17. Разговор

Он поднял веки и увидел перед собой неизвестного человека, на лицо которого ложился маслянистый отблеск керосиновой лампы – да, той же самой, потому что Фалько опять оказался в каюте на барже. И теперь, выплывая из тьмы и ошалело моргая, он прежде всего увидел черные живые глаза, внимательно всматривавшиеся в него. Фалько лежал на полу вверх лицом. Боль разливалась от затылка до самых плеч, сводила мышцы шеи, и каждый толчок крови в правом виске, вызывая мучительную дурноту, словно отдавался в самых отдаленных глубинах мозга. Пошевелившись, он поднес непослушную руку к лицу, застонал. Его тошнило.

– Запоздал я немного, – сказал незнакомец. – Перестарались с вами.

Он говорил по-испански с легким чужестранным акцентом. Сидел на стуле и курил. С пола Фалько разглядывал его лицо – усы, острый нос, глубокие залысины в редеющих волосах. Средних лет. Судя по всему, невелик ростом, но крепок; на нем были костюм в полоску, рубашка, галстук.

– Как себя ощущаете?

Фалько, не отвечая, дотронулся до нестерпимо ноющего виска. Потом сделал попытку приподняться, но от этого движения снова застонал. И опустил голову на дощатый пол.

– Вам бы еще полежать.

Фалько, не послушав, предпринял вторую попытку. На этот раз незнакомец – от его одежды пахло нафталином и табачным дымом – наклонился, помог подняться и усадил на стул.

– Мне бы чего-нибудь от головной боли, – сказал Фалько, ощупывая карманы.

Он постепенно приходил в себя. Все еще неловкими движениями выудил из кармана трубочку с кофе-аспирином, вытряс оттуда две таблетки и оглянулся, ища, чем бы их запить. Однако заметил лишь два бокала на столе. У подножия трапа лежали осколки разбитой бутылки. Кто-то аккуратно собрал их в кучку и смел в угол.

– Сейчас.

Незнакомец подошел к стенному шкафу. Снял с полки бутылочку, откупорил и понюхал. Потом вернулся к столу и, наполнив один бокал, протянул его Фалько.

– Где Баярд? – спросил тот.

– Ушел.

– А те двое?

– Тоже.

– Куда?

Неизвестный вытащил кисет с уже свернутыми самокрутками, прикурил новую от предыдущей, а ту бросил в пустой бокал.

– Вам этого знать не нужно.

И с этими словами положил кисет на стол перед Фалько, как бы предлагая угощаться.

– Они исчезли из вашей жизни, – добавил он. – И никогда больше в ней не появятся.

Фалько смотрел не на кисет, а на его владельца:

– Что вы здесь делаете?

– Улаживаю кое-какие текущие дела, – тот вяло пожал плечами. – В мои обязанности входит улаживать дела такого рода.

– А кто вы такой?

Ответа не последовало. Незнакомец продолжал курить, облокотясь на стол и не сводя глаз с Фалько. Через минуту вновь пожал плечами:

– Мне любопытно, какую именно роль сыграли в этой истории вы… Пока могу представить себе лишь часть.

Фалько глазом не моргнул. И бесстрастно выдержал проверку.

– Не понимаю, о чем вы. Какая история?

Выпустив дым, незнакомец впервые улыбнулся. Мягко и вежливо.

– Не пытайтесь меня уверить, будто вели тут с Лео Баярдом задушевные разговоры. То, что мы здесь застали, к этому не располагало.

Он не объяснил, кто такие «мы». В каюте они были вдвоем, и Фалько решил, что остальные – на палубе или на причале. По затылку ему врезали очень грамотно. А его собеседник, по виду судя, был специалистом не по этим делам. Ну или производил такое впечатление. Сомнительно, что он действовал в одиночку.

– Забавная штука вышла с этим вашим Баярдом, – сказал незнакомец. – А? Никому и в голову подобное не могло прийти. Такой человек – видный писатель, герой… А оказалось – снюхался с фашистами. Даже деньги от них брал регулярно, как жалованье. Вот ведь – век живи, век учись…

Он задумчиво рассматривал тлеющую сигарету. Потом стряхнул пепел в бокал.

– Неожиданно, правда?

Фалько молча кивнул. Головная боль мало-помалу стихала.

– Поначалу я сомневался, прямо вам скажу. А вот мои коллеги – и даже, можно сказать, руководители – ни минуты! И твердили: Баярд предал своих. И сочли представленные доказательства убедительными. Поверили. А я вот, положа руку на сердце, – нет. Не до конца.

Он снова замолчал. Пристальней, чем раньше, взглянул на Фалько, и тот убедился, что эти глаза умеют смотреть очень жестко. Незнакомец договорил:

– И сейчас не верю.

Фалько, с каждой минутой соображавший все отчетливей, сложил наконец два и два. Постепенно, хоть и медленно, все становилось на свое место. Беда была в том, что место это не сулило Фалько ничего хорошего и спокойствия не вселяло.

– Тем не менее мне отдали приказ, – продолжал незнакомец. – Заняться этим делом. Ну, вот я и занялся.

По мосту снова прогромыхал состав. Трак-трак-трак, донеслось издали. Незнакомец на мгновение прислушался, посасывая сигарету. Потом снова взглянул на Фалько:

– Ваше присутствие здесь кое-что мне прояснило. За те четверть часа, что вы лежали тут без чувств, я успел подумать. И это оказалось плодотворно.

– Что с Баярдом? – резко спросил Фалько.

– Я ведь вам сказал, – незнакомец флегматично стряхнул пепел. – Ушел. Боюсь, что исчез в пучине бурного моря житейского.

Он жестом предложил Фалько закурить, но тот так же молча отказался. Голова еще не вполне пришла в норму. Незнакомец покрутил в пальцах кисет, прежде чем спрятать.

– Сомневаюсь, что вы когда-нибудь еще услышите о нем. По крайней мере, в физическом аспекте… Может быть, он сбежал в нацистскую Германию или в Испанию к Франко, с которым находился в тайном союзе. Может быть, скрылся в Италии, в Швейцарии или в Южной Америке, чтобы наконец воспользоваться деньгами, полученными за свою двойную игру. Может быть, его вывезут в Россию и там представят счет к оплате. Кто знает?! – На губах у него вновь появилась та же мягкая любезная улыбка. – Интересно бы узнать ваше мнение.

– О чем?

– О Баярде в Советском Союзе.

– Сомневаюсь, что он одолеет столь дальний путь.

Незнакомец застыл секунды на две, разглядывая Фалько с новым интересом.

– Меня не обманули, – сказал он наконец, не отводя пытливого взгляда. – Вы, помимо прочих достоинств, наделены еще и проницательностью. Строго между нами – я тоже сомневаюсь. Представляете себе допрос на Лубянке или процесс в Москве? Он ведь может поколебать официальную версию и обнаружить нестыковки. Так что это было бы не ко времени, а время наше, к несчастью, не для мучеников.

Для Фалько все становилось очевидно.

– Его, наверно, сейчас вообще уже нет в живых, – рискнул предположить он.

– Скорей всего… О нем сейчас известно ровно столько, сколько нужно. Он сыграл, вернее, отыграл свою роль, и в скором времени его имя появится на первых полосах газет и сообщений информагентств… – По лицу скользнула саркастическая усмешка. – Разве не так? Дальнейшее – каким бы оно ни было – уже никого не интересует.

Он докуривал сигарету до самого хвостика, рискуя обжечься. Затянулся в последний раз и бросил крошечный окурок в бокал к предыдущему.

– И все же – как вы себя чувствуете?

В голосе его не было насмешки. Фалько ответил:

– Получше, получше. Но не перестаю спрашивать себя – почему я жив?

– Да… – Вопрос словно бы дал незнакомцу пищу для размышлений. – Вероятно, вы постоянно об этом думаете. На вашем месте я бы тоже недоумевал.

И с этими словами встал со стула. Фалько не ошибся – он и впрямь оказался невысок, но очень широк в плечах. Пиджак в полоску был узок для них. Оружия при незнакомце вроде бы не было.

– Выглядите все еще неважно. Вам полезно будет подышать свежим воздухом. – Незнакомец накинул кожаное пальто и показал наверх: – Давайте пройдемся, сеньор…

И как бы в нерешительности оборвал фразу. Фалько тоже поднялся – осторожно, потому что ноги не держали. И оказался на голову выше незнакомца, но того это вовсе не смутило.

– Как к вам обращаться? Сеньор Гасан? Сеньор Фалько?

– Да как хотите.

– Тогда Фалько. В конце концов, под этим именем вы значитесь в бумагах, которые я изучил. А меня, если угодно, можете звать…

– Пабло, – прервал его Фалько. – Полагаю, что могу называть вас Пабло.

Сена, похожая на черный широкий пролом, беззвучно струилась внизу, у подножия набережной, вымощенной брусчаткой, влажной от ночной росы. Двое неторопливо шли в темноте, которая под плотной кроной листвы казалась еще гуще. Один-единственный фонарь горел впереди, освещая арку моста.

– Трудные моменты, – подвел итог Коваленко.

Фалько все еще размышлял о том, что сулит ему нежданная встреча с шефом советской разведки в Испании. И о том, каким непостижимым образом он идет сейчас своими ногами, а не плывет бездыханным вниз по течению.

– Трудные, – настойчиво повторил русский. – Сложные.

Он говорил тем же мягким спокойным тоном, что и раньше, когда они спускались по сходням на причал и шли по набережной. Поначалу он сделал несколько банальных замечаний по поводу ситуации в Испании, посетовал на обстановку в тылу, на бесконечные политические дискуссии в Валенсии, на неразбериху, царящую в Республике и ставящую под угрозу военный успех. И поскольку не сказал ничего такого, чего бы не знал Фалько, тот ждал дальнейшего.

– Вы спросили, почему еще живы.

Фалько обернулся и взглянул на безликие массивные фигуры двух телохранителей, которые следовали за ними на таком расстоянии, чтобы не слышать разговор. Несомненно, это кому-то из них он обязан ужасной ломотой в затылке, да и неудивительно: русские они или испанцы, охранять Коваленко кому попало не доверят. Народ отборный. Элитные агенты красных, дисциплинированные и натасканные.

– Это один из многих вопросов, которые не дают мне покоя.

– На одни есть ответы, на другие нет. Понимаете меня?

– Понимаю.

Почти соприкасаясь плечами, они в молчании сделали еще несколько шагов.

– Мне говорили о вас. – Коваленко сделал кратчайшую паузу и тотчас продолжил, словно опережая возможный комментарий: – Говорил человек, который в этой истории участия не принимает.

Они шли в плотной тени деревьев, но Фалько чувствовал на себе его взгляд.

– Ваши пути несколько раз пересекались. Я многое о вас знаю. Привычки, характер, отношения с начальством… Правда, что вашего шефа прозвали Вепрем?

Фалько не ответил. Они вышли к тому месту, куда уже доходил издали свет фонаря. Подошли к туннелю под железнодорожным мостом, и Фалько понимающе оглядел темную арку. Незаметно, через плечо посмотрел на телохранителей, прикидывая расстояние и возможности.

– У вас, кажется, объединили спецслужбы в одних руках, – продолжал меж тем русский. – Это очень разумная мера. Надеюсь, подобное произойдет и в Республике. Вы себе не представляете, как трудно наладить координацию разных структур и как губительна их разобщенность и взаимная ненависть. Если бы энергию, которую республиканцы тратят на междоусобицу, они использовали на фронте, фашистов уже давно духу бы не было… Не верите?

– Отчего же? Вполне возможно.

Они подошли уже к самому туннелю. Фалько снова обернулся. Два черных силуэта маячили на расстоянии, а Коваленко не казался неодолимым препятствием. Снова показалось, что самое верное решение, как тогда, на мосту, – броситься в реку, тем более что часы у него теперь водонепроницаемые. И все же купаться во второй раз не хотелось. Да еще ночью.

– Полагаю, вы и те, кто вас послал, знаете, что происходит в Москве. Процессы над изменниками и прочее.

– Кое-какие сведения доходили.

Трудные времена теперь настали и для Советского Союза, настойчиво говорил русский. В стране происходят огромные перемены, и совсем не легко отличить врага от друга. Каждый день приносит новые неожиданности – разоблачают саботажников, внедренных шпионов, врагов народа. Многих закордонных разведчиков отозвали в Москву, и не все вернулись к месту службы. Может быть, сгинули в тюрьмах и трудовых лагерях.

Фалько теперь слушал с живым интересом. Он перестал прикидывать в уме варианты спасения и все внимание устремил на слова Коваленко. Подобные излияния как-то не к месту, подумал он. С чего бы это шефу советской разведки в Испании откровенничать с вражеским агентом?

– Такие люди, как мы, – продолжал тот, – разумеется, каждый на своем уровне, должны следить не только за каждым своим словом, но даже за выражением лица, потому что непременно найдется доброхот, который истолкует его по-своему и немедленно доложит в Москву. Расскажи-ка анекдот про Сталина – вместе со всем своим семейством поедешь в Сибирь.

– Я думал, что на таком посту вы всего этого можете не опасаться.

– Ах, вы думали? – Коваленко еле слышно рассмеялся. Фонарь освещал только его лицо. – А вот ваш шеф, к примеру, может себе позволить шутку про Франко?

– Он шутить не любит, – двусмысленно ответил Фалько.

– Я ветеран всех мыслимых войн, человек более чем обстрелянный. Я разрабатываю операции, я вербую и готовлю агентов, я разыскиваю перебежчиков, заочно приговоренных к смерти. У меня ордена Ленина, Боевого Красного Знамени и Красной Звезды. Я служил в ГПУ, а теперь в НКВД и выживал там, где другие погибали. Хотите, расскажу вам кое-что забавное?

Они остановились перед самым туннелем. Фалько, покосившись, благо стоял вполоборота, отметил, что замерли и два силуэта позади.

– Насколько я знаю, все, кто были моими начальниками с семнадцатого года, когда я вступил в Красную армию, один за другим пали жертвами чисток. Им предъявляли совершенно абсурдные обвинения, однако же вот… Как говорит товарищ Сталин, есть человек – найдется и вина.

Ева Неретва, подумал Фалько. Товарищ Пабло постепенно сужает круги, подбираясь к этой теме, – но зачем? Фалько снова взглянул на черную полосу воды и зев туннеля.

– Военные в больших чинах, герои революции и Гражданской войны, ветераны партии… И представьте себе, все они на суде признавались, что были агентами империализма, называли себя врагами народа… Я едва ли не единственный из того призыва, кто еще жив и на свободе.

Фалько слушал его напряженно и немного растерянно. Впитывал каждое слово, вникал в каждый оттенок смысла. Доверительный и миролюбивый тон Коваленко не давал забыть, что этот человек – его силуэт был едва различим во тьме, – так спокойно и непринужденно стоявший рядом, возглавляет мощную организацию шпионов и убийц. И что двое таких находятся сейчас в десяти шагах у него за спиной.

– Несколько дней назад мне прислали из Москвы две инструкции. Одна содержала приказ ликвидировать Лео Баярда, по поводу которого мои руководители получили то, что на их языке называется «неопровержимые доказательства» его причастности к троцкистской деятельности, его работы на иностранные разведки, его счетов в швейцарских банках и прочего, вам известного.

– С чего вы взяли, что мне это известно? И что именно мне известно?

Снова послышался негромкий смех. Несмотря на темноту, Фалько по блеску глаз понял, что Коваленко не сводит с него пристального взгляда.

– Не обижайте моих информаторов. Тем более не будем попусту тратить время – его у нас немного. Как я сказал, мне почти одновременно отдали два приказа. Первый – закрыть вопрос с Баярдом. Второй – прибыть в Москву. И вот это мне не очень нравится. В свете того, что я рассказал вам, такая перспектива не может не встревожить советского человека, какое бы положение он ни занимал.

– Сомневаюсь, что вы…

– Предоставьте сомневаться мне, а сами просто слушайте. – Хотя Коваленко понизил голос, было заметно, что тон стал почти неприязненным. – Мы вышли на эту прогулку не за тем, чтобы вы излагали свои сомнения, на которые мне, честно скажу, плевать, а затем, чтобы выслушали, что я имею вам сообщить… Понятно?

– Понятно.

– Вот и хорошо. Итак, эта вот инструкция, которая сводится к «возвращайтесь на родину, товарищ, нам надо кое-что обсудить», меня не обрадовала. Слишком много я повидал на своем веку, чтобы клюнуть на такую наживку. Может быть, в Москве и впрямь решили что-то со мной обсудить, а может быть – присоединить меня к тем, кто подписал признание ради спасения семьи или чтобы умереть легкой смертью.

Коваленко замолчал. Взял и долго держал намеренную, театральную паузу.

– У вас есть семья? – спросил он наконец.

– Не помню.

– А у меня дочка.

– Да? – Фалько с интересом поглядел на Коваленко, представшего ему в новом свете. – Не знал.

– Теперь знаете. Она у меня одна… Сейчас лечится в швейцарском санатории. У нее слабые легкие. Мать у нее умерла, она воспитывалась у моей сестры.

– Понимаю.

– После долгих раздумий я разработал план. Закрыть дело Баярда, но без оглядки на мое начальство.

– А вот этого – не понимаю.

– Сейчас поймете. У меня создалось стойкое впечатление, что вся история с Баярдом сфальсифицирована вашей службой и абвером. При участии еще кое-каких структур.

– Почему же тогда вы действовали против него? Если вся история с ним – моих рук дело, как вы утверждаете.

Коваленко снова помолчал. Казалось, он пытается одолеть последние сомнения. На краткий миг и впервые за все это время Фалько понял, что собеседник колеблется.

– С одной стороны, – сказал тот наконец, – я выигрываю время и могу задержаться с выездом в Москву. С другой – кое-что предлагаю третьим лицам. Совершаю акт доброй воли.

– Кому же?

– Вам. И вашим руководителям.

По мосту снова с грохотом пронесся поезд. Фалько, переждав шум, не сразу, но обрел дар речи:

– Иными словами, вы решили стать перебежчиком?

Коваленко полуобернулся к своим телохранителям, по-прежнему державшимся в отдалении, и отдаленный свет очертил абрис его лица. Он еще больше понизил голос:

– Мне больше нравится слово «дезертир»… Но смысл от этого не меняется. Да, таков мой план, хоть вы и сформулировали его слишком упрощенно.

– А почему именно к нам?

– Немцам я не доверяю: с них станется выдать меня Советам в обмен на что-нибудь. Итальянцы меня не любят. В Англии слишком сыро: моей дочери не показан тамошний климат. А швейцарский санаторий – это чересчур дорого.

Фалько с заметным усилием тщился все это уразуметь. Придать услышанному вид хоть какого-нибудь правдоподобия. А Коваленко, высказав главное, пришел ему на помощь – облегчил анализ:

– Испания – идеальное место. Я, разумеется, имею в виду территорию, которую контролирует генерал Франко. Республика обречена. Потерпит поражение. Я даю ей год жизни, ну, самое большее – два. Я там провел десять месяцев и отвечаю за свои слова.

– Мне это удивительно: я предполагал, что в вас сильнее вера в окончательную победу коммунистической пролетарской Испании.

Русский прищелкнул языком, демонстрируя разочарование:

– Вашим соотечественникам на самом деле одинаково чужды и фашизм, и коммунизм. И на каждого идейного борца приходится десять оппортунистов. По-настоящему им милы только анархические идеи, и это делает людей по-настоящему опасными и непредсказуемыми. Даже самым дисциплинированным дико само слово «дисциплина». Но это не мешает им умирать с честью, потому что испанцы – первоклассные вояки. Хотя, на свою беду, они всегда останутся испанцами.

С этими словами он повернулся к охранникам и резким требовательным тоном человека, привыкшего, что его слушаются без промедления, что-то повелительно сказал им по-русски. Потом взял Фалько под руку и повел по туннелю, храня молчание, так что тишину нарушали только шаги. Рот он раскрыл лишь на другом конце, когда убедился в очередной раз, что телохранители остались позади.

– Я хочу, чтобы вы занялись всем дальнейшим – разумеется, не вы лично, а ваша контора. Чтобы обеспечили безопасность мне и моей дочери. А я вам за это… Вы представьте, сколько я могу рассказать вам о Республике. Ибо располагаю бесценными сведениями – списками агентуры, структурой правительственных органов. Знаю все тамошние интриги и всех иностранных добровольцев. Поставки вооружения – объем и сроки. Знаю об отношениях между коммунистами, анархистами и социалистами… Уловили мою мысль?

Фалько не колебался ни секунды.

– Все сделаю, – сказал он. – Это в самом деле чистое золото.

– Вот именно.

– А что дальше?

На этом конце туннеля было немного светлее. Горели два фонаря на ближайшей улице, и желтоватые блики ложились на влажную брусчатку. От этого лицо Коваленко виделось отчетливей – четче обрисовались острый нос и почти лысый череп. Темная полоска усов, вместо того чтобы выделять это лицо из тысяч других, стирала его особость, делая совсем непримечательным. Фалько подумал, что с такой внешностью сидеть бы за столом в банке, в канцелярии или какой-нибудь конторе: взглянут на тебя – и сейчас же забудут.

– Утолив любопытство вашей контрразведки, я намереваюсь перебраться куда-нибудь в Южную Америку. Или, быть может, в Соединенные Штаты. С дочерью, само собой.

– Не надейтесь, что вас озолотят. В нашем ведомстве сидят ужасные скряги.

– Да вы не беспокойтесь за меня. Я человек предусмотрительный и кое-что скопил на черный день. Мне нужны от вас только защита и приют на первое время.

– И неприкосновенность, полагаю.

– Само собой. За моей головой наверняка пошлют моих бывших коллег, не хватало мне еще опасаться ваших. Хотелось бы, если можно, не более одного врага за раз.

Он помолчал, задумчиво глядя на туннель.

– А дальше… Дальше уж и сам справлюсь, – медленно произнес он чуть погодя. – И… как знать, даже мемуары напишу.

– Рано или поздно вас найдут.

– Может быть… Но я принял кое-какие меры предосторожности. Если товарищ Сталин меня не тронет, я не предам огласке то, что мне известно о нем и о других персонах. О грехах юности и еще кое о чем.

– Вам видней, – безразлично ответил Фалько. – Знаете, что делаете.

– Знаю, уверяю вас. Ну и, подводя итог, вот вам ответ на ваш вопрос. Вы остались живы и не составили компанию Баярду, ради того чтобы срочно и совершенно секретно передать своему шефу – и только ему одному – все, что я вам сейчас рассказал. Помните – ему одному. С тем, чтобы он – тоже без посредников – лично уведомил генерала Франко.

Он вытащил из кармана визитную карточку и вложил ее в руку Фалько.

– Достаточно будет позвонить по этому номеру телефона – там предупреждены и ждут. В вашем распоряжении сорок восемь часов.

– Не сомневаюсь, что ваше предложение примут.

Коваленко достал кисет, а из него самокрутку и сунул ее в рот.

– О-о, да, – холодно ответил он. – Разумеется, примут.

Он чиркнул спичкой, прикрывая огонек ладонями. Осветилось худое лицо и черные живые глаза, устремленные на Фалько.

– Еще вопрос, – сказал тот. – Почему я? Почему вы меня выбрали в посредники?

Коваленко погасил спичку, помахав ею в воздухе.

– Как ваша голова?

– Прошла.

– Не озябли? Вы легко одеты.

– Нет, ничего.

Коваленко показал на скамейку, стоявшую у входа на причал:

– Это хорошо, потому что ваш вопрос весьма кстати, и мы еще не договорили.

Скамейка была мокрая от росы, и они решили не присаживаться. Остались на ногах, глядя на широкую темную полосу речной воды, где отражались огни другого берега и фары автомобилей, кативших по шоссе на Версаль.

– Я много знаю о вас, – сказал Коваленко. – Может быть, больше, чем о любом другом агенте противника.

Он пристально смотрел на Фалько, покуда тот открывал портсигар и щелкал зажигалкой, прикуривая.

– И вы, наверно, догадываетесь, откуда я эти знания почерпнул.

Фалько не ответил. С полминуты он молча курил. Потом наконец спросил, не глядя на собеседника:

– Она вернулась в Москву?

– Да. Выполнила приказ, к которому в ту пору и я приложил руку. Ей пришлось отвечать за провал операции с золотом в Танжере.

– Это было необходимо?

– Необходимо ли – не знаю. Знаю, что неизбежно.

Какое-то время они молча курили, глядя на Сену и огни на другом берегу.

– Я ждал ее в Марселе, – вдруг сказал Коваленко. – Там мы и встретились. Полдня и целую ночь провели в разговорах. Я ее расспрашивал, вернее, допрашивал.

– Допрашивали… – задумчиво протянул Фалько.

– Перестаньте, не передергивайте. Спокойный был разговор, без угроз и прочего… Поговорили, и я передал ей приказ – прибыть в Москву. Она даже ни о чем не спросила. – Коваленко помолчал, поднес к губам сигарету, и уголек на конце разгорелся ярче. – Вы же знаете ее.

– Знаю – или знал?

Несмотря на темноту, Фалько заметил, как русский пожал плечами:

– Я сам сообщил ей, что по инструкции, которую я получил, она должна в Москве доложить о неудаче лично. Она глазом не моргнула. Вы ее знаете и, значит, понимаете, о чем я. Выслушала, не возражая. Кивнула. Невозмутимо и дисциплинированно.

– Вы предупредили ее, чем это может кончиться?

– Необходимости не было. Она все сама прекрасно понимала. Никто ее не обманывал, и она сама себе не лгала. Не в ее привычках это было.

– Верно.

– Я на целый день снял с нее наблюдение, пока занимался всякими формальностями… Она была моим лучшим агентом, и я счел это своим долгом перед ней. Не примите за признак слабости.

Эти слова вызвали на губах Фалько улыбку – верней, неопределенную усмешку.

– Что вы… И в мыслях не было.

– Она этого заслуживала, понимаете?

– Прекрасно понимаю.

– Я дал ей сутки, чтобы исчезнуть, но она этим не воспользовалась. И была совершенно бесстрастна. Ни разу не возразила. Не возмутилась. Села на теплоход «Жданов», шедший в Баку, – и все на этом.

– Вы ее больше не видели?

– Нет.

– А что вам о ней известно?

– Ничего. – Коваленко помолчал. – Центр подтвердил прибытие. И больше я о ней не слышал.

– Она жива?

– И этого я тоже не знаю. Поверьте, я говорю правду.

– И даже не пытались выяснить ее судьбу?

– В том случае, если дело приняло скверный оборот, мое вмешательство ей бы не помогло, а вот мне бы навредило. Лучше отстраниться.

– Ну да.

– Благоразумней.

– Понимаю.

– В этом я не сомневаюсь.

Вверх по реке двигался зеленый фонарик самоходной баржи, а вскоре донесся и шум мотора.

– В нашем с вами деле существует математически выверенный закон, – спустя мгновение сказал Коваленко. – Люди, наделенные патриотизмом, верой и моралью, в конце концов терпят поражение гораздо чаще тех, кто всего этого лишен.

Они стояли и смотрели на черную тушу, скользившую мимо, до тех пор, пока зеленый носовой огонь не сменился белым кормовым.

– В последний день она мне кое-что рассказала про вас, – сказал русский, когда баржа скрылась за изгибом реки. – Детали операции по освобождению лидера Фаланги, подробности танжерской истории. Она всегда говорила о вас с подчеркнутой, даже несколько чрезмерной холодностью. С таким отчасти отчужденным, что ли, уважением. Любопытно было наблюдать. Вот тут мне и пришло в голову спросить, почему она вас не убила.

– Попыталась. Не вышло.

– Да. Мне она ответила то же самое.

Коваленко затянулся в последний раз и швырнул окурок в воду.

– Забавный народ эти женщины, а? В наших с вами историях Ева – не единственная…

Фалько вздрогнул от неожиданности:

– Вы о чем?

Огни с противоположного берега блестели, отражались в глазах Коваленко. Он повернулся к Фалько, но ответил не сразу:

– Она сказала, что вы хороший агент. Однако, сдается мне, по каким-то причинам слегка вам польстила. Переоценила ваши аналитические способности. Вы не спрашивали себя, какова роль Эдди Майо в деле Баярда?

– Зачем бы мне?..

– Что же, и адмирал ваш ничего не говорил?

– Абсолютно ничего… – Фалько задумался, стараясь припомнить. – А что он должен был сказать?

– Известно ли вам, что британская разведка внесла свой вклад в дело Баярда, подтвердив ложные сведения?

– Ну, что-то такое слышал…

– Англичане со своим обычным цинизмом изображают нейтралитет, а сами втихомолку ведут собственную игру. Гитлер им представляется символом национального возрождения, и им куда интересней вернуть кредиты, выданные Сити, чем слушать барабаны войны… Симпатизируют фашистам и содействуют им при каждом удобном случае.

– И что же?

– А то, что история с Баярдом – этот самый случай и есть.

С этими словами Коваленко круто повернулся и не спеша направился к туннелю. Сбитый с толку Фалько тоже швырнул окурок в воду и еще какое-то время смотрел русскому вслед. Потом, словно очнувшись, двинулся за ним и, догнав, услышал:

– Эдди Майо работает на МИ-6.

Фалько резко затормозил, словно наткнувшись на невидимое препятствие:

– Не верю.

– А вы поверьте. – Коваленко тоже остановился. – Работала уже год назад, в Испании, когда снимала репортажи о боевых действиях. Не знаю, был ли ее роман продиктован искренним чувством или оперативной необходимостью, но все это время она информировала британцев о Баярде, а те в свою очередь делились кое-чем с испанцами и немцами.

Фалько стоял в оцепенении. Последние кусочки мозаики сошлись, точно совпали друг с другом, и от этого он чувствовал себя полным идиотом.

– Судя по всему, она и раньше знала – или, по крайней мере, подозревала, – что вы агент франкистов, – сказал Коваленко.

Фалько думал как раз об этом. Именно об этом.

– Да, это объясняет кое-что в ее поведении… – Он поднял голову и с мостовой, блестевшей от росы, как лакированная, перевел глаза на Коваленко: – Вы в самом деле считаете, что мое начальство об этом знало?

– Ни минуты не сомневаюсь.

Они вошли в туннель. И снова в темноте слышались только шаги.

– Мы думаем, что знаем женщин, а вот оно как бывает… Посмотришь иной раз повнимательней и такое увидишь, что кровь в жилах стынет.

Фалько наконец решился задать вопрос:

– А как с ней будет теперь, после того как Баярд…

– Скорей всего, никак не будет. Ни с ней, ни ее самой.

Эти слова были произнесены безличным тоном. Без оттенков. И Коваленко больше не раскрыл рта, пока не вышли из туннеля. Охранники терпеливо и покорно ждали там, где он их оставил, – под деревьями, в самой густой тьме.

– Тут ведь еще затронута моя репутация, имейте в виду, – сказал Коваленко. – Все на свете пребывают в уверенности, будто советских околпачили. А точнее – лично меня. Все – вы, нацисты, британцы… Да, я решил теперь вести собственную игру, но выглядеть дураком не желаю. Это вопрос самоуважения.

Он по-прежнему говорил ровно и монотонно, ничего не выделяя интонацией, никак не проявляя чувств. И от этой непроницаемой объективности произносимые им слова обретали особенно зловещий смысл.

– Кому-то придется заплатить, – продолжал русский с тем же леденящим спокойствием. – Или, по крайней мере, послужить доказательством, что я не хлопал ушами. Так кому же? С Баярдом все решено ко всеобщему удовольствию. Вы, как я только что объяснил, нужны мне живым. Как курьер.

Он остановился и заступил дорогу, как бы показывая, что дальше Фалько идти не надо. И тот медленно обвел взглядом небольшой плотный силуэт, окаймленный светом далекого фонаря. Глаза в темноте поблескивали смертельной угрозой, обещали, что пощады не будет.

– Речь о репутации, как я уже говорил, – добавил Коваленко через мгновение. – Вопрос взаимного уважения двух спецслужб. Впрочем, выбор у меня не особенно богатый… Вы по вышеуказанной причине на роль козла отпущения не годитесь, так что остается только Эдди Майо.

С этими словами он пошел вперед, а две массивные фигуры двинулись следом. И скоро три тени растаяли во тьме.

– Что там такое? – спросил Фалько у таксиста.

– Не знаю, месье. Проезд перекрыт.

Фалько уплатил шесть франков по счетчику, прибавил франк на чай, вылез из машины и в свете фар увидел крупный затор. Миновал мост Сен-Мишель, прошел до набережной над речными причалами, оставив слева от себя Сите и темные колокольни Нотр-Дама. На другой стороне жандармы направляли поток людей в обход. За сквером Вивиани бурлила толпа зевак, а из окон высовывались жильцы ближних домов. Обеспокоившись, он прибавил шагу.

– Не задерживайтесь, проходите, – монотонно повторял жандарм.

– Что случилось?

– Проходите… Проходите, я говорю.

Фалько пошел дальше, глядя направо. Перед домом Эдди Майо было синё от полицейских мундиров, пульсировали мигалки патрульных машин. Тут он увидел распростертое на мостовой тело, прикрытое одеялом. Хотел было остановиться, но жандарм мрачно подтолкнул его вперед.

– Что случилось?

– Женщина выбросилась из окна. С четвертого этажа. Проходите.

Фалько двинулся дальше в толпе, на все лады обсуждавшей происшествие. Он шел все медленнее, приноравливая шаги к редким ударам сердца. Пройдя немного, остановился, оперся о каменный парапет возле закрытого лотка букиниста и невидящими глазами уставился на темную воду Сены. Речь о репутации, вспомнилось ему. Об уважении.

Губы его искривились в усталой и горькой усмешке, руки зашарили по карманам в поисках сигареты.