Лиза и Китти

На одной из выставок мужа, где привычно толпилась бездна народа, Маргарита познакомила Лизу Зарубину с Робертом Оппенгеймером и его женой Кэтрин, которую близкие привычно называли Китти.

– Вот, – сказала Маргарита, лучисто улыбаясь зелеными глазами. – Это моя подруга Элизабет, по-русски Лиза. Ее муж, дипломат, безвылазно сидит в русском посольстве, в Вашингтоне. Он такой бирюк, закопался в бумагах, в этих своих нотах и отношениях. Лиза, не обижайся на меня, это правда.

– Ну, на правду кто ж посмеет обижаться? – Лиза очаровательно улыбнулась.

– А Лиза – человек светский, общительный. Она любит театры, бродвейские особенно, любит выставки, музыку, не пропускает джазовых концертов… И, кажется, везде успевает.

– Ого! – сказал Оппенгеймер. – Так это здорово. – Он приветливо глянул на Лизу.

– Но знаете, Роберт, она не ценит науку. В отличие от меня. Особенно она не любит физику. У нее от физики болит голова.

– У меня от нее болит голова, – серьезно повторила Лиза.

– О! – сказал Оппенгеймер, смеясь. – Я это понимаю.

– Это я понимаю, – Кэтрин тоже усмехнулась. – А вовсе не ты, мой друг.

– Не спорю, не спорю, – Оппенгеймер поднял руки.

– Я вижу, что с Лизой мы найдем общий язык, – сказала Кэтрин.

– О, это было бы чудесно, – скромно отозвалась Лиза.

– У меня в жизни две страсти, – сказал Оппенгеймер. – Физика и пустыня. Бесконечная, безнадежная пустыня. Как, скажем, в Нью-Мексико, где я когда-то лечил свой туберкулез.

– Какой ужас! – воскликнула Лиза.

– Да нет, – возразил физик со смехом и со вкусом закурил сигарету. – Вылечил, и следа не осталось. Сказочное место.

– Физика и пустыня! – со значением произнесла Лиза. – Как это красиво.

– Дорогая Лиза, – лицо Оппенгеймера сделалось строгим, но глаза оставались озорными. – Я вам как-нибудь расскажу что-нибудь из физики. И вам покажется, что вы приняли порошок от головной боли. А вслед за этим пригубили бокал искрящегося шампанского.

– Вот это да, – сказала Лиза. – Верю, что вы на это способны.

– Еще бы! – сказала Маргарита.

– А как насчет пустыни? – Кэтрин едко взглянула на Роберта. – Вот где не вреден глоток шампанского.

– Почему бы нет? – примирительно сказал Роберт. – Как-нибудь мы туда сгоняем. А сегодня отделаемся уютным ресторанчиком. Я знаю, где нам подадут «Вдову Клико».

Лиза и Кэтрин настолько понравились друг другу, что почти сразу подружились.

Уже на следующей встрече Кэтрин не преминула сообщить Лизе, да еще с гордостью, что она – член американской коммунистической партии. Вопреки ее ожиданиям, Лиза никакого внимания на это не обратила. Более того, она заявила, что политикой не интересуется.

– Это удел мужчин, дорогая Китти, – сказала она. – Скучных и глупых мужчин. А нам с вами это зачем?

– О! – только и произнесла Кэтрин, удивленно расширив глаза.

Они продолжали встречаться. Инициатором этих встреч чаще бывала Лиза, но и Кэтрин тоже к ним стремилась. Она поняла вдруг, что ей не хватало простого человеческого тепла. Роберт хороший, добрый, но слишком увлечен наукой, восточной философией, бог знает, чем еще. А тут… Они могли час или два сидеть молча, прижавшись друг к другу. И понимали, как им хорошо. Порою в этом молчании вспыхивал разговор, порывистый, неожиданный. И так же быстро угасал. Они делились многим. Поводов для печали хватало и той, и другой. Но они старались друг друга щадить. Однажды Кэтрин начала с жаром объяснять Лизе, что такое, по ее мнению, социальная справедливость и чуткая любовь ко всем людям на свете… Как это необходимо. Как важно к этому стремиться. И как славно, что крестьяне и рабочие в ее родной России строят социализм.

– И как муж терпит тебя с такими взглядами?

– Как ты можешь такое говорить? – На глаза Кэтрин навернулись слезы. – Роберт… Ты его не знаешь. Он и сам человек левых убеждений. Да еще филантроп. Сидит на скромном окладе профессора. А когда его отец оставил наследство в полмиллиона, он все отдал на стипендии молодым талантам. Но он не любит никаких партий. Тем более их демагогию. Ему этого не надо. Он ценит свободную мысль. А людей он любит. Всех вместе, без различия. Он готов их защищать. Можешь мне поверить.

– Дорогая Китти, прости меня. – Лиза обняла подругу, поцеловала ее в лоб, а потом в губы. – Я… Я неудачно пошутила… Я думаю так же, как и ты. И Роберт страшно вырос в моих глазах. Ты тоже можешь мне верить. Просто мир… Понимаешь, мир сейчас сходит с ума. Люди терзают друг друга. Разве ты этого не видишь? Неужели мы не должны им помочь… Ну, просветлеть хоть немного? И победить в борьбе со злом.

– Должны, – прошептала Кэтрин.

Все идет по плану.

Июнь – июль 41-го

22 июня, ровно в четыре часа

Киев бомбили, нам объявили,

Что началася война…

5 мая 1941 года генеральный секретарь ВКП(б) на приеме в честь выпускников военных академий своим тихим, неторопливым, но достаточно уверенным голосом сказал: «Мирная политика обеспечивала мир нашей стране. Мирная политика – дело хорошее. Мы до поры до времени проводили линию на оборону – до тех пор, пока не перевооружили нашу армию, не снабдили армию современными средствами борьбы. А теперь, когда мы нашу армию реконструировали, насытили техникой для современного боя, когда мы стали сильны – теперь надо перейти от обороны к наступлению». Ответом были долгие аплодисменты. Выпускникам военных академий не терпелось повоевать. В душу каждого впечаталась строка популярной песни «Красная армия всех сильней». Война им казалась прогулкой.

16 июня Гитлер сказал Геббельсу:

– Русские скопились прямо на границе, это для нас лучшее из того, что могло произойти.

– Понимаю, мой фюрер, – кивнул с важностью Йозеф Геббельс. – Наши действия?

– Мы двинем войска в течение недели. Медлить мы не вправе. Если они, рассредоточившись, отступят в глубь страны, то будут представлять большую опасность. У них порядка двухсот дивизий, примерно столько, сколько у нас. Но в кадровом и техническом отношении их даже сравнить с нами нельзя.

– Бесспорно, это так, – вновь кивнул министр пропаганды. – Итак?

– Мы обязаны действовать. Москва рассчитывает выждать, пока Европа не истечет кровью. Вот тогда Сталин начнет большевизировать и нашу страну, и все вокруг. Но эти его расчеты будут опрокинуты.

– Сколько времени кладете вы на всю акцию?

– Мы должны справиться за четыре месяца.

– Уверен, что нам понадобится меньше времени, – низкорослый министр пропаганды решительно стиснул губы тощего, почти изможденного лица.

Итак, 22 июня…

Страшный, кровавый, но и очищающий день в жизни русской коммунистической империи. Германская армия вторжения числом свыше пяти миллионов сытых, веселых, уверенных в себе солдат по всему фронту от Балтийского до Черного моря перешла хрупкую границу, установленную в 1939 году.

Раннее утро воскресенья. Советские солдаты мирно спали. Крепко выпившие по случаю выходного дня офицеры дрыхли. Раздались выстрелы. Рев бомбардировщиков. Взрывы. Солдаты выбежали из палаток и казарм в одном белье. С трудом просыхающие офицеры ударились в панику. Что это? Кто стреляет? Откуда? Зачем? Почему? Где связь с Центром? Кругом все горит. Но Москва молчала. Никаких приказов не поступило.

Самолеты были уничтожены прямо на аэродромах. Летчики не успели взлететь.

Десять тысяч танков… длиннющими колоннами… без снарядов, не заправленные соляркой… иные со снятыми для ремонта гусеницами… Немецкие офицеры потрясенно ходили среди колонн этих безмолвных чудовищ… Некоторые крестились, шевелили губами, дескать, Господь помог. А если бы все это начало стрелять? Гитлеру об этих жутких количествах доложить никто не рискнул. Фюрер не любил тех, кто приносит дурные вести…

Два месяца война шла в точности по плану «Барбаросса».

Сталин первые две недели был в прострации.

Войсками толком никто не командовал.

Одни солдаты, побросав винтовки, бежали.

Другие сотнями тысяч сдавались в плен.

Третьи, по большей части дети раскулаченных крестьян, вообще смотрели на немцев, как на освободителей от большевистского ига.

За считаные дни был захвачен Минск и вся Прибалтика.

А вскоре германские войска на севере вышли к Ленинграду, а на юге к Киеву.

Регулярная русская армия числом около пяти миллионов была разбита за две недели и перестала существовать. Треть ее попала в плен, треть разбежалась, почти никто из них воевать не хотел. Огромное количество техники было захвачено наступавшими войсками. Немцам казалось, что путь на Москву открыт. Оборонять столицу красной империи больше некому.

Черчилль был почти в ужасе.

Американцы испытали печальное удивление.

Впрочем, их военные специалисты и без того мрачно предсказывали, что Россия более трех месяцев не продержится.

В августе 1941 года, когда кадровая армия уже разгромлена, когда тяжкие бои идут на подступах к столице, Василия Зарубина назначают легальным резидентом советской разведки в США. Официальная должность – 1-й секретарь посольства, но ни для кого не секрет, что это такое. Его принимает лично Сталин. Два часа он рассказывает ему о том, чего ждут в Москве от нового посольского работника.

– И все же главная ваша задача, товарищ Зарубин, – подводит итог беседы вождь в Кремле, – следить за тем, чтобы правящие круги США не сговорились с гитлеровской Германией за спиной СССР и не повели бы дело к сепаратному миру с ней.

– Понимаю, товарищ Сталин, – серьезно кивает Зарубин.

Впрочем, Василий умен, он многое понимает и без слов. Лиза едет вместе с ним в качестве супруги. Но она тоже не новичок.