду уважать ее и со скепсисом относились к выбору ее кандидатуры. Но им не о чем было беспокоиться: Эми относилась ко мне как к брату, а я относился к ней как к сестре. Конечно, кто-то может подумать, что это все уловки следователей, чтобы получить от меня нужную информацию: они могут быть дружелюбными, общительными, гуманными, щедрыми и чувственными, но они все еще злобно и с подозрением относятся ко всему. Разумеется, есть объективные причины сомневаться в намерениях следователей, хотя бы из-за сути их работы. Главная задача следователя – получить всю информацию от источника, и чем она мрачнее, тем лучше. Но следователи тоже люди, у них есть чувства и эмоции. Меня непрерывно допрашивали с января 2000 года, и я видел разных следователей – хороших, плохих и каких-то средних между ними. Правительство США назначает заключенному Гуантанамо команду следователей, которая проводит с ним каждый день, затем их сменяет новая команда, и так без конца. Так что, нравится вам это или нет, вам придется научиться жить со своими следователями и попытаться извлечь из жизни самое лучшее. Более того, я отношусь ко всему, основываясь на том, что они мне показывают, а не на том, что они могли бы скрывать от меня. Это правило я применяю со всеми, включая моих следователей.

Так как я никогда не занимался полноценно английским языком, мне была нужна, да и до сих пор не помешает, помощь в совершенствовании моих языковых навыков. Специалист Эми усердно работала над этим, особенно над моим произношением и грамотностью. Когда дело доходит до орфографии, английский становится отвратительным: я не знаю ни одного другого языка, в котором слово «полковник» пишется как «Colonel» и произносится как «Kernel». Даже носители языка испытывают колоссальные трудности с тем, что одни и те же буквосочетания не всегда произносятся одинаково.

А еще предлоги в английском совершенно нелогичны, вам просто приходится заучивать их. Помню, я все время говорил «I am afraid from…», а Эми поправляла меня: «Afraid of». Уверен, я сводил ее с ума. Моя проблема в том, что меня учили языку не те люди, а именно: полуграмотные служащие Вооруженных сил США. Поэтому мне нужен был тот, кто заменит мой неправильный английский на правильный. Может, все-таки существует шанс научить старую собаку новым трюкам, и это именно то, чем доблестно занималась специалист Эми. Думаю, у нее хорошо получалось, хотя порой нам было очень тяжело. Эми однажды забыла, что я нахожусь рядом, и сказала что-то вроде: «Amana use the bathroom», и я спросил:

– О, Amana – это какое-то слово, которое я упустил?

– Даже не лезь в это! – ответила она.

Эми учила меня американскому английскому.

– Но британцы говорят так-то и так-то, – сказал я.

– Ты не британец, – ответила она.

– Я просто хочу сказать, что это слово можно произнести по-разному, – сказал я.

Но она не смогла объяснить мне все необходимые правила грамматики. Будучи носителем языка, специалист Эми чувствует язык, а я нет. Помимо своего родного языка, она говорила на русском и собиралась преподавать его мне. Я хотел изучить русский, но у нее было мало времени, и через какое-то время я потерял всякое желание. Такой ленивый человек, как я, не выучит новый язык, пока обстоятельства не заставят его это сделать. Эми очень хотела изучить арабский, но и на это у нее тоже не было времени. Ее работа занимала уйму времени и днем, и ночью.

К этому моменту мое состояние здоровья стало намного лучше, чем в Иордании, но я все еще весил меньше нормы. Моя иммунная система отказывалась работать, я подолгу болел, и с каждым днем мое состояние заметно ухудшалось. Иногда сопровождающая команда вела меня мимо стены с зеркалом, и мне становилось страшно при виде моего лица. Это было жалкое зрелище. Хотя еда в лагере становилась все лучше и лучше, мне это совершенно не помогало.

– Почему ты не ешь? – всегда спрашивали охранники.

– Я не голоден, – обычно отвечал я.

Однажды Эми случайно стала свидетелем того, какой мне подают обед.

– Можно я посмотрю на твою еду?

– Да, конечно.

– Что, черт возьми, они здесь подают? Это же мусор! – воскликнула Эми.

– Нет, еда нормальная. Я не очень люблю разговаривать о еде, – сказал я. И я на самом деле не люблю.

– Слушай, может, для тебя эта еда и нормальная, но она не соответствует стандартам. Нам нужно поменять твой рацион, – сказала она.

Затем произошло настоящее чудо – специалист Эми смогла за короткий срок организовать для меня адекватный рацион, который значительно улучшил состояние моего здоровья.

По американским стандартам Эми была религиозным человеком. Я был очень рад, что рядом со мной человек, у кого можно поучиться.

– Эми, ты можешь достать для меня Библию?

– Посмотрим, что я смогу сделать, – сказала она и действительно принесла мне свою личную Библию, специальное издание.

– Как попасть в рай согласно вашей религии? – спросил я ее.

– Ты принимаешь Христа как своего Спасителя и веришь, что Он умер за твои грехи.

– Я убежден, что Христос был одним из величайших пророков, но я не верю, что Он умер за мои грехи. Для меня это бессмыслица какая-то. Я должен сам заботиться о себе, совершая правильные поступки, – ответил я.

– Этого недостаточно, чтобы быть спасенным.

– Тогда куда я попаду после смерти? – поинтересовался я.

– Согласно моей религии, ты попадешь в ад.

Я искренне рассмеялся и сказал Эми:

– Это очень грустно. Я каждый день молюсь и прошу Бога о прощении. Искренне. Я превозношу его больше, чем вы. Как видишь, я не очень успешен в этой жизни, поэтому надеюсь только на загробную жизнь.

Эми одновременно злилась на меня и испытывала чувство стыда. Злилась, потому что я посмеялся над ее высказыванием, а стыдилась, потому что поняла, что не знает, как спасти меня.

– Не буду врать тебе: это то, что говорит моя религия, – сказала она.

– Ничего, у меня с этим нет проблем. Можете готовить суп так, как вы этого хотите. Я не злюсь из-за того, что ты отправляешь меня в ад.

– А что насчет ислама? Я попаду в рай?

– Это совсем другая история. В Исламе, чтобы попасть в рай, ты должна принять Мохаммеда, естественного преемника Христа, и быть хорошим мусульманкой. И поскольку ты отрицаешь Мохаммеда, ты не попадешь в рай, – ответил я честно.

Эми была рада, что я тоже отправил ее в ад.

– Поэтому давай оба попадем в ад и там встретимся! – сказала она.

– Я не собираюсь в ад. Хотя я признанный грешник, я прошу Бога о прощении.

Когда у нас было свободное время, мы всегда обсуждали религию и доставали Библию и Коран, чтобы читать, что говорят та и другая книги.

– Ты бы вышла замуж за мусульманина?

– Никогда, – ответила она.

Я улыбнулся:

– Лично у меня не было бы проблем с тем, чтобы жениться на христианке, если она не имеет ничего против моей религии.

– Ты пытаешься обратить меня? – эмоционально спросила Эми.

– Да, пытаюсь.

– Я никогда, никогда не буду мусульманкой.

Я засмеялся:

– Почему тебя это так задевает? Ты тоже пытаешься обратить меня, но меня это не беспокоит, потому что это то, во что вы верите.

Затем я продолжил:

– Ты бы вышла замуж за католика, Эми?

– Да.

– Но я не понимаю. В Библии говорится, что после развода нельзя выходить замуж. Поэтому ты потенциальная грешница.

Эми сильно задело, что я процитировал Библию.

– Хватит. И, если не возражаешь, давай сменим тему.

Я удивился и немного улыбнулся:

– Хорошо! Прости за этот разговор.

Так закончилось в тот день обсуждение религии, потом мы взяли перерыв еще на несколько дней и после продолжили диалог.

– Эми, я на самом деле не понимаю концепции Троицы. Чем больше я пытаюсь понять ее, тем сильнее путаюсь.

– У нас есть Отец, Сын и Святой Дух, они втроем представляют Бога.

– Подожди! Разъясни это для меня. Бог – это отец Христа, правильно?

– Да!

– Биологический отец? – спросил я.

– Нет.

– Тогда почему вы называете его Отцом? Если вы говорите, что Бог – это наш отец в том смысле, что Он заботится о нас, тогда я все понимаю, – прокомментировал я.

– Да, так и есть, – сказала она.

– Значит, нет смысла в том, чтобы называть Иисуса Сыном Божьим?

– Но так сказано в Библии, – ответила она.

– Но, Эми, я не верю в стопроцентную точность Библии.

– Все равно Иисус – это Бог, – сказала она.

– Так Иисус Бог или Сын Божий?

– И то и другое!

– Эми, звучит как-то нелогично, не замечаешь?

– Слушай, я очень плохо понимаю Троицу. Мне нужно поискать информацию и спросить у эксперта.

– Справедливо, – сказал я. – Но как ты можешь верить в то, чего не понимаешь?

– Я понимаю, просто не могу объяснить, – ответила Эми.

– Давай сменим тему, – предложил я. – По вашей религии я все равно обречен. Но что насчет бушменов, живущих в Африке, у которых нет возможности узнать об Иисусе Христе?

– Для них нет спасения.

– Но что они сделали не так?

– Я не согласна с тем, что они должны страдать, но так говорит моя религия.

– Довольно справедливо.

– А что насчет ислама? – спросила Эми.

– В Коране говорится, что Бог не наказывает, если не направляет посланника, чтобы тот научил людей.

Эми представила меня своему другу сержанту Чарльзу, который был из тех людей, что нравятся вам с первой встречи. Сержант Чарльз был невысоким тощим белокожим мужчиной примерно 30 лет. Он был более набожным и менее толерантным, чем Эми; он рассказал мне, что он баптист. Ему не нравились вопросы о его убеждениях, даже если их задавала Эми. Но он был веселым человеком, и ему искренне нравилось проводить время со мной. Он не был моим следователем, он работал с Тариком и приходил ко мне, потому что ему было интересно со мной разговаривать. Он скорее тот, кто любит, чем тот, кто ненавидит. Сержант Чарльз и Эми – хорошие друзья, и он боролся за улучшение наших условий.

Эми представила его мне как своего друга и человека, который поможет ей утолить мою жажду информации о христианстве. Хотя мне нравилось близкое общение с Чарльзом, он никак не помог мне понять Троицу. Он даже еще больше запутал меня и тоже предсказал мне не лучшую судьбу, отправив меня в ад. Закончилось тем, что сержант Чарльз поспорил с Эми из-за небольших различий в вере, хотя они оба были протестантами. Я понял, что они не помогут мне разобраться, поэтому поменял тему разговора, и так мы начали обсуждать другие проблемы.

Очень забавно, до какой степени неверно представление американцев об арабах: дикие, жестокие, бесчувственные и хладнокровные. Могу с уверенностью заявить, что арабы миролюбивые, чувственные, цивилизованные, а еще мы умеем любить.

– Эми, вы, ребята, заявляете, что мы жестокие, но если вы послушаете арабские песни или почитаете арабские стихи, вы увидите, что они все о любви. А американская музыка превозносит жестокость и ненависть по большей части.

За то время, что я провел с Эми, мы прочитали много разных стихотворений. У меня ничего не сохранилось, все осталось у нее. Еще Эми дала мне сборник своих собственных стихотворений. Ее творчество сюрреалистично, а я очень плох, когда речь идет о сюрреализме. Я почти не понимал, о чем были ее стихи.

Одно из моих стихотворений было написано под впечатлением от шедевра одного немецкого поэта по имени Курт Швиттерс. Его стихотворение называется «Анна Блум». Однажды я рассказал Эми об этом стихотворении, о котором я узнал, когда был в Германии, и которое мои братья перевели на арабский. Она принесла мне английский перевод, который сделал Швиттерс.

 

Oh thou, beloved of my twenty-seven senses, I love thine

Thou thee

thee thine, I thine,

thou mine, we?

That (by the way) is beside the point!

Who art thou, uncounted woman,

Thou art, art thou? People say, thou werst,

Let them say, they don't know what they are talking about.ц

 

И затем идет продолжение:

 

PRIZE QUESTION: 1. Eve Blossom is red,

2. Eve Blossom has wheels

3. What colour are the wheels?

Blue is the colour of your yellow hair

Red is the whirl of your green wheels.

 

Мне очень расстроило, что английское стихотворение не передает истинный смысл, и попросил принести мне немецкий текст. Я прочитал его Эми, и он понравился ей даже больше, хотя она совсем немного знает немецкий. Поэтому я написал свое поэтическое посвящение Анне Блум в таком же хаотичном стиле. Оно ей так понравилось, что она взяла себе псевдоним Анна Блум.

Все это время я отказывался рассказывать о том, в каких условиях меня содержали, что Эми и ее босс понимали и уважали. Я не хотел говорить, во-первых, потому, что я боялся возмездия, во-вторых, потому, что я скептично относился к желанию государства решать проблемы как следует, и, в-третьих, потому, что в исламе принято доносить свои жалобы до Бога, а не раскрывать их людям. Но Эми продолжала терпеливо переубеждать меня. Более того, она объяснила мне, что обязана сообщить своему начальству о любом нарушении содержания, допущенном ее коллегами.

После тщательного обдумывания вариантов я решил поговорить со специалистом Эми. Выслушав меня, она привела полковника Фореста, который попросил всех охранников выйти и затем задал мне несколько вопросов о моих проблемах. Полковник Форест предусмотрительно хотел избежать утечки и распространения моей истории. Я не знаю, что случилось после этого, Министерство обороны провело нечто вроде внутреннего расследования, потому что меня еще не раз допрашивали обо всем этом.

– Ты очень смелый парень! – говорила мне Эми, когда речь заходила о моей истории.

– Я так не думаю! Я просто люблю покой. Но я знаю наверняка, что люди, которые пытают беззащитных заключенных, трусы.

Я всегда пытался сменить тему разговора и поговорить о чем-то другом. Но специалист Эми и ее босс провели много времени, допрашивая меня о жестоком обращении и о тех, кто к этому причастен. Их обоих интересовало поведение ФБР. Эми не нравилось, что агенты ФБР и юристы приходят извне, и мне показалось, что она мечтала нарыть что-нибудь на них. Но я сказал им, что ФБР не пытало меня. Я рассказал им историю так, как смог. Но я очень боялся последствий, потому что знал, что участвовавшие в пытках все еще имеют полную власть над ситуацией.

Вскоре после этого Эми уехала на три недели.

– Я уезжаю в Монреаль со своим товарищем. Расскажи мне об этом городе.

Я рассказал ей все, что помнил о Монреале, но сказать я мог совсем немного.

Специалист Эми едва успела переодеться после возвращения, прежде чем навестить меня. Она была искренне рада видеть меня снова, и я тоже был рад. Эми сказала, что ей понравилось в Канаде и что путешествие было удачным, но, кажется, в Гуантанамо она чувствовала себя счастливее. Она устала после дороги, поэтому только заглянула, чтобы узнать, как у меня дела, а потом ушла.

Я вернулся в камеру и написал Эми следующее письмо:

Привет, Эми, я знаю, что ты была в Канаде со своим парнем, и я понимаю, что вы просто пытались хорошо провести время за пределами Гуантанамо. Я всего лишь заключенный, неудача которого привела его к тебе: я не выбирал, знать ли мне тебя, работать ли мне с тобой. Я пытаюсь извлечь все возможное из этой неприятной ситуации, и, признаюсь тебе, для меня это настоящий вызов. Мне от тебя ничего не нужно; я концентрируюсь только на том, чтобы сохранить рассудок. Я не знаю, почему ты думаешь, что мне есть дело до того, что ты делаешь за пределами тюрьмы. Я не спрашивал тебя о поездке, но я не люблю, когда мне врут и держат меня за идиота. Я на самом деле не знаю, о чем ты думала, когда придумывала эту историю, чтобы сбить меня с толку. Я не заслуживаю такого отношения. Я решил написать тебе вместо того, чтобы сказать лично, чтобы у тебя была возможность обдумать все и не заставлять тебя быстро придумывать отговорки. Более того, тебе не нужно давать мне какой-либо ответ. Просто уничтожь это письмо и считай, что его никогда не было.

Твой верный Слахи

Я прочитал письмо охранникам перед тем, как вручил запечатанный конверт Эми и попросил ее не читать письмо в моем присутствии.

– Какого черта? Откуда ты знаешь, что Эми была со своим парнем? – спросил меня дежурный охранник.

– Сердце никогда не обманывает меня!

– Это бред какой-то. И вообще, какого черта тебя это должно волновать?

– Если вы не можете сказать, была ли у женщины близость с мужчиной, вы никакой не мужчина, – сказал я. – Мне плевать, но я не одобряю, когда Эми или кто-то еще пытается манипулировать моим чувством собственного достоинства и играет со мной, особенно, когда я в таком положении. Эми, может, думает, что я ранимый, но я сильный.

– Ты прав! Это хреново.

Эми пришла ко мне на следующий день и во всем созналась.

– Прости меня! Я просто подумала, что у нас близкие отношения и тебе будет больно, если ты узнаешь, что я уехала с моим парнем-врачом и наслаждалась Монреалем, пока ты торчал здесь, – грустно сказала она.

– Во-первых, спасибо за то, что ты пришла. Я просто запутался! Ты думаешь, я хочу отношений с тобой? Я не хочу! Ради всего святого, ты христианка, которая участвует в войне против моей религии и моего народа! Кроме того, я не знаю, сколько еще времени проведу в этой тюрьме.

После этого разговора Эми часто пыталась сказать мне, что, по ее мнению, ей не следует продолжать работать в моей команде следователей. Она боялась, что я больше не буду сотрудничать с ней или с полковником Форестом. Но я никак не отреагировал на это. Я сделал своими руками браслеты и передал их ей, Форесту и всем, кто мне нравился и кто помогал мне все это время.

– Мы жаждем получить от тебя информацию, – сказал Ричард Зулей, когда впервые встретился со мной.

Так и было: когда я прибыл в лагерь в августе 2002 года, большая часть заключенных отказывалась сотрудничать со своими следователями.

– Слушайте, я рассказал вам свою историю уже миллион раз. Теперь вы можете отправить меня либо в суд, либо на свободу, – говорил каждый из них тогда.

– Но в твоей истории есть противоречия, – отвечали следователи, имея в виду «ты лжешь».

Каждый заключенный, которого я знаю, как и я, думал, прибыв на Кубу, что его ждет обычный допрос. После допроса ему должны выдвинуть обвинения и отправить в суд, который решит, виновен он или нет. Если его признают невиновным или правительство США не выдвинет обвинений, его отправят домой. Всем это казалось логичным: следователи говорили, что именно так все и будет происходить, а мы отвечали: «Давайте сделаем это». Но оказалось, что либо следователи сильно нас обманули, чтобы заставить заключенных сотрудничать, либо правительство лгало следователям, чтобы собрать информацию от заключенных.

Шли недели, месяцы, а следователи все никак не могли утолить свою жажду информации. Чем больше сведений предоставлял заключенный, тем сильнее следователи усложняли его дело и тем больше вопросов задавали. Со всеми заключенными в какой-то момент происходило одно и то же: все они уставали от беспрерывных допросов. Только прибыв в тюрьму, я принадлежал к тем немногим заключенным, которые все еще сотрудничали со следователями, но вскоре присоединился к другой группе. «Просто скажите, почему вы арестовали меня, и я отвечу на любой ваш вопрос», – говорил я.

Большинство следователей каждый день возвращались с пустыми руками. «Источник не представил никакой информации», – докладывали они каждую неделю. Так что командование ЕОГ, как сказал Ричард Зулей, жаждало заставить заключенных говорить. Чтобы добиться этого, ЕОГ создала маленькую «специальную команду» внутри большой организации. Эта оперативная группа, которая включала в себя представителей армии, ВМС и гражданских, занималась вытягиванием информации от заключенных. Операция была засекречена.

Мистер Икс был выдающимся человеком в Специальной допросной группе ЕОГ. Несмотря на то что Мистер Икс был умен, ему дали самую грязную работу на всем острове. Удивительно, но ему промыли мозги, и он поверил, что он делает то, что нужно. Мистер Икс всегда носил форму, которая скрывала его с ног до головы, потому что осознавал, что совершает военные преступления против беззащитных заключенных. Мистер Икс был ночной совой, почитателем дьявола, любителем громкой музыки, антирелигиозным парнем, но главное – следователем.

Мистер Икс всегда «развлекал» заключенных, которых лишали сна. Он не давал мне спать около двух месяцев, во время которых пытался сломать мое психическое сопротивление, но все было бесполезно. Чтобы не дать мне уснуть, он выставлял в моей камере самую низкую температуру, какую мог, заставлял записывать все, что я только мог вспомнить о своей жизни, и часто пить воду, а иногда – стоять всю ночь. Однажды он вместе с женщиной-охранником раздел меня догола, чтобы унизить. В другую ночь он оставил меня в морозильной камере, полной пропагандистских фотографий, в том числе был портрет Джорджа Буша, и заставлял меня раз за разом слушать гимн США.

Мистер Икс занимался сразу несколькими заключенными. Я слышал, как хлопают дверьми и включают громкую музыку, слышал, как приходят и уходят заключенные, потому что звон тяжелых цепей выдавал их местоположение. Он оставлял заключенных в темной камере с фотографиями, которые должны были изображать демонов. Включал для заключенных музыку ненависти и безумия, например, песню «Let the Bodies Hit the Floor», чтобы они слушали ее раз за разом всю ночь в темной камере. Он открыто заявлял о своей ненависти к исламу и строго-настрого запрещал любые мусульманские ритуалы, в том числе молитвы и чтение Корана.

Несмотря на все эти попытки, к концу августа 2003 года специальная команда поняла, что я не собираюсь сотрудничать с ними так, как они этого хотели, поэтому руководство решило дать «зеленый свет» следующему уровню пыток. Мистер Икс, мой охранник Большой Босс и еще один парень с немецкой овчаркой вломились в дверь допросной, где сидели я и штаб-сержант Мэри. Это произошло в «Золотом доме». Мистер Икс и его коллега били меня в основном по ребрам и по лицу и заставляли пить соленую воду почти три часа, пока не передали меня арабской команде в лице египетского и иорданского следователей. А они продолжили избиение, засыпая мне под одежду кубики льда, чтобы помучить меня и чтобы свежие синяки быстро исчезли.

Затем, почти спустя три часа, Мистер Икс и его друг забрали меня и оставили в моей нынешней камере. «Я говорил тебе, не шути со мной, ублюдок!» – последнее, что я слышал от Мистера Икса. Как-то раз, уже после этого, штаб-сержант Мэри сказала, что Мистер Икс хочет навестить меня по-дружески, но я не проявил желания, так что встречу отменили. Меня все еще держат в той же самой камере, но теперь мне хотя бы больше не нужно притворяться, что не знаю, где нахожусь.

Наконец в марте 2004 года мне разрешили встретиться с врачами, а в апреле впервые оказали психологическую помощь. С того момента я принимаю антидепрессанты paxil и klonopin, чтобы легче засыпать. Врачи также выписали мультивитамины, чтобы восполнить отсутствие солнечного света. Еще я несколько раз общался с психологами, которые мне сильно помогли, хотя я не мог рассказать им об истинной причине своей болезни, потому что боялся возмездия.

– Моя задача – помочь тебе реабилитироваться, – сказал один охранник летом 2004 года.

Правительство осознало, что я был сильно искалечен и физически, и морально, и мне нужно было время на восстановление. Я получил новую команду охранников, в которую входили капрал ВМС, которого все называли Морпехом, высокий тощий белокожий охранник, которого мы называли Стретчем, и охранник спортивного телосложения, которого я называл Большим Джи. Капрал хорошо относился ко мне; по факту, он почти ни с кем не общался, кроме меня. Он часто клал матрас прямо перед дверью моей камеры, и мы разговаривали на самые разные темы, как старые друзья. Мы говорили о культуре, истории, политике, религии, женщинах – обо всем кроме текущих событий. Охранникам сказали, что я попытаюсь перехитрить их, чтобы узнать о последних новостях. Но, охранники тому свидетели, я не хотел никого обманывать, да и последние новости в то время меня не интересовали, потому что мне было от них тошно.

Перед тем как Стретч покинул команду, он оставил мне пару вещей на память и вместе с Морпехом и Большим Джи подарил мне книгу The Pleasure of My Company («Удовольствие моей компании») Стива Мартина.

Морпех подписал ее: «Подушка, за последние 10 месяцев я многое узнал о тебе, и мы стали друзьями. Желаю тебе удачи, я уверен, что буду часто о тебе вспоминать. Будь осторожен. Морпех».

Стретч написал: «Подушка, удачи тебе. Просто помни, что у Аллаха всегда есть план. Я надеюсь, ты думаешь о нас не только как об охранниках. Мне кажется, мы все стали хорошими друзьями».

Большой Джи написал: «19 апреля 2005 года. Подушка, за последние десять месяцев я делал все возможное, чтобы сохранить отношения между нами в формате заключенный – охранник. Временами мне это не удавалось: с таким человеком, как ты, почти невозможно не подружиться. Сохраняй свою веру. Я уверен, она направит тебя в нужном направлении».

Я часто спорил о вере с Морпехом. Капрал вырос в семье католиков-консерваторов. Он не был особо религиозен, но по нему было видно, что он перенял многое у своей семьи. Я не оставлял попыток убедить его, что существование Бога – это логическая необходимость.

– Я не поверю ни во что, пока не увижу это собственными глазами, – говорил он мне.

– После того как ты увидишь что-то, тебе не нужно будет верить в это, – отвечал я. – Например, если я скажу тебе, что у меня в кармане лежит холодная баночка пепси, ты в это либо поверишь, либо нет. Но после того как ты увидишь ее, ты будешь знать точно и тебе не нужно будет верить.

Лично у меня есть вера. И я верю, что мы с ним и другими охранниками стали бы хорошими друзьями, если бы познакомились при других обстоятельствах. Да направит их Бог и да поможет им сделать правильный выбор в жизни.

Кризис всегда выявляет в людях и странах все самое плохое и хорошее. На самом ли деле страна – лидер свободного мира, Соединенные Штаты Америки, пытает заключенных? Или истории о пытках – это часть заговора, который должен выставить США в ужасном свете и заставить весь остальной мир возненавидеть их?

Я даже не знаю, как относиться к этой теме. Я описал только то, через что прошел сам, что я видел и что я узнал из первых рук. Я старался не преувеличивать и не преуменьшать. Мне хотелось быть честным, насколько это возможно, с правительством США, со своими братьями и с собой. Я не жду, что незнакомые мне люди станут мне верить, но надеюсь, что они хотя бы дадут мне минимальный кредит доверия. А если американцы готовы отстаивать свои убеждения, я также ожидаю, что общественное мнение вынудит правительство США начать расследование о пытках и военных преступлениях. Я более чем уверен, что смогу доказать каждое слово, написанное в этой книге, если мне когда-нибудь удастся вызвать свидетелей на соответствующую юридическую процедуру и если военному персоналу не удастся подтасовать факты и уничтожить все доказательства против них.

Люди по своей природе ненавидят пытать других людей, и американцы не исключение. Многие солдаты выполняли свою работу неохотно и были счастливы, когда им приказывали остановиться. Конечно, везде в мире есть больные люди, которым нравится смотреть, как страдают другие, но обычно люди прибегают к пыткам, когда они вовлечены во всеобщий хаос и сбиты с толку. А американцы определенно были поглощены хаосом, жаждой мести и беспорядком после 11 сентября 2001 года.

Под руководством президента Буша Соединенные Штаты начали компанию против талибского правительства в Афганистане. 18 сентября 2001 года резолюция Конгресса позволила президенту Бушу применять силу против «наций, организаций или людей», которые «планировали, организовывали, совершали, помогали осуществлять теракты 11 сентября 2001 года или укрывали подобные организации или людей». Затем правительство США начало секретную операцию по похищению, задержанию, пыткам и убийствам подозреваемых в терроризме. У этой операции не было законных оснований.

Я стал жертвой такой операции, хотя и не был причастен к терактам и вообще не совершал преступлений. 29 сентября 2001 года мне позвонили и попросили сдаться. Я мгновенно сделал это, потому что был уверен, что я чист. Однако сначала американцы допросили меня на моей же родине, а затем получили разрешение от мавританского правительства переправить меня в Иорданию, чтобы выжать из меня всю информацию. В течение восьми месяцев меня допрашивали в ужасных условиях, после чего перевезли на авиабазу в Баграме, где допрашивали еще две недели. Затем меня наконец доставили в Гуантанамо, в специальный лагерь «Эхо», где я нахожусь до сих пор.

Так прошла ли американская демократия испытание, которому подверглась в 2001 году из-за терактов? Оставлю этот вопрос вам. Хотя следует заметить, что к моменту написания этих строк, Соединенные Штаты и их граждане по-прежнему не могут решить проблему с кубинскими заключенными.

Поначалу в правительстве США были довольны своими секретными операциями, потому что думали, что смогли собрать самых злых людей планеты в Гуантанамо и обойти международные законы, чтобы дать правосудию свершиться. Но потом, после многих лет изнурительной работы, они осознали, что собрали группку невинных гражданских. Теперь у США есть проблема, но они совсем не хотят раскрывать всю правду об этой их операции.

Все мы ошибаемся. Я убежден, что правительство США обязано рассказать своему народу правду о том, что происходило в Гуантанамо. К сегодняшнему дню работа со мной точно стоила американским налогоплательщикам как минимум один миллион долларов, и счетчик продолжает крутиться. Другие заключенные стоят примерно по столько же. Хотя бы даже из-за этого американцы имеют право знать, какого черта здесь происходит.

Многие мои братья сходят с ума здесь, особенно молодые заключенные, из-за условий содержания. Сейчас я пишу эти слова, а многие братья объявили голодовку и будут держаться, несмотря ни на что. Я очень беспокоюсь за них, но вынужден беспомощно смотреть на то, как они, без всякого сомнения, наносят непоправимый вред своему здоровью, даже если они в итоге все же прекратят голодать. Это не в первый раз, когда здесь устраивается такое: я участвовал в голодовке в сентябре 2002 года, но, кажется, правительство это не впечатлило. Так что мои братья продолжают голодать по все тем же старым и новым причинам. И кажется, эта ситуация не разрешится сама собой. Правительство ждет от личного состава в Гуантанамо, что те извлекут какие-то волшебные решения из своих рукавов. Но силы США в Гуантанамо видят ситуацию намного лучше, чем любой бюрократ, сидящий в Вашингтоне, и они понимают, что единственное решение – это вмешательство правительства и освобождение заключенных.

Что об этом думают американцы? Я очень хочу знать. Я готов поверить, что большинство американцев желают увидеть истинное правосудие и не хотят спонсировать содержание невиновных людей в тюрьмах. Я знаю, что есть немногие экстремисты, которые убеждены, что в этой кубинской тюрьме находятся только злые люди и что к нам следует относиться еще хуже, чем сейчас. Но это мнение не основывается ни на чем, кроме невежества. Я не устаю поражаться тому, что кто-то может быть такого ужасного мнения о людях, которых даже не знает.