Народ-царист

В один из последних дней весны 1929 года на квартире Сергея Кирова собралось несколько видных большевиков, чтобы обсудить проблему, которая их задевала и казалась важной. Ведь коммунисты по природе своей – коллективисты. Во всяком случае, так они утверждали. Фабриками, заводами и колхозами надо управлять коллегиально. Разве не так? В их головах еще не выветрился до конца лозунг «Фабрики – рабочим!». Но каким образом три тысячи рабочих будут командовать своим заводом? Как избежать хаоса и крика? Профсоюз? Допустим. Но он берет на себя в основном рабочую сторону – зарплата, права рабочего человека, здоровый дух коллектива, отдых трудящихся. А смысл, цель завода? А его выдающиеся результаты? Что он производит и для чего? А его перспективы? Такие вещи толпою не решишь. Партийная организация? Безусловно. Но и здесь нужна направляющая воля. Откуда берутся планы и расчеты? Инженеры, начальники цехов, дирекция? Но кто на самом верху? От чьей воли зависит конечный успех? Без директора, без сильного руководителя тут не обойтись. Это ясно. Но что говорить о заводе, когда перед ними лежит страна. Как тут быть? Советы – это хорошо. Съезды – это хорошо. Но большой совет без президиума превратится в хаотическую толпу, в говорильню. Кому это сейчас надо? Куда это уведет? Вот почему с предельной ясностью понимали они, что без крепко спаянного и достаточно узкого политического бюро стратегических задач не решить. Разве не так смотрел на это Ленин? Разве не этому он учил нас?

Политбюро – это особый орган. Самый высокий. Конечная инстанция. Ему должно подчиняться все и вся. Пустых дискуссий, вредных словопрений в коллективах, организациях и газетах более допускать нельзя. Горячие споры прежних лет до добра не довели. Должна преобладать одна единая правда. Наша правда. Других, чужих правд быть не должно. И тогда страна будет похожа на единый лагерь, на военный локомотив, устремленный в будущее. Политбюро – это и есть тот небольшой большевистский коллектив, на плечи которого ложится великая задача, от которой зависят судьбы не только страны, но и всего мира. Это руководящее звено партии, это самые влиятельные люди на политическом небосклоне государства. Но в последние годы политбюро сотрясала жестокая борьба. Оно чуть не развалилось. Троцкий в одну сторону тянул, Зиновьев в другую. Вот теперь Бухарин изображает оппозицию. Ясно, что эти трое – опасные люди. Того и гляди, начнут оппонентов сажать, а то и расстреливать, как в годы Гражданской… Хорошо, что товарищ Сталин всех успокоил и примирил. Сталин тихий, не шумит, не кричит. Сталин мудрый, Сталин добрый. Он никого расстреливать не будет. Троцкого и Зиновьева он вывел из бюро аккуратно, без лишних истерик. А Бухарина неожиданно похвалил. Сказал, что Бухарчик наш – любимец партии. И никому обижать его мы не дадим.

Они смотрели друг на друга с понимающими улыбками, дружески, чуть ли не с любовью. Но и с недоверием. Но и с очевидной ревностью. А в политике по-другому и не бывает. Вот тут их десять или двенадцать человек – умных, волевых, бескорыстных. Последнюю рубашку отдадут за дело рабочего класса. Ведь они вознамерились взвалить на себя задачу, которую никто в истории еще не ставил и не осознавал… Куда там Александрам, Цезарям и Бонапартам! Нет. Именно большевики призваны переделать мир. Во имя сотен миллионов трудящихся на всех континентах Земли. Десять человек, которые должны потрясти мир – если чуть переиначить пылкого Джона Рида. Но почему десять? Может быть, сто? Нет, ерунда. Хватит и пятидесяти. Нет, все равно много. На самом верху пятьдесят равных? Нереально. Будут лишь бесконечные споры и интриги. Достаточно и двадцати. А еще лучше – пятнадцать. Великих и равных. По уму, воле, политическому весу. Вместе они на равных делят власть. Но и разделяют небывалую по масштабам историческую ответственность.

Они сидели за большим столом, кричали, размахивали руками, горячились. Бухарин, Рыков, Рудзутак, Куйбышев, Косиор, Постышев, Томский, Оржоникидзе, Чубарь, Угланов… Каждый из них готов был претендовать на первенство. Понимая, что это невозможно. Кому-то из них стать самым главным, единственным – это даже постыдно. Это противоречит великому принципу коммунистического братства. Они хотели найти равнодействующую, некое великое равновесие, идеальный союз равных… Никто из них не хотел, чтобы другой был выше. Бухарин ревниво глядел на Рыкова, а Рудзутак на Кирова. Но как сделать всех членов этой малой группы равными? Каким способом это равенство обеспечить? Как закрепить? В горячем порыве своем они не догадывались, что уже опоздали. Они, мнящие себя не просто крупными вождями, но и великими политическими мыслителями, несравненными теоретиками коммунизма, были на деле людьми хоть и хитрыми, даже кое-что смыслящими в дворцовых интригах, но в настоящей теории – исторической, социальной, психологической – безнадежно темными. Они не понимали необоримой логики тоталитарного режима, к строительству которого приложили руку. Этот режим неизбежно выводит к власти одного. Они не понимали истинной психологии деспота и тирана. Получив власть, этот один никогда не отступает. Только вперед. К еще большему зажиму – любого свободного слова, любой свободной мысли. И к еще более клокочущим потокам крови. Самое удивительное, что народ в массе своей эти потоки крови поддержит и одобрит. В нем пробудятся древнейшие инстинкты испуганного племени, прижавшегося к своему вождю. Вождь суров, но костер все же горит, мясо худо-бедно в котле варится, а там, в тревожных сумерках вокруг их стоянки – враждебный лес.

Комплекс «племя и вождь» – один из древнейших в национальном, а еще ранее – в племенном подсознании. Это могучий архетип коллективного бессознательного. Он на самом деле никуда не ушел, этот комплекс, он просто очень глубоко залег, закрытый последующими слоями и напластованиями людских отношений. Но во времена крутых перемен, когда буря срывает верхние покровы, он быстро обнажается, выходя на поверхность. И нередко начинает господствовать, подминая позднейшие формы цивилизованности. Более того, он быстро сводит эти формы к проформе, лишая их действительной силы, доминируя в тотальном единстве. В испуганной, сбившейся стае вспыхивает древняя надежда дикарей – сильный вождь. Он один выведет и спасет. В новейшей истории нелепая и чуждая эпохе вера в вождя может тем не менее быть весьма устойчивой на протяжении двух-трех поколений, разбить ее трудно, а если и возможно, то скорее извне. Но «враждебный лес», окружающий стоянку, едва ли в нужную минуту поможет. Он или равнодушен, или слаб – оттого, что занят собственными проблемами и связываться не хочет. Отсталой системе вождь-народ остается другое – внутреннее назревание нарыва и страшная по своим последствиям катастрофа. Третьего не дано.

Им казалось… Они сомневались… Они надеялись… Близкой собственной гибели никто из них не чувствовал – в липкой грязи подвалов, в боли растерзанного тела, с раздавленной, охваченной ужасом душою. И в конце непереносимых мук – почти спасительная пуля, пущенная в затылок. На сей счет они оказались толстокожи и наивны.

Сталин в спор не вступал. И за стол не присел. Он молча, с погасшей трубкой в руке, прохаживался в мягких своих сапогах вокруг спорящих. Когда шум приутих, стало слышно, как Бухарин произнес голосом, слегка дрожащим, но еще наполненным смутной надеждой:

– Русский народ по своему душевному складу – народ общинный. Отсюда любовь делать что-то всем миром, отсюда рабочие артели, бригады, отсюда даже бурлаки. Эй, навались! Согласитесь, это красиво. И народ хочет, чтобы им правили не три человека и не пять, а чтобы это была настоящая артель равных, умных, добрых, чутких, толковых товарищей.

Сталин подошел к столу. Еле заметно усмехнулся. Все замолкли. Тишина стала звенящей. И тогда раздался негромкий голос с хорошо всем известным акцентом:

– Русский народ – царист. Ему адын нужен.

И посмотрел на всех спокойным взглядом.

Никто не возразил. Промолчали все. Эти люди, вершители судьбы страны, не были готовы признаться самим себе, что они – все без исключения – жалкие мошки, незаметно утерявшие собственное достоинство. К чему их пустые речи? Они смертельно боятся этого человека. Он не торопясь соткал паутину, и они, как мухи, со всеми своими лапками и потрохами завязли в ее сплетениях. Прилипли так, что двинуться, стряхнуть с себя этот жуткий клей уже не… Скоро горько и жестоко будет сказано поэтом: «А вокруг него сброд тонкошеих вождей, он играет услугами полулюдей…» Полулюди во главе самой «передовой» страны мира. Это что за исторический феномен?

Победа Сталина, превратившегося в единоличного тирана, не могла не сказаться на судьбах не только России, но и всего мира, хотя мало кто тогда это понимал. Во главе страны, продолжающей глодать остатки собственной революции, встал человек, главной целью которого был захват всего мира (его личная коммунистическая вера иного не предполагала). 1929 год в Красной России одни назвали «годом великого перелома», другие – «сталинским термидором» (в попытке сравнить высылку из страны Троцкого с арестом и казнью Робеспьера в 1794 году).

Португальская пастушка Лусия душ Сантуш за прошедшие годы выросла и ушла в монастырь. Она жила в затворе, много молилась, но яркие видения изредка продолжали преследовать ее. Весною 1929 года в келье монастыря в испанском городке Туе ей вновь явилась Дева Мария, и снова темой была Россия, о чем юная монахиня поведала своему духовнику: «Я увидела вверху человека, и у сердца его голубь из света… А ниже человека, прибитого к кресту. И кровь его текла по облатке и стекала в чашу… А под правой перекладиной креста стояла Дева. Я поняла, что мне была показана тайна Пресвятой Троицы и даны мне были объяснения этой тайны, которые мне позволено открыть. Божия Матерь сказала мне: «Пришло время, когда Бог просит Святого Отца, в единстве со всеми епископами мира, посвятить Россию Моему Непорочному Сердцу, обещая спасти ее таким образом. Так много душ Правосудие Божие осуждает за грехи, совершенные против Меня, что Я пришла просить о возмещении: приноси себя в жертву в этом намерении и молись». Духовник записал эти слова и по инстанциям отправил в Рим. Бумага сия путешествовала из рук в руки и осела в архивах Ватикана. На глаза папы Пия XI она не попала.

Прошло какое-то время, и сестра Лусия вновь рассказала духовнику, что ночью были ей слова: «Они не захотели обратить внимание на просьбу Мою! Они покаются и сделают это, но будет поздно. Россия уже распространит свои ошибки по миру, вызывая войны и гонения на Церковь». Обнародованы эти тексты были лишь десятилетия спустя.