Прощай, фашизм!

Бывший социалист, а ныне фашист Бенито Муссолини, сторонник единства всех итальянцев, никаких расовых законов не издавал, не призывал преследовать евреев, не собирался строить концлагеря. «Фашио! Единая связка! – восклицал, бывало, дуче с балкона своего дворца. – Все равны. Все живут у нас дружной семьей!» При этом господина Адольфа Гитлера он недолюбливал и даже опасался. Широко и дружелюбно раскинув руки, он попытался найти контакт с Францией и Англией. Но старые европейские демократии объятиям авторитарного фашиста были вовсе не рады. И в какой-то момент Муссолини решил изменить вектор.

Гитлер посетил Италию в начале мая 1938 года. Вдоль дороги, по которой он следовал с севера в Рим, все крестьянские домишки были выкрашены заново, а фашистские лозунги на их крышах и на столбах выведены яркой краской – «Плуг проводит борозду, но защищает ее меч», «Книга плюс пушка – идеал фашиста», «Дуче всегда прав»… Все фасады гостиниц и магазинов на главных улицах Рима были заново украшены. В одно прекрасное утро Муссолини пригласил своего гостя проехаться на породистых скакунах по Вилле Боргезе. Дети, женщины и толпы зевак встречали всадников фашистским приветствием: «Эйа, эйа!» и нацистским: «Хайль!» Великая дружба была установлена. Муссолини считал себя в ней старшим и главным. Но иллюзия эта довольно быстро была развеяна.

Уже в июле был опубликован Расовый манифест: «Итальянское население принадлежит к арийской расе. Евреи не принадлежат к итальянской расе. От семитов, которые в течение столетий населяли священную землю нашей страны, не осталось ничего. Евреи представляют собой единственную часть населения, которая не ассимилировалась в Италии, потому что расовые элементы, из коих они слагались, – неевропейского происхождения и в корне отличаются от тех, которые положили начало итальянцам».

Муссолини стоило немалого труда найти среди университетских профессоров кого-то, кто согласился бы подписать подобный документ. Ни один антрополог своей подписи не поставил. Однако же кампания, объявленная с такой помпой, развернулась вовсю. Открылся институт для «защиты расы». Новые правила и приказы сыпались словно из дырявого мешка. Они предписывали форму для чиновников гражданской службы, устанавливали стиль дамских причесок, изгоняли из мужского костюма галстуки под тем предлогом, что узел галстука давит на нервные центры и мешает правильно целиться из ружья. Не замедлили появиться законы, воспрещавшие браки между итальянцами и евреями.

Супруги Ферми неожиданно сообразили то, о чем не думали никогда – что Лаура Ферми происходит из старинной еврейской семьи. Ничего себе открытие!

И тут вскоре правительство сообщило, что выезд из Италии для евреев будет закрыт.

– А как же мы? – тихо спросила Лаура у мужа. – Как же наши американские планы?

Энрико не ответил, но лишь ободряюще улыбнулся.

– Ну что ж, наш сравнительно мягкий итальянский фашизм пал жертвой свирепого германского нацизма, – подвел итог на одной из общесемейных встреч Эдоардо Амальди. – Прощай, фашизм! Из этого теперь и надо исходить.

Никто не добавил ни слова. Только Джинестра, жена Эдоардо, горько вздохнула.

Ранним утром 10 ноября 1938 года в квартире Ферми раздался телефонный звонок. Лаура подняла трубку.

– Сегодня в шесть часов вечера, – сообщил женский голос, – с профессором Ферми будет говорить Стокгольм.

Лаура помчалась в спальню.

– Энрико, кончай дремать! Вечером с тобой будут говорить из Стокгольма.

Физик приподнялся на локте.

– Это, должно быть, Нобелевская премия, – сказал он.

Вечером было много звонков, Лаура или Энрико торопливо хватали трубку, но все это были знакомые или друзья. Долгожданный звонок случился почти на ночь: «Нобелевская премия присуждена профессору Энрико Ферми, проживающему в Риме, за идентификацию новых радиоактивных элементов, полученных нейтронной бомбардировкой, и за сделанное в связи с этой работой открытие ядерных реакций под действием медленных нейтронов».

В Италии был объявлен новый пакет расовых законов: евреи изгонялись из государственной службы, дети их должны были покинуть казенные школы, еврейским учителям, врачам и адвокатам разрешалось работать только среди соплеменников. Последним вышел приказ о том, что все евреи должны сдать паспорта, в которых будут проставлены специальные отметки. Лаура, с детства привыкшая подчиняться законам, свой паспорт сдала.

– Что ты сделала? – закричал, узнав об этом, Энрико. – Нам вскоре предстоит поездка в Швецию.

Лаура молча смотрела на мужа. Он не мог понять – с укором или с тоскою.

– Думаешь, я поеду без тебя? Думаешь, что я тебя здесь оставлю?

Он помчался к кому-то из своих высокопоставленных знакомых. Через два дня паспорт Лауре вернули. Отметки в нем не было. А еще через три дня они приобрели билеты на поезд до Стокгольма. Они ехали вместе с обоими детьми, Неллой и Джулио, а также с няней, молодой женщиной, которая к их семье очень привязалась. Они знали, что в Италию не вернутся. После церемонии в шведской столице путь их лежал в Нью-Йорк. В Колумбийском университете профессора Ферми ждали с нетерпением.

В поезде в первые часы супруги не могли одолеть волнения. Но когда итальянские пограничники на Бреннеровском перевале в Тироле, проверив паспорта, вернули их без замечаний, у Энрико и Лауры отлегло от души. Из окна купе открывался чарующий вид на поросшие лесом ущелья и снежные вершины вдали. Однако неприятная заминка случилась на германской границе. Немецкий офицер, с виду корректный, долго листал паспорт Лауры.

– Почему этот синьор не отдает мамин паспорт? – прошептала заметно повзрослевшая за последние месяцы Нелла. – Может быть, он хочет отправить нас обратно в Рим, к Муссолини?

Дочь не знала, что мать ее на грани обморока. Вернуться в Рим – это как в объятия к смерти.

– Господин офицер, – спросил Энрико по-немецки, – вам что-нибудь не ясно?

– Не вижу визы германского консульства, – отвечал пограничник.

Энрико забрал у него паспорт и перевернул страницу.

– Ах, вот она, – холодно улыбнулся немец. – Можете следовать дальше.

«Кажется, жизнь возвращается», – подумала Лаура.