Глава двадцать третья

Его сиятельство смотрел на книгу: на щеках разгорались багровые пятна.

– Это невозможно, – сказал он.

– И между тем… – Де Бриак позволил себе опуститься на стул напротив, поскольку ошеломленный хозяин кабинета, похоже, забыл о вежливости. Нервными пальцами вынул из ящика стола янтарный мундштук, но не торопился зажечь его. Лишь перевел взгляд с экслибриса на де Бриака.

– И вы нашли это в моей библиотеке?

Де Бриак кивнул и задал, в свою очередь, вопрос:

– Поль Липецкий, полагаю, ваш брат?

– Старший. – Князь глядел в окно. – Вы думаете, – начал он после паузы, – мертвые девочки?..

– Я мало понимаю в этой истории, – пожал плечами де Бриак. – Но думаю, дочь ваша думает именно так.

– Невозможно, – повторил князь. – Эдокси ни разу не видела Павла, она ничего о нем не знает!..

Он вскочил и, все так же истово сжимая бесполезный мундштук в ладони, бросился, припадая на левую ногу, мерить шагами пространство между столом и окном.

– Хорошо. – Князь встал перед де Бриаком. Подбородок его чуть подрагивал, и, дабы сдержать эту дрожь, его сиятельство напрягал, играя желваками, челюсти, – я расскажу вам, ежели иначе никак не доказать, что вы ошибаетесь.

И князь опять сел, устремив немигающий взгляд на печать экслибриса.

– Павел всегда отличался блестящими способностями – к языкам, точным наукам, философиям и прочим штудиям. Я с детства желал стать гусаром, но он… Родители чаяли видеть его по меньшей мере министром, правой рукой государя! И были весьма удивлены, когда он также выбрал для себя военное поприще.

– Но почему? – Этьену, вынужденному идти в армию, подобный выбор был странен.

– Он говорил, – пожал плечами князь, – что на войне человек слаб. Брат с детства обожал итальянские кукольные представления – знаете венецианские марионетки?

Де Бриак кивнул: во время церковных праздников кукловоды ходили из города в город по всей Европе, собирая вокруг детвору; пускал их в Блани и его отец.

– Думаю, он имел в виду, что ими проще управлять. А манипуляции были с младых лет любимой забавой Поля. – И князь потемнел лицом, вспоминая те забавы. – Впрочем, смелости брату было не занимать, так что и здесь достиг он немалых успехов. К тому же весьма выгодно и, как нам казалось, счастливо женился. Все поменялось, когда он решил привезти домой из похода, кхм, еще одну супругу. И так стал двоеженцем, отставником и помещиком. Александрин… – Его сиятельство махнул ладонью, и Этьен не сразу понял, что речь идет о Дуниной матери. – С тех пор отказалась его видеть, полагая источником разврата, оказывающим, – тут князь попробовал усмехнуться, – на меня пагубное влияние. Так отношения наши прекратились. Впрочем, мы и раньше не особенно ладили… – Сергей Алексеевич вздохнул, хмуро поглядел на цветущие липы подъездной аллеи. – Однако окончательным разрывом послужила смерть обеих его супруг.

– Что произошло?

– Они покончили с собою.

– Они? – замер де Бриак. – Вместе?

– Да, – вскинул на него глаза Сергей Алексеевич и сразу отвел взгляд. – На самом деле они убили друг друга. Однако это действительно произошло одновременно. За семейным ужином.

Ошеломленный де Бриак уставился на князя: что значила его банальная фамильная тайна в сравнении с тем, что многие годы держал в себе его сиятельство?

Будто угадав мысли собеседника, Липецкий поморщился, шумно выдохнул через нос:

– Уездный предводитель дворянства долго покрывал эту историю. Думаю, его удерживала, кхм, некоторая дворянская и воинская солидарность. – И пояснил: – Оба бились с турками на Кинбурнской косе.

Де Бриак кивнул: боевое братство, вполне естественно.

– Выдали же брата беглые крестьяне – в своих землях он лютовал. Началось судебное разбирательство. – Князь вынул огниво и, наконец, закурил. – Дальше все просто: по смерти родителей я стал ближайшим родственником и сделался опекуном брата. Учитывая заслуги семьи нашей перед отечеством, его ранения, а также признав брата неполным умом, удалось избежать каторги. – Князь постучал сухими пальцами по столешнице. – После врачи говорили, что Павел не способен испытывать ни сострадания, ни любви. Никаких чувств. Редкая аномалия. В этом, впрочем, и заключалось все безумие… Но о ту пору принято было определять поврежденных рассудком в монастыри, дабы изгнать из них духа тьмы. – Князь, сбоку запустив себе в рот янтарь, порывисто втянул дым. – Я выбрал Тобольск, и не дай Бог вашему императору добраться до тамошних мест, – Липецкий усмехнулся. – Это, мон шер, отнюдь не Париж. – Но усмешка князя быстро исчезла, и он еще раз глубоко затянулся. – Мне мнилось, тамошние суровые нравы и святость монастырской жизни изгонят из него нечистого…

Де Бриак поднял бровь: удивительно, как в просвещенном веке они еще способны потакать своим суевериям! Князь же, вновь усмехнувшись на французов скепсис, закончил:

– Однако случилось иначе: это мой брат призвал в далекие сибирские пределы Князя тьмы.

– Что произошло?

– Подробности мне неведомы. Единственно результат. Павла изгнали из монастыря, словно провинившегося ученика из пансиона. Не смирившись с положением дел, взялся я опробовать иной, научный способ, определив его в московскую лечебницу. Не стану утомлять вас рассказами про тамошнюю грязь, оковы и голых по пояс людей, что сидели в общих камерах, воя, визжа, царапая лицо руками… Но, жертвуя больнице, я смог оговорить для Павла пристойное содержание: я надеялся, что, навещая брата, смогу вместе с опытными лекарями исцелить душу несчастного… – Он помолчал. – За семь лет, что Поль провел в лечебнице, он ни разу не согласился со мной встретиться. Когда же, по моей настойчивой просьбе и без его ведома доктор Кибальчич наконец организовал мне аудиенцию, окончилось сие весьма плачевно.

Князь нервно дернул ногой, кинул сумрачный взгляд исподлобья на майора, но все-таки продолжил:

– Поначалу брат весьма доброжелательно расспросил меня о супруге и детках, а я, счастливый его добрым ко мне расположением, изложил все семейные новости. А после… после с разительным спокойствием взял у прикроватного стола Священное Писание и поклялся на нем самою страшною клятвой, что отомстит мне на этом или на том свете. – Князь как-то жалко, совсем по-стариковски улыбнулся. – Видите ли, майор, Павел был уверен, что не сирые его холопы, а я, брат, предал его, организовал дознание и суд, дабы заточить в лечебницу и на правах опекуна пользоваться его частью состояния…

Де Бриак сглотнул: дядюшка Эдокси – одержимый жаждой мести безумец. И чувства к племяннице у него вовсе не родственные. Черт бы побрал его сиятельство с его семейными тайнами!

– Где он сейчас? Где сейчас ваш брат?

– О, не волнуйтесь, майор, – в надежном и далеком месте.

– Насколько надежном, князь? И если далеком, то как книга оказалась в вашей библиотеке?

– Возможно… – князь потер переносицу, – во время позапрошлогодней охоты. – Сергей Алексеевич вновь вздохнул: признавать собственную недальновидность перед французом не хотелось. – Два года назад Павел наведывался в Трокский уезд.

– В уезд, но не в Приволье?

– С момента его определения в Зоннерштайн, по настоянию московских врачей, я решился, майор, испробовать наимоднейшую европейскую методу. – Де Бриак нетерпеливо кивнул: заведение было известным, – брат впервые написал мне нежное, подробное письмо. Душа его, я уверен, излечилась, в том числе и от гнева ко мне. Понимая, насколько его визит будет тягостен для Александрин, Павел предложил воспользоваться гостеприимством любого из наших соседей, дабы мы могли наконец увидеться.

– И кто же из соседей оказал себе честь, приняв у себя князя Поля?

– Все понемножку: проще всего мне было объяснить свои семейные обстоятельства Дмитриеву. Сверх того, Аристарх Никитич – холостяк, а значит…

– …нет опасности, что через его супругу о визите узнает княгиня Александра, – нетерпеливо закончил за него де Бриак: дальше, дальше!

– Именно, майор. Визит Павла пришелся также на охоту, организованную бароном.

– И на убийство первой девочки два года назад. Столь же сходное с теми, что случились этим летом.

– Да, но мой брат никак не может быть в сем замешан. – Князь выдвинул ящик стола орехового дерева и вынул конверт: – Едва ли в начале июня мне пришло второе письмо. В швейцарской Саксонии бушует холера, и замок находится на строжайшем карантине. Письмо писано по-французски. Ознакомьтесь, ежели угодно.

Но де Бриак, так и не взглянув на протянутый ему конверт, лишь молча смотрел на князя, словно и не видя его сиятельства. Волна паники ударила в грудь, перехватило дыхание: где она? Что с ней? Он сжал кулак, и дрожь в пальцах ушла. Прочь, слабость. Ему нужны все силы – времени мало. Возможно, его и вовсе не осталось.

– Майор? – окликнул его Липецкий.

Де Бриак шумно выдохнул – затрепетали крылья крупного носа – и, не попрощавшись, быстрым шагом почти выбежал из кабинета. Хлопнула дверь, и в ту же минуту до князя донесся поминальный звон.

Князь вздрогнул и перекрестился, отгоняя мысли о пропавшей дочери.

Задумаемся и мы: пройдет еще месяц, и по всей России-матушке наступит предгрозовая тишина: не раздастся ни красного, ни венчального Божьего зова. Колокольная медь деревенских церквей пойдет на переплавку. И вскоре церковный звон заменит грохот орудий. А едва окончится война, пушки вновь обернутся колоколами – с торжественной надписью: «Во славу русского оружия». Так уже случалось после турецких кампаний, где служил наш герой, и после Семилетней войны, в которой наверняка участвовал его дед… Будет и после войны с Наполеоном, и дальше, год за годом, все ближе и ближе к нашей реальности, в которой войны уже не требуют меди, а требуют расщепляющего атом урана и плутония… Но мы останемся при своей красивой метафоре, этой вечной смене лучшего и худшего в человеке: звона и грохота, колокола и пушки, войны и мира.

– Не откажетесь, князь, одолжить мне подробные карты уезда и губернии? – прервал тем временем задумчивость князя вновь вставший перед ним бледный майор с блестящими черными глазами. – Доктор забрал с собой мой сундук с документами.

Primus. Письмо могло быть отправлено любым доверенным лицом безумного Авдотьиного дядюшки – месяцем позже.

Secundus. Нет никакой возможности проверить наличие эпидемии холеры в Саксонии.

Tertius. На границах империи нынче творится такая неразбериха, что любой мог пересечь ее не будучи замеченным и без единого документа.

И наконец. Quartus. Место. Логично было бы предположить, что месье Поль поселился у того же соседа Дмитриева – на то указывала и погибшая на границе с его имением горничная. Но убийца, за которым они гонялись уж без малого две недели, по сю пору не оставил им ни единого следа. Было бы глупостью в таком случае не донести девушку до близкого места, где ручей впадает в реку. Последняя, в свою очередь, с большой долей вероятности прибила бы покойную к отмели – той самой, где он совсем недавно стрелялся с Габихом. Сумасшедший князь, тут же пришло Этьену в голову, мог также укрыться у своего приятеля по охотничьим забавам, барона. Но великолепный габиховский чертог сгорел дотла, а девочки продолжали пропадать. Итак, какова диспозиция? На открытом месте велика вероятность столкнуться с неприятелем. Все соседние с Привольем дома в любой момент могут подвергнуться мужичьей либо французской осаде. В лесах же нынче хозяйничают партизаны. Они же способны по чистой случайности обнаружить и самую уединенную хижину в глубине чащи.

К тому же – де Бриак был в том уверен – старый доезжачий прав. Причина, по которой ни один из здешних породистых нюхачей-псов так и не смог ничего отыскать, – река. Убийца не идет за жертвой. На охоту и с охоты он плывет, осуществляя свои набеги глубокой ночью или ранним утром, так ни разу не спугнув жителей прибрежных деревень. И наконец, главное: именно на лодке он оказывается в том роковом водоеме, где на дне лежит столь искомый, но так и не найденный ими песок.

И Этьен с видом генерала, собравшегося изучить порядок будущего сражения, расстелил на столе одолженную князем подробную карту.

Довольный заданием Николенька то и дело сбивался на радостный бег. Но, оборачиваясь на де Бриака, укрощал щенячью стремительность в попытке придать шагу взрослую степенность. К материнским слезам Николя решил отнестись с мужскою снисходительностью – уверенный, что сестра не пропала, а отправилась на поиски восхитительных приключений. И был даже втайне обижен на Эдокси, что та не взяла его с собой. Впрочем, быть толмачом для французского офицера, героя наполеоновских войн, да еще и почтительно называющего Николеньку князем, оказалось делом тоже весьма волнующим. И сейчас они направлялись к папенькиной псарне, о чем уже свидетельствовали крепкий запах со все приближавшимся лаем.

– Уверяю вас, майор, – почти весело повторил Николя сказанное им уже дважды, – лучше Андрона никто не знает здешних мест.

Прикрыв лицо дырявой поярковой шапкой, старый доезжачий спал прямо на сваленной у псарни и предназначенной для выстила собачьих клетей соломе. Андронов храп с подсвистом естественной нотой вплетался в тявканье и визг его питомцев. В дверях псарни прекрасным видением показался дурачок Захар, улыбнулся, обнажив десны, юному князю и майору и побрел себе за псарню с ведрами, полными собачьего фуража: пшенной кашей с рубленым говяжьим желудком.

Де Бриак подошел и двумя пальцами осторожно поднял с лица старика шапку. Тот, последний раз с посвистом всхрапнув, распахнул затуманенные сном глаза, а увидев склонившегося над ним французского офицера, от неожиданности повалился со своего соломенного ложа на землю.

– Господи, избави! – перекрестился он, и тут только заметил стоящего рядом барчука. – И вы здесь, Николай Сергеич!

– Спросите его, Николя.

Тут, подняв голову, де Бриака отметил движение на границе дубовой рощи: князь Липецкий на каурой лошадке, рядом лакей, тоже конный, явно кого-то поджидали. Отвернувшись, Этьен вынул из кармана карту с обведенными на ней кружками, крестами и стрелками. Стрелки указывали на ближайшие пути, ведшие от границы в сторону Приволья и владений Дмитриева. Кресты стояли там, где пути пересекались с рекою. Наконец, кружки отмечали ближайшие к ним водоемы, куда можно было приплыть непосредственно из реки. Из трех кружков два оказались зачеркнуты. Так, один находился слишком близко от того еврейского местечка, где он покупал лекарства для доктора, а второй – от тракта, по которому шли французские войска. Ноготь Этьена ткнул в единственный оставшийся – река в сем месте будто раздваивалась: основная ее часть продолжала течь в сторону Вилии, а другая, тонкая, как волос, на полверсты оторвавшись от материнского полноводного тела, вливалась обратно, создавая на карте нечто вроде игольного ушка. Вряд ли де Бриак и заметил бы его, ежели оно идеально не попадало бы в круг его нынешних поисков. Николя быстро стал объяснять Андрону по-русски:

– Видишь, Андронушка, кружочек? Это вот речка, а тут Приволье, а там главная дорога. А здесь что?

Не пытаясь вникнуть в мальчишескую скороговорку, майор вновь бросил взгляд в сторону лесной опушки. И увидел, как к князю подъехал крупный мужчина в темном рединготе. На таком расстоянии Этьен не мог разглядеть неизвестного, когда тот вдруг обратил лицо в его сторону и приподнял в знак приветствия шляпу. Этьен склонил голову в ответ. Как и следовало ожидать. Месье Потасов собственной персоной. Герой-разбойник. Ежели сей герой отыщет пропавшую княжну, с горечью подумал он, она же и станет ему наградой: счастливый отец сам соединит руки молодых. Что ж. Ему, иноземцу, награды не грозят. До наград ли? Найти б ее живою, а потом пусть выходит замуж хоть и за сего партизана, ему, де Бриаку, все равно. Да, все равно.

Тут рядом кто-то громко охнул, и Этьен, нахмурившись, развернулся к Андрону. Старик был бледен, руки тискали шапку, в глазах стояли слезы.

– Вот я дурак-то, барин! Вот старый-то дурак! Они ж там с детских лет играются. А я думал, лучше со мною, чем одни, все ж одно пойдут, Авдотья-то Сергеевна аж на веслах сидеть научилась, только б в те подземелья бегать. Ручки-то нежные, быстро в кровь – никаких перчаток не хватало!

Де Бриак растерянно посмотрел на стоящего рядом Николеньку. Барчук пожал плечами – он тоже мало что понимал.

– Когда б раньше сообразил, дурная моя голова! – все причитал Андрон. – Что ж я наделал-то…

– Что он говорит? – нетерпеливо сдвинул брови де Бриак. – Что за место?

– Соляные шахты, – перевел медленно Николенька. – В Стоклишке. – И обиженно развел руками: – Только я не знаю, где это.

Соляные копи, говорил Андрон, тут испокон веков. Добыча соли считалась королевским делом, но уж давненько была заброшена – то ли русские не пожелали добывать польскую соль, то ли ни у кого не нашлось средств восстанавливать старые туннели и подъемники, раз за разом выкачивая проникающую в шахты воду. Глубина шурфов – сажени три (де Бриак не без труда определил, что сия длина более всего соответствует французскому брассу). Добраться туда на лошадях невозможно, но можно водою – там, где река ответвляется своим игольным ушком и где грузили в свое время соляные комья, сплавляя их вниз по течению. А ему, Андрону, сподручнее пешком, пусть даже большую частью лесною чащей.

– Сможет он меня проводить? – сосредоточенно глядя в выцветшие глаза старого доезжачего, спросил Этьен.

Услышав перевод Николеньки, Андрон истово закивал.

Де Бриак размышлял: солдат в его распоряжении осталось мало, да и экспедиция требовала максимальной приватности. Он положил руку на плечо Николя:

– Мон шер ами, – сказал он со всею серьезностию, – пришло время просить вас о настоящей услуге. Оставляю в вашем распоряжении всех солдат под началом моего сержанта. Со своей стороны я должен проверить еще и эту версию – жизнь вашей сестры в опасности.

– Я отправляюсь с вами! – возмущенно вскричал Николенька.

– А ваша матушка? – сощурился де Бриак. – Сможете бросить ее один на один с солдатами?

Николя осекся, опустил голову, носок летней туфли сковырнул камешек близ тропинки.

А де Бриак продолжал увещевать:

– Вы мне очень помогли, князь, и я уверен, с вашей помощью моя экспедиция была бы проще. Но проще не есть правильнее, не так ли?

Николя, не поднимая опущенной русой макушки, кивнул.

– Надобно, чтобы этот человек проводил меня. Передайте, что я буду ждать его у главного крыльца через полчаса.

Вернувшись к себе, он выплеснул из чашки остатки утреннего кофию, налил из кувшина для умывания на дно чистой воды. И, бросив в прозрачную воду серые песчинки из оставленного Пустилье коробка, медленно помешал в чашке кофейной ложечкой. Будто по волшебству таяли, растворяясь на дне, прозрачные кристаллы. Де Бриак с трудом удержался, чтобы не бросить в сердцах чашку об стену. Каков болван! Что ж, поздно просить у Господа иную, более наполненную голову. Остается только попытаться исправить результат собственной глупости. А именно: зарядить пистолеты, отдать приказ сержанту охранять дом и дождаться, пока Николя по его просьбе заберет из комнаты сестры кружевной платок – квадрат батиста с вышитой монограммой.

Прежде чем отдать его Андрону, де Бриак, отвернувшись, сам на секунду прижал платок к губам – но ткань пахла розовой водой, и только. Кивнув, Этьен дал доезжачему с его гончими фору в десяток шагов: ему необходимо было подумать.

Они пересекли липовую аллею и, свернув влево, двинулись через дубраву дальше в лес. Поначалу чаща то и дело редела: то слева, то справа посверкивало радостно солнце. Но мало-помалу вокруг все более сгущался частый ельник: меж черных стволов лениво блуждал сумеречный свет, не слышно стало птиц, под каблуками вместо роскошных ковров из торфяного мха заскрипели омертвевшие еловые иглы. Ни о каких тропах по-прежнему речи не шло – де Бриаку было не понять, как старый доезжачий ориентируется средь однообразно уходящих ввысь тусклых стволов. Этьен чувствовал себя все более одиноким. Пытаясь не потерять из виду Андроновой поярковой шапки, он вновь и вновь выстраивал в голове своей цепочку, которая привела его в сей лес. Как же не хватало ему сейчас верного Пустилье! Его эрудиции, ума, здорового скепсиса…

– Итак, мой дорогой друг, начнем. – Этьен представил, что доктор в легкой одышке идет рядом с ним по лесу. – Книга в красном переплете. Совсем свежее, прошлогоднее издание, однако судя по состоянию страниц, весьма и весьма зачитанное.

– Фридрих де ла Мотт, – кивнул фантом-Пустилье. – прусский барон, большой поклонник нашего императора.

– Именно. Я дважды прочел повесть о загадочной приемной дочке рыбака. Она была столь схожа с земной девушкой, что никто не мог заподозрить в ней духа воды.

– Иными словами – русалку?

– Именно. Теперь понимаете связь с речкой? И еще: в книге немало сравнений Ундины с ребенком (вчера в ночи я вооружился карандашом и не поленился подчеркнуть все отвечающие моей теории места, их оказалось не менее десяти). К примеру, та «все никак не может отвыкнуть от ребяческих замашек, хоть и пошел ей осьмнадцатый год». Или: ее отец, старик рыбак, ведет себя с ней так, как «обычно ведут себя родители с избалованными детьми». Еt cetera. Кроме того, у русалок нет вечной души, и потому они никогда не стареют.

– Остаются вечными девочками? – Фантом-Пустилье даже останавливается, пораженный блестящей догадкой майора.

– Да, как и те девочки, которых убил душегуб. Ведь они так больше никогда и не повзрослеют.

– Но откуда такая страсть к волосам, Бриак?

Этьен пожал плечами, проверил, мелькает ли впереди поярковая шапка.

– Не знаю. Возможно, те же немецкие сказки. И у Ундины, и у ее фольклорной сестры Лорелеи прекрасные светлые косы, что они расчесывают на закате.

– А знаки? – задает следующий ожидаемый вопрос доктор. – Те узоры, что он вырезал на телах девочек?

Тут Этьен замолчал; впору покаяться перед другом в собственной дурости – все было так просто. Все на поверхности детской кожи и песка прямо перед ним. Он вздохнул.

– Помните, Пустилье, тот повар из Эльзаса, которого мы с княжной встретили у ручья? Сумасброд, помешанный на собственной кулинарии? Он и правда рисовал на песке тот же узор, что резал на коже девочек убийца. Но ведь Эльзас – местность, будто застрявшая между Францией и Германией, откуда и пришла легенда об Ундине. Островок немецких сказок на нашей земле. Отсюда же и древний германский орнамент – не случайно издатель де ла Мотта избрал именно его для виньетки в книге Фуке. – Этьен покачал головой. – Она повторяется после каждой главы, как ночной кошмар – снова и снова. Этот узор и увидела в тот вечер Эдокси! Именно он, Пустилье, и оказался той каплей, что прорвала плотину ее памяти, подсознательного нежелания узнать правду. Вот отчего княжна побледнела. Вот почему покачнулась, но не упала ко мне на руки: не имела права, – а нарушила данное слово и отправилась в леса – спасать честь семьи! Какой же я болван!

Фальшивый Пустилье, подобно духу леса, исчез, а на его месте возникла Дуня с иронично поднятой рыжей бровью:

– Признавайтесь, вам и в голову не пришло, что дело тут не в вас и не в вашем фальшивом виконтстве! Вы, очевидно полагаете, что все мои мысли вертятся исключительно вокруг вашей бесценной персоны!

– Я… – начал было оправдываться де Бриак, но запнулся за торчащий корень и вовсе упал бы, не подхвати его вовремя подоспевший Андрон.

– Пришли уж почти, барин. – Отцепив деревянную флягу, он предложил глотнуть французу, который, поблагодарив, вынул в ответ свою из серебра. – Да какое там, мерси! – махнул Андрон рукою. – Гляди-ка, барин. – Он показал вперед, на подобие поросшего молодым ельником небольшого кургана.

Здесь казалось яснее, чем в остальном лесу, – будто из-под самой земли шел пасмурный печальный свет. Это было иное, отличное от здешних приветливых и богатых земель место. Даже от близкой реки пахло не свежестью, а влажной мертвечиной. А старик продолжал говорить на непонятном для Этьена наречии:

– Вишь как. Все быльем поросло. Да и с соседних деревень растащили что смогли. Давно уж. А вход заложили, так детишек разве остановишь? Вот я и подумал: лучше с ними пару раз схожу – прослежу, чем сами бегать станут. Пойдем-ка, – поманил он за собой напряженного де Бриака.

Вместе они поднялись на холм, переступая через крупные камни – остатки окружавшей копи крепостной стены. Под сапогами Этьена крошилась кирпичная крошка некогда существовавшего фундамента, нога то и дело скользила на кусках полусгнившего дерева.

– Тут где-то. Дыра в земле. Бывший барин, из поляков, велел завалить все входы крепко-накрепко, но деревенские, бывало, приходили соль со стен соскрести. А после бросили – рядом еще много соли нашли, государь разрешил местным пользовать до пуда на брата…

За бессмысленным для де Бриака потоком слов старый доезжачий сдвинул, навалившись, несколько крупных камней, частично высвободив уходивший под землю темный лаз. Де Бриак подошел, заглянул внутрь.

– Погоди-ка, ваше благородие, – тронул его за рукав куртки Андрон и полез в холщовый мешок, что нес на плече с Приволья. В мешке оказалась обмотанная паклей палка. – Смолица, – подмигнул он де Бриаку, доставая огниво. – Подпалишь, и сам черт тебе не брат.

– Ты, – показал на него Этьен, забирая у доезжачего факел, – здесь. Я, – указал он на себя и перевел палец на открывшийся внутрь земли зев, – иду туда. Жди меня.

Андрон посмотрел на него внимательно и кивнул.

– Ты это, барин… Ори, ежели что.

Де Бриак мельком улыбнулся, заподозрив в последней фразе пожелание вылезти живым из подземной передряги.

– Жди! – повторил он и исчез в черной дыре.

Некоторое время он шел вперед, а когда снаружи совсем перестал проникать свет, зажег факел. От полыхнувшей пакли пахнуло дегтем, от черного едкого дыма защипало глаза. Он поднял факел выше: отражая пламя, сверкнули на стенах кристаллы соли. Туннель был широк и медленно спускался вниз. И чем ниже он спускался, тем сильнее преображался воздух, становясь сухим и будто звонким.

Странное место эти соляные месторождения, размышлял, глядя по сторонам, Этьен. Остатки древнего высохшего океана. И нынче он, как древняя рыба, плывет по туннелю и совсем не испытывает страха перед вооруженным и явно безумным убийцей. А напротив, чувствует нечто вроде эйфории. Возможно, думал он, это есть влияние здешнего подземного воздуха. То же чувствует и тот, другой, вдруг понял он, прислушиваясь, – все было тихо, лишь шуршал под ногами соляной песок. Насыщается здешним эфиром и кажется себе бессмертным хозяином подземелья. Чародеем, лишающим жизни своих ундин.

Тем временем факел, все более разгораясь в его руке, осветил нечто непредвиденное: вместо одного туннеля перед майором ныне зияло два. Оба зева были абсолютно равновелики и одинаково темны, и понять, по которому следует продолжить путь, казалось невозможным. Ошеломленный, Этьен сделал еще один шаг.