«Зависть к веселой смерти».

Бирмингем. 1942

Они сидели у камина втроем. Рудольф Пайерлс, его супруга Женя и их гость Клаус Фукс. Неспешный разговор порою вспыхивал тревогой. Говорили о трудностях военного времени, о надеждах на победу. Профессиональных тем физики не касались. Они больше слушали Женю, которая увлеченно рассказывала им о своей жизни в родном Петербурге-Петрограде-Ленинграде, о друзьях молодости, о научных вечерах, которые они с сестрой устраивали в своей квартире, о юных гениях, которые эти вечера охотно посещали. Немецкий математик, еще не до конца отошедший от сырости и тоски канадского лагеря для перемещенных лиц, слушал с интересом.

В самом начале войны почти все немецкие эмигранты в Англии были интернированы в лагерь на острове Мэн. В мае 1940 года туда попал и Фукс. Узнав о случившемся, Макс Борн кинулся стучать во все двери, утверждая, что молодой немец – из самых одаренных физиков, что его талант крайне важен для обороны Великобритании. Чиновники его не услышали. Более того, Фукса отправляют за океан, в канадский лагерь, больше похожий на загон для пленных. Тогда разгневанный Борн пишет записку в правительство. Каким-то чудом она попадает на стол к Черчиллю, и под новый, 41-й год талантливого немца не просто возвращают в Англию, но и определяют в секретную группу Рудольфа Пайерлса. Сам Пайерлс тоже был из тех, кто бежал от Гитлера. В Англии для атомного физика, известного своим неприятием нацизма, нашлось серьезное дело. Его включили в число руководителей английского атомного проекта «Тьюб Аллой». Основной базой проекта стал Бирмингемский университет. Главной задачей лаборатории Пайерлса была разработка газодиффузионных установок для разделения изотопов. И вот тут Клаус оказался не просто полезным, но фактически незаменимым. Он отвечал за математическое обеспечение этого весьма сложного и нового для науки процесса.

Когда-то, еще в начале 30-х, отправляясь из Германии в Ленинград на конференцию, Пайерлс не мог вообразить, что привезет себе оттуда жену. Но ему где-то в кулуарах конференции хватило одного взгляда на стройную девушку Женю Каннегисер. Надо сказать, и Женя сразу его заметила. Любовь с первого взгляда оказалась взаимной. Прошло несколько лет, и вот они с женою обитают в старинном особнячке на окраине Бирмингема. Черепичная крыша, высокая труба, каменные стены, наполовину обросшие мхом.

– Какой милый у вас дом, – говорит Фукс. – Как уютно, как спокойно, а камин просто сказочный. Вы давно тут поселились?

– Без малого четыре года, – отвечает Женя. – Мы подыскивали жилье, и этот домишко нам сразу приглянулся. Соседи нам поведали, что дому этому четыреста лет.

– Это срок, – говорит Фукс, оглядывая стены гостиной и сводчатый потолок. – Небось Шекспира помнит.

– Вполне вероятно. Смешно, моего родного города еще не было на свете.

– Петербурга? – уточняет Фукс.

– Именно.

– Зато, говорят, божественно красив.

– Это правда.

– Между прочим, Жениа с сестрой, – вмешался Пайерлс, – именно там, в своей квартире, устраивали эти вечера физики. Еще с конца двадцатых. Собирали самую талантливую молодежь города.

– Я это понял, – сказал Фукс. – Удивительно. Что, собирались охотно?

– Не то слово. Впрочем, всех талантов наша квартирка не вместила бы. Но четверо или пятеро появлялись регулярно. Они дружили. Словно одна команда. Слушать их споры – это было чудо, на грани божественного безумия.

– Молодцы, – заметил Фукс.

– Еще какие! – добавил Пайерлс. – Мне ведь посчастливилось там побывать. Два или три раза, но успел подружиться со всеми. Вот бы нам устроить здесь что-то похожее. А?

– Это было бы славно, – сказал Фукс.

– Да, это были чудо-ребята, – продолжила свой рассказ Женя. – Все как один. Но Матвей все же выделялся! Он тогда писал книжку про гелий. «Солнечное вещество».

– Матвей? – переспросил Фукс.

– Да, Мотя Бронштейн. Руди, ты ведь его помнишь?

– Жениа, не смеши. Мы же позже обменялись несколькими письмами.

– Да? – удивилась Женя. – Прости, не знала.

– Он был редкий умница, но и рисковый шутник. Одно письмо он закончил словами «хайль Гитлер». Тогда только намечалась дружба Москва – Берлин. Я это воспринял примерно так: ему что Сталин, что Гитлер – одна сатана.

– Дурака валял, – сказала Женя. – Словно не знал, что все письма за границу читаются.

– Вероятно, это так, – задумчиво сказал Пайерлс.

– Вероятно? – усмехнулся Фукс.

– Но самое интересное, он упомянул в том письме, что понял, как квантовать гравитацию.

– Что? – не поверил Фукс. – Этого не может быть. Тут и гений бессилен.

– А он, видимо, и был гений, – задумчиво сказала Женя. – Помню, что остальные смотрели на него как на бога. Жора Гамов, Лева Ландау, Витя Амбарцумян, Дима Иваненко…

– Гамов? – улыбнулся Пайерлс. – Который объяснил туннельный эффект? Да он и сам гений.

– Ну и компания… – сказал Фукс. – Ландау! Мне довелось прочитать пару его статей времен его работы в Копенгагене. Блеск! Знаю, что Бор его очень ценил. И где они все сейчас?

– Матвея убили. А ему стукнуло только тридцать. Приехала ночью черная машина, и… Знаете, как это было тогда в России? Будто бы он оказался фашистом и террористом.

– Не может быть!

– Кто такой Ежов, слышали? А Леву вскоре тоже посадили.

– Постой, – взволнованно воскликнул Рудольф. – Я сейчас вспомнил ужас Теллера, когда он об этом узнал. Ведь Лев Ландау был не просто его друг. Он подсказал ему ряд решающих идей. Они очень тесно тогда сошлись в Копенгагене. Задумывали вместе великую теорию. И вдруг – тюрьма… Эдвард носился сам не свой, бормотал что-то гневное, но чем помочь, не знал.

– И что дальше? – спросил Клаус.

– Да мало хорошего. Жора Гамов из аристократического рода, генералы там, митрополиты. Его, потомственного дворянина, должны были арестовать первым. Но он не стал дожидаться и сбежал. Выехал на конференцию и не вернулся. На родине его тут же объявили предателем. Сейчас он где-то в Америке. Дима Иваненко как-то посерел, поскучнел и замолк. А Витя ушел в астрономию. Там тише. Сидишь в дальней обсерватории, смотришь по ночам на звезды, а жуткий, страшный мир где-то в стороне…

– Теперь вижу, – вздохнул Рудольф. – Складывалась чудо-школа. Теоретическая физика своего, особого направления. Все молоды, смелы. Квантовать гравитацию! Хо! Не сложилось. Жаль.

– Этого гада Ежова, кстати, давно сняли и расстреляли. Может, теперь что изменится? Трудно сказать. Знаю только, что сегодня моя родина в опасности. Клаус, вы же человек левых взглядов. Вы же за рабочих! Помогайте! Стране рабочих и крестьян. Даже если там где-то во власти затесались гады, это ведь временно.

– Да, да, понимаю, – пробормотал Фукс.

– Что-то там у вас в России слишком часто убивают хороших людей, – сказал Пайерлс. – Отчего это, Жениа?

– Да, случается. – Лицо ее погрустнело. – Вот и брата моего Леню… Помнишь, я тебе рассказывала? Чудесный парень. Он был поэт. И какой! Сам Сергей Есенин ставил его наравне с собою.

– Убили поэта? – осторожно спросил Клаус. – За что?

– Это было давно. Он верил в Керенского. В демократическую Россию. А когда речистого, но незадачливого Керенского свергли, Леня решил, что спасти дело можно только террором. Он был храбрый. Азартный. И глупый. Взял и выстрелил в одного из большевистских вождей, полагая его узурпатором и злодеем.

– О, молодость! Кто из нас в юности не болел этим? Только самые вялые или трусливые.

– Я помню многие его строки. Иные врезались, словно на камне нацарапаны. Ну, вот, скажем… Хотите послушать? Отрывок…

– Да, да, хотим, – сказали оба хором.

– Времен Февральской революции. Разгар русской свободы.

– Интересно, – сказал Фукс.

– Вот, слушайте:

 

На солнце, сверкая штыками —

Пехота. За ней, в глубине, —

Донцы-казаки. Пред полками —

Керенский на белом коне…

 

Голос ее окреп, она подняла подбородок.

 

На битву! – и бесы отпрянут,

И сквозь потемневшую твердь

Архангелы с завистью глянут

На нашу веселую смерть…

 

– Поразительно, – прошептал Клаус Фукс. – А я об этом вашем Керенском ничего толком и не знаю.

– Жен, какая ты у меня умница! – сказал Рудольф Пайерлс.

Он так и не научился выговаривать «Женя», но и не говорил «Джен», понимая, что жена у него русская. Он произносил что-то вроде «Джениа» или сокращенно-ласково – «Жен».

После этого разговора Клаус Фукс вспомнил, что в Германии он как-никак был коммунистом. Еще сопливым, но все же… Идет война. Жестокая битва не на жизнь, а на смерть. А с кем он? А еще он почувствовал, что по-мальчишески влюбился в Женю, жену его друга и начальника. Конечно, ни ей, ни Руди он ни слова не скажет. И даже взглядом себя не выдаст. Он не знал, что он может сделать доброго для этой чудесной женщины, но сообразил, что может сделать для ее родины. Несколько дней он провел в тяжких раздумьях, а потом принял решение. Атомные секреты не должны стать достоянием лишь Англии и Америки. Россия тоже включилась в смертельную схватку с бандитом Гитлером. Что бы там ни было, но она тоже имеет право быть в курсе о сверхоружии. Ведь все мы члены одного военного союза. Он осторожно начал искать связь с Советским посольством. Один надежный знакомый, британский коммунист, не скрывавший своих левых взглядов, свел его с двумя людьми из России. Ими оказались русские агенты Семен Кремер и Урсула Кучинская. Они смотрели на молодого физика с нескрываемым интересом. Потолковав с ним, они недолго размышляли и согласились передать некоторые секретные технические сведения в Москву. «Что ж, это смертельная игра, – подумал Фукс. – Но и веселая. Как там у поэта, брата этой милой Жени – “Зависть к веселой смерти”? Сказано сильно».

Своему начальнику Пайерлсу о своих новых контактах Клаус Фукс не сказал ни слова.