«Нам казалось, мы кратко блуждали»

– Итак, для космических путешественников время течет медленнее, – сказала Маргарита. – Ведь так?

– Так, – меланхолично согласился Эйнштейн.

– Чем быстрее они летят, тем размеренней стучат их часы?

– Примерно так, – улыбнулся ученый.

– Они могут летать пять лет, а на Земле пройдет пятьдесят?

– Может пройти и больше.

– И когда они вернутся, их никто не узнает? И даже не вспомнит?

– Ну, это уже писатели и фантазеры, начитавшись популярных журналов, ухватились за эти штуки. С той поры, как мы с Ланжевеном показали это строго математически. Нынче все горазды мастерить эти петли. Впрочем, я не против. Как и мой друг Поль.

– Но до вас с Полем этого никто не понимал? Так ведь?

– Ну, допустим, – согласился Эйнштейн.

– Тогда я тебе кое-что напомню.

– Что именно?

– Ничего особенного. Стихотворение русского поэта Блока. Тебе знакомо это имя?

– Не уверен, – пробормотал Эйнштейн. – Или где-то слышал?

– Тебе будет интересно. В России он очень знаменит.

– Он из старых поэтов?

– Да нет, он был твой ровесник. Кажется, вы одногодки.

– Ты говоришь так, словно он умер.

– О да. Он ушел молодым. Вскоре после революции. В Петрограде был такой голод.

– Представляю.

– Было душно, было тяжко… А тут нежный лирический поэт. Красив, как Бог. Гроза и любимец женщин.

– Ага, и ты в их числе.

– Разумеется. А как иначе? Ведь мы были немного знакомы.

– Вот как!

– Пусть шапочно, однако… В тогдашний Питер я примчалась молодой девчонкой. Жадной до впечатлений. А там такая богема. Боже, сколько там было талантов! Но Блок… Впрочем, впервые я его увидела в Москве. В нем было что-то волшебное. И одновременно демоническое.

– У поэтов это бывает.

– Они все там были поэты. Да какие!

– Ты хочешь вспомнить стихи про любовь?

– Не совсем. О любви у него много, само собой. О прекрасных дамах. О рыцарстве. Но сейчас я приведу строки про полет на другую планету, когда путешественники сохранили вечную молодость.

– Постой, как ты сказала?

– Ты правильно понял. Про замедление времени в течение полета.

– Шутишь?

– Отнюдь.

– Он прочитал в журнале про нас с Ланжевеном?

– Не смеши. Он написал эти стихи раньше, нежели твоя теория появилась на свет.

– Так я тебе и поверю!

– А ты послушай.

– Ах, едва ли я пойму русские стихи.

– Я прочту медленно. И каждую строчку переведу.

– Ну хорошо. – Эйнштейн поудобнее устроился в кресле.

А Маргарита встала. Задумалась на мгновение.

– Для начала послушай оригинал. Почувствуй музыку.

– Ох, не уверен. Ладно, валяй. Мне даже интересно.

Она задумчиво смотрела куда-то вдаль. Затем начала тихо, проникновенно:

 

Помнишь думы? Они улетели.

Отцвели завитки гиацинта.

Мы провидели светлые цели

В отдаленных краях лабиринта.

 

Постепенно голос ее набирал силу:

 

Нам казалось: мы кратко блуждали.

Нет, мы прожили долгие жизни…

Возвратились – и нас не узнали,

И не встретили в милой отчизне.

 

– Прервусь на секунду. Обрати внимание: они вернулись, но их никто не узнал.

– Занятно, – пробормотал Эйнштейн.

– Слушай дальше. Там еще интереснее:

 

И никто не спросил о Планете,

Где мы близились к юности вечной…

Пусть погибнут безумные дети

За стезей ослепительно млечной!

 

– Представляешь, они вернулись из космического путешествия, но никто ни о чем не спросил. Этих все еще юношей.

– Ну-ну, – сказал Эйнштейн.

– Им казалось, что они блуждали кратко. Понимаешь?

Эйнштейн молчал долго. А потом произнес тихо, раздумчиво:

– Ну да, они остались юны. А те, кто провожал их, состарились, а то и ушли в мир иной. Ланжевен назвал это парадоксом близнецов. Один улетает и сохраняет молодость.

– А как тебе наш поэт?

– Я потрясен. Когда это написано?

– Весной 1904-го…

– Невероятно.

Марго не обмолвилась ни словом о своей интимной связи с Блоком – краткой, как мгновение. Она сама уже в это почти не верила. Петербургские ночи, пьяные рестораны на островах… Да нет, это случилось в Москве. Квартира Шаляпина… Как-то заглянул Рахманинов. Он сразу ее заметил. Но Блок, Блок… Его ни с кем не сравнишь. Она ничего больше не сказала, лишь вздохнула. Эйнштейн без труда догадался сам. Но тоже не сказал ни слова. Да и какое это сейчас могло иметь значение? Марго фантастически обаятельна. Поклонников у нее было – и считать не стоит.

Они довольно долго сидели молча.

Эйнштейн смотрел на огонь в камине.

Она листала книгу.

– Послушай, я тебе прочитаю отрывок, – сказала Маргарита:

«Есть как бы два времени, два пространства; одно – историческое, календарное, другое – неисчислимое, музыкальное. Только первое время и первое пространство неизменно присутствуют в цивилизованном сознании. Во втором мы живем лишь тогда, когда чувствуем свою близость к природе, когда отдаемся волне, исходящей из мирового оркестра… Быть близкими к музыкальной сущности мира – для этого нужно устроенное тело и устроенный дух, так как мировую музыку можно услышать только всем телом и всем духом вместе».

– Поразительно, – прошептал Эйнштейн. – Кто это пишет?

– Поэт Андрей Белый, друг Блока.

«Я нашел нейтроны»

Не складывалась у Лео Силарда научная жизнь в Англии. Он сменил десяток лабораторий, провел добрую сотню экспериментов, но никто в Англии его промежуточные результаты по достоинству не оценил. То же и заезжие знаменитости. Он пытался убедить их в необходимости заниматься ураном и торием. Великий Бор его просто не понял. Фредерик Жолио, несколько лет назад награжденный вместе с женою Ирен Нобелевской премией, таинственно отмолчался. Впрочем, у него был на это повод. Он хотел до всего добраться сам. Жена его уже проводила опыты с ураном и, казалось, обещающие.

Премию Ирен и Фредерик получили, как известно, за открытие искусственной радиоактивности. Энрико Ферми продолжил похожие опыты в своей римской лаборатории и вскоре обнаружил, что бомбардировка нейтронами вызывает искусственную радиоактивность не только у легких элементов, но и в тяжелых металлах. Более того, он научился превращать одни элементы в другие и получил немало новых изотопов. Узнав об этом, Силард тут же с ним списался, предложив совместные исследования по бомбардировке нейтронами урана. «Дорогой друг, – отвечал Ферми. – Ни в какую цепную реакцию я не верю». В Англии на опыты с ураном денег Силарду никто не предлагал, устойчивой работы у него не было. И он, птица перелетная, задумался о переезде. Но куда? Про последние опыты Ирен Жолио-Кюри он ничего не знал, статей на эту тему она еще не публиковала.

– Поезжайте в Россию, – посоветовал ему физик Блэкет. – О ней рассказывают чудеса. Говорят, русская физика на подъеме. Тамошние власти предоставляют ученым любые деньги и ресурсы. Работай – не хочу. В Англии вы этого не дождетесь.

– В Россию? – задумался Силард. – Неужели?

Размышлял он об этом полгода, если не больше. Он знал, что где-то в России находятся его брат Бела и двоюродная сестра Стефания, жена биолога Эрвина Бауэра. Полные энтузиазма, несколько лет назад они, убежденные коммунисты, уехали в страну социализма – строить новый мир. И словно пропали. Писем они не присылали. Никаких сведений о них он не имел. Россия! Нечто вроде бескрайнего омута. Да и поймут ли в этой загадочной стране «урановые» мысли Лео Силарда? За последние годы многое судорожно изменилось, мало кто оставался на месте, и он вдруг увидел, что почти все известные ему молодые физики и математики находят себе работу на Восточном побережье США. Там, в частности, собрался почти весь цвет ядерной физики. Ене Вигнер и Эде Теллер давно уже в Принстоне. Вот и Нильс Бор туда поехал. Надолго ли? Как он будет без своего Копенгагена, где у него целая школа? А тут выяснилось, что виртуоз ядерных превращений Энрико Ферми тоже не выдержал атмосферы фашизма и вместе со своей очаровательной женою Лаурой и детьми бежал из Рима – через Стокгольм, где шведский король вручил ему Нобелевскую медаль. Сразу после этого Энрико отправился за океан, но не в Принстон, а в Колумбийский университет, где ему предложили кафедру.

«Вот и мне туда бы, в Нью-Йорк! Поближе к умнице Энрико. Уверен, рано или поздно этот чудесный парень поймет и оценит мои с виду дурацкие фантазии». Недолго думая, Лео отправил свое досье именно в Колумбийский университет. Ответ пришел быстро: его охотно примут на место приглашенного профессора. «Прекрасно, – подумал Силард. – И от дорогого учителя Эйнштейна не столь уж далеко».

Похоже, Силард от природы был неудачником. Оценить взрывную силу его идей никто так и не смог. Лекции он читал блестяще. Но этого ему было мало. Мысли его витали в других пространствах. Однако финансировать его эксперименты и в Америке никто не собирался. Он мог бы приняться за старое – начать изобретать что-нибудь такое, что даст начальный капитал для серии опытов. Но даже кожей он чувствовал, что подобная суета отвлечет его мозг и перепутает его ритмы. А подобной шизофрении он никак не хотел. И тут он сообразил, что знает другого изобретателя, удачливого и богатого. И он пошел к некоему Бенджамину Лейбовицу просить взаймы денег на опыты с ураном.

– Сколько? – спросил Лейбовиц.

– Полагаю, двух тысяч долларов для начала было бы достаточно, – ответил Силард.

– Для начала? – усмехнулся Лейбовиц и вынул чековую книжку.

Так иногда бывает. Незначительное с виду событие, ничтожная сумма, а руль истории резко повернулся в новом направлении.

Силард пригласил в помощники талантливого парня, умелого экспериментатора Уолтера Зинна, недавно приехавшего из Канады и не чуравшегося никакой работы. Уже в начале марта 1939 года в подвальной лаборатории Колумбийского университета они провели успешный опыт по расщеплению урана. Им, первым на планете Земля, стало ясно, что цепная ядерная реакция с размножением нейтронов – реальность.

Они слушали стук осциллографа, смотрели на вспыхивающие на экране пятнышки. Их сердца тревожно стучали почти в том же ритме. Вторичные нейтроны! Это они. Сомнений нет… Физики поняли, что мир перевернулся. Или почти перевернулся.

Поздним вечером, когда установка была уже выключена, Силард позвонил в Вашингтон Теллеру. Тридцатилетний Эде, которого Силард помнил еще мальчишкой в Будапеште, в этот момент сидел за фортепиано и разыгрывал со своим приятелем-скрипачом дуэт Моцарта. Телефонный звонок оборвал божественную музыку в скромном исполнении двух не слишком умелых, но увлеченных любителей. Лео Силард произнес по-венгерски одно предложение: «Я нашел нейтроны». И повесил трубку.

– Что-то случилось? – спросил скрипач у внезапно замолкшего Теллера.

Но тот долго не мог ничего сказать.

А уже к лету Силарду удалось наконец зазвать к себе в напарники самого Энрико Ферми. Итальянский гений наконец проснулся. Удивительно, но ему самому пару месяцев назад закралась в голову мысль о том, что при делении ядра урана следует ожидать вылета быстрых нейтронов в большем количестве, нежели число поглощенных. Разве это не путь к той реакции, о которой не раз толковал ему искрометный чудак Лео Силард? Но чтобы реакция была устойчивой, нейтроны эти надо замедлить. А кто в деле замедления собаку съел? Ведь он, Энрико Ферми, фактически за это в Стокгольме премию получил.

И тут как-то подходит к нему Лео и невинным голосом сообщает, что первичную реакцию получения нейтронов он уже осуществил. Энрико несколько секунд пережевывал эту новость, а затем глаза его вспыхнули. Он протянул венгру руку и сказал;

– Дорогой друг, по всему выходит, что атомный котел нам придется строить вместе.

– Именно на это я и надеюсь, – отвечал Силард.

Им хватило получаса, чтобы сформулировать задачу: построить установку, где ядерную реакцию можно будет проводить контролируемым образом – получать энергию, умело замедляя нейтроны и не доводя дело до взрыва. С виду просто, а на деле дьявольски трудно, в этом следует признаться, но тем больше разгорался их азарт. В коллектив, помимо Теллера, охотно включился и Ене Вигнер, их гимназический приятель. Его блистательная математика не просто сопровождала практику, она то и дело обгоняла ее.