Нож в тело Европы

Сталин спросил редактора «Правды» Мехлиса:

– Лев Захарыч, что ты думаешь про нашего друга Тельмана?

– Неплохой мужик, товарищ Сталин. Честный. Но простоват.

– Этот простой и честный человек прислал мне письмо, где разглагольствует на тему ответственности: дескать, мы, коммунисты, должны смело и прилюдно признавать свои ошибки и держать ответ перед партийной массой. И если она нас за ротозейство или самовластье погонит, подчиниться и уйти.

– Уйти? – Мехлис изобразил веселое удивление.

– Ну, уж нет, – присвистнул Сталин, – это ты там держи ответ. Подчиняйся и уступай. А в Москве мы и без твоих советов обойдемся.

– Вот именно, товарищ Сталин.

Впервые Иосиф Сталин и Эрнст Тельман увиделись в 1925 году, когда немецкий коммунист в очередной раз приехал в Москву – наблюдать и учиться. Тут-то он Сталина и разглядел. Прежде тот был не слишком заметен. И вправду, тихий, не блещущий ораторским искусством партийный секретарь, заваленный бумажной и кадровой работой, не бросался в глаза в разнородной толпе вождей. Куда ярче светились звезды первой величины – Троцкий, Зиновьев, Радек, Каменев, Бухарин, Пятницкий… Но ныне, когда уже нет Ленина, снят с поста наркомвоенмор Троцкий, а его преемник Фрунзе внезапно умер на операционном столе, Сталин сделался вдруг очень заметным. И вот они пожимают друг другу руки – крепкоголовый немец с мощной, словно топором рубленной фигурой, и низкорослый рябоватый азиат с кошачьей походкой и пронзительным взглядом. Поначалу Тельман смотрел на азиата с некоторым удивлением – откуда взялся этот новый вождь? Где и в чем его заслуги? Сталин заметил это удивление, которое он прочитал как пренебрежение. И вышло так, что между ними сразу пробежала трещина. А если Сталин кого-то невзлюбил, то это всерьез и надолго. С виду они вроде бы подружились, однако Тельман не торопился признавать бесспорное лидерство этого человека. Другое дело Кремль в целом, другое дело могучий Коминтерн со щупальцами по всему миру – этому сложному спруту Тельман будет верить и подчиняться беспрекословно долгие годы, вплоть до гитлеровской тюрьмы, да и пребывая в ней, уже по инерции до самой смерти.

Германия начала 1930-х. Две поднимающихся силы – коммунисты и национальные социалисты. Неужели у них нет общих интересов? Ну почему же? А борьба против социал-демократов, которые в то время правили Германией? Разве это не общая цель? Лозунг о «предателях» социал-демократах, подло мешающих строить коммунистическое общество, когда-то выдвинул еще Ленин, проклиная всяких Каутских и Бернштейнов, а ныне эту мысль активно проталкивал его преемник. Еще в 1928 году Шестой конгресс Коминтерна объявил главным врагом мирового коммунистического движения не каких-то там чернорубашечников в Италии и безобидные отряды веселых молодых нацистов в Германии, но именно социал-демократические партии, разглагольствующие о социальной справедливости и мирных протестах. Болтуны и враги! Своими ревизионистскими статьями и речами они мутят чистые воды марксизма. Маркс сказал: насилие – повивальная бабка истории. Насилие! Без него никакой истории нет и не будет.

Тут впору вспомнить и понять, что бандиты-нацисты вызывали у Сталина стойкий интерес. Он не просто чувствовал с ними нечто общее, он просто видел наглядное с ними сходство – по смелости и удали (а если назвать это точнее – по наглости и лживости). Более того, он возлагал на них особые надежды в мировой политике, полагая, что именно эти удалые разбойники могут превратить Германию в тот острый нож, который легко будет воткнуть в расслабленное тело западной буржуазной демократии. А на советские республики эти славные парни вряд ли захотят напасть, ведь они тоже строят социализм. Правда, с национальным оттенком. Ну, это простительный крен. Со временем их можно будет поправить. Важнее, что они боевитые. В газетах их надо поругивать (чтобы не зазнавались), а на деле тайно поддерживать с ними контакты, а то и дружить.

Сталин вызвал Мехлиса.

– Товарищ Мехлис, наша печать бьет по фашистам?

– Бьет, товарищ Сталин. Давно и метко.

– Это хорошо. Они это заслужили. А как с национальными социалистами в Германии?

– Тут мы немного опоздали. Но сейчас орудия разворачиваем. Вдарим так, что мало не покажется.

– Вдарим! Тут, Лев Захарыч, следует соблюдать осторожность. Идеи социализма попусту трепать нельзя. Мы-то с вами что у нас в стране строим? А?

Мехлис на секунду потерял дар речи.

– То-то же. Выходит, что и по себе ударим. Социализм – слово для нас святое.

– Железная логика, товарищ Сталин. – Мехлис быстро пришел в себя. – Спорить тут не с чем. И как поступим?

– Муссолини, он кто? Фашист?

– Самый настоящий, товарищ Сталин.

– Гитлер с него пример берет?

– Определенно. Он открыто восхищается основными чертами итальянского фашизма – верность вождю, опора на сильное государство, спаянность и воинственность парней в черных рубашках, неприязнь к коммунизму.

– Неприязнь? – Сталин усмехнулся. – Вот и Гитлер для нас фашист, товарищ Мехлис. Доведите это до сведения всех руководителей нашей печати. Иностранным товарищам тоже посоветуйте. Фашизму – бой! Социализм не трогаем. В связи с Германией никакого социализма, национального, интернационального, даже не вспоминаем. Фашисты они, и больше никто. Точный политический язык – это сила.

– Непременно, товарищ Сталин. Сильный пропагандистский ход. Поздравляю.

– Мы осуждаем фашизм как террористическую стадию империализма. По итальянцам лупите смело. С Германией поосторожней. Еще неизвестно, как обернется дело.

Расчеты кремлевского вождя удивительным образом совпали с интересами крупных германских промышленников, которые видели в нацистах надежный заслон от рабочих волнений и обнаглевших профсоюзов.

Коммунист Эрнст Тельман уже давно ни о каком «ноже» в тело Европы не думал, однако внимательно прислушивался к мнению старшего товарища из Москвы. Сталин подтвердил запрет на любые союзы с «ревизионистами» социал-демократами. И тогда недалекий Тельман стал с некой симпатией поглядывать на национальных социалистов, которые тоже любили поговорить об интересах народных масс. Осенью того же года он, посоветовавшись с Москвой, даже предложил их лидеру организовать в Пруссии совместную забастовку против социал-демократического правительства. Гитлер охотно согласился. Они почти по-братски вспомнили горячий 1923 год. Тогда и левые, и правые отряды называли себя рабочими партиями, но объединяться явно не спешили. Но вот теперь? Не настало ли время? Недолго думая, Тельман выдвинул идею провести забастовку под общим красным флагом, на котором в колюче-змеистую свастику были бы вплетены серп и молот. Нацисты, чей флаг тоже был красным, легко на это пошли. Необычный символ союза двух партий был создан. Графически он был исполнен сильно – резкими, ломаными линиями, и смотрелся грозно. Совместная забастовка удалась на славу. Коммунисты и нацисты вместе высыпали на улицу, они обнимались и распевали песни. Особенно хорошо удавалась заимствованная еще в конце 20-х у Красной России бравая песня «Все выше, выше и выше стремим мы полет наших птиц!..» (вскоре ставшая одним из нацистских гимнов). Социал-демократы вызова не приняли, песен распевать не стали, они покорно и даже трусливо выказали намерение от власти отойти. В пользу кого? На этот вопрос должен был ответить немецкий народ. Предстояли выборы.

Кремлевский вождь бесповоротно сделал ставку не на коммуниста Тельмана, а на «социалиста» Гитлера, который представлялся куда более мощным тараном для сокрушения Западной Европы – буржуазного оплота ненавистного «капитализма». Ведь Гитлер и сам почти в каждой речи громит англо-американских капиталистов-богачей, еврейских особенно. По всем каналам и рычагам из штаба Коминтерна были направлены тайные приказы – ругать в газетах не национальный социализм, а некий безличный, но отвратительный фашизм, в Италии и Германии чохом, да и то больше для виду. Тельману же Сталин послал жесткое указание: не вести против национал-социалистов никакой борьбы, особенно на выборах, а весь огонь направить на социал-демократов. Дисциплинированный Тельман не подумал роптать.

В итоге на выборах в рейхстаг в июле 1932 года нацисты получили около 40 процентов, социал-демократы, бывшие в это время у власти, 25, а коммунисты 15 процентов. Возникло равновесие, и левые, если бы объединились, могли бы дать серьезный бой нацистам с уверенными шансами на победу. Но подобное объединение не приветствовалось Москвой. Тельман на объединение не пошел. И нацисты по процентам оказались впереди всех.

Угрюмый и недалекий президент Гинденбург, левых явно презирающий и считающий себя патриотом, с каким-то сардоническим удовольствием назначил мюнхенского бузотера, бывшего ефрейтора, на пост рейхсканцлера. Впрочем, поговаривали, что промышленные тузы подтолкнули на это решение престарелого генерал-фельдмаршала с помощью крупной взятки. Тузы реально опасались рабочих волнений и влияния Красной России. Гитлер представлялся им не просто защитой немецких интересов, но и надежным барьером от красной угрозы с Востока. Сколько бы нацистский лидер буржуев ни проклинал, отменять частную собственность он не собирался. В итоге для Круппа, Тиссена и всяких там ИГ-Фарбениндустри это был свой парень, с которым они охотно и даже дружески беседовали на тайных встречах.

И уже на следующий день все в Германии перевернулось. Не случайно почти половина народа проголосовала за нацистов. Еще бы! Эти решительные люди были нацелены не только на борьбу с внешними врагами, они и страну не забывали – обещали хлеба, зрелищ, дымящие заводы и сверкающие автострады. И автобаны тут же начались строиться, дав работу миллионам. Эти смелые люди обещали вполне мирно собрать заново все немецкие земли, незаконно отторгнутые, – Саар, Судеты и даже Остеррайх. А там, глядишь, и Данциг. И Мемель. Народ восторженно рукоплескал. Вождь вознамерился изгнать из страны – разумеется, тоже вполне мирно – всех не-арийцев, мешающих жить честным и трудолюбивым немцам. Пускай катятся, куда хотят. Хоть на Мадагаскар. Народ и тут не возражал. Врагов надо гнать помелом. Одним из первых кандидатов на изгнание выглядел не-ариец Эйнштейн, пытающийся замутить своими вредными измышлениями чистую арийскую науку.

Власть Гитлер получил 30 января 1933 года, а уже в начале марта Тельмана, своего вчерашнего друга по общей забастовке, посадил в тюрьму. Сталин и бровью не повел. Вождя немецких коммунистов он вычеркнул из своей памяти. Хотя Тельман все тюремные годы, вплоть до расстрела в августе 1944-го, надеялся, что Москва вмешается и его спасет. Спасать людей? Вытаскивать из беды друзей? Скажите еще, беречь родственников! В сознании московского деспота такой функции не существовало в принципе.

Для Сталина еще в конце двадцатых специально перевели «Майн камф». Он эту книгу прочитал и убедился, что автор переполнен ненавистью к Франции, отнявшей у Германии Эльзас. К Франции, с которой он лично на западном фронте три года храбро воевал. Эта ненависть входила в планы кремлевского вождя. Однако разгромленную в мировой войне, раздавленную Версальским договором Германию Сталин считал слабой. Толкать ее на Францию и Британию преждевременно. Сначала нужно Гитлера укрепить. В Германию потек бесконечный поток стратегических товаров – зерно, нефть, цветные металлы. На территории СССР для немцев были организованы летные и танковые школы. Их офицеров учили новейшей танковой стратегии, изобретенной Триандафиловым и Тухачевским – охват танковыми клиньями большой массы войск противника, которую в получившемся кольце легко добить. Удивленные этими новыми идеями немцы тем не менее охотно их впитывали. Они все больше понимали, что воевать надо по-новому.

На этом фоне отношение к германским коммунистам в СССР становилось все более суровым, особенно к тем, кто бежал от гестапо. Многих из них Сталин отправит в свои концлагеря (где почти все они погибнут), а оставшихся выдаст Гитлеру в годы особой с ним дружбы – в 1939—1940-м.