Часть четвертая

Свихнувшийся светофор

12 декабря 1887 года, в 8 часов вечера, в Подлужной улице, на берегу реки Казанки, нижегородский цеховой Алексей Пешков выстрелил из револьвера себе в левый бок. Пуля прошла рядом с сердцем. Потерявшего сознание цехового отправили в земскую больницу. При нем была найдена записка: «В смерти моей прошу обвинить немецкого поэта Гейне, выдумавшего зубную боль в сердце… Останки мои прошу взрезать и рассмотреть, какой черт сидел во мне за последнее время. Из приложенного документа видно, что я – А. Пешков, из сей записки, надеюсь, ничего не видно… За доставленные хлопоты прошу извинить».

Старый револьвер был куплен по дешевке на базаре.

Парня подлечили быстро. От природы он был крепок.

Вскоре, в попытке оторваться от серой, почти бессмысленной жизни, он возьмет в руки посох, кинет за плечо вещевую сумку и пойдет из Нижнего пешком на Кавказ. Им овладеет страсть увидеть жизнь и понять людей. Первый его рассказ будет опубликован в тифлисской газете.

Пройдет 45 лет. Алексей Пешков, превратившись в знаменитого на весь мир писателя Горького, сурово будет осуждать свою юношескую тягу к смерти. Ему, больному и старому, страстно захочется жить и творить – и для себя, и для людей. Но шаг он сделает самоубийственный – из эмиграции он решится возвратиться на свою родину, в сталинскую Россию.

Примерно в эти же дни в Англию прибывает молодой физик, успевший за несколько лет до этого познакомиться и подружиться со старым и мудрым писателем Уэллсом, который, в свою очередь, был верным другом горячего писателя Горького. Цепочка взаимной связи тут оказалась короткой. И этот ученый парень, после теплой встречи в Лондоне с великим фантастом и после ознакомления с не читанной им прежде его книгой об атомной войне, неожиданно для самого себя делает невероятное научное открытие. Образно говоря, он изобретает револьвер, который земной шар способен приставить к своему виску.

Как же это все вышло?

Мягким, слегка дождливым сентябрем 1933 года по улицам Лондона шагал мужчина лет тридцати с небольшим. Несмотря на теплую погоду, он был в длинном темном пальто и черной шляпе с плоскими полями. Под шляпой можно было разглядеть круглое, чуть припухлое лицо с умными, подернутыми легкой печалью глазами.

В Англию этот человек прибыл еще весной. Он без колебаний покинул страну, где блестяще окончил университет, а потом успешно трудился в науке, но где к власти с каким-то наглым весельем пришли лидеры национально-социалистической рабочей партии, или, говоря коротко, нацисты. В данную минуту он шел из Блумсбери, где ему посчастливилось снять небольшую квартирку при университетском колледже, в сторону Пикадилли, на которой в одном из пабов ему назначили встречу представители Комитета помощи ученым-иммигрантам. Он не успел еще изучить Лондон и иногда немного плутал. При попытке пересечь Саутгемтон-стрит его остановил неисправный светофор. Ползла бесконечная цепочка кургузых лондонских такси, в которой, подобно редким айсбергам, плыли двухэтажные автобусы. Над крышами домов застыло мутное солнце, которое, казалось, не хотело опускаться. Картина была почти величественная, однако прохожий нервничал, как и вся столпившаяся масса людей. Но свихнувшийся светофор не желал дать зеленого сигнала, он сурово глядел на пешеходов своим красным глазом. Наш иммигрант смотрел на него столь же сердито, иногда поднимал взор чуть выше, на расплывшееся пятно солнца. И вдруг он прошептал пришедшие ему на ум чужие слова: «Ты, красный… Мы тебя еще схватим!» Слова эти удивили его самого, и вдруг что-то взорвалось в его мозгу. Он забыл, куда и зачем шел, резко повернулся и, шлепая по лужам, направился совсем в другую сторону, в патентное бюро, дорогу к которому знал назубок.

Там он попросил бумаги и обстоятельно изложил только что вспыхнувшую в его сознании идею цепной ядерной реакции. Впоследствии наш пешеход не раз еще вспомнит этот свихнувшийся светофор. Когда он писал заявку на патент, губы его словно бы сами собой непроизвольно шептали: нейтроны, нейтроны…

Из кармана пальто нашего изобретателя торчал угол вчерашней «Таймс», которая поместила на своих страницах изложение доклада Эрнеста Резерфорда, недавно сделанного им в Физическом обществе. Это был самый на ту пору авторитетный физик-экспериментатор. Это он открыл еще в первом десятилетии века тот факт, что основная масса атома сосредоточена в его центре, в некоем маленьком ядрышке. Четверть века спустя, а именно в сентябре 1933 года, он обстоятельно, с высоты своего величия, доказывал, что найти путь к овладению энергией этих ядер – вздор, пустая, беспочвенная фантазия и что в ближайшие сто лет никому не удастся к этому даже приблизиться. Никто с Резерфордом спорить не собирался. И вот только наш герой – возможно, единственный физик в мире – с этим соглашаться не хотел. Он был упрям и в мышлении независим.

Что касается Резерфорда, то с ним у нашего прохожего были свои счеты. Прибыв в Англию, он в поисках работы первым делом направился в Кембридж, в самую прославленную лабораторию на свете – Кавендишскую. Ему сразу приглянулся этот во многом сохранивший средневековое обаяние городок, его небольшие, заполненные студентами готические дворцы, зеленые газоны, уютные кирпичные домики по берегам извилистой синей речки. Но остаться в Кембридже ему не удалось. Вежливо-суровый руководитель лаборатории Резерфорд (любовно-шутливо прозванный своими сотрудниками Крокодилом) твердо отказал ему, заявив, что свободных вакансий нет. Наш герой, оптимист по натуре, переживал не сильно. Ведь мысли в его голове все равно крутятся, а это главное. И с такими мыслями он не пропадет. На жизнь он легко зарабатывал побочным способом – изобретениями. Почти каждую неделю он чего-нибудь изобретал – новый способ звукозаписи в кино, небьющиеся стекла для автомобилей, новые прессы, новые вакуумные насосы, необычные холодильные камеры, электронную линзу, особо тонкие измерительные приборы, использование изотопов в медицине… На эти новинки он оформлял патенты, которые тут же продавал соответствующей фирме за смехотворную сумму в сотню-другую фунтов.

Итак, нейтроны… Эту входящую в состав ядра частицу, по массе равную протону, но лишенную заряда, всего год назад открыл в своих экспериментах английский физик Джеймс Чедвик. В легких ядрах таких частиц немного, зато в тяжелых – с избытком. На деле именно они, о чем сам Чедвик и не подозревал, прокладывали реальный путь к овладению ядерной энергией. Чтобы немалая эта энергия выделилась, ядро надо разбить. А как это сделать? И, главное, чем? Электрон слишком легок. Протон в две тысячи раз массивнее, но он заряжен положительно, и ядро его к себе не подпустит. Спасительная хитрость в том, что недавно открытая тяжелая частица нейтральна, ядро ее не отталкивает, в силу чего она, как запущенный снаряд, может долететь до него, ударить и разбить. Но где найдется такой стрелок, который способен повелевать микромиром? Какой Вильгельм Телль сумеет направить невидимый нейтрон так, чтобы попасть в ядро, которое тоже ни в какую оптику разглядеть невозможно? Эйнштейн однажды назвал это стрельбой в глухую ночь по редко летающим птицам.

«А ежели стрелять по этим птичкам густой шрапнелью? – думал наш прохожий. – Причем стрелять будем не мы. Это сделают сами атомы. Что, если нейтрон разобьет массивное ядро, а из него при развале вылетят два свободных нейтрона? А то и три. Они расколотят два или три соседних ядра, вылетит еще больше нейтронов, скоро их будет туча – и пошла лавина ядерных распадов».

В качестве рабочего тела для подобной лавины наш изобретатель перечислил четыре элемента – уран, торий, индий и бериллий. Уран он назвал первым, потому что именно с ним когда-то работали супруги Кюри. Сама идея была еще туманной, зато заявка на нее была составлена настолько грамотно и обстоятельно, что сотрудники бюро не нашли повода отказать. Фактически это был патент на ядерный реактор и одновременно на атомную бомбу. Заявитель остро чувствовал таящуюся тут грандиозную опасность, поскольку обладал живым, порою тревожным воображением.

Безукоризненно оформлять патенты научил его профессор физики Альберт Эйнштейн, хорошо знавший это дело, поскольку сам в молодости немало лет прослужил в патентном бюро в Берне. Урок этот он преподал ему в Берлинском университете несколько лет назад, когда они вместе – профессор и его бывший студент – пытались протолкнуть изобретенный ими бесшумный насос для домашних холодильников. Изобретать им было легко и приятно, а вот возиться с юридическими бумагами скучно, хотя и необходимо.

С полученным «патентом на атомную бомбу» наш герой отправился прямиком на Уайтхолл, в Адмиралтейство, в Комитет по вооружениям. «Господа, за этой скромной бумагой кроется самое страшное, самое разрушительное оружие, которое только можно вообразить. На карту поставлена судьба миллионов людей, которые могут сгореть заживо. Эту пару страниц следует засекретить самым высшим способом, какой только возможен в Соединенном Королевстве».

«Знаешь что, парень, – сказали ему тамошние чиновники, – всякого рода затейники, изобретатели вечного двигателя, эликсира бессмертия и, само собой, сверхоружия, ходят сюда толпами, спасу от них нет. Иди себе гуляй и не отвлекай от работы серьезных людей». Нашему изобретателю не сразу пришло в голову, что чиновники обратят внимание на его заметный акцент и не смогут не подивиться его странноватой, явно не английской одежде.

Когда он ушел, в комнату заглянул председатель Комитета.

– Кто-то был? – спросил он.

– Да очередной чудак, вообразивший себя Альфредом Нобелем. Изобретатель нового динамита. И откуда он только взялся?

– Вот как? – Председатель на секунду задумался. – А вдруг в этом что-то есть?

– Да нет, он даже не химик. Предлагает получать энергию из ничего.

– То есть как?

– А вот так. Высекать энергию прямо из атомов, особым образом их ударяя.

– Ну, тогда, – председатель улыбнулся, – это действительно чудак.

Но сотрудники Комитета по вооружениям еще не знали характера этого «чудака». Не прошло и полугода, когда он явился вновь и пробился на прием к председателю Комитета Альфреду Хору.

– Эта бумага жжет мне руки, – сказал он. – Я обдумал ее обстоятельно. Тут описан дьявольский принцип. И, скорее всего, он угадан верно. Речь идет о судьбе людей. Всех на свете.

– Вы кому-нибудь показывали ее? – спросил Хор.

– Никому. О самой идее на всем Британском острове я рассказал пока только двоим – Герберту Уэллсу и Эрнесту Резерфорду.

– Вы говорили об этом с сэром Эрнестом? – поразился Хор.

– Да, но он меня не поддержал.

– Вот видите.

– Сэр Эрнест великий человек. Это несомненно. Но в данном узком вопросе я разбираюсь лучше него.

Альфред Хор не любил нахалов и хвастунов. И он умел их осадить. Но тут было что-то иное. Какое-то особое сверхнахальство, но проявленное спокойно и с достоинством. На тернистом пути образования Хора были и три года, проведенные в Кембридже. Он знал, что означает имя «Резерфорд». Этому патриарху науки сам король присвоил звание рыцаря и титул барона и велел изготовить родовой герб.

– Повторите вкратце ваши доводы, – тихо сказал он.

– Вы ведь слыхали про радий и уран?

Хор молча кивнул.

– Их очень мало в земной коре. Радия вообще почти нет. Но все-таки их добывают. Если собрать килограммов сто чистого урана и сбросить их на Лондон, то, скорее всего, Лондона не будет.

– Допустим. Но как собрать эти чистые сто килограмм? Как их задействовать?

– Об этом отчасти и говорит моя бумага.

– Давайте ее сюда, – председатель встал и вышел к своим подчиненным. – Оформите эти документы как полагается.

– Какую степень секретности, сэр?

– Высшую.

Патент за номером 440023 был принят и засекречен. Произошло это 12 марта 1934 года. Но что с ним делать дальше, сотрудники Адмиралтейства понятия не имели. Бумага скромно пылилась в секретном отделе архива. Звали изобретателя Лео Силард.