15. Тени вчерашнего дня

Глоток молока, кусочек круассана – и Фалько продолжил листать газеты, купленные в киоске возле кафе. Дождь унялся, над шиферными крышами, над мансардами в разрывах облаков проглядывало голубое небо. Было не жарко и относительно тихо – машины шли еще не слишком плотным потоком. Туристы, праздные зеваки, выспавшиеся полуночники и проститутки еще не заполнили улицы и террасы кафе. За столиками «Дё маго» сидела обычная для этого раннего часа публика – дамы в шляпках и с собачками у ног, респектабельные господа, читающие «Фигаро». Париж, как всегда по утрам, был исполнен чинного буржуазного спокойствия.

Утренние газеты должны были уже отозваться на ночное происшествие в мастерской Пикассо, однако пестрели заголовками о том, что случилось на улице л’Орн: «Сведение счетов в Плезансе», – сообщала «Матэн», «Тройное убийство – застрелены двое мужчин и женщина», – возвещала «Тан». А «Фигаро» вообще не почла инцидент своим вниманием. Фалько прочел хронику, но не нашел там ничего нового. В заметках не было сказано ни слова о национальной принадлежности погибших, но намекалось, что это могла быть криминальная разборка. Ну, подумал Фалько, вполне естественно, что парижская пресса, которая едва ли не единодушно стоит на правых позициях и симпатизирует франкистам, так осторожничает. И только «Юманите», орган компартии, внесла кое-какие уточнения: «Три испанца погибли при невыясненных обстоятельствах», – но тоже не входила в подробности и не сообщала имен. Столь же очевидно было, что французская полиция, традиционно недружелюбная к журналистам, предпочла не распространяться о тройном убийстве. Мало ли, что у власти левое правительство, – в рот, закрытый глухо, не влетит муха.

«Юманите» тем не менее опубликовала кое-что более значимое, и Фалько прочел статью медленно и с большим интересом – она, пусть и помещена была не на первой полосе, недвусмысленно указывала, что история с Баярдом развивается в верном направлении. Понятно, что это лишь первая прикидка, но начало положено: «Внедренные в Испанию» – так называлась статья, где, не называя имен, автор утверждал, что некие известные личности, официально ратующие за Испанскую Республику, на самом деле поддерживают подозрительные связи с франкистами, с нацистской Германией и фашистской Италией. Последний абзац был особенно многозначителен и в ушах Фалько прозвучал на знакомый мотив:

Когда Фалько, закрыв газету, допивал молоко, появился Санчес. Он был без шляпы, на узких плечах парусил расстегнутый плащ, открывая грязноватую и потертую на вороте сорочку, повязанную галстуком. Санчес сел за соседний стол, избегая взгляда Фалько, попросил кофе и молча уставился на улицу. Наконец он покосился на стопку газет и показал на «Юманите»:

– Позволите взглянуть?

– Пожалуйста.

Санчес начал листать и бегло просматривать страницы, пока не дошел до статьи о внедренных, а потом положил газету, развернутую на этом месте, на стол.

– Я видел, – вполголоса сказал Фалько.

– Начался ор. Вот Баярд уже и в троцкисты попал.

– Да.

Санчес по-прежнему смотрел не на него, а на улицу, как будто чем-то заинтересовавшись там.

– Рокамболя просят на связь. Сеанс сегодня, в «Мёрис», ровно в шесть.

– Буду.

– Как прошло ночью?

– Вроде бы хорошо.

– Были сложности?

– Никаких. Но результатов пока не знаю. Я скоро схожу туда, покручусь… может, что-нибудь и вынюхаю.

– Я только что оттуда. На улице все тихо, никаких признаков… Если вам удалось, это просто безупречная работа.

– Посмотрим.

Санчес снова покосился на газету:

– История на улице л’Орн будет замята. Мы получили гарантии от Сюрте. У нее с нами отличные отношения, лучше, чем с красными.

– И, полагаю, лучше оплаченные.

– Само собой. Мы тратим деньги не на икру и шампанское, а на то, чтобы завоевывать симпатии. У нас в отличие от красных нет золотого запаса из Банка Испании, и красть нам, значит, нечего.

Санчес запнулся на миг, достал и поднес ко рту платок. Откашлялся и поспешно, как всегда, спрятал.

– Есть еще кое-что… – сказал он. – Важное и безотлагательное. Центр распорядился немедленно уведомить вас.

– И что же это стряслось такое важное?

– Сейчас в Париже может находиться Павел Коваленко.

Фалько, в этот миг открывший портсигар, замер.

– Твою мать… – не сразу выговорил он.

И очень медленно продолжил прерванный было путь сигареты ко рту. Прикурил и искоса взглянул на собеседника. Потом постучал зажигалкой по раскрытой газете:

– Считаете, тут есть связь?

– Центр, ссылаясь на свои источники – а источники его сидят в Берлине, – полагает, что это весьма вероятно. И кажется, Коваленко засекли в поезде при пересечении границы. На перегоне Портбу – Сербер.

– Неужели будет заниматься Баярдом лично? За тем и пожаловал?

– Точно сказать невозможно, однако это входит в круг его обязанностей.

Фалько задумчиво кивнул. Может быть простым совпадением, подумал он. Но в этом ремесле совпадения редки. И всякая случайность подозрительна.

– Если жидкое, белого цвета, в бутылке и начинается на «м» – скорей всего, это молоко.

– Я тоже так думаю.

– Превосходит самые радужные ожидания…

– Да уж. Настоящий успех.

Фалько продолжал осмыслять услышанное. Павел Коваленко – или, как его называли, товарищ Пабло – возглавлял «группу А» (активные мероприятия) в Управлении специальных операций НКВД. То есть будет инспектировать испанскую разведывательную сеть, где задействованы коммунисты русские, немецкие и местные. Убийства и похищения отступников, террор и саботаж – вот круг обязанностей этой группы. Ходили слухи, что именно «товарищ Пабло» осенью прошлого года организовал массовую расправу над арестованными франкистами в Паракуэльос и не только, а также проводил аресты, пытки и казни сотен троцкистов и анархистов во время недавних чисток в Барселоне. Кроме того, он был – и, быть может, остался – прямым начальником Евы Неретвы.

Фалько неторопливо дошел до перекрестка Бюси и Сент-Андре-дез-Ар, свернул налево и направился по улице Гранз-Огюстэн к Сене. У дома номер семь все было как всегда, и он остановился взглянуть поближе. Все окна закрыты. Никаких признаков того, что вчера здесь что-то стряслось. Фалько постоял чуть больше минуты у калитки, а потом решил войти и пересечь внутренний дворик. В подъезде под аркой подметала выложенный черно-белой плиткой пол сухопарая женщина в домашних туфлях, в темном халате, в косынке, под которую убраны были волосы.

– Добрый день, мадам. Не знаете, месье Пикассо у себя?

Женщина подняла на него недружелюбные глазки, но улыбка Фалько произвела свое обычное действие, и лицо консьержки смягчилось. Она, вероятно, привыкла, что к художнику таскаются посетители. Всякого рода люди.

– Он дома, но, боюсь, никого не принимает.

Фалько изобразил растерянность и сделал озабоченное лицо:

– Да? Вот как? Надеюсь, не заболел?

– Нет, не заболел. Но прошлой ночью тут произошла одна неприятность.

– О боже! Что-нибудь серьезное?

– Газ взорвался, судя по всему.

– Что вы говорите?! Какой ужас… Месье Пикассо не пострадал?

– Нет, взрыв был в его отсутствие. По счастью, не очень сильный. – Она показала на дверь своей квартиры. – Когда грохнуло, мы с мужем уже легли и порядком перепугались.

– Большой ущерб?

В беспокойных глазках вновь мелькнуло подозрение. Она оглядела Фалько внимательней, чем прежде, и пожала плечами:

– Ничего не знаю.

– А у кого бы мне справиться? Я друг месье Пикассо.

– У месье Пикассо половина Парижа в друзьях.

– Я недавно был у него с месье Баярдом и мадемуазель Майо и купил картину.

Консьержка снова пожала плечами, давая понять, что эти имена ничего ей не говорят. Фалько чуть прикоснулся к борту своего пиджака там, где во внутреннем кармане лежал бумажник, и убедился, что женщина не упустила из виду это движение. Тогда он, как бы совершая нечто само собой разумеющееся, вытащил две пятифранковых бумажки и всунул ей в руку со словами:

– Спасибо, мадам, вы были очень любезны, – и уже повернулся, намереваясь уйти, но тут же остановился, будто его внезапно осенило: – И все же… вы не знаете, кто бы мог рассказать мне подробней?

Консьержка спрятала деньги в карман халата. В раздумье оперлась на ручку швабры:

– Мой муж был наверху, когда приехала полиция…

– Полиция? – ужаснулся Фалько. – Серьезное дело, значит?

Глаза ее сузились:

– Не знаю. Говорю только, муж поднимался в мастерскую вместе с полицией. С него снимали показания. Ажаны и сейчас там.

– Я беспокоюсь… Как бы узнать, что же стряслось.

– Ну так сходите наверх.

Она сказала это с вызовом. Явно что-то заподозрив. Фалько сделал вид, что раздумывает, и наконец сказал, озарив лицо самой искренней улыбкой:

– Не хочется им мешать.

Видя, что консьержка колеблется, Фалько снова двумя пальцами дотронулся до борта пиджака. Женщина, не в силах решиться, прикусила нижнюю губу. И наконец сказала:

– Он тут неподалеку, в «Лоди» сидит. Зовут Марсель. Здоровый такой. Усатый. Волосы светлые.

– Благодарю вас, мадам.

«Лоди» оказалось убогим заведением – чем-то средним между кафе и баром-табак: четыре столика внутри, два вынесено на тротуар. На стене висело большое зеркало с рекламой «Перно-Фис», на полках выстроились шеренги бутылок, за цинковой стойкой стояла хозяйка. Облокотившись на прилавок, с ней беседовал одетый в серый рабочий халат здоровяк с соломенными волосами и усами на военный манер. Перед ним стоял бокал вина, а во рту дымилась сигарета.

– Марсель? – окликнул его Фалько.

Тот обернулся.

– Я приятель месье Пикассо… Пришел навестить его, но мне сказали, он занят.

– Так и есть, – ответил Марсель.

Слезящиеся серые глаза, красные жилки на носу, запах дешевого вина. Фалько предположил, что бокал на стойке был не первым.

– Мы можем поговорить минутку?

– Это о чем?

Фалько перевел взгляд на хозяйку:

– Пожалуйста, две порции лучшего вашего «фин».

Марсель молча, но с интересом следил, как та наполняет бокалы. Фалько взял их и понес к самому дальнему столику. И остановился там в ожидании, не присаживаясь. Переглянувшись с хозяйкой, усач подошел, и они сели.

– Я друг месье Пикассо.

– Ну да, вы же сказали уже. Однако я вас там ни разу не видал.

– Супруга ваша видела. И направила меня сюда.

Консьерж провел согнутым пальцем под усами, посмотрел на коньяк и ничего не ответил. Фалько пригубил свой бокал.

– Я приобрел у месье Пикассо несколько работ, – продолжал он. – И еще несколько договорился купить. И беспокоюсь насчет вчерашнего ночного происшествия.

Марсель с опаской поднял на него глаза:

– А что вы об этом знаете?

– Почти ничего, потому-то и отыскал вас. Супруга ваша рассказала, что там был маленький взрыв…

– У супруги моей язык без костей.

– И она упомянула полицию… Которая, дескать, еще в мастерской. Я надеюсь, ничего страшного не произошло?

Фалько поднял бокал, и Марсель последовал его примеру, в три глотка осушив свой. Фалько знаком попросил хозяйку повторить.

– Вы, наверно, репортер какой?

– Ни малейшего отношения к прессе не имею.

Хозяйка принесла коньяк. Фалько достал бумажник, чтобы расплатиться, и как бы по рассеянности оставил его на столе, чтобы собутыльник видел, как туго он набит.

– Вы поймите, мне велели помалкивать, – сказал Марсель, поглядывая на бумажник. – Не хотят, чтобы пошли толки.

Это «поймите» обнадеживало. Фалько понял, что он на верном пути.

– Я ведь объясняю: как его друг и заказчик, я не могу не тревожиться… тут затронуты и мои интересы, – с душевной теплотой сказал он. – А вдруг причинен ущерб картинам, которые я наметил к покупке?

Марсель одним махом высосал полбокала и облизнул углы рта. Слезящиеся глаза неотрывно смотрели на бумажник.

– Да нет, пострадала только одна работа.

– Какая? – безразлично осведомился Фалько.

– Ну, такая… Самая большая. Над которой он трудился последнее время.

– А-а, знаю. Видел. Это там конь и бык и женщины?

– Вроде бы.

– И что же – сильно пострадала?

– Изрядно. Половина холста сгорела.

– Да как же это возможно? Газ взорвался?

– Взрыв-то был. Мы с женой проснулись, когда грохнуло. Побежали в мастерскую, а там пожар. Но небольшой, мы быстро справились. Но это был не газ.

– А что же?

– Саботаж.

Правдоподобие, с каким Фалько изобразил удивление, убедило бы даже средневекового инквизитора.

– Что-что?!

– Саботаж, – повторил консьерж. – Не случайность, а намерение. Полиция считает, что картину хотели погубить. Они и сейчас там, осматривают каждую пядь мастерской.

Фалько достал портсигар и открыл его перед Марселем. Тот, рассмотрев марку, покачал головой, вытянул сигарету из мятой пачки «Голуаз» и прикурил от протянутой зажигалки.

– А вы поговорили с месье Пикассо и с полицией?

– Конечно. Меня допросили, и я рассказал, что знал – как услышали громкий хлопок, как прибежали в студию и потушили пожар.

– Еще многое сгорело?

– Нет, в мастерской больше ничего. От горящего холста летели искры, сильно дымило, но обошлось. Я сам позвонил мадам Маар, нынешней подруге…

– Чьей подруге?

– Маэстро. По крайней мере, он с ней спит.

В реплике почудился оттенок осуждения. Наверно, консьерж Марсель и его законная половина как добропорядочные французы не одобряли беспутную жизнь богемы. Или Пикассо недостаточно щедро совал им чаевые.

– Вы меня просто ошеломили этой историей про саботаж. – С этими словами Фалько вытащил стофранковую купюру, сложил вчетверо и положил на стол между бокалами. – Что именно сказал месье Пикассо? Как он воспринял это несчастье?

– Ну, сами понимаете… – Марсель теперь смотрел на деньги. – Ясное дело, был в страшной ярости. Кричал, что это, без сомнения, дело рук фашистских агентов… Он же сторонник Республики. И, конечно, левак. Кажется, картину он готовил ко Всемирной выставке.

– И что же он теперь собирается делать, не знаете?

Влажные глаза консьержа блеснули насмешкой. Он снова расправил усы, взял купюру и сунул в карман.

– Сами и спросите, раз вы его друг. Вам и карты в руки, а?

– Непременно спрошу. Как только увижу.

Марсель смотрел на него задумчиво и хитровато:

– Ну конечно. Как только увидите.

Привезли заказанные у Шарве сорочки: каждая была завернута в шелковую бумагу и лежала в отдельной коробке. Фалько клал их в ящики шкафа, когда зазвонил телефон. Это была Эдди Майо.

– Мы можем поговорить? Лично, я хочу сказать.

– Разумеется. Где предпочитаете встретиться?

– Я не могу сейчас выйти из дому. Приезжайте ко мне, пожалуйста… Набережная Монтебелло, двадцать один.

Через двадцать минут Фалько был в указанном месте. По дороге он успел пересмотреть все возможные ситуации и роль, которую могла бы сыграть Эдди в каждой. В ближайшие часы могут потребоваться быстрые решения, и желательно обдумать варианты заранее. Мозг Фалько почти автоматически, без эмоций перебирал варианты, расставлял их по степени важности, риска и вероятности. Случайности непредсказуемые и представляющие опасность как для других, так и для него самого. Рутинная тактика наступления, обороны, выживания. Что ж, сказал он себе, нажимая кнопку звонка, по крайней мере, сейчас можно перестать лукавить и притворяться. Чего уж теперь? Как говорится, вся рыба продана.

– Прошу.

Студия Эдди оказалась просторной и сияюще-светлой, с большим окном, за которым виднелись колокольни Нотр-Дама. Интерьер в скандинавском стиле, большие фотографии на стенах: одна – увеличенный снимок с обложки «Вог», где Эдди-манекенщица, стильная и элегантная, запечатлена в вечернем туалете. На другой, снятой в контражуре, она позирует ню вполоборота к камере. В нижнем правом углу была подпись Мана Рэя.

– Вы имеете отношение к тому, что случилось?

Вопрос, прозвучавший как выстрел в упор, не смутил Фалько, который едва закрыл за собой дверь и не успел еще даже присесть на белый кожаный диван. Он стоял со шляпой в руках, ожидая продолжения, но его не последовало. Эдди лишь скрестила руки на груди и устремила на вошедшего суровый взгляд. На ней были черные широкие брюки, сандалии, серый джемпер и с небрежным изяществом завязанный на плечах платок-карре «Гермес». Золотистые гладкие волосы, облегавшие ее голову шлемом, только подчеркивали синеву глаз – в этот день ледяную как никогда.

– А что случилось? – спросил Фалько.

Эдди показала на стопку газет, сложенную на стеклянном столике. Сверху лежала «Юманите».

– Не читали?

Фалько кивнул молча, изображая растерянность и прося разъяснений.

– Чего они хотят? – настойчиво спросила она.

– Кто?

– Сами знаете кто.

– Вы ошибаетесь, – он, не моргая, встретил ее взгляд. – Не знаю. Совсем ничего. И буду благодарен, если все-таки объясните, что случилось.

Он почувствовал, что она словно замялась на миг и крепче, будто вдруг озябла, стиснула скрещенные руки. Потом жестом предложила Фалько присесть, и он опустился на край дивана, положив шляпу рядом. Эдди села на другом конце.

– Не только эта статья… – сказала она. – Творится что-то очень странное. Утром Лео позвонили несколько человек. В том числе – видный член французской компартии, давний его друг… И все спрашивали о его связях с людьми из ПОУМ. А кое-кто упомянул некие денежные переводы на его счет в швейцарском банке.

– И что же? – поднял брови Фалько.

– У Лео никогда не было счета в Швейцарии. А говорить о его симпатиях к троцкистам – это просто чушь.

– Не знаю… – продолжая изображать, что сбит с толку, протянул Фалько. – Действительно, чушь какая-то. Правда ведь?

И наткнулся на сумрачную пронзительную синь ее изучающих глаз.

– Я говорила с ним утром. Он по-настоящему встревожен. Подозревает, что все это – очень хорошо организованная кампания по его дискредитации, но не может понять мотивы… Почему он? Почему именно сейчас?

Фалько оставался почти невозмутим, но всем видом своим показывал, что на границе этого «почти» усиливается растерянность, которая мало-помалу вгоняет его в ступор.

– Он справлялся о вас, – продолжала Эдди. – И хотел расспросить Гупси Кюссена, который нас познакомил, однако тот куда-то пропал. Уехал, наверно.

Разверзни наконец уста, велел себе Фалько и спросил:

– А при чем же здесь я?

– Вот и я хотела бы знать, при чем. И я, и Лео.

– Почему он сам не спросит?

– Спросит, я думаю. А пока это мое дело.

Фалько слегка скривил губы, как будто начинал обижаться:

– Я правда ничего не понимаю.

– Все это совпадает по времени с вашим появлением в Париже, – в голосе Эдди презрение боролось с яростью. – Вы приехали – и сразу началось… А среди того, чем размахивают сейчас, – вексель, который вы вручили Лео, пожелав принять участие в финансировании картины.

– Поручение было оформлено по всем правилам. Что не так?

– А то, что с этого же счета в банке Моргана на цюрихский номерной счет переводились и другие суммы – и теперь твердят, что он принадлежит Лео, который до сей поры об этом даже не подозревал.

– И много там средств?

– Слишком много.

– Серьезно?

– Вполне. Достаточно, чтобы убедить общественное мнение, будто Лео состоит у кого-то на жалованье.

– Но если, как вы говорите, счет номерной…

Эдди, вскинув руку, перебила его:

– Кто-то распространяет конфиденциальную банковскую информацию о том, что держатель счета – Лео Баярд.

– Господи помилуй! Кто же это делает?

– Мы подозреваем германские спецслужбы. А с франкистами их связываете вы.

– Я?!

– Да. Игнасио Гасан, или как вас там зовут по-настоящему.

Секунд пять Фалько делал вид, что пытается постичь сказанное. Он решил, что в такой ситуации наилучший выход – продолжать притворство. Игра уже приедалась ему – или, может быть, возникло стойкое ощущение, что она отыграна и пришло время затевать новые. Он чувствовал себя почти посторонним, и это чувство гасило азарт.

– Это просто смехотворно, – сделал вывод он.

Эдди покачала головой, не теряя уверенности в себе:

– Лео провел расследование. Послал парочку телеграмм. Подозрительно, что ни один человек в Гаване вас не знает. При этом вы оперируете крупными суммами. С другой стороны, появились фотографии, на которых Баярд и я стоим рядом с агентом франкистов.

Фалько уперся ладонями в колени и подался вперед, уподобившись актеру, который с поддельным пылом, на одном профессиональном умении ведет давно надоевшую роль.

– Хотите сказать, что это я – агент?!

– Я сказала то, что знаю и что подозреваю. Ни Лео, ни я снимков пока не видели. Нам о них только рассказали.

– Какая ерунда…

Эдди не ответила. Из инкрустированной коробочки на столе достала сигарету и спички. Чиркнула одной, потом другой, но руки у нее дрожали, и прикурить не удалось.

– Если Коминтерн поверит, Баярда ждут серьезные неприятности. И речь пойдет не о добром имени… Его могут и…

Она осеклась, словно боясь договорить фразу. Потом, отвечая на собственный вопрос, повторила:

– Могут.

Фалько, щелкнув зажигалкой, дал ей прикурить. Эдди поднялась и подошла к окну.

– А знаете, что самое скверное? – Она смотрела на колокольни Нотр-Дама. – Не в том, поверят в эту клевету или не поверят… Просто очень многие видные леваки – и здесь, и во всей Европе – придут в восторг: все выяснилось! Нет, вы подумайте только! Лео Баярд, интеллектуал, кумир левой интеллигенции, герой испанской войны, оказался фашистским агентом! Можно себе представить, сколько будет истрачено чернил, сколько словес сказано…

Фалько тоже поднялся с дивана.

– Лео знает о нашей беседе?

– Нет. Я же вам сказала – пока это мое дело.

– А что вы хотели от меня?

– Ничего особенного. – Окутанная коконом яркого света, лившегося из окна, Эдди обернулась к нему. – Смотреть вам в глаза, пока буду все это рассказывать.

– И к какому же выводу пришли?

– Что мне не нравится увиденное. Вы мне не понравились, причем с самого начала. Мне сразу почудилась фальшь. Теперь понимаю, что не ошиблась. – Она указала на дверь: – Можете идти.

Фалько еще мгновение смотрел на Эдди с намерением оставить ее по крайней мере в сомнениях, хоть и знал, что ему и это не удастся. В Эдди Майо оказалось нечто такое – он сам не мог бы сказать, что именно, – чего он в своих расчетах не учел. Чего-то не предусмотрел. Вероятно, в мелодии, которую он вел все это время, Эдди в самом деле расслышала какой-то диссонанс. Может быть, Фалько еще при первой встрече в ресторане «Мишо» взял фальшивую ноту – но какую именно, понять не мог. И теперь уже не сможет.

Внезапно на него навалилась неимоверная усталость. В иных обстоятельствах он в безоглядном и бесстыдном порыве схватил бы эту женщину, отнес в спальню и не разжимал объятий до тех пор, пока не выбил бы все мысли из ее головы – и из своей заодно. Послав к дьяволу Лео Баярда и вообще все. Но он знал, что этого не будет никогда. И ограничился тем, что сказал:

– У каждого своя работа.

И это было очень близко к тому признанию, которое в Париже у него не сумел вырвать никто. В ответ раздался голос – такой же ледяной, как синева ее глаз:

– Но не у каждого она столь омерзительна.

Фалько взял шляпу, повернулся и двинулся к двери.

– Лео – честный человек, – вдруг сказала Эдди ему в спину. – Хороший человек. Борец с фашизмом. Все, что он сделал и делает для Испании, заслуживает восхищения. Восхищения, а не такого подлого трюка.

Фалько на миг задержался в прихожей и обернулся к хозяйке:

– А вы, Эдди? Чего заслуживаете вы?

Она стояла в отдалении, на другом конце комнаты и против света превратилась в силуэт без лица. И произнесла странные слова:

– У меня, поверьте, свои скелеты в шкафу. Свои угрызения совести.