Кобальтовая бомба – джинн из бутылки.

Май 1950-го

– Главный риск – не взрывы и пожары, но радиация. Впрочем, вы знаете, термояд в этом отношении почти безгрешен. Бомбы, над разработкой которых сидят сейчас наши умные парни, будут чудовищными по мощности, но сравнительно чистыми в смысле излучения. Тотальное радиоактивное заражение планеты, не связанное напрямую с водородным синтезом, – вот где опасность. Ужасно, но это можно устроить.

Лео Силард смотрел на участников совещания почти невинным взором. Несколько известных физиков и двое военных, полковник и генерал.

– Нужно очень много водородных бомб, чтобы жизнь на планете оказалась под угрозой. Но есть другой путь для того, кто хочет решительно оборвать эту жизнь – просто усилить одну-единственную водородную бомбу. Кобальт! Просто и страшно. Достаточно обмазать бомбочку слоем металла, который под действием нейтронов превращается в сумасшедший источник радиации. Который остановить уже нельзя. Радиоактивная пыль довольно быстро покроет всю планету. Такие металлы есть. Проще всего, как я сказал, использовать кобальт. Период полураспада пять лет. Для тотального убийцы удобно – и быстро, и надежно. Я не поленился подсчитать – пятидесяти тонн нейтронов хватит, чтобы убить каждого двуногого. Для этого понадобится примерно пятьсот тонн дейтерия. Ну и обмазать – восьми сотен тонн кобальта с избытком. В промышленном смысле это пустяки. Не важно, где вы это взорвете. На Аляске, в Сибири, на берегах Параны. Жизнь на планете оборвется примерно за этот срок, пять-десять лет. При этом джинна в бутылку назад вы не затолкаете.

– Вы хотите сказать, – решил уточнить полковник Коллинз, – что чисто технически человечество к самоубийству готово?

– Чисто технически – бесспорно, – отвечал Силард. – Весь вопрос в том, хватит ли людям накопленных нравственных, культурных запретов и заповедей этот технический соблазн одолеть.

– Вы думаете, что русские смотрят на это так же – с позиции нравственности?

– Хотелось бы надеяться. Все же за ними стоит великая культура. Цивилизованное государство не может смотреть на это иначе.

– Но ведь случаются отдельные безумцы, негодяи, мизантропы, – задумчиво сказал генерал Ли. – Как от них уберечься? Бессмысленно в создании подобной бомбы их опережать. Это гонки в общую яму. Или я неправ?

Никто не ответил.

– Господин Силард, – обратился к докладчику полковник. – Кобальт – это ваша идея?

– Моя, – отвечал Силард.

– Кто еще знает об этом?

– Пока только вы, друзья мои. Но сама идея проста, очевидна. Она буквально напрашивается.

– Хм, очевидна… – недоверчиво пробормотал генерал.

– И что в итоге делать? – спросил полковник.

– Лучше обо всем этом молчать, – сказал физик Милликен, самый старый и самый мудрый из участников совещания. – Чем дольше, тем лучше.

– Попробуйте, – сказал Силард. – Если получится. Только без меня. Я из физики ухожу окончательно. Чем займусь? Биологией. Это наука не о смерти, а о жизни. Молекулярная биология – там такие перспективы!..

– А это не побег? – ехидно спросил физик Комптон.

– Ну, не знаю, – сказал Силард.

Оказавшись в тишине и одиночестве, он сел и записал в своей тетради:

«Самоубийство одного человека… печально, но понятно. Впрочем, понятно далеко не всегда. И смириться нелегко. Но мы обречены время от времени с этой бедою сталкиваться, даже как-то к этому привыкли. Бывает, жалеем очередного несчастного – одинокого, отчаявшегося. И рады, что случается такое не столь уж часто. Но ведь бывает самоубийство целой группы, например, какой-нибудь тоталитарной секты… Разом девятьсот трупов. И мы содрогаемся.

Про Хиросиму не хочу вспоминать. Это совсем другое. И за это меня – в одном моем сне – уже судили.

Но если поставить вопрос шире? Что бы означало самоубийство целого народа? Такого не бывало, скажете вы. Да, еще не бывало. Однако немало народов исчезло с концами. Они бродили, воевали, порою жестоко. Но сохранить себя не смогли. Ну, это история, добавите вы… Там все было по-другому. Конечно, многие народы исчезли по собственной нерасторопности, глупости, слабости или излишней воинственности. Были и объективные причины, смена климата, холод, лед… Но все равно – на это понадобились века. Ныне я резко поворачиваю вопрос: самоубийство планеты! Все человечество ухнет разом! В небытие. За пять лет, за год, за неделю. Как вам это? Если такая угроза даже только тенью встанет, она же не всеобщим референдумом народов будет определяться. Верно ведь? Тут судьбу человечества будут решать единицы. Вот именно, сумасшедшие изобретатели и сумасшедшие политики. А то, может, и вообще один безумец, дорвавшийся до власти и до кнопки… Не страшно ли? Не смешно ли? Или скорее дико? Впрочем, точно ли известно, что он – безумец? А вдруг – спаситель? Решительно оборвавший эту бессмысленную людскую канитель. Эту юдоль страдания. Люди намучились за последние столетия. Пора их освободить. Честь безумцу?! Вы разве этого мотива не слышали? Трагический разворот темы? Или просто забавный? Давайте посмеемся вместе.

А ты, дружок, сам-то кто? Ты как раз из породы сумасшедших изобретателей. И не совестно тебе? Ужас не пронизывает? Как снести эту тяжесть в частично подсохшей, частично разлохмаченной душе? То-то тебе снятся суды.

«Ты пришел дернуть тигра за усы!» – вскричал Линь-Цзы.

Да, учитель. Смиренно склоняю голову.

Искать утешения у дзен-буддистов? Поможет ли?

Между прочим, знаю несколько милых и славных буддистов. И в далеких краях я их видел, да и тут они у нас встречаются. Да еще в каком обличье! Скажем, тот студент-оригинал из Йеля, который опьянен идеей восьмеричного пути к истине. Талантливый парень хочет приспособить мистику буддистов к выяснению структуры протона. И вправду, что там у протона внутри? Мы привыкли думать, что он неделим. Но кто доказал, что это так? И что будет с квантовыми числами? Это надо додуматься – связать путь в нирвану с октетом элементарных частиц? Веселый парень. Но вопрос, надо отдать ему должное, ставит смело.

Кстати, о нирване. С санскрита переводится просто – остывание, угасание… Словечку этому три тысячи лет. Если не больше. Не забавно ли, что физика совсем недавно, в прошлом веке, вновь открыла это понятие, но уже на своем языке? И ведь не в тех пространствах, где живые люди с их чувствами трепыхаются, но в иных – где плавают звездные туманности, летают атомы, кипит вода, где угрюмо лежат баллоны с газом. И даже сделала это новое понятие измеримым. Включила в свои уравнения. Энтропия! Великая, страшная, непобедимая. Смысл ее, однако, тот же – остывание, угасание, движение к мертвому равновесию… И откуда только Клаузиус это название выкопал? Эн? Тропос? Что это? Смешно, но для меня словечко «нирвана» звучит милее. Даже теплее, хотя вся она насквозь – вселенский холод. Жизнь ищет нирваны, стремится к ней. Это путь к окончательной смерти или вечному отдыху? Люди, я так устал! Дайте отдохнуть. Навсегда. Любопытно, я правильно тронул эту струну? Или все не так?

А что противостоит мертвому равновесию? Правильно, неравновесность. Разнообразие. Некая структура. И чем живее, тем лучше. Жизнь – это танец, порою буйная пляска. Высокие, упорядоченные формы этих танцев мы называем информацией. Далеко не только тексты. Рисунки, чертежи, построенные дворцы, храмы, музыка, живопись… Разнообразие живых форм… Секвойи, баобабы… наследственное вещество… Мало ли что еще. Словечко затертое, замученное, убитое бандами журналистов, морем газет, сутолокой радио, но заменить пока нечем. Весело-нежной и одновременно немыслимо глубокой сути этого понятия почти никто не замечает. Противостояние информации и энтропии – это противостояние жизни и смерти. Типа противостояния живой клетки мертвым атомам. А вот само слово… Ин? Форм? Неужели так просто – погружение в форму? А ведь скорее похоже на прыжок из нее. Особенно из униформы. Из солдатского платья. Но тут иное вылезло: информацию научились измерять. Это было открытие… Удивительное. В чем-то неожиданное. Мы треплем языком, несем всякую чушь, и количество этой чуши можно оценить? Оказывается, можно. Причем в точных единицах. Ничего себе! Кто это мог представить себе во времена Ньютона или Фарадея? А ныне глядите: некий Джим что-то там, в саду на скамейке, наболтал некой Джен. Ну и сколько вышло битов? Может, целый килобайт? И грустно, и смешно. Джен сказала: «Ах!» А это сколько бит? А вот можно ли измерить душу? О, тут мы попадаем в иные пространства. Отпустите мне немного души. Сколько? Граммов триста…

И Лео Силард почти сразу принялся набрасывать начало фантастического рассказа, где в магазине далекого будущего на полках лежат фасованные души. Продавец-шотландец, прапраправнук Адама Смита, взвешивает их фунтами.