Когда я пишу, то, пожалуй, приятнее всего в этом занятии ощущение, что, «стоит только захотеть, можно в космос полететь». В прозе ты можешь стать кем захочешь.

Ранние свои произведения я написал от первого лица и продолжал в том же духе в течение примерно двадцати лет. Иногда в рассказах я использовал повествование от третьего лица, но крупную прозу всегда писал через «я» (яп. боку). Хотя понятно, что Боку не равно Харуки Мураками (точно так же, как Рэймонд Чандлер не равен Филипу Марлоу). В разных романах – разный Боку, персонаж меняется; но если все время писать от первого лица, то в какой-то момент границы между писательским «я» и «я» лирического Боку неизбежно размываются – и для пишущего, и для читающего.

Поначалу у меня не было с этим никаких проблем, то есть настоящий я использовал воображаемого «я» как стратегический опорный пункт. Боку был точкой зарождения мира моей прозы, из нее начинала разворачиваться вселенная – это являлось основной причиной его существования. Но постепенно появилось ощущение, что одним только Боку мне не обойтись. Особенно если роман разрастается, то в первом лице ему уже тесно, он начинает задыхаться. В какой-то момент я очень хорошо это почувствовал. В романе «Страна Чудес без тормозов и Конец света» в повествовании появилось еще одно первое лицо наряду с Боку – это нейтральное «я» (яп. ватаси). Я пользовался этими двумя «я» поочередно: в одной главе – одно, в другой – другое. Таким образом я попытался выйти за пределы «первого лица» как литературной функции.

Последним большим произведением, написанным мной от первого лица, стал роман «Хроники заводной птицы», увидевший свет в 1994–1995 годы. Однако когда речь идет о тексте такого объема, вести повествование единственно с точки зрения Боку – довольно бестолковое занятие, поэтому в процессе я время от времени использовал разные литературные ухищрения: вставные новеллы, эпистолярные тексты и тому подобное. В общем, я реализовал в тексте романа разные нарративные стратегии в попытке разрушить структурные ограничения повествования от первого лица. Это стало именно тем моментом, когда я почувствовал, что достиг какого-то предела. В следующем романе «Кафка на пляже» (2002) я примерно половину текста написал от третьего лица. В главе про подростка Кафку повествование, как и раньше, идет от первого лица, но во всех остальных частях в качестве рассказчика используется третье. Вы скажете: компромиссное решение, эклектика. Да, правда, но так как роман почти наполовину написан от третьего лица, мне удалось расширить границы вселенной в романе, как мне кажется. По крайней мере, я сам, когда его писал, чувствовал себя гораздо свободней и раскрепощенней в плане стиля и техники, чем когда работал над «Хрониками заводной птицы».

После «Кафки» вышел мой сборник рассказов «Токийские легенды» и небольшой роман «Послемрак» – и там, и там я использовал в основном повествование от третьего лица. Можно сказать, что малая и средняя форма стали чем-то вроде учебного полигона, на котором я проверил и закрепил владение техникой «рассказа от третьего лица». Немного похоже на обкатку новой спортивной машины на горном серпантине. В общем, если проследить за этой хронологией, то получится, что с момента опубликования моей дебютной вещи и до моей размолвки с «первым лицом» и окончательного перехода к «третьему» прошло лет двадцать. Довольно много времени.