Глава десятая
Как давно было замечено – сразу после хорошего боя и даже во время него погода отчего-то портилась. То же явление отмечалось в годы первых космических запусков.
Пока друзья сидели в уютном месте, со сдерживаемой жадностью ели, поскольку до этого голодали почти сутки, да еще и боевой адреналин выжег из организма почти все резервные запасы, с севера надвинулась громадная, страшная своей черной синевой туча.
– Ох, и даст нам сейчас, – задумчиво сказал Шульгин, только что начавший говорить тост фронтового содержания. – Вы там, пацаны, – это он к роботам обратился, – сообразите навесик, чтоб хозяева не промокли.
Соображать особенно было не из чего, если учитывать, что имелось в запасе только три офицерских плащ-накидки, притороченных к седлам. Ну, войлочные конские потники. И все. Но четыре «Джонсона», получив приказ, доступный их пониманию, могли творить чудеса. Работая, как дружина пионеров, наизусть выучившая «Книгу вожатого», лучше людей оценив грядущий тропический катаклизм, они штык-ножами, используя их как мачете, нарубили ветвей толщиной в руку, устроили из них между стволами акаций каркас шалаша типа вигвам. Вторым и третьим слоем веток с широкими, будто навощенными листьями незнакомого кустарника рода фикусовых перекрыли его внахлест, в нужных местах туго связывая перекрестия лентами коры. Уже потом натянули поверх прорезиненные плащ-накидки, тоже прочно их закрепив. Сообразили насчет растяжек и даже отрыли вокруг шалаша глубокую водоотводную канавку.
– Да, ребята, – смеялся подвыпивший Левашов, когда они уже сидели внутри законченного строения, – я чувствую себя натуральным древним римлянином. Или греком. Как там писал Платон – в условиях демократии каждый свободный гражданин должен иметь не меньше четырех рабов. Так, философ, знаток древних текстов? – обратился он к Новикову.
– Не совсем, но в этом духе, – ответил Андрей. Первый раз в жизни после выигранного с блеском боя ему было не по себе. Наверное, все же давит на него бремя снятой, но не исключенной депрессии.
И разговаривать с друзьями не хотелось. Мелькали перед глазами бьющиеся раненые лошади, разбросанные по вельду тела улан, отдельные группки молодых парней, вздумавших геройски умереть, отстреливаясь от врага, которого им так и не удалось увидеть в лицо.
Был такой момент – человек пятнадцать улан сгрудилось в одном месте, все – рядовые, а один из них, лет двадцати, с коротко подстриженной головой, без шлема и даже винтовки, махал «смит-вессоном» в сторону пулеметных позиций и что-то кричал. Звал в атаку или просто отводил душу?
Новиков отвел ствол пулемета в сторону. Живи, герой.
Все они были молодые, симпатичные, подтянутые парни, готовые умирать неизвестно за что. Чтобы присоединить к Империи еще полмиллиона квадратов, населенных людьми, которые вас на дух не принимают? В таких никчемных войнах и потеряла Британия свой золотой генофонд, а теперь (в 2005-м) ходят по улицам Лондона ожиревшие мужики, в большинстве своем – с не тронутыми интеллектом лицами, а треть столицы уже заселена выходцами из бывших захолустных колоний. Стоило ли лезть в драку этим отважным ребятам? Которых только что постреляли. Для того, чтобы через век случилось то, что случилось?
– Слушай, брат, – сказал Левашов. Шульгин, тот покуривал, усмехаясь, и в разговор товарищей не встревал. – Ты мне не нравишься совершенно. Или напейся, как…
Олег сделал паузу, в которую немедленно встрял Шульгин:
– Как? По профессии. Сапожник напивается в стельку, плотник – в доску, стекольщик – вдребезги, портной – в лоскуты, старьевщик – в хлам, поп – до положения риз. Печник – в дымину, железнодорожник – в дрезину. Есть и еще примеры, но я не помню… Вот как философ должен напиваться? Интересно…
– В Канта, – слабо усмехнувшись, предложил Андрей.
Вот тут ливень и грянул. Настоящий тропический ливень! Если бы не роботы, друзьям пришлось сейчас прижиматься к стволам деревьев, кутаясь в плащи, но без малейшего комфорта. То есть – сидеть по колено в лужах и радоваться, что сверху не сильно достает.
А вот Джонсон с товарищами сделали так, что в шалаше было сухо и тепло. При том, что по особенностям южноафриканского климата двадцатиградусная дневная температура упала почти до нуля. Небольшой костер горел посередине шалаша, соразмерный, обогревая и освещая убежище. Дым утягивало в оставленное для него отверстие, дождевые струи скатывались с ткани и убегали в подготовленные ровики. Если где-то вода и проникала между полотнищами ткани, так многослойная листовая мозаика дальше ее не пропускала.
Электронные мозги четко соотнесли местную метеорологию с реальной инженерией. И создали хозяевам абсолютное укрытие. Собственно, то же самое умели делать и первобытные люди. Если бы их вигвамы и чумы не защищали от любых превратностей окружающей среды, где бы сейчас было человечество?
– Ох, и здорово, ребята. – Левашов откинулся на заменяющее спинку кресла седло. Ливень бил по крыше так, что нормальным «туристам выходного дня» стало бы очень не по себе. Слабый дым костра, над которым грелся котелок для чая, прибавлял уюта. – Девчатам я отзвонил, что у нас полный порядок, и они просили не переживать: стоят в хорошем месте, тенты фургонов не только этот, и метеоритный дождь выдержат. А англичанам сейчас каково? Что сами нарвались – без вопросов. Но ведь хреново им сейчас. В голой степи, с двумя сотнями раненых, под жутким ливнем…
– Так, – сказал Шульгин. – Как каждый честный русский интеллигент, начиная с меня, поскольку оным являюсь в третьем поколении, вас, князьев, во внимание не беря, желаю спросить: Я, бывший самоотверженный врач районной «Скорой помощи», должен сейчас снова подхватиться и бежать, поскольку долг требует?
Он демонстративно медленно выцедил походный стаканчик. Тут же и закурил.
– И побежал бы, если бы имел под рукой хоть одну армейскую «автоперевязку». С полным штатом персонала и уставным медснабжением. Я человек ответственный и врач не херовый, сутки-двое над столом готов простоять, этих придурков с того света вытягивая…
Помолчали. Сашка реально представил себе возможный вариант. При двух опытных фельдшерах в нормальной машине он смог бы за полный световой день, иногда выходя покурить, оказать первую врачебную, а иногда и квалифицированную помощь максимум трем десяткам тех, кого так четко приложил до того.
Смех, да и только. Альберта Швейцера из него не получилось еще десять лет назад. Англичане же, затеваясь воевать, должны были сами озаботиться организацией медпомощи и эвакуации. В меру своей цивилизованности.
– Лучше всего – забудем, – предложил Левашов. – Кто все это затеял, тот пусть и разбирается, а мы уж как-нибудь…
– Все вокруг сволочи, – мрачно сказал Новиков, влезая в спальный мешок. – Собрались ведь как люди отдохнуть, попутешествовать, так нет, сами лезут, нарываются, в грех вводят…
– Это, брат, карма, – ответил Сашка, – желающего судьба ведет, нежелающего тащит.
Ливень начал стихать после полуночи, а утром небо снова было чистое, без единого облачка, день обещал быть жарким. Прежних следов, естественно, вельд не сохранил, теперь и опытный следопыт не смог бы определить, в какую сторону ушли фургоны.
Но зато сейчас конские копыта отчетливо впечатывались в размокшую землю.
На всякий случай друзья описали порядочную дугу, сначала поднявшись на плато и километров пять проехав на запад, и лишь потом, увидев широкую полосу щебенчатой осыпи, свернули вдоль нее на север.
После целого дня скачки по равнине, покрытой набирающей силу весенней травой, сквозь обширные рощи ярко-зеленой мимозы, перелески деревьев-исполинов, вдвое больше любого среднерусского дуба, всадники нагнали караван, не спеша продвигающийся в заданном направлении. От места сражения с уланами их теперь отделяло около сотни километров, и опасаться очередной встречи с неукротимыми британцами не стоило.
Тем, кому очень хотелось побеседовать с гостями из Европы, теперь, по обычной логике, следовало послать за ними дивизию со средствами усиления. Так не успеют, пехота ходит медленно, а вернее того – не решатся. Испугаются огласки в прессе, запросов в парламенте и прочих демократических процедур. Слишком смешно это будет выглядеть в глазах общественного мнения, и возникнет слишком много вопросов у иных заинтересованных лиц.
Можно было по другим схемам – десятка два человек уровня хорошего спецназа. Таких, наверное, под руками не имелось. В итоге – безвыходная ситуация.
– И куда же мы теперь? – спросила Ирина, когда все обычные при встрече слова были сказаны, случившийся бой описан без мрачных подробностей, в духе рыцарских романов.
– Дорога приведет, – ответил Новиков, поскольку и сам не знал ничего, кроме общего направления. По пути у него случилось два коротких ментальных контакта с Удолиным, по инициативе профессора. Да и неудивительно. Сейчас Константин Васильевич выступал в роли подлинного медиума-некроманта, поскольку осуществлял связь с далеким для него прошлым, как бы с персонажами загробного мира. Велика ли разница – вызвать дух Наполеона или Андрея?
Удолин дал понять, что существа, с которыми предстояло встретиться, тоже чувствуют эфир, ловят эманацию его могучей мысли и вроде бы не против того, чтобы познакомиться поближе. Для этого профессор передал не словесную формулу типа заклинания, а нечто вроде параметра волны, на которой можно пытаться выйти на связь с интересными аборигенами.
На третий после сражения день пути, с хорошей для конных повозок скоростью странники начали углубляться в леса, окружающие ту самую реку Лимпопо, для большинства советских детей известную не по учебникам географии, а по «Доктору Айболиту».
Дикие звери, обильно населявшие окрестную местность, им не докучали. Наверное, запахи крашеного металла и солидола, исходившие от фургонов, отпугивали их лучше огня ночных костров. А возможно, роботы создавали вокруг себя неподходящую ауру.
Пару раз навстречу каравану выходили местные жители. Это были уже совсем не те кафры и бечуаны, что с таким вкусом описывали авторы приключенческих книг середины XIX века. Не став достаточно цивилизованными, они утратили очарование дикости. Маргинальное состояние, когда и не туда, и не сюда. Двух десятков английских и голландских слов им хватало, чтобы просить подаяния – табак, спиртное, что-то из вещей. На обмен могли предложить только кукурузу и изделия местных мастеров, которые, наверное, через столетие станут настоящими раритетами.
– Нет бы с копьями из зарослей выскочить, боевой танец исполнить, объяснить, кто здесь хозяин, мы бы им впятеро больше дали, – с грустью сказал Левашов.
– Ага, читаем «12 стульев». «Деньги давай! Капитальные затраты не требуются, доходы не велики, но в их условиях ценны», – согласился Новиков. – Нам бы переводчика лучше поискать.
– Ира, – вдруг спросил Шульгин, – а ты из африканских ни по-какому не знаешь?
– Нет, – с некоторым смущением ответила та, с жалостью смотря на голых бечуанок с голыми же детьми, впрочем, вполне упитанными. Не похожими на жалких рахитиков из прогрессивных журналов эпохи всеобщего либерализма. Натуральное хозяйство кормило все же лучше, чем гуманитарная помощь ООН и всяческих благотворительных фондов. И племенные вожди в отличие от будущих президентов «Роллс-Ройсов» и вилл на Лазурном Берегу себе пока еще не покупали.
– А говорила – на всех умеешь…
– Я говорила – на всех европейских.
– Тогда сами будем обходиться…
Обходиться, впрочем, не потребовалось. На подходах к очередной деревне, окруженной кукурузными полями, им навстречу из тени раскидистого сикомора вышел рослый негр лет тридцати, на вид довольно смышленый. Как многие кафры, он имел близкие к европеоидным черты лица, только нос пошире и волосы курчавые, как каракуль.
Одет красавец был в подобие брезентовой мини-юбки и засаленную до неразличимости исходного цвета жилетку. На запястьях браслеты из необработанных золотых самородков, размером примерно в вишню каждый. За пояс у красавца заткнут длинный, отлично заточенный штык от старинной немецкой винтовки.
Богатый, по всему видно, человек. Как бы не вождь.
Однако первый же, после приветственного жеста, вопрос развеял это впечатление.
– Господин даст мне табаку? – спросил он без тени подобострастия на некоем подобии пиджин-инглиш. Грамматика была вполне произвольная, фонетика тоже, но понять можно.
– А почему я должен тебе его дать? – спросил Шульгин, ехавший первым. К нему туземец и обратился, хотя смотрел мимо, в неопределенную точку далеко за его спиной.
– Господину нужен проводник? Господин сам не найдет дорогу…
– Это с чего же ты взял?
Сашка слез с коня и предложил друзьям сделать то же.
– Привал, братцы. Девочки налево, мальчики направо. А я займусь народной дипломатией…
Он пригласил негра присесть в тени, достал из сумки пачку крепкого табака и книжечку курительной бумаги. Кандидат в проводники умел сворачивать самокрутки не хуже русского солдата-фронтовика. И курил похоже, держа папироску большим и указательным пальцем под согнутой ладонью.
– Откуда ты знаешь, что я не найду дорогу, если не сказал, куда иду?
– Такому человеку, как ты и твои спутники, больше некуда идти. Здесь нет ничего интересного для белого человека. Все интересное там. – Он махнул рукой на юг.
Разговор становился все более интригующим.
Новиков с Левашовым и девушки, сходив по необходимым делам, держались поодаль, чтобы не нарушить налаживающийся контакт. Если туземец выбрал для переговоров Шульгина, значит, имел к тому собственные резоны.
– А там, – он показал на север, – есть только одно, что вы хотите увидеть…
– Скажи – что, и, если угадаешь, мы можем договориться.
– У тебя есть тушенка с бобами и виски? – слегка отклонился от темы негр.
И то, и другое, конечно, имелось в ящиках с «НЗ», но зачем консервы сыну природы, понять было невозможно. Если дичи вокруг – море. От слонов до антилоп. Наверное, исключительно в виде престижа. Как бутылка импортного напитка и пачка «Кента» для московского интеллигента семидесятых годов. Кроме того, в местных условиях пустую консервную банку можно использовать сотней самых неожиданных способов.
– Найдем.
– Пять банок тушенки и две бутылки виски, – нагло потребовал туземец, звали которого, как оказалось, Мамбуру.
– Проблемы будем решать по мере их поступления, – туманно ответил Сашка. Отошел к первому фургону, коротко пересказал друзьям суть переговоров, вернулся с бутылкой обычной водки и закаленным черным сухарем. Налил грамм по семьдесят в походные стаканчики.
Мамбору глотнул, блаженно закатил глаза, захрустел сухарем, который вызвал у него восторг, как бы не более сильный, чем выпивка.
– Очень хорошо, очень вкусно…
– Потом повторим, – пообещал Шульгин. Само собой, «Смирновская» вкуснее, чем пиво из пережеванных женщинами семян проса, а ржаной подсоленный сухарь – чем лепешки из маниоки или кукурузная каша.
Минут через пять словарный запас странного туземца как минимум удесятерился. Очень похоже, что приходилось ему бывать в цивилизованных краях, и неоднократно. Некоторые сложные фразы он начал строить почти правильно, и акцент моментами совсем пропадал.
В конце концов Шульгин добился от него признания, что Мамбору знает – ищут они поселение дагонов, и якобы духи сказали ему ночью: когда появятся белые люди, их можно туда проводить. За хорошую плату, разумеется.
– Без проводника дагонов никто не найдет, если даже две полных луны будет ходить совсем рядом. Еще хорошо, если просто не найдут и уедут обратно. Если духи рассердятся, люди просто исчезнут.
В сущность духов и причину их отличной информированности Шульгин решил не вдаваться.
Свои услуги Мамбору оценил несусветно: в пять фунтов, за которые легко можно было купить всю его деревню. Особенно если платить не бумажками, а серебряной мелочью.
Попутно Шульгин узнал ранее неизвестную вещь: у туземцев любая монета не была взаимозаменяемой. Если это мой шиллинг, то только мой. А твой – твой. Сдачу в лавке ты получишь со своего, никаким образом нельзя спутать на прилавке пенсы от разных монет. В чем смысл – белому человеку понять невозможно.
Оставив этот хитрый вопрос на будущее, Сашка принялся азартно торговаться. В итоге они с негром сошлись на двух фунтах серебром, и то по выполнении условий соглашения.
– А язык дагонов ты понимаешь?
– Немного. Говорить не могу. У них есть много, кто умеет по-нашему. Нельзя без этого. Давно близко живем.
– Они не опасные?
– Они? – Мамбору презрительно махнул двумя руками сразу. – Сами они никому не опасны. Живут в лесу, всего боятся. Их не трогают: взять нечего. Еда плохая. Рабами быть не могут. Женщины и те настоящим людям не подходят. Только духи их почему-то защищают. Когда захотят. А тебе они зачем?
– Я путешествую, разных людей изучаю. Работа такая.
– Знаю. Есть белые, что золото ищут, есть – зверей разных, деревья. Интересные вещи придумывают. Даже поезд придумали. Умные люди.
Он сказал именно «поезд», а не «шайтан-арба», к примеру, как его называли туркмены уже во времена Турксиба.
– Ты, наверное, мастер Дик, хочешь узнать, как они людей лечить умеют? – предположил негр. – Хорошо умеют. Белые врачи в Претории и самом Кейптауне так не могут.
Да, сугубо культурный туземец. Интересно, зачем он вернулся в свою деревню, что тут делает, почему с такой подготовкой вождем не стал?
Так Сашка и спросил.
– С белыми людьми на шахте немного ссорился. Ушел, чтобы забыли про Мамбору. Жениться тоже надо. С тебя деньги получу, женюсь. А вождем мне не надо. Трудная работа… – Туземец широко улыбнулся, показав большие, вполне здоровые зубы. Специальные травы, наверное, жует. Шульгин уже неоднократно отмечал, что с зубами у здешних негров обстоит куда лучше, чем у буров и даже англичан.
– Ладно, я тебе не отдел кадров. Собирайся, прямо сейчас и выступим.
– Одежду новую дашь? – выдвинул не входившее в предварительные условия требование проводник. – Ботинки не надо, только штаны и рубаху…
– Что с тобой поделаешь, дам, – рассмеялся Сашка, – раз жениться надо.
– Правильно понял. Здесь ни у кого нет нового костюма белого человека. Отдашь, когда вернемся, у тебя целее будет. В лес так пойду, в другой одежде дагоны пугаться будут, не узнают меня…
Дорога до цели заняла еще сутки, с одной ночевкой. Леса здесь были мощные, но деревья стояли достаточно редко, и подлесок между ними отсутствовал, так что фургоны двигались почти беспрепятственно. Вдобавок Мамбору на самом деле знал свое дело, выбирая наилучший рельеф и маршрут. Кое-где караван выходил на остатки старинных караванных троп, проложенных еще во времена расцвета племенных союзов кафров и матабеле, вплотную приблизившихся к феодализму. По этим трактам и сегодня можно было двигаться со всеми удобствами. Без изнурительной тряски на древесных корнях хотя бы…
По пути проводник, как заправский экскурсовод, рассказывал об истории своего народа и его нынешнем незавидном положении, а также просвещал в отношении местной флоры и фауны. Но путешественников интересовали только дагоны. Удивительно, но очень многое из описанного Берн-Мердохом бечуан подтверждал. Косвенно, конечно, но общая основа угадывалась.
Новиков, отстав от колонны, ехал в одиночестве, погруженный в предварительную медитацию. Полученную от Удолина информацию и несколько формул-заклинаний он старался совместить с собственными умениями и методиками. Ошибиться было нельзя ни в коем случае. Включишь ненароком не тот мыслефон и спугнешь крайне робких, по словам Мамбору, реликтовых аборигенов. Или, что еще хуже, спровоцируешь на действия, сути которых и представить невозможно.
Он несколько раз попытался мысленно связаться с профессором, но эфир был пуст. В отличие от нормального радиоэфира в нем даже треска атмосферных разрядов не прослушивалось.
Возможно, Удолин сейчас заблокировал свое сознание, решая собственные, жизненно важные задачи.
Сложность положения Андрея заключалась в том, что он не знал как следует, что же должно стать результатом его встречи с «утраченным коленом Израилевым». Поверить, могли ли они сохранить память о временах развилки, почти невозможно. Что до сих пор поддерживают связь с дуггурами – тем более. Если бы это было так – не пребывали бы эти остатки некогда великой расы в таком жалком положении.
А там – кто его знает. Возлагал же Удолин на эту встречу серьезные надежды. И слова Мамбору о «духах» скорее всего имели отношение к их паранормальным способностям.
Одним словом, хоть и звучит тривиально: «бой покажет».
Их встретили неожиданно, далеко от места, где предполагалось местонахождение дагонского поселения, соотнося разглагольствования проводника с собственными ощущениями. Впереди ехал Шульгин с Анной, стремя в стремя, метров на двадцать позади Мамбору, который всю дорогу двигался легкой трусцой, не выказывая признаков усталости. Не зря его земляки выигрывали марафонские дистанции на Олимпиадах.
За ними, тоже попарно, Новиков с Ириной и Левашов с Ларисой.
Увидев предводителя дагонов, Сашка оторопел. Он, хотя бы на картинках, видел и бушменов и готтентотов, а также и пигмеев лесов Итури. Но это было совсем не то. Люди – все равно люди, а здесь перед ним стояли другие.
Бечуаны, кафры, другие первопоселенцы этих земель просто к ним привыкли. Не уважали по многим причинам, но привыкли. Воспринимали такими же естественными элементами биоценоза, какими в русских сказках считались лешие и кикиморы. Не всегда приятные в общении существа, но на определенных условиях с ними можно рядом жить и нужно ладить, раз деваться некуда.
Но Шульгин со товарищи были люди иного стиля мышления.
– Ира, это тебе – как? – спросил Сашка, подразумевая, что она должна лучше разбираться в ксенобиологии. Природные аггры со станции на этих сильно походили. Нарушениями геометрии и симметрии тел.
Новиков мгновенно бросил на друга лоскут психоформы. Чтобы погасить его подсознательно негативную реакцию. С дагонами, как передал ему Удолин, единственный способ контакта – только уважение, лучше даже – почтение. Вы – великие и древние, а мы так, прогуляться вышли. Ну и мудрости от вас почерпнуть.
Андрей успел. Шульгинские эмоции закрылись, а Ирина на доступном старейшине дагонов уровне транслировать, по счастью, не умела. Здесь она осталась только белой человеческой женщиной.
Опять правильно решили Новиков с Удолиным – никому нельзя давать лишних способностей. И лишней информации.
Старейшина или назначенный парламентер – не слишком важно. Он вышел встречать гостей, а какие на нем условные погоны – без разницы.
Выглядел он, как… Теперь уже Новиков одернул сам себя. Не стоит воспринимать это как экспонат в кунсткамере. Все нормально, как выглядит, так и выглядит. Фенотип соответствует генотипу, чего и всем прочим желаем.
– Скажи ему, – правильно уловив настроение друга, указал рукой на существо Шульгин проводнику. – Мы пришли с миром, у нас много подарков, мы хотим дружить и разговаривать. Назови ему наши настоящие имена, вдруг ему это важно. А оружие у нас только для самозащиты от зверей и плохих людей…
Несмотря на то что карлик походил на жертву церебрального паралича, двигался он активно, иные его жесты и перемещения были на пределе восприятия даже Шульгина. Соразмерный меч ему в руки или стилет – неизвестно чем поединок бы кончился, не дай, конечно, бог. Драться с таким – еще задумаешься.
Бечуан только начал конструировать первую фразу, как встречающий перебил его.
– Я это понял сразу, – сказал он на дико звучащем языке, который, тем не менее, по типу синхронного перевода, одновременно звучал в головах Сашки и Андрея как чистейший русский. Причем не современный, а как раз XIX века. – Мы вас примем. Мы давно хотели встретиться с настоящими людьми…
Шульгин мог бы и перемолчать, подождать развития темы, но не сдержался.
– Русские для вас настоящие? С чего бы вдруг? Англичане с бурами чем хуже? Немцы тоже неподалеку имеются. А наш Мамбору чем не человек?
– Мне не посчастливилось узнать, кто такие – русские! – со странными (в русском переводе) интонациями ответил дагон. – Белые люди себя по-разному называют, только нам это неинтересно. Мамбору тоже человек, но не настоящий… Он меня «не слышит».
По мере разговора дагон неуловимо превращался не то чтобы в красавца, но в почти нормально выглядящего невысокого туземца. Как раз впору приличному дикому бушмену.
«Адаптация центров восприятия, – привычно обозначил явление Шульгин. – Сначала слуховых, теперь зрительных…»
Он оглянулся. Новиков стоял в позе капитана Немо, скрестив руки на груди, с нахмуренным лицом, опустив глаза к земле. Остальные тоже молчали, но выглядели встревоженно-растерянными. Лариса и Аня вообще отвернулись, смотреть на дагона им было тяжеловато. Как некоторым людям на вполне безобидных и по-своему изящных пауков.
– А вы вдвоем меня слышите, и я хорошо слышу. Значит – вы настоящие. Мы можем принять вас. Если не затруднит – пойдемте в наши пещеры. Это недалеко. Там сможем говорить долго и спокойно. Твоих спутников, – он движением желто-коричневой, словно высушенной руки показал на Левашова и девушек, – тоже примем с уважением, но говорить с ними не станем. Лошадям, возницам и фургонам покажем хорошее место, где они будут в безопасности.
«Ишь, как четко все распределил. Значит, роботов он за людей не считает, однако относится к факту спокойно. Вот тебе и телепатия…», – подумал Новиков.
Он видел дагона сразу в обеих ипостасях – подлинной и наведенной. Ни та ни другая враждебности не демонстрировала. Определенное любопытство и соответствующее их культурному коду радушие. Пожалуй, так. Если, конечно, сила внушения реликта не превосходит резистентности их с Сашкой личностей.
– Мы принимаем твое приглашение. Пойдем, поговорим, надеюсь, это будет интересно всем. Один человек, который встречался с вами, рассказывал такое, во что трудно поверить… Мы решили узнать сами.
Андрею скрывать было нечего. Его слова совпадали с мыслями. Никаких вторых и третьих планов. И то, что интерес к древним не имеет корыстной или враждебной подоплеки, тоже должно быть очевидно. Поскольку так оно и было. Конкретности – это уже другое дело.
– А, это, конечно, Томас, – изобразил дагон подобие улыбки. – На моей памяти больше ни с кем из настоящих людей мы не встречались. Сопутствует ли ему здоровье и удача?
– Надеюсь, да. Он живет в другой стране, мы разговаривали через бумагу и другого человека.
Бог знает, имеет ли этот так и не назвавший себя телепат понятие о письменности.
– Пойдем, – повторил дагон, тут же потеряв интерес к теме. – Своего проводника отпусти, дав ему обещанные подарки. О том, что видел меня, он забудет…
И тут же исчез, как умеют это делать аборигены Австралии или цирковые фокусники. Шульгин тоже умел, в подходящей обстановке.
Мамбору выглядел несколько ошарашенным. Видимо, раньше он не оказывался в подобном положении. Его не слишком отягощенный сложными связями мозг все же отличался от мозга единоплеменников. Общение с белыми, необходимость приспосабливаться к новым реалиям, знание чужого языка уже приподняли его на следующий уровень. Оттого легко и безболезненно смириться с посторонним воздействием у него не получалось. Мамбору физически ощущал, как колеблется, искажается только что вполне очевидная действительность. Он забывал, сознавая, что забывает только что виденное, неявно чувствовал подмену сущностей, и подкорка его протестовала.
– Спасибо, друг, – сказал Новиков, отвлекая бечуана от ненужных терзаний. – Ты привел нас, куда договорились. Обратную дорогу мы найдем сами. Получи свою плату…
Они рассчитались сполна, и восторг от обретенного богатства легко вытеснил у туземца посторонние ощущения.
– Спасибо, сэр. Будешь возвращаться – заезжай в мою деревню. Вместе повеселимся…
Он сделал несколько жестов вежливости и дружелюбия, повернулся и потрусил по тропе, теперь уже безболезненно забывая все больше и больше.
Дагоны неплохо устроились. По здешним меркам, естественно. Километр от места встречи фургоны с трудом пробирались среди многослойных, как оборонительные позиции Первой мировой, зарослей «Гледичи вооруженной», если по-русски, или «держидерева» по-южноафрикански. Попросту – акации, каждая ветвь которой унизана жутким количеством десятисантиметровых, острых, как бандитские заточки, и столь же прочных шипов.
И это при том, что вновь появившийся после ухода Мамбору дагон открывал им путь. Ветки послушно сдвигались в стороны и вновь смыкались за спиной. Обычный путник, вооруженный хорошим мачете, не пробился бы через заросли и за сутки, если бы не избрал способ передвижения по-пластунски. Да и то…
Впрочем, кто его знает, какие ловушки подстерегали бы его на уровне земли. Пара муравейников, гнезда тарантулов, каракуртов, полсотни змей нужной ядовитости…
Удивительно, как дагоны, со своими способностями, превратились в жалкий народец, вызывающий презрение (смешанное со страхом) даже у бечуанов, не говоря о гордых кафрах.
На этот счет у Новикова уже появились соображения. Немцы и чехи тоже не слишком уважали евреев из Пражского гетто, хотя в его тесных и душных трущобах жили и практиковали такие непревзойденные мастера, как реб Лев, известный также как Бен-Бецалель, его ученики и ученики его учеников, запросто создававшие и оживлявшие големов всех видов и тактико-технических данных. Попутно выпускавшие диваны, отличавшиеся уникальными свойствами.
За лесом непроходимых колючек просторно раскинулись лиственные деревья, преимущественно клены, похожие на канадские красными изнанками своих листьев. Между ними росла сочная и высокая, почти по пояс трава. Рядом протекал неширокий, но кристально чистый ручей в ложе из золотистого песка.
– Оставь здесь своих слуг, – почти повелительно сказал дагон. Ничего не оставалось, как отдать нужные распоряжения роботам.
Он все же проследил, как они, расседлав, отпустили пастись верховых и упряжных коней, изнуренных многодневным походом. Это только непонимающим людям кажется, что лошадь – сильное и неутомимое животное. На самом деле она куда слабее человека. Заставь ее скакать с всадником при полной амуниции галопом, верст через пять устанет, через десять – запалится, упадет и не всегда выживет. А рядовой солдат, с ружьем, патронными сумками, ранцем, в тяжелых сапогах, в среднеазиатскую жару или арктический холод? Прошагает, сколько надо, да еще и в атаку пойдет. На твердыни Карса или Измаила. Суворов, который якобы ценил и берег людей, что писал? «Пятьдесят верст в день – в охотку, семьдесят – трудно, сто – тяжело, сто двадцать – невыносимо, но можно, если надо». И ведь проходили!
С этого идиллического (или буколического, как кому нравится) места допущенные в тайные убежища братья пошли пешком. Странно, что им не велели оставить при караване оружие. Мужчины прихватили с собой вещмешки с продовольствием, дней на пять, девушки – сумки с личными вещами. Говорил же Мамбору – «еда у них совсем плохая». Что касается санитарии – вряд ли лучше.
Имелись в запасе и подарки. Не бусы, конечно, и не зеркальца, а вещи, которые могут заинтересовать интеллектуальных, но отчего-то вымирающих экзотов.
Скорее всего их время пришло. Как мамонтов.
У края леса, заслоненные вековыми дубами, вздымались вверх остроконечные скалы. Отроги большого хребта, тянущегося от Лимпопо до великой реки Замбези.
Дагон указал рукой на неприметную щель между двумя гранитными осыпями.
– Входите, гости…
– Мне страшно, Лариса, – прошептала Аня, сжав руку подруги у локтя.
– Не боись, девочка, – ответила та, совершенно не думая, что Анна по рождению старше ее на шестьдесят лет. – Бог не выдаст, свинья не съест…
Откуда-то появилось два совсем юных дагончика, столь же уродливых, как предводитель, но подвижных, как тараканы. В руках они держали очень прилично сделанные факелы из тщательно скрученных прутьев, поверху густо обмазанных смолой. Переступив порог пещеры, запалили их с помощью обычных кресал и трута, пошли впереди, освещая гостям дорогу.
У наших имелись мощные фонари, причем разных типов, применительно к обстановке, но использовать их сейчас было вряд ли правильно.
Метров через сто осторожного движения по коридору, слишком низкому для людей гвардейского роста, когда шеи и спины начали болеть от постоянных наклонов и приседаний, перед ними распахнулся внезапно просторный зал, изукрашенный сталактитами, сталагмитами и просто кальциевыми натеками вдоль стен, похожими на изысканные упражнения дизайнеров-сюрреалистов.
