16. О перьях и пистолетах

Санчес, стараясь не привлекать к себе внимания, поджидал Фалько в одной из малых гостиных отеля «Мёрис». Поблизости никого не было. Увидев его, Санчес поднялся и протянул руку.

– Кое-что сообщу, прежде чем поднимемся, – сказал он, взглянув на часы. – Время еще есть.

Они уселись в мягкие кресла возле большого зеркала, в котором отражался вестибюль. Санчес, как и в прошлый раз, для похода в «Мёрис» немного приоделся – надел свежую сорочку, повязал полосатый синий галстук, до блеска начистил башмаки. Лицо у него, как всегда, было утомленное.

– Я с прошлой ночи на ногах, – сообщил он. – Выяснял, проверял, рассылал телеграммы. Дорого мне обходится эта статейка.

– Сочувствую вам. Я тоже сделал все, что было в моих скромных силах.

Санчес воззрился на него со смесью изумления и восхищения:

– Скромных? Да вы феномен!

– Моя бабушка говорила то же самое.

– И была совершенно права.

Вслед за тем Санчес бегло перечислил всех, с кем в последние часы вел тайные переговоры: с французской полицией, с кагулярами, с генштабом в Саламанке, со своими осведомителями в республиканских кругах, внедренными в испанское посольство на авеню Георга V. Одна встреча за другой, а порой и по несколько раз в день. Нелегко было составить общую картину происходящего, но в конце концов ему это удалось.

– Успех! – сообщил он, с довольным видом пощипывая усы. – Вы взорвали проклятую картину.

– Это я уже понял.

– И остались вне подозрений. Один из моих людей в комиссариате полиции ввел меня в курс дела. Неизвестный злоумышленник пробрался в мастерскую Пикассо, спустившись с крыши, и заложил взрывное устройство, уничтожившее картину.

– Известно ли что-нибудь об этом неизвестном?

Нет, ответил Санчес, изобразив на лице подобие улыбки. Ничего не известно. Полиция пришла к выводу, что злоумышленник, судя по тому, что ему удалось сделать, был в отличной физической форме. И отличался редкостным хладнокровием. При малейшей его оплошности жандармы немедленно нагрянули бы на место преступления, благо комиссариат находится на той же улице. Что касается самого акта саботажа или, точнее говоря, диверсии, полиция оценила его как professionnellement exquis, то есть как работу первоклассного профессионала. Бомба с часовым механизмом была приведена в действие с точным расчетом и не причинила лишнего ущерба.

– Тут я с ними совершенно согласен, – договорил Санчес. – Работа великолепная. Поздравляю.

Фалько выслушал отчет с интересом.

– А что-нибудь известно о реакции Пикассо и республиканского посольства?

– Кое-что. Пикассо был просто вне себя от ярости. Взбесился, форменным образом взбесился. И закатил бы грандиозный скандал, да нельзя было предавать происшествие огласке. Что касается посольства, атташе по культуре целый день рыскал в поисках полотна подходящих размеров.

– Да что вы?

– Так мне сказали.

Фалько не скрыл разочарования. И мрачно откинулся на спинку кресла:

– Много шуму из ничего. Он в самом деле собирается написать другую картину?

– По всей видимости. Осталось много фотографий, где засняты разные стадии работы, которую вы прервали, так что Пикассо просят, основываясь на них, сделать реплику. Неприятно здесь то, что картину – и вы это знаете лучше всех – нетрудно повторить. Особых усилий не потребует, техника простая. Другому художнику потребовалось бы несколько недель, но борзый Пикассо справится и за две. Как вы считаете?

– Возможно.

Санчес взглянул на него с сомнением:

– Вы вроде бы не уверены.

– Не уверен, потому что совсем не разбираюсь в искусстве.

– Так или иначе, радоваться надо тому, что мы им испортили, как говорится, обедню. А вы свою работу сделали блестяще. Открытие испанского павильона на Всемирной выставке отложено.

– Боюсь, не намного.

– Две-три недели им никто не подарит. И еще дело в том…

Приступ влажного кашля прервал его. Санчес вытер рот платком и устремил на Фалько воспаленные покрасневшие глаза.

– Вам нравится Пикассо? – спросил он, справившись с приступом.

– Не знаю, что вам сказать.

– А мне вот – нет. Мне он кажется клоуном и наглецом. – Санчес помедлил и спросил с любопытством: – Вы же с ним знакомы лично, видели, так сказать, вблизи… Расскажите, какое впечатление он на вас произвел.

– Право, не знаю… Отрадное.

Санчес явно не ожидал такого ответа:

– Да вы серьезно?

– Вполне. Со мной он был любезен.

Санчес мотнул головой, как бы отвергая такое определение:

– Он может себе это позволить. Еще бы! Мошенник и шарлатан от искусства, сколотил миллионы на всечеловеческой глупости. Как и этот жеманный андалусец Гарсия Лорка… Не читали его вирши?

– Кажется, нет.

Санчес поглядел на него с любопытством. И оценивающе.

– Вы и поэзией не интересуетесь?

– Я все больше по детективам. Знаете, в дороге почитать… Но похоже, нашими стараниями Лорка миллионером стать не успел.

Санчес сделал вид, что не заметил иронии.

– Надо честно признать – у красных пропаганда поставлена лучше, чем у нас.

– Возможно.

– Не расстреляй мы Лорку, никто бы его и не знал.

– Да, конечно… В сущности, мы ему оказали большую услугу.

И снова насмешка не достигла цели. Санчес зло сощурился, высказывая давно накипевшее.

– Что уж говорить про этого Альберти, – продолжал он едко. – Скверный поэт, коммунист, колесит по Валенсии со здоровенным пистолетом на боку, с женой под ручку, клеймит порядочных, достойных людей, бахвалится в кафе своими подвигами, хотя на фронте бывает только редкими наездами, и выступает с пламенными речами перед товарищами по классу. «Врага разило бы перо, как пистолет», – написал этот человек, лишенный чести и совести. А не этот, так другой, такой же.

Он настойчиво вгляделся в лицо Фалько, ожидая возражений, потом устало махнул рукой и добавил угрюмо:

– Никакое перо не стóит пистолета.

– Вероятно.

Санчес, устремив глаза в никуда, погрыз желтый ноготь.

– Та женщина в доме на улице л’Орн…

И, задумавшись, замолчал. Фалько наблюдал за ним с бесстрастным любопытством. Санчес смотрел в пол. Понурился, словно голова вдруг стала слишком тяжела. А когда поднял глаза, они, казалось, требовательно молили об отпущении грехов.

– …и двое, убитых вместе с нею, стоили стократ дороже, чем вся эта интеллигентская шваль… Не находите?

Фалько ничего не ответил и лишь продолжал молча рассматривать его. Каждый, думал он, должен сам нести свое бремя. Таковы правила.

Санчес наконец взглянул на часы и медленно поднялся.

– О прочем поговорим наверху, – сказал он. – Нас ждут.

– Общался тут с сыном, – сказал граф де Тахар. – Он вам кланяется.

– Передайте ему и от меня привет. Как его дела?

Аристократ, преисполнясь отцовской гордости, наклонил голову. Он, как и раньше, был одет в английском стиле, благоухал хорошим афтершейвом и хранил на лице надменное выражение. И говорил с прежним пренебрежением.

– Его назначили руководителем местного отделения Фаланги.

Фалько представил, как его бывший одноклассник, мешковатый и закомплексованный Луис Диас-Карей, облачась в голубую рубашку, сидит теперь в кабинете, казнит и милует, став владыкой петли и ножа, а в современном варианте – кладбищенской стены, и добивает тех, кто ускользнул из рук его кавалерийского ополчения. Фалько, зная и героя, и место действия, не сомневался, что крестовый поход против марксизма в Хересе развернется во всю силу.

– Замечательно! – сказал он. – Испании нужны такие люди!

Не замечая сарказма, граф принял его восторг за чистую монету.

– Еще бы! Здоровая молодежь выполет дурную траву на наших полях.

– Просто сняли у меня с языка, – Фалько не удержался от искушения подурачить его еще немного: – Долгожданная заря новой жизни встает над Испанией.

Граф взглянул на него сурово, заподозрив наконец какой-то подвох в этой улыбке. Сдвинул брови, собираясь что-то сказать – без сомнения, неприятное, – но тут сестра Волына, сидевшая у коммутатора – сегодня она куда-то спрятала свой громоздкий «стар», – сообщила, что Саламанка на связи. Фалько с полным спокойствием подошел к телефону и снял трубку. Из дальней дали, но отчетливо донесся голос адмирала:

– Алло-алло… Рокамболь?

– Так точно. Слушаю вас.

– Мне сообщили, что у сказки про Сломанную Трубку оказался хороший конец.

– Ответ утвердительный. Однако опасаюсь, что Людоед собирается купить новую. Его друзья настаивают, чтобы он курил тот же сорт табака.

– Понял. Но время-то идет, так что работа выполнена, можно сказать, сносно.

Фалько улыбнулся, услышав эту фразу. Это была высшая форма похвалы, на которую мог расщедриться адмирал в приливе чувств. Все же Вепрем его прозвали не случайно.

– Также, в общем, недурно справились и с кофе для нового управляющего компании-конкурента.

– Сделали, что могли, с учетом обстоятельств. – Фалько взглянул на Санчеса. – Местные оказали весьма полезное содействие.

– Эти два вопроса решены, забудьте о них. Что известно о Черном Дрозде?

– В последнее время я его не видел, но думаю, что крылья у него побаливают. События приближаются. Новые инструкции?

– С ним ваша работа окончена. Вступать в контакт необходимости нет.

– Что в таком случае мне надлежит делать?

– Смените отель и данные и ждите, не произойдет ли чего-нибудь в последнюю минуту. Затаитесь, носа не высовывайте.

– Вас понял. Еще что-нибудь?

На том конце линии повисло молчание. Потом вновь раздался голос адмирала, но на этот раз он звучал иначе. Как-то осторожней – или бережней:

– Да, Рокамболь, кое-что еще… Получили подтверждение: как мы и предполагали, Пабло в Париже.

«Пабло» – это был псевдоним Павла Коваленко. Фалько переглянулся с Санчесом, который стоял, сунув руки в карманы, у стены и слушал с большим вниманием. Слова адмирала до него не доносились, но он угадал, о чем пошла речь. Они с Фалько обсуждали это раньше и согласились на том, что ликвидация Коваленко в рамках операции по Баярду была бы блестящим ее завершением.

– Путешествует с испанским дипломатическим паспортом, – продолжал меж тем адмирал. – Выдан в Валенсии на имя Пабло Руиса Морено с трехнедельной французской визой.

Фалько напряженно соображал. Уже одно то, что в испанские дела вмешался чекист такого ранга, показывало, какое значение придают русские измене Лео Баярда, и для него было равносильно смертному приговору. От приезда Пабло за милю несло активными мероприятиями.

– Он лично будет заниматься Черным Дроздом?

– С высокой вероятностью. Решили мелким сошкам важную птицу не поручать.

– Мои действия?

– Пока никаких.

Фалько бросил взгляд на графа Тахара. С преувеличенным, а потому неправдоподобным безразличием тот смотрел в окно. Телефонистка, которая явно передаст ему все содержание разговора, сидела в наушниках перед аппаратом и слушала не таясь. Было видно, что симпатии к Фалько она испытывает не больше, чем ее шеф. И только на лице Санчеса он заметил нечто похожее на солидарность.

– В таком случае потребуются ресурсы, – сказал Фалько. – История с Черным Дроздом выжала меня досуха, а у наших здешних партнеров, боюсь, не разживешься.

Новая пауза. Не обращая внимания на возмущенный взгляд графа, Фалько представил, как адмирал сейчас улыбается в усы. Он знал эту улыбку – кривоватую и почти свирепую.

– Гроша медного больше не получите, Рокамболь! Хорошенького понемножку. Вы и так истратили черт знает сколько, а у меня тут не Банк Испании. Расходуйте то, что осталось.

– У меня ничего не осталось, сеньор… Высосан до донышка. Сух, как вяленый тунец.

– Ты мне Лазаря не пой! – адмирал перешел на «ты». – Отправляйся на улицу Сен-Дени, возьми двух потаскушек подоверчивей – и им заливай, может, пожалеют и дадут… и скидку тоже. У тебя ведь настоящий талант людям голову морочить.

Фалько вздохнул, смиряясь с неизбежностью. Не вышел номер.

– Спасибо за совет, сеньор. В который раз говорю: не начальство вы мне, а отец родной.

– Не скули! В окопе на Северном фронте покруче бы пришлось. И, честное слово, меня порой так и подмывает отправить тебя туда.

Уже вечерело, когда Фалько собрал вещи. План был таков: поужинать в каком-нибудь соседнем бистро, а потом уйти из этого отеля в другой, поскромней и подешевле, в «Рекамье» на площади Сен-Сюльпис, и там ждать новых распоряжений и развития событий. Может быть, завтра позвонить Марии и встретиться с ней, но вот в «Мовэз фий» он больше не пойдет – пока, во всяком случае. Ему приказано уйти в тень, на обочину. Он закрыл свой потрепанный чемодан, а несессер положил в кожаную сумку рядом с планом Парижа, путеводителем, документами, деньгами, пистолетом, двумя упаковками кофе-аспирина, коробкой патронов, бритвой, глушителем. Все это он проделывал привычно и почти машинально. Если обстоятельства сложатся так, что придется бросить чемодан, в этой сумке есть все необходимое, чтобы выбраться из любой ситуации. Не пропасть в любой более или менее враждебной среде.

Он холодно размышлял о Лео Баярде и Эдди Майо. Часа два назад купил газеты и в вечернем выпуске «Пари-Суар» увидел заголовок: «Французские интеллектуалы на содержании у фашизма?» Имена не назывались, но Фалько знал, что это лишь вопрос часов: все пули ложились в одну мишень, и скоро в «яблочке» окажется герой испанских небес. С саркастической ухмылкой он спрашивал себя, даст ли Коминтерн Баярду время защититься публично или решит вопрос быстро, пока скандал не разгорелся. Такой исход, в конце концов, устроил бы всех, за исключением, разумеется, Баярда. А длить эту историю, двигаться по спирали заявлений и опровержений – значит, еще сильней пятнать репутацию. И Фалько, знакомый с советскими методами, не сомневался, что Москва будет резать по живому.

Тут мысли его, естественно, обратились к Павлу Коваленко. Фалько никогда не видел руководителя группы «А», но знал основные вехи его биографии: киевский еврей, во время Гражданской войны партизанил, устраивал акты саботажа, диверсий, террора, а потом поступил на службу в контрразведку ведомства, которое называлось сперва ГПУ, а потом НКВД. Сталин поручил ему координировать деятельность коммунистов в Испании. В «красной зоне» Коваленко был человеком Москвы и непререкаемым авторитетом, контролировал испанскую политическую полицию и доставку оружия, отвечал за транспортировку золота из Банка Испании, включая и то, что было потеряно в Танжере. Но особенную известность снискали ему чистки инакомыслящих – по официальной терминологии, «агентов империализма», – проводимые в последние месяцы, когда пошли повальные казни бойцов интербригад и испанских троцкистов, заподозренных в измене.

Оглядывая эту панораму и зная, что Коваленко сейчас в Париже, Фалько не нуждался в хрустальном шаре, чтобы предсказать судьбу Лео Баярда. Если настали такие времена, что людей расстреливают, не утруждая себя доказательствами их вины, появление в Париже такой фигуры, как советский чекист, равносильно приходу шакала в овчарню.

От этого сравнения Фалько снова усмехнулся задумчиво и горько. Приливы и отливы бытия, подумал он. Лотерея. Каждому из нас сужден свой час, но для одних он настанет раньше, чем для других.

Собрав вещи, он в последний раз обвел взглядом номер и ванную. «Взглядом цыгана», как называли это его инструкторы. Ничего не оставляй после себя, говорили они, и прежде всего – ничего такого, что может тебя выдать. Иногда забытый клочок бумаги, письмо или счет, раздавленный окурок могут привести к непредсказуемым или опасным последствиям. Люди его ремесла должны покидать место своего пребывания, как призраки, исчезать бесследно. Выйти из ниоткуда и быть готовыми без усилия вернуться в никуда.

Он положил шляпу и плащ рядом с чемоданом на кровать. Потом закурил и взглянул в окно. На бульваре быстро темнело. Снаружи не доносилось никаких звуков, и, казалось, что город накрыт колоколом, из-под которого выкачали воздух. Сквозь ветви деревьев видно было, как вспыхнули уличные фонари и замелькали фары машин, а чернота неба наконец поглотила последние багрово-красные пятна над колокольней Сен-Жермен.

От Коваленко мысли его невольно перешли на Еву. Это было неизбежно. Он всегда старался не думать о ней, но порой не удавалось удержать полет воображения или воспоминания. Не мог он избавиться и от странной печали, одолевавшей его в такие минуты и столь похожей на теплый моросящий дождик над пустошью.

В оконном стекле отражались абрис худощавого лица и огонек сигареты. Фалько вынул ее изо рта и совершенно беззвучно произнес имя этой женщины.

Ева Неретва.

У него никак не получалось забыть ее. Для этого нужна вторая жизнь, а ему, кажется, и первой-то не дожить.

Ева Неретва, она же Ева Ренхель, она же Луиза Гомес. Сотрудник Управления специальных операций НКВД.

«Будь осторожен», – сказала она ему однажды – в ту странную ночь, в 108-м номере танжерского отеля, как раз в те минуты, когда ее товарищи пытали радиста Фалько.

Жива ли она еще, спросил он себя.

Последнее, что рассказал ему о ней адмирал, – после потери республиканского золота она уплыла в Марсель на лайнере «Маршал Лиоте», и там след ее затерялся. Может быть, вернулась в Испанию, может быть – в Советский Союз, узнать точнее невозможно. Второй вариант не внушал оптимизма – в России бушевал сталинский террор, шли чистки, судебные процессы, расстрелы. Каждый советский вельможа, попадая в опалу, тащил за собой семью, друзей и подчиненных. Чтобы выжить, люди называли на допросах десятки имен – и все равно не выживали. Советских шпионов со всей Европы – и Испания не была исключением – отзывали в Москву, где их ожидали застенки, пытки, сибирские лагеря или пуля в затылок в подвалах Лубянки.

«Не верю, что мы и вправду любили друг друга», – сказала она в Танжере, когда занимался хмурый рассвет, а через мгновение в тумане загремели и засверкали орудийные выстрелы – начался бой между республиканским сухогрузом и франкистским миноносцем. «И я не верю», – ответил ей Фалько. И оба солгали. Тогда прошло лишь несколько часов после того, как они сошлись в смертельной схватке, из которой никто не вышел победителем. Тогда в последний раз встретились их глаза – ее, обведенные кругами усталости на лице со следами побоев, и его – поблескивающие, как стальные опилки; и Ева, и Фалько были измучены, избиты, и он, и она потерпели поражение в те минуты, когда шел ко дну «Маунт-Касл» и горстка смельчаков погибала в открытом море. Ева тогда почти беззвучно и без выражения произнесла: «Последней картой играет Смерть», – так, будто смутная мысль сама собой возникла у нее на устах.

Потом она исчезла в тумане, а Фалько еще неделю мочился кровью.

Ночь была теплая, так что он оставил плащ и шляпу в номере. Ему хотелось есть, и весьма кстати пришелся бы бокал бургундского за легким ужином. Фалько вышел на улицу и, миновав статую философа, направился к бистро «У Брюно», расположенному тут же, на углу улицы Бонапарта.

Он проявил беспечность и сейчас же за это поплатился.

Внезапно в мозгу прозвучал сигнал тревоги. Включился сам собой. Звоночек этот ни с чем не спутать. Благодаря такому свойству натуры Фалько до сих пор и оставался жив.

Вражеская территория, сказал инстинкт.

У тротуара стоял автомобиль, и внутри виднелись два темных силуэта: стоял он именно там, где кроны деревьев создавали темное пятно, с которым бессилен был справиться свет уличного фонаря. Фалько все понял, еще не успев осознать, и сделал еще три шага. Потом остановился.

– Шагайте дальше, – по-французски сказали у него за спиной.

Приказание прозвучало особенно убедительно оттого, что к пояснице справа прижался ствол пистолета или револьвера. Фалько на миг замешкался, и тогда нажали сильней.

– К машине, – произнес тот же голос.

Фалько, не питая особых надежд, поглядел по сторонам. Никто из редких прохожих ничего не заметил.

– Вперед, или выстрелю.

В гангстерских фильмах с участием Шарля Буайе или Джорджа Рафта или в комиксе из иллюстрированного журнала Фалько полагалось бы резко обернуться и избавиться от угрозы, нокаутировав того, кто угрожал. Но дело было не на экране и не на бумаге: судя по ощущениям, к спине приставлен ствол такого калибра, что пуля в клочья разнесла бы Фалько правую почку и печень. И потому он, как пай-мальчик, повиновался, не протестуя и не требуя объяснений. Покорился обстоятельствам.

Задняя дверца «воксхолл-туринга» открылась, и Фалько, пригнув голову, залез в машину.

– Двигайся. Руки на спинку переднего сиденья.

Он выполнил приказ, а человек, который держал пистолет у его поясницы и сейчас ни на сантиметр его не отодвинул, уселся рядом. От него пахло табаком, а оружие он скрывал под перекинутым через правую руку плащом. Покосившись, Фалько сумел различить в слабом, приглушенном листвой свете фонаря костлявое лицо под черным беретом. Впрочем, его больше интересовали двое на передних сиденьях. В водителе он без труда узнал Пти-Пьера. Сидевший рядом обернулся к Фалько.

– Уделите мне время для обстоятельного разговора, дружище Начо, – услышал тот интеллигентные интонации Лео Баярда.

Что говорить, бывали в жизни Фалько ситуации поприятнее. Но и эта не вполне безнадежна, мысленно прибавил он в виде утешения. Могло быть и хуже. Он размышлял об этом, сидя в кресле в каюте на барже, покуда водил наметанным глазом вдоль стен, примечая все, что могло бы создать препятствия, и все, что могло бы оказать содействие. Баржа была пришвартована у набережной Сены неподалеку от виадука в Отёй. Время от времени слышался шум проходящих поездов.

– Можно закурить?

Баярд сидел напротив и наблюдал за ним с любопытством.

– Нет, разумеется. Нельзя.

Фалько продолжал осматриваться. Пахло сыростью. Каютка была обставлена парусиновыми креслами. На иллюминаторах висели кружевные занавески, по стенам – картины в современном духе. Обстановка уютная и даже кокетливая. Печь, плита, какую топят углем, а под зажженной керосиновой лампой на покрытом клеенкой столе – бутылка вина и два бокала. Имелись и люди в количестве трех – Лео Баярд, Пти-Пьер и человек в берете, державшийся несколько поодаль, как бы обеспечивая со стороны стабильность ситуации. Он оказался худым как щепка и сидел на ступеньке трапа, ведущего на палубу, а рядом лежал его револьвер немалого калибра.

– Ну, рассказывайте, – сказал Баярд.

Фалько взглянул на него с хорошо разыгранным недоумением. По пути от Сен-Жермен и дальше, пока его в темноте вели по набережной и потом заставили по сходням подняться сюда, на эту баржу, он успел выстроить несколько линий обороны. Один из элементов базовой подготовки – отрицать все, даже если тебя взяли с дымящимся стволом в руке. Это недоразумение! Какого дьявола вам нужно?! В первый раз вижу… и так далее. К чести Баярда следовало признать, что он не унизился до спора. И ограничился лишь тем, что слушал, кивая в такт словам Фалько, и время от времени, когда машина проезжала какой-нибудь освещенный участок, оборачивался, словно в самом деле питал к нему интерес. И сейчас вел себя примерно так же.

– Что, черт возьми, я должен рассказать?!

– Расскажите о своей роли в этом заговоре. Он для меня предельно ясен, но я не вполне понимаю, какое место в нем было отведено вам.

– О каком заговоре вы говорите?

– Для начала скажите, на кого вы работаете.

– О черт. Ни на кого я не работаю.

– На Германию? На Франко?

– Да это же просто смешно!

– Может быть, вы коммунистический агент-провокатор? – Баярд говорил терпеливо и немного наставительно. – За всем этим стоит Коминтерн?

– По-моему, вы сошли с ума.

Баярд окинул его долгим взглядом и вздохнул:

– Послушайте, Игнасио Гасан, или как вас там зовут по-настоящему… И вы, и я знаем, с какой целью вас прислали в Париж и подвели ко мне… Так что я хочу объяснить вам расклад. – Он показал на шофера: – С Пти-Пьером вы уже знакомы: он был механиком в моей эскадрилье. Господина в берете зовут Веццани, он корсиканец. Летчик. Воевал в Испании в интербригаде, а потом перешел ко мне.

Упомянутый в виде приветствия поднес указательный палец к брови. На Фалько он смотрел с неприязненным любопытством. Рядом с ним на ступеньке трапа в свете керосиновой лампы поблескивала хромированная сталь револьвера.

– Оба – мои старые и верные товарищи, – продолжал Баярд. – Мы раз двадцать летали вместе, вы понимаете, что это значит? Иными словами, расхождений между нами нет ни малейших. Они отлично знают, кто я такой. А теперь пришла пора узнать, кто такой вы.

– Гупси Кюссен… – начал было Фалько.

Баярд прервал его, вскинув руку:

– Меня также очень интересует, какую роль сыграл в этом деле пресловутый Гупси. Но он исчез, и мне придется довольствоваться вами.

– Ерунда какая-то, честное слово…

И снова Баярд взглядом заставил его замолчать. Он смотрел изучающе, как будто между ними было установлено увеличительное стекло.

– Должен отдать должное вашему исключительному профессионализму. Всего за неделю соткали идеальную паутину. Не в одиночку, разумеется, – с помощью других. Но свою роль исполнили безупречно. И одурачили меня полностью.

– Никого я не дурачил.

– Вы недооцениваете мои умственные способности. Мои – и моих товарищей. И напрасно.

Баярд замолчал. Потом улыбнулся – в тусклом свете керосиновой лампы улыбка казалась зловещей. Ладонью он отбросил волосы со лба.

– Одна только Эдди не поверила вам, помните? Слишком красив, сказала она. Слишком элегантен, слишком обаятелен, слишком щедр, слишком безупречен. – Он улыбнулся шире. – Женская интуиция. А я дурак, не принял ее слова на веру.

Фалько, делая вид, что смотрит ему в лицо, на самом деле подробно оглядывал каюту. Это был отработанный прием – притворяться, что смотришь в одну точку, тогда как глаза движутся по ее периферии. Он искал, чем бы воспользоваться: тут сгодилось бы что угодно – карандаш, вилка, пепельница.

Но на столе были только бутылка и два бокала.

Послышался приглушенный шум поезда по мосту, застучали на стыках рельс колеса. Баярд, сидя напротив, продолжал перечислять преступления Фалько. Он и его приспешники вываляли в грязи людей, которые могли бы причинить франкистам вред. Он переводил деньги в швейцарский банк, о котором Баярд понятия не имел, и вручил ему чек – якобы свой спонсорский вклад в создание антифашистского фильма. И потом представил эту сумму как взятку или плату за предательство.

– Вы последняя мразь, – добавил Баярд. – Грязная подосланная крыса.

– Я все же хотел бы покурить, – настойчиво сказал Фалько, желая использовать все возможности.

Баярд не удостоил его ответом. Почти угрожающе он придвинулся почти вплотную – так, что их лица оказались рядом. Сдерживаемая ярость горела в глазах, сводила губы в тонкую, твердо прочерченную линию.

– Пусть вас не обманывают мои манеры. Я не всегда был задирой-интеллектуалом, Гонкуровским лауреатом, «анфан террибль» французских левых. Да и сейчас не вполне таков, каким могу показаться. Я сидел в окопах Первой мировой, я воевал в Испании за свои идеалы. И продолжаю воевать. И на самом деле наш разговор – часть этой борьбы. И то, как я намереваюсь поступить с вами, – тоже… Вы слушаете меня?

– Слушаю.

– Я предполагаю, что вы профессионал. А такие люди не станут действовать без подготовки, наобум. И потому надеюсь, вы осознаёте все, что я говорю. Ночь у нас с вами будет долгая. Особенно долгой она покажется вам… И потому оставим предисловия, чтобы не утомляться больше, чем нужно.

Баярд поднялся на ноги, распрямился – головой под самый потолок каюты.

– Мне нужно знать, кто все это организовал. Вам понятно? Только так я сумею предотвратить главный удар. И понять, есть ли шансы выжить.

Фалько, поняв, что первая линия обороны прорвана и время работает против него, решил отвести войска на вторую.

– Шансов немного. Мне так кажется.

От этих слов Баярд высоко поднял брови:

– Ага. Все-таки вы знаете больше, чем говорите.

– Самую малость. Зато умею домысливать.

– Вот как? И что же именно?

Фалько быстро соображал. Искал, чтó сказать сейчас, чтó приберечь для третьей линии обороны. И не находил ничего подходящего. Баярд, словно почувствовав, поглядел на своих спутников, а потом на него:

– А знаете, почему вас не связали? Потому что можно просто держать вас под наблюдением – Веццани бьет без промаха. И еще потому, что мы все трое в глубине души мечтаем, чтобы вы, друг мой, выкинули какой-нибудь фортель, и тогда можно будет со спокойной совестью прострелить вам руку или ногу. Однако вы ведете себя на редкость благоразумно.

– Никаких фортелей выкидывать не собираюсь. Зато готов рассказать все, что мне известно об этой афере, хоть известно и немного…

– Вы называете это аферой?

– Разумеется. Афера и есть.

– И намерены рассказать то немногое…

– Именно так.

– Что же, например?

– Все организовал Гупси Кюссен.

Баярд снова поднял брови:

– Гупси?

– Да.

– А на кого он работает?

– Этого я не знаю. Но работает он не бесплатно.

Баярд не кивнул, а медленно, задумчиво наклонил голову. Казалось, он размышляет над словами Фалько. Потом взглянул на Пти-Пьера, который все это время неподвижно стоял, прислонясь к переборке, и тот вытащил из кармана клещи и моток шнура.

– Сейчас мы вас все-таки свяжем, – холодно произнес Баярд. – И рот заткнем… Не потому, что боимся, что вас услышат… Кто тут услышит? А для собственного моего комфорта. Неприятно слушать вопли в закрытом помещении, да еще таком небольшом.

Неторопливо приблизился Пти-Пьер. По тупому выражению глаз, по жестокости и безразличию, которыми веяло от его коренастой фигуры, Фалько ясно вообразил свое ближайшее будущее. Время истекало, и вторая линия обороны грозила вот-вот пасть.

– Любопытно, сколько вы продержитесь, – сказал Баярд. – Мне эта процедура будет внове. Никогда прежде не применял… Должен сказать, это всегда шло вопреки моим принципам, но, согласитесь, сейчас обстоятельства чрезвычайные.

Пти-Пьер уселся напротив и принялся разматывать шнур. Клещи он положил на стол, но, как с сожалением заметил Фалько, слишком далеко. Не дотянешься – пуля Веццани окажется проворней.

– А для Пти-Пьера это дело привычное, – добавил Баярд. – Вы, наверно, и сами догадались, не правда ли?

Третья линия обороны, решил для себя Фалько. И последняя. Если и она не выдержит, останется только все же схватить клещи или бутылку, принять выстрел, ну а дальше – как говорится, «встанет солнце в Антекере, а сядет, где бог захочет…» Уж куда кривая вывезет.

– Я коммунист, – сказал он.

Секунд на пять воцарилось молчание. Баярд смотрел на него с открытым ртом.

– Не верю.

– Управление специальных операций, – твердо продолжал Фалько. – Если со мной что-нибудь случится, вы – все трое – покойники.

Пти-Пьер, не слушая диалога, уже собирался завести ему руки за спину и связать, но Баярд жестом его остановил.

– Боюсь, я так и так покойник… – Глаза его враждебно уперлись в лицо Фалько. – Итак, что значат ваши слова?

– Во французской компартии у вас есть враги. Коминтерн считает вас человеком ненадежным и слишком влиятельным. Человеком, который не подчиняется партийной дисциплине, неуправляем, своеволен и чересчур самостоятелен. И потому ищут предлоги, чтобы опорочить вас.

– Опорочить – или уничтожить?

– Нет, речь только о политической смерти. Цель – развенчать вас. Подрезать крылья герою испанской войны. Есть мнение, что вы слишком тщеславитесь своим участием в ней.

Баярд смерил его взглядом:

– Чушь какая…

– Может быть. Но так они считают.

– Формально я не коммунист, но они знают, что я беззаветно предан партии.

Фалько сделал вид, что силится произнести чье-то имя.

– Тук-хачевский, – выговорил он наконец.

– Генерал?

– Он самый.

– Ну, и при чем тут он?

– В Москве идет суд над ним и другими участниками фашистского заговора.

– Это мне известно. Совершенно нелепые обвинения. Я хорошо его знаю.

– Вот в этом-то все дело.

Маслянистый свет неожиданно качнувшейся лампы озарил хмурое лицо Баярда.

– Что за ерунда… Какое отношение это имеет ко мне?

– Вы дружили с ним? Гостили у него на даче у Черного моря?

– И что?

– А то, что НКВД пристегивает к этому делу вас. Чистит все его окружение, считая, что оно поголовно заражено враждебными настроениями и состоит на жалованье у иностранных держав.

– Это ложь.

– Мне можете об этом не говорить!

Явно озабоченный, Баярд прошелся по каюте. Потом остановился возле Веццани с его револьвером, вытащил сигареты и сунул одну в рот.

– Если даже все так, как вы рассказываете – во что я не верю, – я в отношении Тухачевского особого внимания не заслуживаю… Столько трудов, и хлопот, и денег – неужели все ради того, чтобы вывести меня из игры?

– Не знаю. Я выполняю приказ, а приказ был – дискредитировать вас.

Баярд чиркнул спичкой, прикурил и трижды затянулся, прежде чем заговорил снова:

– Кто предоставил прессе эти фальшивые документы?

– Опять же не знаю. Советская разведка, наверно. Или Коминтерн.

– А наци? А франкисты?

– О них ничего не могу сказать.

Баярд – руки в карманах, глаза сощурены, сигарета в зубах – долгим взглядом окинул Фалько. И спустя минуту покачал головой.

– Попытка была неплоха, – сказал он. – Я чуть было не поверил. Даже засомневался… Но не сработало. Так что начнем все сначала.

Он повелительно кивнул Пти-Пьеру, который уже вытянул руки со шнуром, готовясь вязать Фалько. В этот миг снаружи донеслись отдаленное трак-трак-трак поезда, проходящего по мосту, и одновременно – скрип сходней. Трое повернули головы к трапу, а Веццани поднял со ступеньки револьвер.

– Там кто-то есть, – сказал Баярд.

Как правило, все решающее происходит в считаные секунды. Фалько, который был от природы одарен умением узнавать или предчувствовать эти секунды, развил его годами тренировок. И действовал в соответствии со своими навыками. Повинуясь первому импульсу, когда уже не остается времени на расчеты или размышления. Впрочем, он и так почти целый час ждал удобного случая.

Был там кто-то снаружи, как решил Баярд, или никого не было, значения уже не имело. Важно было, что случай наконец представился: противники на краткий миг отвлеклись, а главное – отвлекся тот, кто держал в руке оружие. И этот миг Фалько не упустил. Дальнейшее стало чередой отработанных до автоматизма действий. Методичных и четких, как балетные па. И столь же привычных.

Прежде всего в ход пошла бутылка. Фалько, который чуть ли не с первой минуты определил расстояние, ухватил ее за горлышко в ту самую секунду, как вскочил со стула.

Затем сильным толчком отпихнул Баярда в сторону – первой целью должен стать Веццани. И, разумеется, его револьвер. Сделал два быстрых шага к корсиканцу, занося бутылку, и когда понял, что не успевает, потому что тот уже выцеливал его, водя стволом, – сократил дистанцию, метнув бутылку Веццани в лицо. И даже не задержался, чтобы оценить результат, потому что когда раздались глухой удар, звон разбитого стекла и болезненный вскрик, поспешил ногой отшвырнуть уроненный револьвер под стол.

Из двоих оставшихся первым атаковал Пти-Пьер. Он ринулся на противника головой вперед, которую, как пушечное ядро, несло вперед мощное коренастое туловище, но Фалько уже бывал в подобных ситуациях, и кроме того, на его счастье, в тесной каюте негде было разогнаться. Так что он остановил нападавшего, ударив его локтем между глаз и следом – кулаком в висок, с такой силой, что ушиб костяшки. Глаза у француза закатились. Он рухнул на колени, ища в воздухе опору. Фалько не стал препятствовать ему в этих поисках, потому что тот уже не представлял опасности и еще потому, что пора было переключить внимание на Баярда, который на четвереньках искал под столом револьвер. Вернее, только что нашел.

Ну, хватит на сегодня, подумал Фалько. Две трети – хороший процент потерь. И потому взлетел по трапу наверх, пинком открыл дверь и выскочил на палубу и в ночь, имея в виду по сходням сбежать на причал и затеряться в темноте.

И уже почти выполнил свое намерение, когда какая-то тень преградила ему путь вперед, а вторая стремительно оказалась сзади.

Он получил удар по затылку. Сначала перед глазами вспыхнули и закружились мириады светлячков. Потом все исчезло.

Хоть бы не свалиться в воду, была его последняя мысль.

И остатками гаснущего сознания Фалько ощутил, что летит в бездонный темный колодец.