Вселенная и мышь

Принстон. 1953

Марго, дорогая, случайно в руки мне попался предмет из альмаров… Я вертел его почти с восхищением. И вдруг сообразил, что давно не беру в руки скрипку.

Впрочем, струны моей души продолжают… не скажу, петь… Печально звенеть.

Ты не поверишь, но я слышу этот звон. Иногда он назойлив, порою – нестерпим.

Я давно потерял сон. Так, иногда прикорну. Но если удастся крепко задремать, то это счастье.

Потому что мне снишься ты.

На последней моей лекции народу было необычно много. Толпились, сидели в проходах. Продолжая спор о роли наблюдателя в квантовом опыте, я задал вопрос: если мышь смотрит на Вселенную, меняется ли от этого состояние Вселенной?

Все развеселились, кто-то рассмеялся. Кое-кто, однако, понял, что это чуть ли не главный вопрос о нашей роли в этом мире. Ведь у творцов новейших теорий получается, что без наблюдателя и мира нет. Впрочем, кому он нужен, этот мир, если смотреть некому?

Итак, вначале наблюдатель. Сиречь – человек. Нет, сначала созидающий его дух. А уже потом атомы, планеты и несущиеся куда-то туманности. В глазах смотрящего они обретают смысл. По-своему это красиво.

Но никто, по-видимому, из слушателей моих не догадался, что под этой мышью я разумел самого себя. А мышь грустит и хочет скрыться в норе…

Москва. 1954

Ах, милый мой Альмар, в Москве мне не радостно. Даже как-то горько. Сколько лет пролетело. Боже! Поверить не могу. Было ли все это? Серо-розовый туман все застилает. Все прячет…

Ты спросишь, как Сергей? Загрустил, еще как… Хотя виду не подает. Режет по дереву как сумасшедший. Что-то бормочет. Меня не замечает. Друзья-скульпторы относятся к нему подчеркнуто плохо. Точнее, они испарились. Вокруг глухо. Ничего не слышно, окромя унылого радио, которые мы стараемся не включать. Поэзии в нынешней России тоже нет. Страна молчит. Глухо и страшно. Может, под подушкой, на чердаке кто-то и пишет. Но не доносятся до нас этот ночной плач, эти ритмы, эти всхлипы, эта божественная музыка. Если вдруг она еще где-то тлеет. А я вспоминаю Саранак, яхту, твои загорелые руки. Протоны, нейтроны, русские стихи, которые тебе читала я. Как ты слушал! Да, это были настоящие стихи. Подлинный взрыв души. И проза тоже. Толстой у камина. Бунин в беседке. И снова Блок, который все шепчет нам что-то в вечернем нежном ветерке. И слезы сами льются.

«Надежда мира».

Конец февраля 1953-го

Они еще к семидесятилетию собирались издать сборник его юношеских стихов. Подхалимы! Он им строго запретил. Да, в молодости он опубликовал в грузинских газетах несколько стихотворений. Сам великий Илья Чавчавадзе отметил появление молодого, талантливого поэта Джугашвили. Однако писать и публиковать стихи молодой поэт вскоре после этого прекратил. Правильно ли поступил? Это вопрос судьбы. Глубокий, режущий. Но что сейчас об этом говорить! Ведь перед вами ныне не глупый и наивный провинциальный поэт. Товарищ Сталин сегодня – надежда мира. Оплот человечества. Быть может, какой-нибудь глупец думает, что это не оплот, а старый, больной человек? Что путается память? Не ясны планы? Неправда. Врете! Он не старый. Он положил себе прожить до девяноста лет. Неколебимо возглавлять дело рабочего класса.

Начать чистку Сталин решил со своего окружения, с самых знаменитых. Когда были арестованы их секретари, помощники и врачи, «знаменитые большевики», как бы ни были тупы, но со скрежетом ржавых мозгов все быстро, хотя и с некоторым трепетом, осознали. Особенно когда их личные врачи в застенках, истерзанные палачами, начали давать показания. Что всех они лечили преступно неправильно, а товарища Сталина вообще задумали отравить. Не все несли этот кровавый бред. Самые крепкие выдержали чудовищные пытки. Однако же у большинства недостало сил. У тех самых профессоров, которые на протяжении долгих лет весьма успешно пользовали кремлевских долгожителей. Профессора начали оговаривать себя, а заодно и своих высокопоставленных пациентов.

Но пациенты эти, физически еще вполне крепкие, класть молча голову на плаху не захотели. Это большевики тридцатых покорно и трусливо пошли на смерть и позор. Нынешние кремлевские старички следовать их примеру не пожелали. В страхе за свою жизнь, они решили пожертвовать долгой и мудрой жизнью Величайшего Гения Всех Времен и Народов (который на деле был всего лишь полуграмотным, злым, подозрительным и мстительным старикашкой с природным даром гипноза и с очевидными вспышками паранойи). Как бы то ни было, но они смертельно его боялись. В нем сидел какой-то неодолимый бес. Убить его было очень не просто: кого именно – пожилого, заметно выжившего из ума человека или нетленного, чудовищной силы беса? Сатанинскую глубину этого вопроса кремлевские насельники не осознавали. Им даже постановка такого вопроса была бы непонятна и даже чужда. Однако пойти на покушение они решились. Но как это проделать?

Тут следует отметить, что Кремль и обе дачи вождя сверху донизу были набиты охраной. И все эти полковники и майоры верили в Сталина, как в Бога. Не подступись! Сотни глаз беспрестанно обшаривали все и вся. Тут и мизинцем не шевельнешь. Наименее заржавленные мозги оказались у Берии, Хрущева и Маленкова. Им, чтобы составить союз, не надо было даже особо сговариваться. Они все понимали без слов. Накануне неминуемого собственного ареста, злодейского истязания в подвале и позорной смерти – как не понять? Как вдруг не осмелеть? Берия молча взял на себя главную роль, остальные двое согласились. Вскоре к ним присоединился колеблющийся Булганин. Это было важно, ибо за ним стояла армия.

Испуганные, давно потерявшие волю и разум Молотов, Ворошилов, Каганович, Микоян и прочие деятели высшей когорты самоустранились, затихли, носу со своих дач не высовывали. Словно перед бурей. Они не знали, чья возьмет.