Глава 23
Банкрот и Вымысел

На следующее утро Петр Яковлевич Должанский сошел с трамвая, привычным жестом ощупал карманы, проверяя, не лишили ли его карманники честно нажитых копеек, и двинулся к Дворцу труда. Его сутулая фигура была практически незаметна в толпе служащих, и все же Басаргин разглядел его.

– Петр Яковлевич!

Должанский остановился, и писатель подошел к нему.

– Доброе утро, Максим Александрович.

– Какое, к черту, доброе, – перебил его Басаргин. – У нас убийство.

– У нас? – Тут, признаться, Петр Яковлевич поглядел на собеседника с некоторым недоверием. – В смысле, в редакции?

– В редакции, не в редакции, называйте это как хотите, – ответил писатель. – Один из ваших поэтов. Его нашли мертвым в чулане, где уборщики держат ведра, швабры… и прочее в том же роде.

– Так, – сказал Должанский с тяжелым вздохом. – И кто он?

– А черт его знает! Беспалову он назвался Карповым. Шура говорит: запомнил его только потому, что поэт был готов сменить фамилию на «Пушкин», лишь бы его печатали.

Должанский задумался.

– Честно говоря, никакого Карпова я не помню, – признался он. – А почему он обратился к Беспалову?

– Принял его за вас, – ответил взвинченный писатель и стал рассказывать, что Карпов появился во Дворце труда в тот же день, что и Опалин.

– А, ну да, ваш знакомый, – кивнул Должанский. – Который еще занял мой кабинет.

Именно так, а потом он вызвал на допрос Беспалова, и появился Карпов, который хотел пристроить свои стихи и искал Петра Яковлевича. И теперь Карпов мертв.

– Если вы думаете, что я убил его из-за стихов… – усмехнулся Должанский.

– Господи, о чем вы говорите! – вырвалось у Басаргина. – Я просто хотел вас предупредить, чтобы вы знали, в чем дело. Сейчас в редакции агенты угрозыска допрашивают всех, и я не знаю, как это на нас отразится, учитывая… ну… все обстоятельства. Колоскова ведь ищут до сих пор, и слухи ходят самые нехорошие. Вообще мне раньше казалось, что работники угрозыска… скажем так, звезд с неба не хватают. Но я тут понаблюдал за одним из них, вы знаете… Одно дело он раскрыл, не имея на руках практически ничего. И второе…

– Я надеюсь, вы не слишком с ним откровенничали?

– О чем? – спросил Басаргин с нескрываемой досадой.

– Обо всем. О жизни, например.

– Я ничего ему не говорил. И вообще, я общаюсь с ним только по необходимости.

– И поэтому устраиваете званые вечера? – с ироническим прищуром осведомился Должанский.

– Кто вам сказал? – вырвалось у пораженного Басаргина.

– Не важно. Допустим, домработница Ракицкого живет этажом выше вас, а у Ракицкого язык без костей.

– Никогда не замечал…

– А вы ничего не замечаете, Максим Александрович. Не понимаете, что вы рыба в прозрачном аквариуме и все ваши движения видны как на ладони. Да, да, в нашем тесном обществе вы – рыба. Будьте осторожны, – добавил Должанский другим тоном. – Не все из тех, кто наблюдает за аквариумом, безобидны.

– Вы говорите загадками, – проворчал писатель. – Черт возьми, Петр Яковлевич, что происходит?

– Понятия не имею. Спросите у вашего приятеля из угрозыска, он вам разъяснит. В конце концов, это его дело.

И, сухо улыбнувшись, Петр Яковлевич проследовал мимо писателя и отправился в свой кабинет.

По пути его несколько раз перехватывали взбудораженные коллеги, чтобы сообщить сенсационную новость, которую он уже знал.

– Это Петров убил! – горячилась Теплякова. – Я говорила, что нельзя его пускать в редакцию! Я всегда говорила, что он опасен!

– Зачем ему убивать какого-то поэта, которого даже не печатают? – спросил Черняк в изнеможении.

– Затем, что он ненормальный!

– Я вам верю, – заметил Фарбман с усмешкой, – вы, должно быть, специалистка в таких делах!

Но пытаться оскорбить Теплякову было бесполезно: она сама могла оскорбить любого, не гнушаясь никакими средствами:

– Литературный импотент! Идите сочиняйте ваши дурацкие шуточки о безбожниках! Все равно вы больше ни на что не способны!

– Не завидуйте, дорогая: хорошая шутка стоит романа!

– Я тебе не дорогая, паршивый урод!

– Спасибо, что просветили, дешевая моя! – ответил Фарбман, иронически кланяясь. Ответом ему был новый виток оскорблений, и Должанский ушел, не дожидаясь окончания этого ругательного поединка.

Едва он сел за стол и ответил на пару звонков, как к нему заявился агент угрозыска – не уже знакомый Петру Яковлевичу Опалин, а Логинов. Должанский ответил на вопросы и по просьбе агента взглянул на тело. Его вытащили из чулана и положили на пол, прикрыв каким-то покрывалом, которое сохранилось тут с тех пор, когда Дворец труда был Воспитательным домом. Петр Яковлевич посмотрел на труп и покачал головой:

– Нет, я его не видел.

– Вы уверены?

– Конечно. Если бы я не был уверен, я бы так и сказал.

Они вернулись в кабинет Должанского, и Логинов стал расспрашивать заведующего отделом поэзии о полотере Петрове:

– Вы его знали?

– Ну… как все. Он постоянно тут появлялся.

– Как по-вашему, он мог убить Карпова?

– За что? – изумился Петр Яковлевич.

– Вот и я тоже хотел бы знать. – Логинов вздохнул. – Один из свидетелей вспомнил, что вчера видел Карпова во дворце с довольно большой тетрадкой. Вероятно, это были его стихи – с такой же тетрадкой он приходил в редакцию в прошлый раз. Однако, когда вчера поздно вечером обнаружили труп, при нем не было ни бумаг, ни документов.

– Вы хотите сказать, – начал Должанский после паузы, – что Петров мог его убить из-за стихов?

– Петров или кто-то другой.

– Ну, случалось, что поэтов убивали… – пробормотал Петр Яковлевич в сильнейшем изумлении, почесывая щеку. – Вот Пушкина, к примеру… Но не из-за стихов же!

Когда Логинов ушел, Должанский стал разбирать бумаги, но не выдержал, чертыхнулся и, сняв трубку телефона, попросил ипподром.

– Погода хорошая, дорожка легкая, – сказал усталый женский голос.

– Заезды уже начались?

– Только что. А у вас разве не Ракицкий о бегах пишет?

– Он, просто мы поспорили. Ну, насчет победителя.

– У вас нет шансов выиграть у Ракицкого, – сказала женщина и засмеялась так молодо и очаровательно, что Должанскому захотелось слушать ее еще и еще. Но он отогнал от себя мысли, которые могли ему помешать, галантно поблагодарил собеседницу и повесил трубку.

Посетителей в то утро не было: угрозыск всех распугал, тем более что поэты – народ, как известно, чувствительный. (Фарбман в таких случаях добавлял: к гонорарам.)

Должанский разобрал почту и даже нашел хорошие стихи, но иное занимало его мысли, и он нет-нет да поглядывал на наручные часы. Наконец он решился и снял трубку.

– Алло! Третий заезд уже состоялся?

– Ах, это опять вы! – засмеялся голос. – На кого вы ставили?

– Я ни на кого не ставил. Я сказал, что Вымысел придет первым.

– Вымысел! Эх вы! Первым пришел Банкрот. Две минуты девятнадцать с половиной секунд. Можете записать, если хотите! А Вымысел – второй.

– Банкрот, значит? – вздохнул Должанский. – Теперь я должен Ракицкому пиво. Спасибо, прекрасная барышня. Хорошего вам дня!

– Тук-тук! – В дверь протиснулся Глебов, держа в руке трубку. – Что за разговоры о банкротах?

Петр Яковлевич холодно посмотрел на гостя. Но Степа был слишком толстокож, чтобы его можно было пронять взглядом.

– Только не говори мне, что написал стихи, – сказал Должанский. – Я этого не переживу.

Степа решил, что его собеседник удачно сострил, и весело засмеялся.

– Нет, я не про стихи. Басаргин клянется, что он ничего не знает, а он ведь водится с этим… Опалиным. Ты в курсе, что Колоскова вроде нашли?

– Правда?

– Да, и говорят, что его убили.

– А я-то думал, он удрал с деньгами, – протянул Должанский, почесывая бровь. – Это было бы умнее, чем стать трупом.

– Может, его Петров убил? – высказал предположение Глебов. Он сунул в рот трубку и выпустил клуб дыма.

– Почему Петров?

– Ну, не знаю. Убил же он твоего знакомого.

– Какого знакомого?

– Хитрец ты, Петя, – сказал Глебов и дружески ткнул Должанского кулаком в плечо. Тот отодвинулся и даже встал с места. – Я же видел, как он вчера из твоего кабинета выходил.

– Кто выходил?

– Ну Карпов этот! Ты что, забыл? Или сказал агентам, что его не видел, чтобы они тебя не заподозрили?

– А в чем меня можно заподозрить? – удивился Должанский. – Не приходил он ко мне…

– Как не приходил, когда я точно помню – он от тебя вышел, и вид у него был такой, словно он увидел привидение.

– Степа, – сказал Петр Яковлевич после паузы, чувствуя, как у него холодеет лицо, – не выдумывай.

– Да что я выдумываю? Говорю, что видел…

– Ничего ты не видел, – прошипел Должанский. Он взял какую-то папку со стола, притворился, что читает содержимое, и сделал несколько шагов по комнате.

– Ты меня с толку не сбивай, – важно сказал Глебов. – Я еще думал – сказать угрозыску, что он у тебя был, или нет. Потом подумал – какая разница, если его Петров убил? А теперь думаю: может, надо было сказать? Может…

Оказавшись за спиной Глебова, Должанский бросил папку, прыгнул на Степу и, захватив его горло локтем, стал душить. Глебов захрипел и стал вырываться, но противник держал его крепко. Спиной убийца привалился к двери, чтобы никто не вошел. Через несколько мгновений раздался едва различимый хруст – это Должанский, применив один из приемов своего обширного арсенала, сломал противнику шею. Отпустив Глебова, он дал тому упасть на пол, а сам запер дверь и быстро оглядел комнату. За долю секунды приняв решение, он распахнул дверцы шкафа, придвинул сбоку стул, а затем стал вытаскивать кипы лежащих внутри бумаг и перекладывать их на сиденье и под него. Освободив достаточно пространства, чтобы поместить туда человеческое тело, Должанский взял труп Глебова под мышки, подтащил его к шкафу, усадил внутри и закрыл дверцы. Подумав, он поставил перед шкафом еще один свободный стул и перегрузил часть бумаг на него, исключая вероятность того, что дверцы из-за старости или иных причин вдруг раскроются сами по себе. Затем Петр Яковлевич быстро осмотрел помещение, поднял брошенную папку, убедился, что нигде не осталось следов его преступления, достал из ящика стола расчесочку, причесал волосы, сам себе улыбнулся в зеркале и отпер дверь.

«Уйти прямо сейчас или… Конечно, его хватятся не сразу, но ведь хватятся же. Но главное не это. Главное – Банкрот… Спасибо Ракицкому, проболтался о том, что они затеяли. Тысяч тридцать могли взять, а может, и больше… Ведь остальные наверняка ставили на Вымысла. Банкрот… Я – полный банкрот, и меня спасет Банкрот, если я в конце все не испорчу. С такими деньгами… у, с такими деньгами я кое-что смогу сделать для себя. И это «кое-что» будет поинтереснее общения с безграмотными графоманами… и грамотными тоже».

– Петр Яковлевич! – В дверь просунулся Фарбман. – Вы не видели Глебова?

– Нет.

– Мне сказали, что он вроде шел сюда.

– Можете войти и проверить, здесь ли он, – ответил Должанский с тонкой усмешкой. Он тихо наслаждался собственным черным юмором, который мог понимать только он сам.

Фарбман вошел в кабинет и огляделся. Дверь за ним затворилась с легким скрипом.

– Агенты уже ушли? – небрежно спросил Петр Яковлевич.

– Что? – переспросил юморист. – Да, кажется, ушли и труп с собой забрали. А почему трубка Степы лежит под столом?

Опустив глаза, Должанский и впрямь увидел проклятую трубку, которая закатилась под стол и спряталась за ножку стола, поэтому он ее не заметил, когда заметал следы. Когда Петр Яковлевич поднял голову, с его лица словно сползла маска, и перед Фарбманом предстал настоящий Должанский. Стальные глаза были холодны как лед, он странным образом тотчас же перестал сутулиться. Юморист, инстинктивно сообразив, что дело нечисто, попятился к двери.

– Не подходите ко мне, я закричу, – пробормотал он. Должанский по-прежнему смотрел на него, как кошка на мышь, как хищник смотрит на пищу, не думая о том, что перед ним живое существо. – На по…

Их разделял стол, и сразу дотянуться до противника Петр Яковлевич не мог, поэтому принял единственно верное решение – схватил со стола тяжелую лампу и швырнул ее в Фарбмана. Тот взвизгнул и метнулся к двери, но, прежде чем он успел выскочить в коридор, Должанский настиг его и стал душить несчастного шнуром от лампы. Через несколько мгновений все было кончено, и Петр Яковлевич повторил процедуру: запер дверь, вытащил бумаги из шкафа, засунул туда второй труп и подпер дверцы снаружи. После этого он осмотрел ящики стола, забрал некоторые личные вещи вроде расчески, распихал их по карманам, вышел и запер дверь снаружи. Позже Зина Кострицына с содроганием вспоминала, что встретила Должанского возле лестницы и он сердечнейшим образом ей улыбнулся.

Что делал Петр Яковлевич в следующие четверть часа, неведомо, зато известно, что через пятнадцать минут к Дворцу труда подкатил автомобиль, в котором обычно ездил Оксюкович. Из него выбрались двое мужчин – Ракицкий и Антон, причем второй нес тяжелый портфель.

– Все, дальше я сам, – сказал Антон. – Можете идти и как следует отметить ваш выигрыш.

– Не так уж много я взял в отличие от некоторых, – проворчал Ракицкий, которого задел тон его собеседника. – Пойдемте.

– Вы что же, думаете, я удеру с этими деньгами? – Антон начал злиться.

– Товарищи, товарищи! – К ним с широкой улыбкой подошел Должанский. – Все в порядке, Антона уже ждут наверху, меня послали за ним. Не надо привлекать внимания посторонних… Идемте, Антон. Нет-нет, не через главный вход, а через черный. Через главный не надо… Идем!

Ракицкий пожал плечами и отправился в пивную, а Антон и его спутник двинулись к черному входу, который был расположен так неудобно, что почти никто им не пользовался. Бухгалтер, раздраженный выказанным ему недоверием, шел по лестнице, храня угрюмое молчание. Теперь отчим будет долго вещать о долге, о совести, распекать его, кашлять, дымить трубкой, которую ему пытались запретить все доктора, к которым он обращался. Умирающий будет поучать живого, который его переживет. И какого черта мать связалась с этим убожеством? Пока Оксюкович еще ходит, но чахотка – болезнь коварная, сляжет он, и что тогда? Матери придется с ним мучиться, потому что Натка, сводная сестра, вряд ли захочет с ним сидеть, ее куда больше интересуют другие ве…

Земля ушла у него из-под ног, он стал заваливаться набок, не понимая, что происходит, но чувствуя ужасную слабость. Все, о чем он думал, чем жил, потеряло всякое значение, он остался один, беспомощный, перед лицом чего-то непонятного и огромного, что должно поглотить его без остатка, и только с предпоследним вздохом понял: это смерть.

– Мама, – пролепетал Антон.

Взгляд его застыл. Должанский аккуратно вытер платком шило, которое вонзил своему спутнику в сердце, забрал портфель с деньгами и стал быстро спускаться по лестнице.