Кванты и мистики

Подписав письмо к президенту США, Эйнштейн через пару дней забыл о нем. Счастливый характер. Ему было интереснее думать о своем. Он продолжил сражение с квантами и вероятностью. В сентябре 1939 года он писал Паулю Бонфилду: «Физики нашего времени считают, что нет возможности описать то, что происходит на самом деле в пространстве и времени. Они убеждены, что законы носят лишь вероятностный характер – то ли случится столкновение одной частицы с другой, то ли нет. Один Бог знает. Я, однако, уверен, что мы вернемся к тому, чтобы описывать реальность – до последней самой мелкой детали. При этом я не считаю, что световые кванты реальны в том же непосредственном смысле, что и электроны. Аналогично я не верю, что частицы-волны реальны в том же смысле, что и частицы электричества. Волновой характер частиц и корпускулярный характер света следует понимать условно, а не как непосредственную физическую реальность…» Смутно он понимал, что противоречит сам себе. Ведь это он еще в начале века весело и настойчиво говорил, что свет – и частица, и волна, и не косвенно, а на самом деле, напрямую. Смешно, но Нильс Бор тогда еще в это не верил. И вдруг, после бурь, в 39-м году в письме к Шредингеру Эйнштейн неожиданно называет Бора, уже уверенно соединяющего волну и частицу в нечто единое, мистиком. Но Бор и остальные физики, посмеиваясь, мистиком как раз посчитали его, Эйнштейна. Лишь один Шредингер отмолчался и никого в мистики не зачислил.

Размышляя и жарко споря об этих, казалось бы, предельно далеких от людской жизни тонких материях (а спорили они действительно весело, без ожесточения, нередко похохатывая и почти любя друг друга), физики отнюдь не стремились пришить эти сплетенные их умом кружева к грубоватой канве внешнего мира. И, разумеется, не связывали эти заумные споры с громыхающей поступью уже фактически навалившейся войны. Они жили в ином пространстве-времени. Где по-новому сверкал – яркими вспышками и отчаянными парадоксами – интеллект. Где сталкивались и искрили красивые гипотезы, одна безумнее другой. Господи, на что способен раскрепощенный ум человека! Жизнь иногда грубо врывалась в их чудесный мир. До поры они старались этих вторжений не замечать.

Более того, никто из этой когорты наиболее умных и проницательных людей еще не понимал, куда эти их споры ведут в плане нового понимания бытия. Они не догадывались, что через считаные десятилетия затрещит объективная картина мира, к которой, как к хорошо пригнанной одежде, они привыкли со времен Галилея. Физическая реальность начнет терять черты грубой субстанции, вещности, все заметнее покрываясь туманным флером духовности – разума, воли, смысла и тоски бытия.

Они не заметили, как из науки стало исчезать по-старинному прекрасное, доброе, коллективное понятие «мы»: «Мы считаем, что вечный двигатель невозможен». «Мы считаем, что камни сверху не падают, потому что на небе не может быть камней». «Мы считаем, что вода кипит при ста градусах. Но если запереть ее в котел и греть дальше, то котел взорвется». «Мы считаем, что аппараты тяжелее воздуха, никогда не полетят». «Мы считаем, что люди когда-то были животными, но благодаря чудесному развитию, которое мы называем эволюцией, превратились в мыслящего человека». В человека, способного сказать «Я так вижу», «Я так думаю!» или наоборот – «Я так не думаю», «Я так не считаю!».

Да, быстро и незаметно это «Я» выросло, очевидным образом обнаглело и стало отодвигать в сторону, да что там! – порою третировать столь привычное и теплое «Мы». У новых научных идей, гипотез, теорий появились авторы. Да такие индивидуальные – со своим стилем и почерком. Со своими причудами и заскоками. Со своими образами и метафорами. Словно это писатели или даже поэты. От фантазий и проницательности этих авторов стало зависеть дальнейшее развитие науки. Словно наука – это не суровый набор объективных истин, а собрание сочинений вольных фантазеров. Кто виртуозней выдумает, тот и прав. Позвольте, а проверка гипотез? А эксперимент? Ведь тут любого фантазера можно осадить, любого выдумщика поставить на место. Но…

Но тут вдруг выяснилось, что считавшаяся прежде незыблемой практика проверки на опыте любой гипотезы, любой теории дрогнула и дала течь… Высокая точность измерений? Неоднократное повторение? Воспроизводимость эксперимента? Его достоверность? О, не все так просто. Чем тоньше опыт, тем больше он трепещет перед исследователем. И даже перед его капризами и заскоками. Неужели? Для чего тогда, не жалея сил и средств, дабы разогнать частицы, мы строим эти жуткие циклотроны? Для чего создаем телескопические стекла немыслимых размеров? И все же заново всей своею тяжестью повис над нами старый вопрос: что более важно и что первично – субстанция или мысль, вещь или слово?

Кстати, по поводу скоростей в квантовом мире. Появились молодые теоретики новой волны. Настолько бесшабашные, что в их построениях оказалось возможным превышать скорость света. Причем в любое количество раз. Не безумие ли? При этом вновь начали всплывать идеи вероятностного мира. Бор, Борн и Гейзенберг утверждают, что точно и до конца ничего измерить нельзя. О наличии или отсутствии частицы можно утверждать лишь с некоторой вероятностью. А если расширить подобный подход? То есть, есть ли мир? Или его нет? Сказать можно только одно: вероятность, что мир все-таки существует, отлична от нуля.

Дабы высмеять все это, еще года три назад Эйнштейн придумал презабавный парадокс. Две частицы, рожденные в одном акте, навсегда взаимосвязаны (запутаны, как любят выражаться эти молодцы). Например, два гамма-кванта, рожденные столкновением электрона с позитроном. Как бы далеко они ни разлетелись, они продолжают быть запутанными. Это квантовая механика подтверждает железно. Измерьте спин одной частицы, и вы тут же узнаете спин другой, хотя она улетела за сто световых лет. То есть вы мгновенно связываетесь с частицей, свет от которой должен идти целый век. Абсурд? Еще какой! Выходит, что квантовая механика не полна и ей рано называть себя сложившейся теорией. Возражение прозвучало так громко, что об этом написали в газетах. «Нью-Йорк таймс» на первой странице дала статью: «Эйнштейн атакует квантовую теорию».

Сформулировать ведущий к парадоксу мысленный опыт Эйнштейну помогли два на редкость сообразительных парнишки, один родом из Одессы, а второй из Бруклина. Название этот интеллектуальный курбет получил красивое – парадокс Эйнштейна – Подольского – Розена. Спор не стихал. И не стих до сей поры. Нужные эксперименты были поставлены, и не раз. Но они тоже противоречили друг другу. Глубинные попытки осмысления сего парадокса привели в итоге физиков к поразительному выводу о том, что квантовая телепортация реальна.