Крах фирмы холодильников

В начале 1926 года берлинские газеты сообщили о неприятном случае с холодильником в одном берлинском доме. Домашние холодильники в те времена встречались еще очень редко. Они были громоздки, дороги, далеки от совершенства и к тому же опасны, поскольку в качестве хладагента использовали, как правило, двуокись серы, газ весьма вредный. И вот, из-за поломки холодильника, который допустил утечку этого газа, целая семья получила тяжелое отравление. Об этом заговорил весь город. Заметку об этом случае в числе прочих прочитал профессор Берлинского университета Альберт Эйнштейн. И он живо вспомнил историю двадцатилетней давности, когда он вместе с женою Милевой разрабатывал конструкцию бесшумного электромагнитного насоса. Постойте, ведь подобный насос очень может пригодиться для изготовления холодильных аппаратов нового типа. Эйнштейн давно о нем забыл. И не вспомнил бы, если бы не дикий случай с отравившейся семьей.

Дело в том, что его насос позволял в качестве хладагента использовать безвредные спиртовые смеси. Всерьез заниматься этой инженерной проблемой безмерно поглощенному теоретической физикой профессору не очень хотелось, и он вовремя вспомнил про Лео, чудесного парня из Будапешта, бывшего его студента, а ныне многообещающего молодого ученого. А что, если подключить его? При первой же встрече с Лео Силардом он поведал ему саму идею и по памяти набросал на бумаге схему и объяснил принцип действия. Лео кивал головой и сказал, что подумает. Но Эйнштейн не сомневался, что дело двинется. Он уже успел восхититься волшебной способности Силарда с заоблачных вершин теории мгновенно спуститься на землю и предложить соответствующую схему прибора или установки. Удивительно, но все это у парня начинало работать. Неужели в этот раз будет не так?

Они встретились через неделю на семинаре по термодинамике. Лео с жаром убеждал собравшихся, что информация, эта бесплотная последовательность звуков, знаков и символов, так иногда нас чарующая, на самом деле тайно, но крепко связана с понятием термодинамической энтропии. В исходной глубине они связаны не меньше, чем ян и инь в китайской философии. Вот почему информация, понятая по-новому, глубже, может и должна стать важным фактором физической теории, вслед за чем непременно появятся удивительные практические результаты, например, будут построены физические приборы, не только передающие и перерабатывающие информацию, но, возможно, и порождающие ее. Умело изготовленный аппарат, если хотите знать, сам будет доказывать теоремы, сочинять стихи или писать музыку. Последним утверждением многие были изумлены, пожимали плечами, весело смеялись, шутили по поводу машинного сочинения стихов, но в итоге мало кто докладчику поверил, включая и руководителя семинара. А когда они остались вдвоем, Лео внезапно сменил тему.

– А знаете, профессор, – сказал он, – если ваш электромагнитный насос присобачить к такой вот холодильной конструкции (его мел заскрипел по доске), то получится довольно славная вещица.

– Ага, – пробормотал Эйнштейн. – Интересно.

– Как видите, можно делать небольшие холодильные аппараты, которые будут безопасны и не займут много места на кухне.

– Красиво, – усмехнулся Эйнштейн.

– Я прикинул, – сказал Силард, – можно производить их недорого и в больших количествах. Но это уже не наша с вами забота. Нам достаточно оформить патент.

– И вы знаете, как это сделать? – не без ехидства спросил Эйнштейн.

– Понятия не имею, – беспечно ответил Лео, – но не сомневаюсь, что это возможно.

– Так вот, мой друг. Я охотно вас научу, – сказал Эйнштейн, – в патентном деле для меня нет тайн.

Вскоре проект абсорбционного холодильника, бесшумного, поскольку он не имел движущихся частей, и способного работать при небольшом нагреве, был готов. Патентная возня в Германии почему-то оказалась муторной. Но изобретатели не сильно переживали. Более интересным им представлялся американский рынок. В Соединенных Штатах они и оформили свой патент. В 1929 году права на него приобрела фирма «Электролюкс». Она собиралась производить новые аппараты миллионами. Изобретатели при этом неизбежно стали бы миллионерами. Казалось бы, ничто уже не могло этому помешать. Но…

Но это был страшный для Америки год – внезапно случился биржевой крах и разразился неслыханный экономический кризис. Фирма «Электролюкс» пала одной из первых его жертв. К тому же годом раньше в той же Америке был открыт новый хладагент – метан с примесями хлора и фтора, получивший название фреон. Он оказался на редкость эффективным и неопасным. И мировая промышленность, как только кризис немного утих, двинула в эту сторону – электрические холодильники на фреоне.

Из Эйнштейна и Силарда миллионеров не вышло. Правда, их холодильник имел одно специфическое преимущество: он мог работать без электричества просто от любого нагрева, скажем, от солнечных лучей. Это было бы полезно в жаркой пустыне, например, в Сахаре или где-нибудь в Нью-Мексико, вдалеке от любых электросетей, но тогда никто из промышленников внимания на это не обратил.

Баронесса и физики

Мария Закревская обладала удивительной способностью – она умела говорить с каждым о том, что ему интересно и понятно. С мужем Иваном Бенкендорфом – о древности и прочности славяно-германских связей, о тонкостях дипломатической службы, о причудах дипломатов, о капризах их жен и даже о том, что железный канцлер Бисмарк на всю жизнь был тайно влюблен в русскую женщину. С возлюбленным Локкартом – о хитростях разведки, о суровости долга, о величии британского духа, призванного защитить и облагородить мир. С умным и жестким Петерсом – о человеческих слабостях, но главным образом – о роли ЧК в достижении мировой гармонии. С Горьким – о роли культуры в судьбах России и всего человечества, о книгах великих авторов, скажем, о «Похвале глупости» Эразма или о «Фаусте» Гете. С Уэллсом – о «Новой Атлантиде» Бэкона, о безграничной фантазии людей творчества и об опасностях, подстерегающих род людской.

Мура возвращалась из Эстонии в Сорренто уже привычным ей кружным путем, намереваясь на несколько дней остановиться в Берлине, где надо было решить несколько вопросов с издателем Ладыженским. А еще у нее была намечена встреча с Уэллсом.

Знаменитый фантаст встретил ее на вокзале.

– Как дети? – прежде всего спросил он.

– Спасибо, неплохо, – отвечала Мура. – Павлик немного болел, но быстро поправился. Тихая, сельская Эстония настоящий рай. Дети упитаны, веселы и – по-хорошему – бездумны. Расставаться с ними было нелегко. Хотелось побольше рассказать им о мире, но…

– Понимаю, – сказал Уэллс. – Но дела призывают, не так ли?

– Не призывают, – сдержанно улыбнулась Мура, – за горло берут.

– Знаете ли вы, дорогая Мария, к кому мы идем завтра в гости?

– Пока не догадываюсь.

– И не догадаетесь. К профессору Эйнштейну.

– К кому? – поразилась Мура. Но тут же продолжила в спокойной своей манере: – Отличная новость. У меня к этому профессору давно есть пара вопросов.

В гостиной, где был накрыт чай, собралось немало людей. Одни сидели у чайного стола, другие, взяв по чашке, уселись на стулья в разных углах.

– Это мои друзья, – Эйнштейн широко и весело повел рукой, – участники моего специального семинара. Я их собрал, чтобы они посмотрели на вас, а вы на них.

– Отлично, – сказал Уэллс.

– В основном это набег из Будапешта. Они учились в одной гимназии. Пересечения улиц… – Эйнштейн перевел глаза на Лео Силарда.

– Байза и Фашор, – важно сказал тот.

– Вот именно. Как одна гимназия может породить столько талантов, не представляю. Однако факт.

– Они из одной гимназии? – не поверил Уэллс.

– Сам не верю. Но сначала представлю даму. Это чудесная Лиза Мейтнер, она у нас профессор университета, между прочим, первая женщина, которая достигла в его стенах столь высокого звания. Она лучше всех в мире понимает тайну границы между физикой и химией..

– Интересная постановка вопроса, – пробормотал Уэллс. – Никогда об этом не думал.

– Дорогой профессор преувеличивает, – улыбнулась Лиза. – А тайна проста: никакой границы нет. На самом деле это одна наука.

– Одна? – повторил Уэллс и хмыкнул. – И как ее теперь называть?

– Все-таки скорее физика.

– Ага. А химия тогда – это что?

– Обширное практическое приложение к физике молекул. Когда молекулы велики, расчет весьма затруднителен. И тогда приходится брать в руки колбы и мензурки, сливать вместе всякую жижу и смотреть, что получится. Это мы и называем химией.

– Красиво. – Уэллс снова хмыкнул. – Только согласны ли с вами химики?

– Со временем согласятся. Впрочем, это не имеет значения. Пусть не соглашаются. Колбы не скоро отменят.

– Вот видите, – сказал Эйнштейн, – с первых же слов пошли парадоксы. Что-то будет дальше.

– Да, – сказал Уэллс. – С вами не соскучишься.

– А это наш Эрвин Шредингер. Слыхали про волновую функцию? Это он ее придумал, обыкновенный гений. Он тоже из Австрии, как и Лиза.

Худощавый брюнет в круглых очках скромно потупился и даже слегка закашлялся.

– Остальные парни, как я сказал, из Венгрии, точнее, из Седьмого округа Будапешта. И все, – Эйнштейн перешел на звенящий шепот, – решительно все – гении. Будем считать, что они этого не слышат. Это вот Янош фон Нейман, математик от бога. Это Ене Вигнер, физик, который верит в красоту и симметрию мира. Дени Габор – юный бог электронной оптики. Ну и наконец, мой юный друг и помощник Лео Силард.

Пухлощекий Лео очаровательно улыбнулся.

– Лео – вулкан изобретений, – продолжал Эйнштейн. – Я пытался за ним угнаться, но куда мне! А Лиза, кстати, успела в Вене взять несколько уроков у самого Больцмана. Вот такой народ.

Все представляемые важно кивали, но за этой напускной важностью легко читалась некая ирония. Было видно, что излишняя серьезность тут не в цене. Обстановка была непринужденной.

– Приятно оказаться в такой компании, – сказал Уэллс. – Но и я вам привез не кого-нибудь, а настоящую баронессу. И не откуда-нибудь, а из России.

– Вот это да! – сказал Эйнштейн.

– Баронесса Будберг, – произнес Уэллс, – прошу любить и жаловать.

Мура скромно улыбнулась и слегка наклонила голову.

– Как вы знаете, аристократов из России выставили, – продолжал Уэллс, – зато в Европе они стали встречаться чаще. Кстати, нам на радость. Поскольку, доложу вам, в основном это милые, прекрасные люди. Такая вот история.

– История выкидывает коленца, – сказал Эйнштейн. – Как ни печально, но мы к этому привыкаем.

– Надо учиться привыкать, – заметил Уэллс. – Ведь мы не знаем, что еще нам готовит эта жизнь.

– Вот именно, – сказал Эйнштейн. – Но давайте вернемся к теме, которую мы без вас уже начали обсуждать. Она презабавная. Представьте себе, изобретательный Лео попытался вставить в руки максвелловскому демону электрический фонарик.

– Максвелл? – переспросил Уэллс. – Великий Джеймс Клерк?

– Именно он, – сказал Эйнштейн.

– Ну и ну, – сказал Уэллс. – А знаете ли вы, что я видел его живьем? Да-да, когда меня, десятилетнего мальчика, привезли однажды в Кембридж.

– Невероятно, – сказал Эйнштейн.

– Прекрасно помню, день клонился к вечеру, а он вышел на прогулку – высокий, с каштановой ухоженной бородой, удивительно красивый. Меня подтолкнули в спину: гляди, это сам руководитель Кавендишской лаборатории. Это название уже тогда звучало магически. – И тут Уэллс заметил, что молодой Лео Силард смотрит на него взглядом, в котором смешались восторг и изумление. Встретить на улице Максвелла? Это как встретить Ньютона.

– Только хочу вам заметить, – ироническая улыбка тронула губы Уэллса, – в те времена электрических фонариков еще не было. Фарадей и Максвелл лишь расчищали почву для подобных поделок.

– Ха! В том-то и дело, – рассмеялся Эйнштейн. – Мой милый Лео, вам надо было вложить в руку демона не фонарик, а восковую свечку.

– Вы сказали демон? – Уэллс сдвинул брови. – Зачем ему свеча?

– Ну! – засмеялся Эйнштейн. – В полной тьме и демону нужен свет. Именно это Лео и пытается нам втолковать.

– Занятные у вас споры, – усмехнулся Уэллс.

– Это не просто шутки, – сказал Эйнштейн. – Максвелл в свое время придумал парадокс, который опрокинул всю термодинамику. Маленький демон, чертенок эдакий, сидит в баллоне с газом и сортирует молекулы по скоростям. Это означает, что баллон, который вы давно забросили где-то в сарае, может сам по себе нагреться с одного конца и оледенеть с другого. Физики растеряны до сей поры. А вот Лео, похоже, нашел решение.

– Неужели? – Уэллс выглядел заинтересованным.

– Пусть Лео сам расскажет. У него это лучше получится.

Все невольно посмотрели на любимого ученика Эйнштейна.

– Самое смешное, – сказал Силард, – что ученых не столько сам демон смущает, сколько его расторопность. Но они забыли, что в баллоне темно.

Баронесса Будберг внимательно смотрела на рассказчика.

– Профессор Эйнштейн прав, – продолжал Лео. – И демонам нужен свет. А как иначе наш чертенок отличит быструю молекулу от медленной? А будет у него в руке фонарик или гнилушка с болота, не имеет значения. Энергия светильника восстанавливает то равновесие, которое пытался нарушить хитрец Максвелл.

– Занятно, – сказал Уэллс, наморщив лоб. Было видно, что сама мысль произвела на него впечатление.

– Раздайте демонам фонари, – воскликнула Лиза Мейтнер. – И мир изменится.

– Фонари, – задумчиво повторил Уэллс. – Но ведь можно и шире – свет разума? Разве не так?

– Связь тут несомненна, – заметил Эйнштейн.

– Кстати, – Уэллс повернулся к Эйнштейну. – Я ведь не случайно привез к вам милую нашу баронессу. Она давно мечтала задать вам один мучающий ее вопрос. И касается он, не поверите, как раз энергии. Той самой, которую демоны скрывают в глубинах вещества.

– Вот как! – удивился Эйнштейн и оглянулся на русскую гостью. – Пусть задает, разумеется. Только смогу ли я ответить?

– Ну, если не вы, дорогой профессор, – сказала Мария Будберг, – тогда кто?

Раздалось нечто вроде смеха, лишь один Эйнштейн улыбнулся грустно:

– Итак, дорогая баронесса, я вас слушаю.

– Скажите, пожалуйста, а внутри атомов разве не сидят подобные черти? А ведь там энергии о-го-го!

Эйнштейн с нескрываемым любопытством глядел на русскую гостью. В большой гостиной воцарилось молчание.

– Откуда вы это знаете? – спросил Эйнштейн.

– По-моему, сегодня это знают все.

– Ну, или почти все, – усмехнулся Эйнштейн. – Да, ее там много. Но к нам это имеет мало отношения.

– В годы моей юности один человек, между прочим, поэт, убедил меня, что внутри атомов прорва энергии. И эта подземная волна рано или поздно выйдет из берегов.

– Поэт? – чуть понизив голос, спросил Эйнштейн. – Интересно.

– Да нет, – с оттенком беспечности сказала Мария. – Просто я вижу, что все мы сидим на этой жуткой волне, возможно, изготовившейся к прыжку, и не подозреваем о ее аппетитах.

Она вытащила из пачки длинную папиросу и вертела ее в руке.

– Волна? – как-то завороженно, словно к самому себе обращаясь, пробормотал Шредингер.

– Извлечь эту энергию мы не можем, – заметил Эйнштейн, не без удивления поглядывая на заглянувшую к нему баронессу. – А сама она едва ли взволнуется.

– А таинственный радий? – не уступала баронесса.

– Вы поразительно осведомлены, дорогая баронесса. Признайтесь, вы окончили физический факультет?

– О нет, дорогой профессор. Всего лишь Институт благородных девиц в Петербурге.

– Однако! – сказал Эйнштейн.

– Значит, атомы не взорвутся?

– В ближайшее столетие едва ли. А дальше – кто знает?

– А вот мистер Уэллс целую книгу об этом написал – как люди освободили энергию атома и тут же затеяли атомную войну.

Уэллс не проронил ни слова.

– Мистер Уэллс великий человек, кто этого не знает! – Эйнштейн тепло улыбнулся. – Но… что дозволено Юпитеру в его летящей фантазии, то не слишком позволено медленно плетущемуся быку науки.

– Стало быть, вы этой книги не читали?

– Я прочел немало книг моего дорогого гостя, – сказал Эйнштейн, – но этой, к сожалению, не читал.

– А ее никто не читал, – сказал вдруг Уэллс.

Решительно все уставились на писателя. Его лицо оставалось невозмутимым. Баронесса, чиркнув спичкой, закурила свою папиросу.

– Последний вопрос, дорогой профессор.

– Внимательно слушаю.

– Почему мир устроен так, что мы все – умные и глупые, добрые и злые – сидим на одной пороховой бочке?

– Ха! – воскликнул Эйнштейн. – Хотел бы я знать. – Он искоса поглядывал на Уэллса, а в глазах его читалось – где вы откопали это чудо?

Все присутствующие молчали. С удивленным вниманием следили они за разговором всемирно знаменитого ученого и случайно заглянувшей к нему никому ранее не известной русской дамы. Один Уэллс, похоже, испытывал нечто вроде восторга, но внешне это почти не выражал.

Прощаясь с гостями, уже у самой двери, Эйнштейн сказал:

– Дорогая баронесса, дорогой писатель, совсем забыл, мы с вами завтра идем на музыкальный концерт.

– Концерт? – переспросил Уэллс. – Я не ослышался?

– Я вас приглашаю. Скрипач из Америки дает сольный концерт. А скрипачу – двенадцать лет.

– Не может быть! – воскликнул Уэллс.

– Может. А вот вы отказаться не можете. Билеты на хорошие места уже заказаны. По моей просьбе это сделал мой юный друг Лео. Он тоже идет с нами.

– Отказываться? С чего бы это? – Уэллс повернулся к баронессе: – Как вы на это смотрите, дорогая Мария?

– Так же, как и вы, мой друг. – Она повернулась к Эйнштейну: – Спасибо, дорогой профессор. Вот это подарок так подарок. Кстати, а как зовут скрипача?

– Забыл, – честно признался Эйнштейн. – Но завтра, надеюсь, нам скажут.