Олег и тетя Лиза

Мама, пока у нее еще были силы, любила иногда ходить по гостям и почти всегда брала с собой Олега. Он ходил безропотно, хотя по мальчишеской своей природе не слишком чинные эти встречи ценил. Впрочем, в один дом он ходил охотно, поскольку там были два его сверстника, один постарше его, второй помладше, но общий язык с ними он нашел быстро. Это были сыновья Иры Хазановой, школьной подруги его матери. Ирина жила со своей матушкой и детьми в небольшой трехкомнатной квартире, что по тем временам казалось чем-то сказочным. Отдельная квартира – это был уровень, не доступный простым смертным. Возможно, это объяснялось тем, что мама Ирины Вера Михайловна Хазанова, историк по профессии, была из плеяды так называемых «старых большевиков». Муж ее, тоже из большевиков, сгинул в 37-м, зять, первый муж дочери, молодой немецкий коммунист Пауль Шмидт, сбежавший в СССР от Гитлера, был арестован и расстрелян в 39-м. Но саму Веру Михайловну не тронули и квартиру не отобрали. Впрочем, смутный дух страха, вернее, какого-то благородного, но со смертельным оттенком, спокойствия, витавшего в этом доме, своим детским чутьем чувствовал и Олег. Дверь в маленький кабинет Веры Михайловны всегда была открыта, и Олег видел пожилую даму с пучком волос на затылке, в вязаной кофте, сидящую за столом, заваленным книгами. На детей особого внимания ни она, ни обе матери, беседующие на кухне, не обращали. Ребятам именно это и было надо, они устраивались в дальней комнате, на паркетном полу, где их поджидала тьма игр – машинки, мячики, пружинное ружье, стреляющее по картонным мишеням, и даже миниатюрный напольный крокет. В перерыве игр появлялись взрослые, и тогда затевался небольшой концерт. Старший брат Эдик играл на скрипке, Гена, младший, пел песенки (что-то вроде «То ли луковица, то ли репка…») и запоем читал стихи. Для этого он смело вставал на небольшой табурет, а когда ему хлопали, необыкновенно радовался. Олег ничего такого не умел и молча наблюдал.

Сама тетя Ира обожала театр. И хотя она работала инженером, интересы и мысли ее целиком были в заводской театральной самодеятельности, где она принимала активное участие. О театре она могла говорить часами. Эти разговоры продолжались и за чаем, где она угощала всех изысканным печеньем собственного приготовления.

Давным-давно, когда Олегу стукнуло всего лишь восемь, тетя Ира подарила ему отдельное издание «Евгения Онегина» в мягкой обложке, написав на обороте обложки «Маленькому читателю больших произведений». Надпись Олега потрясла. Однако одолеть целиком сие произведение в те года он, разумеется, не смог, но отрывки из разных глав читал с удовольствием, про дуэль на снегу и вокруг нее особенно. И, само собой, навсегда врезались строки «Когда не в шутку занемог, он уважать себя заставил…». Сказано не совсем понятно, но как-то убедительно и сильно. Книга эта, потрепанная временем, сопровождала его практически всю жизнь.

Однажды Вера Михайловна принимала гостью. Аккуратно причесанная пожилая женщина, в строгом не то пиджаке, не то кителе, сидела в ее кабинетике. Они негромко о чем-то беседовали. Олег проходил мимо, когда она его окликнула.

– Мальчик! – сказала она.

Он притормозил.

– Поди сюда. Тебя как зовут?

Он сделал шаг в кабинетик, но ответить не успел.

– Это Олег, – сказала Вера Михайловна. – Сын Ириной подруги.

– Понятно, – сказала женщина. – Можешь называть меня тетей Лизой. – Она смотрела на Олега взглядом изучающим, но каким-то теплым. – Ты в каком классе?

– В пятом.

– Как учеба?

– Нормально, – сказал Олег.

– И что тебе ближе – родная речь или арифметика?

– Арифметика, – сказал Олег.

– Значит, будешь математиком? – Она улыбнулась, но словно бы недоверчиво.

– Собираюсь, – сказал Олег. – Математиком или астрономом.

– Ах, вот как! – на этот раз она улыбнулась широко. – Твердо решил?

– Твердо, – сказал Олег.

– Ну что ж, это достойный выбор.

– Наверно, – сказал Олег.

– Не наверно, а точно. Можешь мне поверить.

– Угу, – кивнул Олег.

– Скажи-ка, а стихи ты читаешь? Помнишь что-нибудь?

– Что-то помню, – не слишком охотно отозвался Олег.

– Ну-ка, давай прочти. Хотя бы пару строк.

– Ну, – Олег замялся.

– Давай смелее.

– Ну… Скажем… – И он скороговоркой, не слишком внятно пробормотал:

 

В море царевич купает коня.

Слышит царевич: взгляни на меня…

 

Глянул на тетю Лизу и изумился. Она неподвижно смотрела на него расширенными глазами. Он даже слегка растерялся. А она, помолчав еще секунду-другую, сказала негромко, чуть севшим голом:

– Ладно, дружок, иди. А то товарищи твои тебя заждались. И спасибо тебе.

Когда они вдвоем возвращались домой, мама внезапно сказала Олегу:

– Фамилия этой тети Лизы – Горская-Зарубина. Я ее смутно помню. Когда мы с Иркой еще за партой сидели, она у Веры Михайловны чему-то там училась. Истории классовой борьбы, вероятно. Или учениям утопистов. Короче, с той поры они и дружат.

– Мне она понравилась, – сказал Олег.

– Ира мне шепнула, что это женщина с очень непростой судьбой.

– Понимаю, – рассудительно сказал Олег, хотя на самом деле ничего не понял.

Но мама была уверена, что сын ее парнишка умный, и не считала нужным трудные мотивы и темные загогулины жизни ему растолковывать. Должен научиться разбираться сам.

Кетчер в Москве

Лиза возвращалась из магазина домой.

В авоське болтались бутылка кефира, коричневатый батон «рижского» хлеба, триста граммов свежей ветчины (любимый ею «окорок тамбовский») и триста граммов швейцарского сыра.

За десяток шагов до арки, ведущей в ее двор, к ней подбежал пацан лет десяти-одиннадцати и протянул белый конверт без подписи.

– Тетя, это вам, – скороговоркой выпалил он.

– Что это? – спросила она, нахмурясь.

– Велели передать, что вы любите балет.

– Ах, вот как! Ну что ж, – она слегка улыбнулась и конверт взяла.

Пацан тут же испарился.

Войдя во двор, Лиза присела на одинокую лавочку и, не торопясь, огляделась. Двор был тих и пуст. Она заглянула в конверт. Там лежал театральный билет. Она достала и изучила его до всех мелочей. Большой театр, балет «Спартак», ближайший четверг, семь вечера, ряд шестой, место второе. «Ну что ж! Можно и сходить. Странновато, но… Чего не бывает? Жаль, что место с краю. Но сетовать на дареное глупо». Кто этот благодетель, что ему надо, она не знала. Но чего ей, в сущности, опасаться? В каких только переделках она не бывала! На фоне однообразных дней это даже интересно. Пахнет маленьким приключением. Или не очень маленьким? Посмотрим. Самое смешное, что она в Большом давно не была, а ей туда хотелось, и даже очень. Конечно, она предпочла бы «Лебединое» или «Ромео и Джульетту». Впрочем, о шумной премьере балета Хачатуряна она тоже была наслышана.

В четверг она нарядилась необычно. Узнать ее было нелегко. Она подошла к театру за сорок минут до начала спектакля и тихо встала у дальней колонны, опустив на лоб широкие поля шляпы. Тянулись долгие минуты, но никого из знакомых она не обнаружила. Ничего подозрительного тоже. Без десяти семь она вошла в театр, сдала в гардеробе плащ, купила программку и без двух семь сидела в своем шестом ряду. Зал был заполнен, но кресло номер один рядом с нею оставалось пустым. Погас свет, зазвучали мощные, завлекающие звуки увертюры, открылся занавес. Римские воины в шлемах, с квадратными мечами смотрелись стройно и грозно. А повыше, словно вознесенный на их плечах, – красавец Марк Красс в короткой тунике, с царственным жезлом в руке. Пластика его движений завораживала. Она смотрела, приоткрыв рот и забыв обо всем прочем. Танец мужчин был великолепен – ритмичен и горяч. Но вот на сцену, порхая, выбежали женщины…

– Между прочим, куртизанку Эгину танцует Плисецкая, – послышался не голос, а скорее отчетливый шепот слева.

Лиза вздрогнула. Сказано это было по-английски. Она скосила глаза налево и еще раз вздрогнула.

– Боже мой, Мо! Вы ли это?

– Меня зовут Ник Стайн, – прошептал человек, незаметно опустившийся в кресло номер один. – Но я старался быть похожим на одного вашего старого знакомого. Удалось?

– Не то слово. – Лиза уже пришла в себя и даже улыбнулась. – Вы сошли с ума, Ник!

– Не скажите. Все достаточно просто. Хотелось увидеться.

– Понимаю, – кивнула Лиза. – Или мне кажется, что понимаю.

– Ладно, уточним после. Давайте смотреть. Все-таки балет. В Большом. Не часто бывает.

В антракте Мо, он же Ник, пригласил ее в буфет.

– Это не опасно? – спросила она с легкой улыбкой.

– Не думаю. Вас тут едва ли знают. Меня тем более.

Они присели у столика, в центре которого блюдо было заполнено пирожными – эклеры, корзиночки, картошка, наполеон. В обычные дни Лиза старалась этого избегать, но сейчас…

– Вот, Ник, рекомендую, – она подцепила пальцами корзиночку с кремовой розой и зелеными цукатами. – У нас это вкусно готовят.

– Не сомневаюсь, – серьезно отвечал Ник. – Непременно попробую.

Подошедшей официантке они заказали лимонад.

– Что вы делаете в Москве? – спросила Лиза.

– Я приехал со спортивной делегацией. Возникла мысль устроить встречу легкоатлетов России и Штатов. Пора думать о дружбе. Вот этот матч мы и приехали обсудить.

– Прекрасная идея, – сказала Лиза. – Мне нравится. Но тут я мало чем смогу помочь.

– Воистину, – улыбнулся Мо-Ник, – подыскивать прыгунов, спринтеров и стайеров – не ваша задача. Тем не менее кое-что я хотел бы с вами обсудить.

– Неофициально? Никого не ставя в известность? Я так понимаю?

– Именно так, – кивнул он.

– Ну что ж, – секунду она размышляла. – В память старой дружбы. Отчего бы и нет?

– Прекрасное изделие, – сказал он, надкусывая эклер. – Так как мы это устроим?

– Погодите. Ага. Слушайте, я должна познакомить вас с русской кухней. Не возражаете?

– Еще бы! Тут я, увы, не знаток.

– Ну, наслышаны все. Блины с икрой, расстегаи, рыбная солянка…

– Звучит заманчиво.

– Ресторан «Астория». Это на улице Горького. Тут недалеко. Я закажу столик. В начале той недели устроит? Скажем, во вторник? Часов в пять.

– Вполне.

– Ну а свободно поговорим на скамейке в парке.

– Разумеется.

Обед был восхитителен, ледяная водка вкусна. Лиза, не часто устраивающая подобные вылазки, не могла этого не отметить. Ну а Мо-Ник был просто в восторге. В его темных волосах она увидела немало серебряных нитей, но импозантен он был, как и прежде. При этом обходителен, безукоризненно вежлив, с умело вплавленной ноткой светлой грусти.

С погодой повезло, и они непринужденно уселись на скамейке в конце Страстного бульвара. Мо-Ник достал из кармана какую-то фитюльку, нажал кнопку. Загорелся бледно-зеленый глазок.

– Что это? – спросила Лиза.

– Мне говорили, что в Москве все садовые скамейки оборудованы прослушкой.

– Так уж и все?

– Не знаю. Но в этой, слава богу, нет точно.

– Чудненько. Ну, так рассказывайте, чем я могу вам помочь?

– Дорогая Лиза, – Мо-Ник сделался серьезным. – Вы, должно быть, знаете, что одна из моих тем – атомы. Бомбы, станции, подземные испытания…

– Догадываюсь, – сказала Лиза.

– Общая ситуация по этим вопросам в России нашим специалистам понятна. Но остаются мелкие детали, иные из которых могут обернуться сюрпризом.

– Детали. Понимаю.

– Вот сюрпризов бы не хотелось. Паритет есть паритет. Есть данные, что некоторые ваши высшие военные, несколько озабоченные военной гонкой, хотели бы нам кое-что передать. Некие документы. Но пока нет надежных каналов.

– Даже так? Интересно. Смелые люди. Сведения достоверны?

– По нашим оценкам – вполне. Но и мы в ответ готовы приоткрыть кое-какие свои тайны. Как раз в интересах паритета.

– Приоткрывайте. Лидеры наших стран говорят о возможной встрече. Удобный случай для подобных обменов. При чем тут я?

– Лиза, дорогая. У политиков свои отношения, а у спецслужб свои. И вы отлично это знаете. Нам гораздо легче поладить, мы уважаем и ценим друг друга. И, как правило, не сдаем даже врага. Разве не так?

– Это так, – подтвердила Лиза.

– В последнее время контакты наши сильно обтрепались. Если мы восстановим доверительные отношения, то выиграют все. Ведь не только колючками и шипами нам обмениваться, согласитесь.

– Соглашаюсь.

– Меня уполномочили восстановить нормальные, действующие каналы между нашими разведками. На вас, Лиза, большая надежда.

– А вот это напрасно. Я в отставке, давно на пенсии. Ни связей, ни влияния у меня не осталось.

– Даже так? Разве бывают бывшие разведчики?

– Еще как. Но если я вдруг начну шевелиться, то меня, скорее всего, поднимут на смех. А дальше дело может обернуться кутузкой. И это очень вероятно. Для меня, разумеется. У нас есть правило – не вылезай!

Мо-Ник долго молчал.

– Понимаю, – наконец сказал он. – Вот что значит – разные миры. А казалось, бывшие союзники.

– Вот именно, казалось.

– Не слишком ли мрачен ваш мир? Как-то у вас все это жестко. Кстати, пройдясь по городу и спустившись в метро, улыбок на лицах людей я почти не увидел.

– Погодите, дорогой Мо. Вы о чем? Улыбки? Они придут. Вы не могли не заметить, что страна на подъеме. Да, пока бедно, но вектор очевиден. Люди свободнее дышат. А идеалы наши… Что тут говорить… Присмотритесь, глаза у людей светятся. У молодежи особенно. Все сплошь романтики. В тайгу! Во льды! В глубину океана! А у вас там, хоть вы и трижды богаче… Знаю, видела. Что говорить о низах. Даже интеллигенты ваши, профессура, художественные круги, кажутся нам непролазными мещанами. Интересы узенькие. Небесный горизонт низок. А часто его вообще нет. А ведь соревнование идет не по бомбам и ракетам, оно строится относительно очень высокого, очень человечного принципа. По сути, решающего. Стоит вопрос о будущем человека как существа свободного и творческого. И в этих замыслах и планах, поверьте, мы впереди.

– Да, – задумчиво сказал Моррис Берг. – Да. Я знал, что будет непросто.

– А кто сказал, что будет просто?

– Да, – повторил Берг. Он смотрел вдаль бульвара, на одиноких прохожих. – Ну что же, кетчер, – пробормотал он, – ты разучился ловить мячи.

– Что? – улыбнулась Лиза. – Кетчер не ловит мячей? Не поверю.

– Знаете, Лиза, в бейсболе когда-то меня считали непревзойденным стратегом. Да, было дело. Но это позади. Стратега больше нет.

– Оставьте, дорогой Мо! Я вам скажу, где действительно стратегии не видно. Шпионская суета, нервные всхлипы генералов, напыщенные, пустые, хвастливо-грозные речи лидеров больших стран – вот откуда стратегия испарилась. Боюсь, навсегда. Тактика еще угадывается, но – бескрылая, жалкая, до ближайших выборов. Ни к чему хорошему привести она не может. Нельзя сегодня браться за масштабные вопросы, если нет понимания, куда и зачем движется человеческий род в целом. У людей на планете ныне общий дом. Взорвать его мы уже способны, но для чего он строился сотни, даже тысячи лет, и в чем высшие цели его обитателей – вот этого осознать мы не в силах.

– Вот это да! – Моррис Берг смотрел на собеседницу чуть ли не с восхищением. – Какие глубокие мысли!

– Это не мои мысли, – устало сказала Лиза. – Просто у меня много времени. И я много читаю.

Они помолчали немного.

– Кстати, Лиза, – встрепенулся вдруг Берг. – Я вам не рассказывал, откуда мои корни?

– Не припомню такого, – отвечала Лиза.

– Отсюда, из России. Ведь мои родители перебрались в Штаты с Украины.

– Вот как? – удивилась Лиза. – А откуда именно?

– Маленькое местечко между Станиславом и Тернополем.

– Я как чувствовала, – усмехнулась Лиза. – А я родилась в лесном урочище, севернее Черновиц.

– Так мы почти земляки?

– Удивительно.

– Ну а потом? Как вы попали в Москву?

– Ну, не сразу в Москву. А через Вену и Париж.

– Париж?

– Когда я кончала гимназию в Черновцах, уже шла война. Все разметало, все разъехались. Румынский я осваивала в Бухаресте, немецкий в Вене. Потом рванула в Сорбонну…

– В Сорбонну? – насторожился Берг. – И когда это?

– Два семестра в 1922—1923-м…

Пришла пора удивляться ему.

– И как мы тогда… – Он говорил медленно, почти шепотом. – Как мы друг друга там не увидели?

– Вы тоже там учились? – не поверила Лиза. – В те же дни?

– Вообразите. Именно зимой 23-го.

– Тогда я тоже думаю: как же так?

– Боже, сколько в жизни потеряно.

– Приходится смириться, друг мой. Жизнь соткана из потерь.

– Ах, Лиза, дорогая, вы перевернули мне душу.

Вернувшись в Штаты, Мо Берг ничего интересного про русский атом не рассказал. Про контакты с русской разведкой тоже. На наводящие вопросы он отвечал бессвязно.

«Ты зачем туда ездил?» – спросили его.

«Не знаю», – честно ответил он.

«Сдвинулся, – решило его начальство. – Такой человек в разведке нам больше не нужен».