«Умница Берия!»

Из пяти керосинок на кухне светились своими слюдяными окошками только две. Возле одной из них неспешно суетились мама и бабушка, кромсая на столике капусту, морковь, картошку, лук и размышляя вслух, где могла заваляться головка чеснока. В другом углу кухни, у заросшей паутиной и пылью тяжелой двери на черную лестницу, над своей керосинкой, установленной на табурете, согнувшись в три погибели, колдовала старуха Степанида Петровна. Из ее бурчащей кастрюли, как обычно, доносился запах протухшего валенка. Из коридора донеслись яростные стуки во входную дверь. Первыми их услышал Олег и пошел открывать. Для этого он обогнул в сумраке коридора большой сундук со стоящим на нем портновским манекеном, высокий стул с резной, но вконец изодранной спинкой, прикрытый жестяным корытом трехколесный велосипед, вешалку с унылой кучей старых пальто и плащей и добрался до высокой двустворчатой двери. Щелкнул английским замком. В квартиру ворвалась растрепанная соседка снизу, тетя Этя, а точнее, Эсфирь Самойловна Затуловская, ровесница и приятельница мамы Олега. Не замечая мальчика, она устремилась на кухню, откуда донесся ее рыдающий голос. Олег невольно сделал три шага вслед за ней.

– Боже мой! – вопила тетя Этя. – Милостивый мой боже!

– Что случилось, Этя? – послышался голос бабушки.

– Берия! – кричала тетя Этя. – Берия!

– Что Берия? – удивленно спросила мама.

– Берия! – Голос соседки просел. – Он велел выпустить врачей. Радио… Только что…

– Скажите же по порядку, – бабушка пыталась внести спокойствие.

Куда там! Из глаз соседки хлынули слезы.

– Они не виноваты. Еще бы! – Она пыталась рукавом затрапезной, криво застегнутой кофты стереть соленую влагу со щек. – Прекрасные специалисты, светила! Скольких они излечили! Скольких людей спасли! Я это знала, знала. Это знали все честные люди! Берия! Умница Берия! Я чувствовала, что Лаврентий Павлович серьезный, порядочный человек, первоклассный руководитель. Но не знала, до какой степени. Он разобрался. Он не мог не разобраться… Он самый порядочный из них всех, – добавила она тихо. – И самый умный.

Услышав эти крики, Олег не удивился. Напротив, они показались ему уместными и даже логичными. Он знал, что отец тети Эти, профессор-медик, специалист по легочным болезням, кремлевский консультант Самуил Затуловский третий месяц лежит в своей квартире с инфарктом. Тетя Этя как могла выхаживала его. И будто бы этот инфаркт спас его в минувшем январе от ареста. Об этом Олег слышал шепот мамы и бабушки.

Тем же сумраком, огибая все те же кучи хлама, сундуки и корзины, Олег отправился в свою комнату дочитывать увлекательную книгу. Он самозабвенно читал «Янки при дворе короля Артура» Марка Твена.

Но надолго в памяти его застрял заполошный крик соседки: «Берия! Умница Берия!»

Столичная весенняя буря прошла для кремлевских вождей сравнительно удачно. Кроме одного – первого зампреда Совмина и министра внутренних дел Лаврентия Берии. Но он – самый решительный и ловкий – до поры об этом не догадывался. В последний день февраля он на деле доказал, что в делах устранения кого-либо он самый умелый. Хоп – и нет человека. Да какого человека! Три близких его «друга» были ему отчасти благодарны, но еще больше этой его резвой умелостью напуганы. Об остальных и говорить нечего. Берию не любили и боялись все. Но это не помешало ему первое время действовать напористо и смело.

Не прошло и месяца после смерти великого вождя, как Берия действительно распорядился выпустить из застенков уцелевших врачей. Народ, который уже приготовился на всех перекрестках кричать «Смерть подлым врачам-убийцам!» и ждал кровавого праздника – виселиц возмездия на Красной площади, – изумленно затих.

Затем были закрыты липовые «Мингрельское дело» и «Дело авиаторов», выпущены по амнистии из лагерей и тюрем более миллиона человек, заметно смягчено уголовное законодательство. Строго запрещены были пытки при допросах, в считаные дни во всех тюрьмах и спецприемниках были ликвидированы пыточные камеры и уничтожены орудия пыток. Первоочередная внешнеполитическая инициатива Берии заключалась в прекращении поддержки просоветского режима Вальтера Ульбрихта в Советской зоне Германии, не пользовавшегося в этой зоне никакой популярностью. Берия предложил своим коллегам в правительстве объявить о согласии СССР на объединение Германии в обмен на репарации в 10 миллиардов долларов.

Претерпели изменения и военные приготовления страны. Внимание к производству водородных бомб не ослабло, но тональность разговоров об этом оружии заметно изменилась. В узких кругах заговорили о нем более спокойно, все чаще называя его оружием обороны. Военному министру Булганину не по нраву было слишком ретивое вмешательство Берии в дела его ведомства, но открыто противостоять ему он не решался.

В любом случае стало очевидно, что внезапная смерть коммунистического вождя (еще вчера желавшего завоевать весь мир) резко изменила военную обстановку на планете. Был остановлен тяжкий Корейский конфликт. В Кремле перестали (на время) говорить и думать о Третьей мировой войне.

Возможно, именно Лаврентий Берия, в недавнем прошлом и сам кровавый палач, в то почти абсурдное время надолго отодвинул человечество от сползания в термоядерную планетарную бойню, но этого ему в заслугу никто так и не поставил.

Как министр Берия вышел из доверия

Лаврентий Берия перестал понимать сам себя. С ним приключилось нечто странное. Ему разонравилось допрашивать, бить, кромсать и убивать людей. Он даже хотел ущипнуть себя: ты ли это, Лаврентий? Тебя почему-то больше не радует вид измученного в застенках человека, готового признаться, что он марсианский шпион. Тебя не радуют сводки о доблестной работе органов, арестовывающих тысячи людей по подозрению в том, что они предатели великого дела рабочих и крестьян. Ты выпустил на волю медицинских профессоров, замышлявших отравить все советское правительство. Точнее, то, что осталось от их истерзанных тел. Ты протащил срочный указ о запрещении пыток. Ты объявил амнистию – из лагерей вышли посаженные за пустяк, вышли больные, вышли беременные женщины и женщины с детьми, всего таких набралось чуть ли не полтора миллиона. Ты высказал (правда, пока осторожно) мысль о необходимости разогнать колхозы, эти неэффективные и силком согнанные сборища бедолаг. Ты выдвинул идею объединения Германии. Единая демократическая Германия? Капиталистическая? Ты в своем уме? Что с тобой случилось, Лаврентий?

Неужели это покойный тиран в прежние годы так скрутил твою волю в бараний бублик, что ты преследовал людей, не особо задумываясь? Принадлежал ли ты сам себе? Кем ты был? Неужто лишь трясущимся и жестоким царедворцем? Ужели это позади? И ты наконец свободен. Возможно ли, что не вся твоя совесть убита, и жалкие ее крохи могут еще трепыхнуться? А если так, значит, ты правильно поступил, отравив этого страшного старика. Впрочем, будь честным. Другого выхода он все равно не оставил.

И что теперь?

Оставшиеся вокруг – они разве не трясущиеся жестокие царедворцы? Не мерзавцы? Не убийцы? (Каким и ты был всего пару месяцев назад.) Чего от них ждать? Чуть промахнись, и наплачешься с ними. Ты мог бы прикончить их всех одним махом. Но ты больше не хочешь убивать. Их надо просто аккуратно передвинуть. Никите вручить совхоз. Это его потолок. Георгий начинал, кажется, в энергетическом. Вот, пусть заведует электростанцией. Булганину отдам полк. Нет, дивизию. Где-нибудь в Приамурье. Пусть там сидит и пьет. Молотов? «Каменную задницу» гнать на пенсию. Все. Покуражился, и хватит. Каганович? Туда же. Микоян? Он и слова не скажет. Пусть мороженое делает. У него это выходит. Вышинский? Ну, это подлец из подлецов. Мелкая тварь. А вот кто по-настоящему опасен – это Жуков. Вот его куда запихнуть? И как?

Со своими ребятами тоже будет непросто. Меркулов, Деканозов, Гоглидзе, Мешик с виду верные, лизать готовы, но ведь – отпетые негодяи. Разве неясно? Продадут, не задумываясь. Тут поневоле задумаешься о смене караула. Смелее выдвигать молодых. Братья Балтаджи, например. Красивые мужики. Высокие, спортивные. Смотрят открыто, не трясутся, не льстят. И дело знают. Но как чувствую я при редких встречах их ровную, дружескую поддержку. Такие не продадут. Владимира, полковника, который ведает загранимуществом, можно сразу ставить на органы. Анатолий, братишка его, в Минсельхозе главком командует? Отличный будет министр. С перспективой на зампреда Совмина. А Петя Осипов? А Сергей Кузнецов? А этот, как его, Самсон Цодоков? А на Академию поставлю Курчатова с Кикоиным… Ну что ты! Есть люди, есть.

Эх, не поздно ли ты проснулся, Лаврентий?

В начале июня Маленков спросил Хрущева:

– Ну что, Никита? Разыгрался наш горный орел? Кого из нас он первого отравит? – Серое, по-бабьи раздавшееся лицо нового председателя Совета министров казалось озабоченным.

– Вопрос! – Хрущев тоже нахмурился. – Ну, если не отравит, то посадит точно. Похоже, у него все готово.

– И что? Будем ждать?

– Правильно ставишь вопрос. – Лысый, приземистый, с большой бородавкой возле носа-картошки, Хрущев сверкнул хитрыми глазками.

– С Булганиным я уже советовался. Не думай, он тоже в тревоге.

– Ага! – оживился Хрущев. – Из этого и надо исходить.

– Я и Жукову намекнул. Без него никуда.

– Пожалуй, – задумчиво сказал Хрущев.

В итоге сложились два встречных заговора. Первый подготовил Берия. На вечер 26 июня, в пятницу, был намечен коллективный поход Президиума ЦК в Большой театр. Там Берия и задумал после спектакля всех сразу арестовать. Проделать сие особого труда не составляло, поскольку личная охрана этих вождей была вся из его ведомства. А слушались эти люди его беспрекословно. Сажать перегнивших вождей надолго он не собирался. Посидят месяц на Лубянке, и будя. На ближайшем пленуме лишить постов и регалий, а дальше как задумал – кому совхоз, кому занюханный профсоюз…

С утра в этот день Берия был приглашен к двум часам на заседание Совмина. Он сидел в своем обнесенном каменным забором особняке, угол Вспольного и Никитской, укрепленном, как крепость, двойным кольцом обороны. Вылезать из гнезда, ехать на встречу к этим тварям он уже не хотел, но потом вдруг решился. «Ладно, в последний раз», – подумал он.

Именно на этом заседании в четвертом часу дня он был арестован. Во время прений, почуяв недоброе, он красным карандашом писал в своем блокноте «Тревога!», комкал листы и незаметно кидал их под стол, под тяжелую скатерть. Позже уборщицы эти комочки бумаги собрали и без колебаний отправили в мусор.

Лето бежало к своей середине. Олег Завада, которому уже стукнуло двенадцать, проводил время в пионерском лагере. Часами гулял он по окраинам огороженной территории, меж кривых дерев, среди сорняков и крапивы. Шумных игр он сторонился. Вот и сейчас в одиночестве брел он к одноэтажному деревянному корпусу столовой. До обеда еще целый час, но он шел хотя бы почитать меню, которое с утра вывешивали на двери: что-нибудь типа – суп вермишелевый, биточки с пюре, компот. Чтение на время успокаивало голодный зуд. Назад он пошел другой тропинкой и наткнулся на газетный стенд. Газету «Правда» под стеклом вывешивали ежедневно, но толп пионеров возле нее не наблюдалось. А вот Олег газеты читать любил. Читал он все подряд. Про успехи колхозов и совхозов, про новые заводы и химкомбинаты, про самолеты и дрейфующие во льдах станции, про сложное международное положение и бдительных пограничников. Он знал, что его родная страна по чугуну и стали обогнала Западную Германию вместе с Люксембургом и дышит в затылок самой Америке. Больше сорока миллионов тонн. Он гордился этой цифрой. Но сегодня его остановило нечто иное. С удивлением увидел он крупно набранную фамилию БЕРИЯ. Он подошел и вчитался. И в первые минуты не поверил глазам своим. Заголовок, набранный жирными буквами, гласил: Арестован злейший враг народа, грязный преступник, моральный разложенец и английский шпион Лаврентий Берия.

«Умница Берия!» – вспомнил он тут же. – «Освободитель!»

Лето пробежало и сгинуло. В начале сентября Олег Завада привычным путем шел в свою школу, в старинное здание гимназии в Большом Вузовском переулке (который бабушка любила именовать по старинке – Трехсвятительский). Он спустился по Варварке к площади Ногина. Дальше предстояли прямой отрезок Солянки, Большой Ивановский, Подкопаевский и поворот налево к школе. По краю площади милиционер за шкирку волок пьяного. Тот внезапно вырвался, выпрямился и на всю площадь хриплым баритоном заорал:

– Ты чо, не слыхал, как министр Берия вышел из доверия? А товарищ Маленков надавал ему пинков! – и, шатаясь, погрозил пальцем.

– Тише ты, – прошептал внезапно поникший милиционер и разжал руку. – Иди себе и не шуми.

Пьяный, пошатываясь, но гордо задрав подбородок, двинул в одну сторону, а милиционер, сутулясь и не оглядываясь, в другую. Олег притормозил шаг, глядя вслед то одному, то другому. Смысла сцены он до конца не понял, но интуитивно осознал, что в стране произошло что-то важное, быть может, переломное.