Вселенная, веселый инструмент

Менухин выступал в Карнеги-Холл. После концерта к скрипачу, скромно улыбаясь, подошел худощавый человек.

– Здравствуйте, меня зовут Джон Уилер.

– Прекрасно вас помню, дорогой Джон, – скрипач раздвинул руки для объятий. – Очень рад вас видеть.

– А уж как рад я. Вот так ходил бы и ходил на ваши концерты.

– А в чем проблема? – улыбнулся Менухин. – Кстати, вам не доводилось слышать такого скрипача – Стефана Грапелли?

– Нет. К сожалению.

– Он из Парижа, играет там в джазе. Играет блестяще. Лучшего джазового скрипача мир не видел.

– Интересно.

– Сейчас он тут. Проездом. Я набрался смелости и предложил ему поиграть вместе. Дуэтом. Он согласился. Для меня это подарок.

– Да ладно вам, маэстро. Не верю.

– Вы правы, такое редко услышишь. Но тут случай особый. Он необыкновенно улавливает свободу. Слышали бы вы его импровизации. И мне подобный опыт нужнее, чем ему. Хочу поучиться у него свободе обращения с инструментом, с темой. Думаете, в классике это не нужно?

– Мне кажется, я вас понимаю.

– Современная классика – это не скучная игра по нотам. О нет.

– Нынешняя теоретическая физика – то же самое, – засмеялся Уилер. – Это давно уже не скучная игра по нотам.

– Еще бы! Это ведь вы придумали – черные дыры, червоточины там разные, извилистые ходы из Вселенной во Вселенную?

– Вы об этом слышали? – поразился Уилер.

– Читаю газеты, – улыбнулся Менухин. – О чем только они сейчас не пишут.

– Занятно, – пробормотал Уилер. – Знаете, мой друг, была суровая классика физики. Была и прошла. А ныне – нечто вроде сочинения джазовых пьес. Привольно и трудно – одновременно.

– В том-то и дело, – сказал Менухин. – Мне это близко.

– Вот-вот, и Эйнштейн, мой учитель, на это, похоже, смотрел. Ему ли было не знать темы свободы в классике! Мне кажется, он ночами беседовал с Ньютоном. Они спорили. Но старик Ньютон оказался мудрым. С новыми идеями он в итоге соглашался.

– Потрясающе. Но вот я думаю, легко ли согласился бы Бах со Стравинским, а Моцарт с Дюком Элингтоном?

– О, это был бы спор. Вот бы послушать!

– Ну, со Стефаном Грапелли, думаю, мы поладим. Так или иначе, но завтра мы с ним репетируем, а дня через три даем концерт.

– Как интересно. Мечтал бы попасть на этот концерт.

– Дорогой профессор, считайте, что билеты для вас готовы. С кем вы будете? Никаких ограничений. Берите всю вашу компанию. Мне кажется, вы окончательно убедитесь в том, во что глубоко верил ваш учитель: Вселенная – не просто музыкальный инструмент. Порою это веселый инструмент.

– Дай-то бог! – По лицу Уилера побежали лучики улыбки.

Через три дня Уилер с женой и сыном сидел в шестом ряду. Два уже немолодых, но на редкость подвижных скрипача понимали друг друга так, словно вместе играли с колыбели. Грапелли был высок, Менухин чуть ли не на голову ниже. Но выглядели они как братья, которые встретились после долгой разлуки и рады несказанно. Оба были красивы, обаятельны. К восторгу публики, они непринужденно, даже залихватски исполняли и классику, и джазовые пьесы, проявляя невиданную выдумку. Как они играли! Боже! Фейерверк! Но как при этом улыбались, с какой любовью друг на друга смотрели! Физик вышел из зала потрясенным. Но и задумчивым. Вселенная – веселый инструмент.

Бомба для беса

1994 год

Они ждали приема у папы. В небольшом зале их посадили рядом. Они раскланялись церемонно и суховато.

– На каком языке вы собираетесь говорить с папой? – неожиданно спросил Эдвард Теллер.

– Я? На русском.

– Ах, вот как! Тогда я на венгерском.

– Ваше право, – слегка улыбнулся Юлий Харитон. – Просто я в курсе, что поляк Войтыла довольно сносно знает русский. Насчет его венгерского ничего сказать не могу.

– А вот посмотрим, – почти озорно сказал Теллер.

Он почти сдержал свое слово. Первые фразы он сказал по-венгерски. Папа воспринял такое начало благосклонно, склонив голову в напряженном внимании. Но венгр не собирался мучить папу долго и перешел на английский. Харитон лишь незаметно улыбнулся.

Иоанн-Павел был на редкость приветлив. Он ласково смотрел на двух девяностолетних физиков, подаривших миру сначала атомное, а затем термоядерное оружие. Русской речи он явно порадовался и ответил тремя фразами по-русски. Но ни одного колючего вопроса гостям своим не задал. Казалось, он понимал все. Он сказал несколько теплых слов о Венгрии, Соединенные Штаты назвал цитаделью свободы, а затем остановил задумчивый взгляд на физике из России.

– Не знаю, помните ли вы, дорогой мой гость, что несколько лет назад мы здесь, в храме Петра, провели торжественный обряд посвящения России Непорочному Сердцу Божьей Матери?

– Я этого не знал, – пробормотал Харитон.

– Посвящение России, как и любое посвящение, есть дар и миссия. Это помощь Богородицы и ответственность с нашей и вашей стороны. Живущие в России христиане должны благодарить Марию за дар, в результате которого они теперь могут молиться и открыто жить по вере после долгих лет коммунистической диктатуры.

– О да! – пылко воскликнул Теллер.

– Вероятно, – тихо сказал Харитон.

– Благодарим тебя, Матерь небесная, за то, что Ты, со Своей материнской любовью, привела народы к свободе! – Папа взглянул вверх и перекрестился.

– Ну, не всех еще, – негромко бросил Теллер.

– Не всех, – кротко кивнул папа. – Это долгий процесс. Но мы должны отдавать себе отчет, что через посвящение России Богоматерь дает нам поручение: способствовать тому, чтобы это обращение осуществилось во всей полноте. Будущее мира во многом зависит от нашей свободы, от наших молитв. Мы, католики, своими молитвами о России, возносимыми во время господства коммунистического режима, как могли, способствовали ее обращению. Сейчас, когда появилось больше свободы, мы, увы, слишком мало помогаем русскому народу заново и более глубоко прочитать Евангелие. Нелегко проходит диалог с Русской церковью.

– Угу, – буркнул Харитон. – Понимаю.

– Я не спрашиваю вас, мой друг, – папа мягко улыбнулся, – верующий вы или нет, состояли ли в безбожной вашей партии или нет. Меня это не волнует. И судить вас я не намерен.

– Во так, – сказал Теллер.

– Я всегда был верен высоким моральным принципам, – сказал Харитон.

– Это замечательно, – папа вновь улыбнулся. – Но я не сомневаюсь, что нам всем следует продолжать молиться за Россию. За великую Америку, разумеется, тоже.

Оба гостя молча склонили голову.

Когда они вышли из дворца, Теллер сказал, что хочет со своим русским коллегой немного поговорить. Харитон хотел уклониться от разговора, но Теллер твердо взял его за локоть и, когда они шли вдоль колоннады у собора Святого Петра, усадил на ближайшую лавку. Стояла чудная погода, теплая и безветренная. Ватикан выглядел приветливо, хотя и с оттенком какой-то суровости, даже мрачности.

– Ну что, мой далекий русский друг, мы в таком возрасте, что можем говорить, не таясь. Поздно бояться правды, не так ли?

– А кто ее боится?

– Кто? Вопрос смешной. Папа нас не спросил. Но он все знает. Вот мы оба с вами делали эту злодейскую штуку. И в итоге сделали ее, этот подарок человечеству. Так или нет?

– Что сейчас об этом говорить!

– Был такой писатель Достоевский. Полагаю, вам это имя знакомо.

– Знакомо, – сдержанно ответил Харитон.

– И про бесов наверняка читали.

– Я о многом у него читал, – уклончиво сказал Харитон.

– Понимаю, – иронически скривил губы Теллер. – Всего не прочтешь. Тогда позвольте напомнить. Россия, как и предсказывал этот писатель, под власть этих бесов угодила – целиком и со страстью. Но беда в том, что за сто лет так и не выбралась. Вообразите: главный бес, да с термоядерной бомбой в руке! Крепко? И штуку эту сделали для него вы.

– Неправда, – пробормотал Харитон.

– Неправда в чем? Что сделали? Или что бесу в руки подсунули?

– Все неправда, – тихо сказал Харитон. – Мы защищались… социальные завоевания… нас вынудили…

– Не смешите, коллега. Завоевания! Вынудили! Я, между прочим, бывал в ваших деревнях. Когда приезжал на научные встречи, специально заглядывал. Меня это мучительно интересовало. Но не знаю, насколько русскую провинцию знаете вы. Видели ли плоды великих завоеваний ваших? Нищая страна. Покосившиеся черные избы. Беззубые старики. Осознали ли цену? Вы окопались в своем сверхсекретном городе и носу не кажете. И взгляд ваш на мир – искаженный, если не сказать ложный.

– Неправда, – еще тише произнес Харитон.

– Правда, правда, – грустно улыбнулся Теллер. – Но вы даже себе признаться не в состоянии.

– У нас была трудная обстановка.

– Не надо! Я дружил с Гамовым. Дружил с Ландау. В юности, в Копенгагене, это был самый близкий мне человек. Увы, я многое знаю. Первого из страны вытурили. Второго сунули в тюрьму и чуть там не прикончили. Он сам мне потом рассказывал. Шепотом. Все еще боялся. Зато скольких у вас действительно убили. И это был непрерывный процесс. Кровавое колесо. У вас было немало настоящих гениев. Где они? Что осталось? Скажите мне, где Матвей Бронштейн? Где Николай Вавилов? Где Эрвин Бауэр? Где экономист Кондратьев? Продолжать?

– Не надо. Я тоже это знаю.

– А! Вы это знали. И молчали.

– Не будь у нас бомбы, история могла бы пойти другим путем, вероятно, более агрессивным.

– Вы уверены?

– Между прочим, – Харитон рассеянно смотрел вдаль, – ваш друг Ландау… А я, кстати, тоже знал его неплохо… Так вот, Лева говорил, да еще со смехом, что больших войн больше не будет. И добились этого физики. Они сделали войну бессмысленной.

– Ну да, для разумных людей. А вы можете поручиться, что все люди разумны?

– Надеюсь, большинство таковы.

– А если эти штуковины попадут в руки меньшинства? Дикого, необузданного, даже собственной смерти не боящегося. Что тогда?

– Это вопрос социальный. Государства, правительства, они обязаны контролировать это.

– Государства! Ваше ведь развалилось. Скажете теперь, что у вас фантомная боль по этому жуткому прошлому? И срочно нужен новый диктатор?

Харитон удивленно раскрыл глаза.

– А я вам скажу: никакая это не боль. Тут лучше сказать – фантомный бес. Вы решили, что избавились от него. Не рано ли вы сделали такой вывод? Ведь вы готовы молиться, чтобы он вернулся. И это не та молитва, о которой нам только что толковал папа. Совсем не та. Да ведь неизвестно, куда этот ваш новый бес повернет. Вот скажем, демократии не открывают войн. А возьмите усатых тиранов середины века. Кстати, кто был страшнее, тихий ваш или крикливый Гитлер? Кто в итоге убил больше?

– Не говорите так.

– Отчего же? Попади вашему бомба в руки первому, он бы нас пожалел? Тут же бы кинул. С радостью.

– Откуда вы это взяли?

– Ага, вы этого человеколюбивого дядю не знаете? Очень мило. Сколько ваш дядя Джо уложил друзей, родных, даже верных своих товарищей? Вы не считали? Вы наивный? Слепой? Глухой? А кто уничтожил миллионы в собственной стране? Да и по всему свету. Дорога к вашему коммунизму устлана бесконечными трупами. Хорошенькое дело. А кто вашего отца, смелого и честного журналиста, убил?

– Что? – вздрогнул Харитон. – Откуда вы это взяли? Впрочем, я не хочу об это говорить. Не хочу.

– Вот именно. Всю жизнь вы молчали. От скромности? От робости? От позорной трусости? От навязанного вам лжепатриотизма? Это вам самому решать, отчего.

– Позвольте в этом мне разобраться. – Харитон плотно сжал губы.

– Разбирайтесь. Но выходит так, мой далекий русский друг, что вы безропотно служили Сатане. Я имею в виду далеко не только усатого дядю Джо. И даже не кучу его партийных приспешников, негодяй на негодяе. А весь ваш сатанинский режим. Это он в конечном итоге убил и вашего родителя. Он уничтожил сотни, если не тысячи, самых светлых умов человечества. Это он обрек на смерть сотни миллионов. А оставшимся исковеркал мозги. Триста миллионов безмозглых! Славно, да? А вы безропотно служили этому бесчеловечному режиму. Еще подсовывали ему фитиль, дабы он мог, при желании, поджечь планету.

Харитон посмотрел на своего оппонента с ужасом.

– А теперь эти фитили расползаются, и вам этого не остановить. Хотя я уверен, что Россия в первую очередь должна стать безъядерной страной. Русским нельзя оставлять такую штуку. Они слишком горячи и безответственны. Или безразличны. Что еще хуже.

– Ага. А китайцам можно?

– И китайцам нельзя. И Пакистану этому. И всяким прочим. Если уж такая напасть появилась, то только высоко развитая, ответственная демократия…

– Вы так верите в безоблачность своей демократии? – усмехнулся Харитон.

– По совести сказать, не до конца. И нынешний президент не в моем вкусе. И вся шайка в Белом доме… Поэтому смертного греха немыслимой тяжести с себя самого не снимаю. Увы. «Плодов с древа познания не ешь, ибо смертию умрешь».

– Зачем вы приехали к папе? – осторожно спросил Харитон. – Исповедоваться? Прощения просить? Я что-то этого не услышал.

– Да нет. Поздно чего-то просить. Просто папа нынешний – само обаяние. Пообщаться с ним – да кто ж откажется? Но мне думается, вопрос зарыт глубже. Вот мы все… Сами себя понимаем? Как? Для чего? Зачем? Эйнштейн себя корил. Силард места найти не мог. А я, дурак такой, радовался, что соображаю, что умею… Откуда эта радость идиота? До сей поры не знаю.

– Ну да, – сказал Харитон. – Вот и я не знаю.

– Скажите же, – вдруг напористо спросил Теллер. – Так прикончит себя человечество или нет? Или оставим этот вопрос веку будущему?

– Не знаю, – упрямо повторил Харитон.

– Вот придет у вас к власти какой-нибудь мрачный безумец. У вас по-другому, как я вижу, не бывает. И начнет бормотать про радиоактивный пепел. И будет ему умирать одному грустно и скучно. И возьмет он и шандарахнет по кнопке!

– Этого не будет, – сказал Харитон. – У нас этого не допустят.

– Вы в этом уверены, мой далекий и близкий друг? Впрочем, чего уж там! Дайте хоть обнять вас на прощание. – И Теллер широко распахнул руки.

Маленький, худенький старичок встал, неловко обнялся со своим более массивным собеседником, отряхнул свой светлый, немного помятый плащ и пошел неуверенной походкой, сам не зная куда. Человек, который опекал небольшую русскую делегацию, давно потерял его из виду и едва нашел. Делегация отбывала на родину уже на следующий день.

Харитон приехал в свой дом в Сарове, лег на постель и умер.