Глава 7
Мексиканская чума
Древние утверждали, что когда жизнь человека заканчивается, душа его отправляется путешествовать по миру. Она может поселиться в дереве или камне, выбрать себе обличье животного или рыбы, а может обосноваться в тельце новорожденного ребенка. Ученые доказали, что приблизительно так оно и происходит на самом деле. Личностная матрица действительно способна бесконечно долго бродить в пределах магнитосферы, а потом воплощаться вновь. Вот только посмертная амнезия делает сие приятное событие совершенно бессмысленным. После смерти вся накопленная информация теряется, так как ее материальным носителем является такая неустойчивая структура, как головной мозг.
Основные черты характера и обрывки воспоминаний иногда сохраняются при новом рождении, но не более того. Поэтому, чтобы продлить жизнь, медики производят сложнейшие операции по пересадке и омоложению нервных клеток, протезированию погибших нейронов и даже добавляют дополнительные объемы памяти, дабы человек не забыл ни одной подробности своего долгого и поучительного существования. Моя жизнь была короткой, поэтому, даже если мое тело и было распущено, хирургам не пришлось слишком долго возиться со стандартными настройками моего серого вещества.
Пожалуй, с ними за несколько часов мог бы справиться и не самый расторопный робот.
В первые мгновения после возвращения сознания мне почудилось, что я снова оказался в плену. Едва слышно шелестели невидимые вентиляторы. Пахло нержавеющей сталью, кровью и лекарствами. Я буквально на полмиллиметра приподнял веки. Мягкий свет коснулся зрачков, и туманное пространство медленно трансформировалось в фиолетовый прямоугольник потолка, а спустя минуту в параллелепипед больничной палаты. Никаких сомнений, я — в нашем госпитале.
В Солнечной Системе принят глобальный стандарт на бактерицидное освещение в лечебных учреждениях.
Наверняка у врагов не может быть такого восхитительно фиолетового потолка. Успокоившись относительно своего текущего статуса, я ощупал рукой грудь. Похоже, мне повезло. Заштопали. Решили обойтись без замены тела. Сэкономили мне целую жизнь. Вот и славно, ведь количество операций по замене тел ограничено.
Я слегка приподнял руку, проверяя силу тяжести. Где я? На Марсе или на какой-нибудь орбитальной станции? Скорее всего, Марс. Орбитальная станция с марсианской силой тяжести только одна — «Буй-43», но она очень старая, и там нет госпиталя. В этом я был уверен на сто процентов, потому что провел на сорок третьем два нескучных года, выслеживая банды последних маринеров. Помню, мы замораживали раненых и возили их на «Глаз орла», который тогда крутился около Сатурна. «Какой „Глаз орла“? — потрясенно спросил я самого себя. — Его же сбросили на Юпитер за сто лет до моего Рождения». Меня затошнило. Я никак не мог вспомнить, когда это я охотился на маринеров. Их ведь всех перебили давным-давно. Или нет? Но ведь я абсолютно Ясно помню, как своей собственной рукой перерезал глотку Эрику Аронсону. Но я не мог этого сделать! Я про него в детстве в кино смотрел. Он умер давно.
Просветление было внезапным и очень неприятным. Моя кожа стала шершавой от пупырышек и покрылась холодным потом, волосы встали дыбом, а во рту пересохло. С перепугу я попытался вызвать кого-нибудь по мобильной связи, но, к счастью, несущая отсутствовала. Осознание того, что мой возраст не двадцать три года, а гораздо больше и на самом деле я являюсь не тем, кем считал себя всю свою короткую жизнь, оказалось очень тяжелым. Больше часа я почти ничего не соображал, с отвращением впитывая поток хлынувшей из подсознания визуальной, звуковой, тактильной, обонятельной и прочей информации. Увешанный старомодным оружием, я полз к передовой где-то под разбомбленным Сан-Франциско и спустя мгновение еле переставлял ноги по лунной пыли, волоча на спине мертвого, как потом оказалось, товарища. Еще секунда, и на меня прут мутанты нью-йоркской подземки. Почти сразу Байконур, мучимый жаждой я слизываю густую кровь с собственной иссеченной ножом руки. А вот я стою над могилой своей жены, погибшей от информационного вируса в черном 2272 году. Мы прожили с ней вместе больше девяноста лет. Вирус сжег ей мозг. Врачи были бессильны.
Почему-то когда воплощаешься, сразу вспоминается только самое плохое, а хорошее возвращается позже, в течение нескольких недель, исключительно в сновидениях. Там, в гостях у Бартони, у меня не было возможности восстановиться до конца. Ошметки ломакинской личности все еще сидели во мне, путая мысли. Нужно избавиться от них. Если затянуть процесс, то можно запросто превратиться в шизофреника.
Наконец тошнота прошла, и голова перестала кружиться. Я сразу же выпрыгнул из кровати, благо указаний соблюдать постельный режим ниоткуда не поступало. Как, впрочем, и каких-либо других интересных предложений, вроде участия в многочасовом допросе по поводу моего возвращения из плена. Но это даже к лучшему. Если меня ни о чем не спрашивают, значит, все устаканилось. Немного беспокоило отсутствие медперсонала, но подобную странность можно списать на военное время. Все медики сейчас наверняка перегружены, и возиться индивидуально с каждым выздоравливающим никто не станет. Можно ведь и самостоятельно найти в шкафу прогулочную пижаму, а под кроватью мягкие шлепанцы. Одевшись и сполоснув лицо, я отправился на поиски столовой. Статью 31 Конституции «каждый человек имеет право на здоровое безвозмездное питание» никто не отменял, следовательно, свою законную тарелку картошки с жареной колбасой и солеными огурцами я непременно получу.
Коридор оказался удручающе длинным и мог бы служить наглядным пособием для изучения законов перспективы. Выкрашенные кремовой краской стены, фиолетово-бактерицидный потолок и синий пол сливались вдали в одну точку, не давая надежды на завершение бесконечной дороги даже в виде тупика. Я с кошачьей мягкостью двигался по прорезиненному пружинящему под ногами покрытию и мечтал встретить хоть какое-нибудь самое завалящее живое существо.
Слева и справа проплывали прозрачные двери. В просторных холлах и палатах никого не было. В некоторых отсутствовала даже мебель. Меня окружали абсолютно голые, девственно-чистые стены, не испорченные обязательными «планами эвакуации» и табличками «Не курить!». Может быть, это новый, не до конца оснащенный госпиталь? Вполне вероятно, что на Марс еще не успели доползти тихоходные транспортные баржи с ранеными. Мысль о баржах напомнила мне о Тумане.
Никчемное воспоминание о любимой девушке Ломакина не вызвало во мне абсолютно никаких эмоций. Ломакина больше нет, и его девушка не имеет ко мне никакого отношения.
Обнаружив лифтовую площадку, я не стал вызывать кабину, а спустился по лестнице. Мышцам, которые, наверное, долго кисли в биоактивном растворе, полезно поработать, чтобы выгнать из себя всякую дрянь. Столовая находилась на первом этаже. Может быть, я пришел слишком рано или слишком поздно, но найти компанию мне не удалось. Здесь тоже никого не было. Жаль. Надо узнать расписание завтраков, обедов и ужинов, чтобы в следующий раз прийти вовремя. Я поискал глазами часы, но и их почему-то нигде не было. Непонятно. Похоже, госпиталь действительно находился в стадии отделки и его готовили к приходу транспортов. Тогда, спрашивается, где рабочие? Где матерящиеся прорабы? Где пыльные изношенные роботы с погнутыми от вечных перегрузок конечностями? Где строительный мусор, наконец?
Официант появился сразу. Моя надежда, что это будет человек и я смогу задать ему пару вопросов, не сбылась. Ко мне подкатил стандартный общепитовский робот, предельно примитивный и не оснащенный голосовым интерфейсом. Побеседовать с ним о последних новостях можно было только после экспресс-употребления литра водки, которой в наличии, естественно, не имелось. Вздохнув, я ткнул пальцем в несколько пунктов унылого больничного меню. Заведение находилось на нижнем уровне иерархии общественного питания и не имело никаких перспектив перебраться хоть на одну ступеньку выше. Впрочем, полный ассортимент диетических и лечебных блюд был здесь доступен круглосуточно.
Робот отправился за бульоном, морковными котлетками и вишневым киселем, а я откинулся на спинку стула и, осмотревшись, заметил вмонтированную в стену синюю полоску медиасистемы. «Новости», — мысленно приказал я. Полоска позеленела, а экран засветился, изобразив в воздухе некое подобие стереопространства. Бесплатная дешевка, но лучше, чем совсем ничего. Из длинного списка новостных каналов я взглядом выбрал самый рейтинговый: «Сибирский новоскоп». Меня оглушили фанфары военного марша. По Дворцовому мосту в Ленинграде бодро маршировала пехота в экзоскелетах. «По мосту нельзя идти в ногу», — автоматически подумал я. Диктор бормотал что-то бодрящее и вдохновляющее, но его совсем не было слышно за грозовым грохотом ударных и духовых инструментов.
Впрочем, слова были не важны. Мой взгляд сразу зацепился за почерневший от пожара фасад Эрмитажа.
В нескольких местах стены древнего музея обвалились, и сквозь проломы был виден карандашный огрызок Александрийского столпа. «Следующий по рейтингу», — потребовал я. Немецкий «ДДР-монитор» показывал выступление Золина. Верховный говорил очень эмоционально и весьма выразительно размахивал руками.
Бешеные глаза и синхронный перевод на хохдойче делали его похожим на незабвенного Адольфа Алоизовича. Я немного послушал. Речь шла о всеобщей эвакуации и тотальной мобилизации. Потом Верховный немного порассуждал о мучениках, которые умирают у пультов на автоматических заводах, но не покидают своих рабочих мест, о пилотах, геройски штурмующих вражеские порталы, и о новых моделях гигантских человекоподобных роботов, которые нас всех непременно спасут. Ну, или, в крайнем случае, достойно за нас отомстят. «Дальше», — вздохнул я. Дальше было как в сказке. Все страшнее и страшнее. Обугленные трупы, руины и дороги, пробитые между каменными курганами, в пустынях, раскинувшихся на месте разрушенных городов.
Нигде, кроме речи Золина, я не услышал ни единого слова с надеждой на нашу победу. Человечество всерьез настроилось умирать. Полная безнадега и смирение сквозили в информационных выпусках. Уничтожение, смерть, бегство и прочувствованные выступления вождей всех масштабов мелькали на экранах. Судя по обреченным лицам областных и республиканских властителей, все они держали в карманах ампулы с ядом или заряженные лучеметы, чтобы прострелить себе лоб в случае угрозы плена, но мне почему-то не верилось, что кабинетные чинарики станут убивать себя. Многие из них при первой возможности займут очередь за должностями у дверей оккупационной администрации.
Мерзкая порода. Я еще немного попрыгал с канала на канал, но больше ничего толкового не встретил.
— Музыкальный, — обиженно буркнул я.
— Дорогие соплеменники, — радостно провозгласил с экрана негр, выряженный в яркие лохмотья, шелестящие разноцветной фольгой. — Я приветствую всех тех, кто решил остаться. Тех, кто не будет покидать многострадальную Землю. Мы умрем вместе с ней. Мы должны принести себя в жертву, чтобы Человечество было прощено за уничтожение своей колыбели. Мы истребили столько живых созданий, что, безусловно, достойны Мучительной смерти. Вспомните о тиграх, тюленях и о несчастной птице додо. Мы последуем за ними. С Человечеством не произойдет ничего исключительного. Мы всего лишь разделим судьбу многих и многих вымерших видов. Им тоже было страшно и больно, но…
— Примат, — пробурчал я, принимая тарелки у робота. — Чтоб ты сдох, скотина.
Уловив мое настроение, медиапанель отключила негра. Его визгливый голос мягко трансформировался в довольно приятную музыку в спокойном современном стиле. На экране появилась вокально-инструментальная группа, состоящая исключительно из девушек в белых фраках. Девушки мне понравились, а вот их мешковатые костюмы не очень. Я бы предпочел увидеть что-нибудь в купальниках, а лучше даже без них. Медиапанель быстро сменила несколько каналов весьма фривольного содержания, отсканировала мою реакцию и, решив, что хорошая музыка все-таки лучше способствует правильному пищеварению, вернула девушек во фраках. Ну и ладно. Я отвернулся от экрана и взял ложку.
Еда выглядела и пахла неожиданно неаппетитно.
Даже музыка не могла раззадорить меня на поедание пресной морковки и совершенно несоленого куриного бульона. Поискав глазами солонку и не найдя ее, я, не жуя, проглотил большой кусок вареной курятины и отодвинул тарелку. Есть расхотелось. Завершив трапезу большим стаканом киселя, я встал и вышел из столовой.
В пустом холле пахло свежей краской. Эхо шагов гулко отражалось от стен. Когда за спиной стих клекот медиасистемы, меня окружила ничем не нарушаемая тишина.
Очень странное место. Госпитали такими не бывают.
Почему нет персонала? Не слышно даже вечного шуршания неутомимых роботов-уборщиков. Меня все больше удивляло, что после того, как я пришел в себя, мне не встретился ни один человек. Куда подевались медсестры, врачи и все остальные? Ведь кто-то меня сюда доставил, таскал мое израненное тело по этажам, запихивал его в чрево лечебной машины, ставил диагноз, зашивал развороченную грудь. Где они все? У кого мне спросить, какое у меня сейчас сердце? Свое или искусственное? А если искусственное, то механическое или биологическое и нужно ли мне беспокоиться о зарядке аккумуляторов?
Чувствуя себя героиней сказки «Аленький цветочек», которая очутилась на далеком острове и каждую минуту ожидала встречи с чудовищем, я заглядывал во все незапертые кабинеты. Везде царили идеальный порядок и стерильная чистота. На письменных столах стояли стаканчики с ручками и карандашами, планшеты были аккуратно накрыты новенькими чехлами, на мониторных стержнях поблескивала несодранная защитная пленка.
Я подошел к одному из рабочих мест. Подчинившись мысленному приказу, компьютер послушно завелся и загрузил операционную систему «Групп-Фортос 3.11».
Новенькую и абсолютно пустую, как и все в этом здании. Махнув рукой на компьютер, я отправился на поиски рекреационной зоны. Если в госпитале есть еще бездельники кроме меня, то они непременно топчутся где-то среди бассейнов, баров и игровых автоматов.
Указатели на стенах информировали о местоположении чего угодно, только не того, что мне было нужно. На всякий случай, следуя по стрелкам, я завернул в администрацию и приемное отделение. Пусто. Попытался отыскать транспортный терминал. Куда-то же доставляют больных, воду, продовольствие и сжиженное электричество? Там наверняка должен быть дежурный. Хотя бы старый робот с голосовым интерфейсом и красным кнопочным телефоном для экстренной связи с начальством. Ни зону отдыха, ни терминал я не нашел. Дежурные службы тоже обнаружить не удалось. У меня появилась мысль устроить небольшой пожар, дабы огонь и дым привлекли хоть кого-нибудь, но после небольшого размышления я отказался от этой заманчивой затеи. За такие шутки и срок можно получить. Ну, если не срок, то по морде точно огребу.
Устав бродить по пустым коридорам, я решил вернуться в свою палату. Так как дорогу я помнил не очень четко, пришлось немного поплутать. К счастью, медиапанель в столовой продолжала работать. По грохоту взрывов в очередной сводке новостей я легко отыскал путь. Теперь до родной палаты было рукой подать. Пересекая по диагонали пустой зал, я не сразу заметил стоявшую у стены девушку. Она сложила руки на животе и не двигалась, внимательно наблюдая за мной. Вначале краем глаза я зафиксировал ладную фигурку в коротком белом халатике и крепкие стройные ноги, а уж потом определил, что девушка, оказывается, хорошо мне знакома. Это была убитая Ломакиным Наталья Корф.
— Наташа? Откуда ты здесь?
— Здравствуй, Свет, — она сдержанно кивнула головой. — Ты нарушаешь больничную дисциплину. Лечебные процедуры должны были начаться полчаса назад, а я все никак не могу найти тебя. Нехорошо.
«Похоже, мне не удалось вырваться, — с тоской подумал я. — Это кукла. Я хотел увидеть человека и увидел его. И человек этот взялся из моей собственной памяти Они его сделали, пока я бродил по этажам». Мне стало страшно.
— Если бы твое начальство догадалось включить мобильную связь, то найти меня было бы совсем несложно, милашка, — я растянул свои губы в пошлейшей донжуанской улыбочке и демонстративно уставился на ее коленки.
Главное, не переиграть, изображая дурачка. Пусть думают, что я ничего не понял. Мне нужно время, чтобы разобраться, с кем я имею дело.
— Иди за мной. — Она по-военному развернулась и начала подниматься по лестнице.
Я последовал за ней, не отрывая взгляда от обтянутых тонкой тканью ягодиц. С ними явно было что-то не так. Какая-то непонятная искусственность. Или я схожу с ума? Нормальная задница! Натуральная и соблазнительная! Мне невольно захотелось провести рукой по красивому полушарию, чтобы развеять сомнения, но я вовремя остановился. Элементарную вежливость нужно соблюдать всегда. Даже с роботами.
— Какими судьбами, Наташа? — спросил я, переводя взгляд на ее затылок.
— Давай не будем на ходу, Свет. Нам надо многое обсудить в спокойной обстановке.
Ее голос прозвучал абсолютно естественно, и мои сомнения стали жухнуть и скукоживаться, а интерес к ее ягодицам, наоборот, возрастать.
— А почему госпиталь пустой? — осведомился я.
— Здание было законсервировано. Персонал привезут только завтра. Еще через два дня прибудут первые раненые с Земли.
У меня немного отлегло от сердца. Наверное, мне надо посетить психотехнолога. Это же ненормально, если я в обычных вещах вижу всеобщий заговор против своей персоны. Время тяжелое, и люди порой ведут себя необычно. Что в этом такого? Я тоже совсем не тот жизнерадостный юноша, коим был месяц назад. И выгляжу я совсем не так, как тогда, и даже пахнет от меня по-другому. И все же противоестественно, когда убитая девушка ведет тебя куда-то по пустому госпиталю. Есть в этом нечто потустороннее.
Мы быстро добрались до моей палаты, Наталья повелительно указала рукой на койку, открыла стенной шкаф и выкатила из ниши аппарат, внешний вид которого мне сразу не понравился. Переплетение множества пластмассовых трубочек, блестящих стержней и цветных проводов смахивало на крупномасштабную модель внутренностей насекомого и не сулило мне в ближайшей перспективе ничего хорошего.
— Не волнуйся, Свет, — она успокаивающе улыбнулась. — Все неприятные процедуры я сделала, когда ты был без сознания. Сейчас мне нужно проверить, как идет процесс заживления, и подсадить тебе в кровь тысячу-другую свежих нанороботов, чтобы не началось отторжение. Твои легкие были в очень плохом состоянии.
— Еще бы! — оскалился я. — Мне их прострелили навылет. Там, небось, и от сердца мало что осталось?
— Сердце — ерунда. Простой насос. Синтетическое ничуть не хуже натурального, а вот то, что легкие пришлось заменить, — это не очень хорошо. Похоже, ты надышался какой-то дрянью.
— Ничем, кроме воздуха.
— Не знаю, не знаю. Образцы твоих тканей отправлены на анализ, а тебе пересажены донорские легкие.
— Хорошие?
— Не очень. Ждать не было возможности, поэтому взяли на складе то, что было. Им третий век недавно пошел. Еще не модифицированные. Взяты у трупа. Тогда так было принято. В общем, устаревшая модель и срок годности на пределе, но лет на двадцать хватит, а потом придется проходить полный курс омоложения. Впрочем, не волнуйся. Остальные органы начнут отказывать раньше. Ты очень сильно посадил свой организм, Свет. Когда только успел? До старости не дотянешь.
— Ну, надеюсь, родная медицина не даст мне так уж просто ласты склеить. Токмо на нее, родимую, и уповаю.
— У нас так легко еще никто не умирал. Перед смертью помучиться должен. — Она подошла ко мне и профессионально расстегнула пуговицы на моей пижаме, от чего я почувствовал некое вполне определенное томление в нижней части живота.
— Больной явно идет на поправку, — удовлетворенно констатировала Наташа. — Я обязательно отражу это в своем отчете. Ложись.
Несколько секунд я колебался, стоит ли доверяться ей, но желание верить в лучшее оказалось настолько велико, что я отринул сомнения и распластался на мягком больничном лежбище. Наталья что-то переключила в агрегате, и он бодро зажужжал. Звук успокаивал.
— Ну что там? — нетерпеливо поинтересовался я.
— Ерунда, — отмахнулась она. — Мелочи всякие. Сейчас подкрутим, подрежем, подвяжем, подклеим.
— Постой, ты же не медик! — словно очнувшись ото сна, воскликнул я. — Ты же эта, как ее…
— Сейчас все медики. Или солдаты, — отрезала она и приставила к моему плечу пистолет для инъекций.
Спуск сработал с громким оружейным треском. Три использованные ампулы, словно стреляные гильзы, со звоном упали в пластиковый мешочек, прикрепленный к рукоятке аппарата.
— А как тебе удалось вы…
— Сейчас будет больно, — с легким злорадством перебила меня Наташа.
Не обманула. Правда, поначалу в месте укола чувствовался лишь легкий неприятный холодок, потом ощущения стали похожи на растянутый во времени удар молотком по ключице. Спустя минуту уже казалось, что кто-то сверлит мои кости электродрелью. Я сел. Наташа уперлась ладошкой мне в грудь, пытаясь повалить обратно, но меня выгнуло в пояснице, и я со стоном стал сползать с койки. Девушка грубо, по-мужски выругалась и попробовала поймать меня. В своем ломакинском воплощении я не очень высок ростом, но весьма мускулист и плотен, поэтому далеко не каждый сумеет удержать мой вес на руках даже в условиях пониженной Марсианской гравитации. Не получилось и у Наташи.
Я свалился на пол и скорчился в позе эмбриона. Действие препарата быстро усиливалось. Мышцы начали сокращаться беспорядочно и очень сильно. Временами я боялся, что мои же мускулы переломают мне кости, настолько резкие, мощные и неправильные движения выполняло взбунтовавшееся тело.
— Доктора! — прохрипел я, когда сумел выдавить из себя членораздельный звук. — Подыхаю! Доктора срочно! Твари!
Шею вывернуло. Казалось, что еще немного, и я смогу укусить себя за ухо. Руки начали мотаться так, словно суставы превратились в резинки. После того как я чуть не выбил себе глаз оттопыренным пальцем, пришлось крепко зажмуриться. Судороги становились все сильнее. После особо удачного удара головой об пол мое сознание на время угасло, а когда я снова пришел в себя, то почувствовал, что меня крепко держат. Не в силах разорвать чьи-то стальные объятия, перенапряженные мышцы начали успокаиваться. Судороги сменились мелкой дрожью. Еще через пару минут я отважился открыть глаза. Сверху на мне лежала Наташа. Она тяжело дышала. По ее лицу катился крупный пот. Одна капля упала мне на губы. Я облизнулся. Во рту остался странный маслянистый привкус. Наташа устало улыбнулась и, разжав руки и ноги, растянулась рядом со мной на полу.
— Отпустило? — спросила она и шумно сглотнула.
— Ага. Ты как?
— Не очень. — Она поправила растрепанные влажные волосы.
Ее халат был порван в нескольких интересных местах. Я хорошо видел идеально круглый сосок на обнажившейся правой груди и толстые кровоточащие царапины на загорелом животе.
— Что со мной было?
— Не знаю. — Она неторопливо поправила одежду. — Похоже на побочное действие блицглицирамина, но я его тебе не вводила. Как ты себя чувствуешь?
— Почти нормально, — соврал я.
Она повернула голову, и мне на мгновение показалось, что что-то нехорошее приключилось с моим зрением. Полупрозрачное перламутровое ушко Наташи висело на двух тонюсеньких проводках! Красном и синем. Я провел тыльной стороной ладони по векам. Видение не исчезло, а, наоборот, стало подробнее. Красный провод оказался слегка надломленным, и сквозь трещину в изоляции нагло поблескивала медная жилка. Все-таки Наташа не человек, подумал я. Она робот. Ее большие печальные глаза всего лишь искусно изготовленные фоторецепторы, а нежный голос синтезирован нехитрым звуковым устройством. Она — машина. Вещь.
Я поднялся на ноги. Робот тоже. Он еще не понял, что разоблачен, и не переключился в боевой режим. От моего первого удара его зрачок покрылся трещинами, а от лица отлетел целый шмат резиноподобного материала. Обнажились зубы. Казалось, что он криво ухмыляется. В нижней части клыков я разглядел тонкие полосочки резьбы. Еще удар, и с его головы слетел парик, хрустнул нос, брызнула теплая красная жидкость, заменяющая кровь машинам, имитирующим человека.
Из обширного опыта близких встреч с роботами я накрепко усвоил, что для их уничтожения твердую голову лучше оставить в покое. Как и у большинства людей, у кибернетических устройств там нет ничего ценного.
Чаще всего в их пластиковых черепах размещаются оптические датчики, радиоантенны, сканеры всех сортов, голосовой интерфейс и иногда взрывное устройство.
Все остальное конструкторы обычно прячут в просторную и прочную грудную клетку. Именно там скрыты силовые генераторы, набор процессоров, запоминающие устройства и прочая дребедень, без которой не может обойтись ни одна машина, претендующая на интеллектуальность.
— Немедленно прекратите, — потребовала Наташа мужским голосом, ее нижняя челюсть не двигалась.
— Ну, уж нет. Ты будешь сломан, — пообещал я. — Твое место на помойке.
Моя злость сменилась веселым азартом, тем более что модель оказалась не из драчливых и боевого режима, похоже, не имела. Я эффектной подсечкой сбил Наташу с ног и совсем уже собрался выломать ей все, что только можно, когда она взревела, как стартующая ракета. Ее халат разошелся по швам, мелькнувшее под ним тело треснуло, и я увидел нечто такое, что не должно было находиться внутри робота. Зеленоватая тягучая жижа выплеснулась на пол, образовав огромную дымящуюся лужу.
— Какого хера ваще?! — озадаченно крякнул я, отпрыгивая к стене.
Из странной жидкости и кусков корпуса за пару секунд воздвиглось двухметровое нечто на двух ногах с шестью руками и большой головой, усыпанной маленькими глазками. Потрясенный увиденным, я стоял на месте и глупо хлопал ресницами. То, что тварь может быть смертельно опасной, дошло до меня не сразу. Мой разум был слишком поглощен вопросом, что же это такое. Инопланетянин? Робот? Энергетическая форма жизни вроде призрака или привидения? На призрака не очень похоже, скорее смахивает на быстрорастущий самовоспроизводящийся холодец. У меня одно время жил такой в холодильнике. Удобная штука. Если не забываешь на время отлучки переложить его в морозилку. Я как-то раз забыл, а когда вернулся через неделю, обнаружил на кухне распахнутый холодильник и полтонны протухшего вонючего холодца на полу. С тех пор я не очень люблю холодец.
— Ты кто? — спросил я.
— Ты меня знаешь, — с неожиданной членораздельностью сказал монстр. — Сашка Титов перепрограммировал твое восприятие, и каждый раз я в твоих глазах превращаюсь в какое-нибудь чудовище.
— Ты кто?! — выкрикнул я.
— Моя фамилия Готлиб, — тихо сообщило шестирукое нечто.
— Ты врешь. — Я сделал шаг в сторону и встал так, чтобы между мной и непонятным организмом была кровать. — Зачем Борею превращаться в кальмара?
— Идиот, — злобно проскрипел монстр. — Я стою перед тобой в нормальном человеческом обличье и не знаю, что ты видишь на самом деле. Ты мне чуть челюсть не сломал, громила.
«Если я хочу кому-то сломать челюсть, то я ее ломаю. Никаких „чуть не сломал“ здесь быть не может. Кроме того, я четко помню, как все было на самом деле», — мысли в голове стали тяжелыми и неуклюжими, словно тараканы, обожравшиеся вкусной отравой. Я почувствовал, что возвращаюсь в шкуру Ломакина, который только что убил свою Наташу.
— Присмотрись получше. — Тварь втянула в себя лишние четыре руки и приняла форму, близкую к гуманоидной. — Покорись, и обретешь счастье, — тембр голоса опять изменился и стал близок к страстному кошачьему мяуканью. — Покорись! Покорись! Покорись! — Стоп! — приказал я. — Помедленнее. Не части.
— Мне нужно сделать тебе еще одну инъекцию, чтобы окончательно снять психокоды.
— Психокоды снять хочешь? — понятливо закивал я. — А не пошел бы ты в задницу со своими инъекциями?
— Я не собираюсь тебя ни к чему принуждать, — обиженно буркнуло чудовище. — Ты абсолютно свободен. Завтра здесь появится обслуживающий персонал, и у тебя будет возможность вернуться на Землю, чтобы погибнуть вместе с остатками Человечества.
Голос монстра теперь был совершенно неотличим от голоса моего старого друга Борея Готлиба. Тот же пренебрежительный высокопарный тон. Те же уничижительные интонации. Никакой речевой синтезатор не способен сымитировать подобное.
— Ты стоял у истоков этого мира, — продолжал он, — и сдохнешь вместе с ним, хотя можешь спасти всех, кто еще жив. Человечество нуждается в тебе сейчас так же сильно, как и тогда — в конце двадцатого века.
— Я не верю тебе. Ты думаешь, я забыл про Корф?
— Не верить мне — это твое право, — монстр покорно закивал глазастой шишковатой башкой. — Только знай, у Сашки ничего не вышло. Он уже несколько раз пытался исправить прошлое, но ничего не добился. Кохоны продолжают атаковать.
— Я не верю тебе, — занудно повторил я.
— Как хочешь, — чудовище печально вздохнуло. — Прошу тебя об одном, Петр. Когда будешь бросаться с гранатой под танк, вспомни, что у тебя был шанс спасти Человечество.
Я отступил назад и взялся за дверную ручку. Еще шаг, и можно будет выйти из палаты. Точнее, можно будет попробовать выйти из палаты.
— И еще, — остановил он меня. — Не было никакой Корф. Это Титов закатал твою психику в защитный кокон. Как только я появляюсь в поле твоего зрения, у тебя сразу начинаются галлюцинации. Может, все-таки сделаем укольчик и поговорим нормально?
— Лучше сдохнуть.
— Право на смерть прописано в нашей конституции, вот только делать инъекции трупу занятие довольно бессмысленное. Поэтому твое условие я считаю абсурдным, — размеренная речь Готлиба сменилась торопливым бормотанием. — Если ты не согласишься на процедуру добровольно, мне придется тебя заставить.
Я рванул ручку двери, но монстр ловко сбил меня с ног и придавил к полу плоской, как у слона, подошвой. Пара щупалец крепко спеленала мне руки. Я напряг мускулы, пытаясь разорвать железные объятия. Бесполезно. Монстр между тем отрастил еще одну конечность и дотянулся до валявшегося в углу инъекционного пистолета. Ствол машинки он направил мне прямо в лицо. Я скорчил прикольную рожу, убирая правый глаз с линии огня. Щелчок. Меня ослепила резкая боль в скуле. Будто зуб выламывали плоскогубцами. Через мгновение я очутился на больничной койке. Сердце билось спокойно. Боли не было. Липкие холодные щупальца чудовища не обвивали мое тело. Наоборот, я был укрыт теплым и очень уютным одеялом, раскрашенным казенной черно-бордовой клеткой.
На табуретке рядом с койкой сидел грустный немного постаревший Борей. В руках он держал планшет и что-то задумчиво чертил в нем золотистым стилусом. Я ошалело окинул взглядом палату. Чистота и порядок. Нигде не видно ни кусков Наташи, ни следов монстра. Приснилось, что ли?
— Ты как? — коротко спросил Готлиб, заметив, что я очнулся.
— Дай руку, — потребовал я.
Он посмотрел на меня с недоумением, но ладонь протянул. Я крепко схватил его за пальцы и притянул их к глазам. Рука как рука. Обычная человеческая рука. На тыльной стороне поры и бесцветные короткие волоски. Ногти пострижены неаккуратно. Похоже, что Борей воспользовался большими канцелярскими ножницами и поторопился, отхватив кое-где кусочки кожи. Некоторая небрежность по отношению к себе всегда сочеталась в Готлибе с непреодолимой тягой к дешевому пижонству. На его безымянном пальце блестело хорошо знакомое мне золотое кольцо с тонкой арабской вязью по ободку. Сашка Титов в насмешку называл это украшение кольцом всевластия. Я перевернул руку ладонью вверх. Здесь обнаружились мелкие брызги зеленой краски и неглубокие бороздки, по которым, говорят, можно определить судьбу. Если бы это было правдой, то линия жизни Готлиба несколько раз огибала бы его запястье. В целом абсолютно нормальная честная рука.
Никакого органического пластика, никаких подделок.
— Кажется, все в порядке, — сказал я, отпуская его пальцы.
— Ты уверен в своей адекватности? — Борей участливо заглянул мне в лицо. — Титов сапожник. Он чуть не запорол твой мозг.
— Желание набить тебе морду является свидетельством психологической адекватности? — тактично осведомился я.
— Безусловно, — мой друг слегка улыбнулся. — Только давай отложим это изысканное удовольствие до «после войны».
— Хорошо. Что с вторжением?
— Как бы тебе объяснить. Если быть кратким… — Он тяжело вздохнул, его лицо покрылось потом, который он стер рукавом. — Одним словом, мы проиграли войну.
— Это целых три слова, — автоматически поправил я.
Борей оскалился. Он не любил матерщину, но на этот раз произнес такое, что я, запутавшись в падежах, не разобрался, к кому именно относилась заковыристая многоэтажная конструкция. К его старинному другу Петру Васнецову или к ситуации, сложившейся вокруг Человечества.
— Совсем плохо? — на всякий случай уточнил я.
— Хуже не бывает. На Земле остались отдельные очаги сопротивления вокруг порталов. Тебе следует знать, что вся центральная часть Москвы в пределах старой кольцевой дороги провалилась под Землю. Колоссальные жертвы.
— У меня есть… были друзья в Москве. А Ленинград? — Я сделал судорожное глотательное движение.
— Северная часть города разрушена. Чудовищный взрыв, — Готлиб неуклюже взмахнул руками. — Похоже, рванул токамак. А может, военные применили какое-то старое оружие, которым уже разучились пользоваться. Мы несем неисчислимые потери по всей Земле. Немногим беженцам удалось спастись в лунных городах. Несколько барж сейчас направляются к Венере и Марсу. Больше нет Свердловска, Владивостока, Рима, Берлина, Рио, Горького… Перечислять не имеет смысла. Все крупные города уничтожены. Кохоны ведут войну на тотальное истребление населения. Не жалеют ни женщин, ни детей. Земля почти потеряна для нас, и именно поэтому пробил твой час, товарищ Васнецов.
Несколько минут я молча обдумывал сказанное Бореем. Мое сознание отказывалось принимать новую картину мира. Человечество погибло. Все, что я знал, и почти все, кого я знал, больше не существуют. Целые города и народы ушли в небытие, и даже наша грядущая блестящая победа уже ничего не вернет.
— Кохонами ты называешь чужих? — равнодушно спросил я. — Если слово японское, то как-то слишком уважительно.
— Все правильно. Они сильные, жестокие и тупые, как тигры-людоеды. Кроме того, у них полосатый флаг. — Он смущенно поскреб ногтем металлическую грань планшета. — Хочу предупредить, что у тебя очень мало шансов остаться в живых. Практически мы убьем тебя до начала выполнения миссии.
— Экий ты затейник, — хмыкнул я. — Все равно выкручусь. Жизнь штука многовариантная. Тебе ли не знать? Рассказывай, как я буду спасать Человечество на этот раз.
Он посмотрел на меня несчастными глазами.
— Что такое рапестис объяснять, надеюсь, не надо?
— Рабие пестис? Мексиканская чума? Ты собираешься использовать эту пакость? — Я почувствовал, что бледнею. — Только не это.
— Именно это, Петр. Кохоны слишком сильны.
— Ты понимаешь, что это очень опасно? Безумно опасно?
— Опасно для людей, дружище, но на Земле почти не осталось людей. Рапестис использует в качестве среды распространения человеческие мысли и биополя. По принципу компьютерного вируса, он проникает из мозга в мозг, попутно уничтожая носителей. Я передам тебе последнюю копию вируса, которая много лет хранилась в замороженной голове преступника. Кстати, недавно закончилось расследование причин появления мексиканской чумы. Тебе интересно узнать подробности?
— Нет.
— За полчаса до катастрофы в центре по изучению искусственного интеллекта молодой аспирант совершил то ли ошибку, то ли диверсию. Один из экземпляров нового искусственного мозга, предназначенного для разработки контроллеров мыслеуправления, был заражен древним компьютерным вирусом. По логам выходит, что в испытательную систему установили старый диск, который, к сожалению, успешно распознался, — Готлиб тяжело вздохнул. — Гибель Мехико не была напрасной, Петр. Возмездие, которое мы обрушим на кохонов, должно стать самым сокрушительным за всю историю.
— Да, уж, — подавленно кивнул я. — Во всяком случае, они его запомнят. А ты подумал, как потом остановить распространение инфекции?
— Вирус модифицирован. Он не действует на людей, оснащенных мыслетелефонами нашей сети. Ты отправишься во вражеский мир и станешь распространителем заразы. Твоя задача — инфицировать вирусом как можно больше кохонов.
— Людей, Борей, людей. Не нужно играть словами. Они такие же люди, как и мы.
— Во-первых, не такие же, а во-вторых, либо мы, либо они, — он развел руками.
Борей был абсолютно прав. Не мы придумали эту игру, но у нас есть возможность разрешить смертельное противоречие в нашу пользу. На кону стоит существование Человечества, и нельзя гнушаться абсолютно никакими средствами. Рапестис — это величайшая мерзость, от которой погибла моя жена. Меня бросало в дрожь при мысли о применении подобной дряни, но кохоны — это смерть Человечества, а от смертельного недуга не существует сладких лекарств. Эффективные таблетки могут быть только очень горькими.
— Когда старт? — без лишних рассусоливаний осведомился я.
— Я знал, что ты все поймешь правильно, — сказал Борей с таким облегчением, словно до самой последней секунды сомневался во мне. — Старт уже почти сейчас. До Земли доберешься очень быстро. В твоем распоряжении будет лучший пилот Человечества.
Готлиб вытянул из-под стула небольшое серенькое ведерко и непочтительно брякнул его на прикроватную тумбочку.
— Вот. Вскроешь контейнер, когда будешь в мире кохонов.
— Это что? — я осторожно потрогал пальцем странную тару.
В сравнительно небольшом предмете чувствовался мертвящий холод, хотя на ощупь ведро было теплым, сухим и абсолютно мирным.
— Последнее и единственное хранилище вируса, — с почтением сказал Готлиб. — Другого экземпляра нет. — Он нервно облизал губы. — Вирус передастся тебе в момент вскрытия контейнера, после чего голову преступника можно будет выбросить. Она все равно больше получаса не проживет. Специальными вакцинами мы тебя уже накачали, поэтому первое время вирус для тебя не опасен. Ты будешь лишь переносчиком заразы. Твой мыслетелефон отключен. Включишь сам, когда возникнет необходимость. Но учти, после включения телефона вирус в твоей голове немедленно погибнет. До того, как тебя убьют, постарайся побывать хотя бы в двух крупных городах. Радиус поражения небольшой. Всего тридцать два метра плюс-минус лапоть. Именно на это расстояние вирус передается из мозга в мозг. Могут быть флюктуации вблизи линий электропередачи, но их можно не учитывать. Сразу после инфицирования вирус десять минут спит, никак себя не проявляя, потом носитель инфекции становится заразным на двадцать минут, после чего умирает от сгенерированной больным мозгом внутренней и внешней стигматизации.
— Подробностей не надо. Они мне известны лучше, чем тебе, — вздохнул я.
— Тут есть еще одно дело. — Готлиб смущенно посмотрел на носки своих ботинок. — Тебя домогается какая-то вздорная дама. Утверждает, что она твоя жена. Мне не очень верится…
— Тумана Сентябрь? Это не моя жена, — я решительно замотал головой. — Это его жена, — мой указательный палец уткнулся в мою в грудь.
— Понятно, а то я немного удивился, — пробурчал Борей. — Что ей передать?
— Передай ей… — На мгновение я задумался, мой взгляд уперся в контейнер со смертельной инфекцией. — Передай ей, что Светозар Ломакин умер.
— Зачем же так жестоко? — вопросительно прошипел Борей и обильно оросил мое лицо брызжущей слюной. — Ты всегда слишком легко относился к человеческим страданиям, Петр. Ты очень просто решаешь все проблемы.
— А ты? — спросил я, хладнокровно вытирая щеки пижамной манжетой.
Мой друг понурился.
— Знаешь, Васнецов, — печально сказал он. — Я ничего не буду ей говорить.
— Не говори. Я сам разберусь со всем, когда… В смысле, если вернусь. А если не вернусь, то ты присмотри за ней. Ну, чтобы все нормально было.
Борей посмотрел на часы.
— Пора.
Я встал. Мое облачение по-прежнему состояло лишь из больничной пижамы, на которую я не замедлил обратить внимание Готлиба. Он отмахнулся и сунул мне в руки тяжелый контейнер с инфекцией. Мы долго шли по пустым коридорам. Сквозь прозрачные стены я видел искусственный парк, раскинувшийся вокруг больницы.
«Почему деревья пластмассовые?» — спрашивал я.
«Потому что их нет», — отвечал мне сын Светозара, мальчик, отца которого я стер.
«Почему трава мертвая?» — интересовался я.
«Потому что весь этот мир — фальшивый», — отвечала Тумана, женщина, мужа которой я стер. Или всего лишь заставил исчезнуть? А если не играть словами, то просто убил. По-настоящему убил.
Миновав транспортный терминал, переполненный пахнущими краской новенькими вездеходами, мы влезли в обшарпанную телепортационную кабинку с выломанными дверцами и разбитым дисплеем. Похоже, что она досталась госпиталю в наследство от строителей, которые поленились возиться со списанием дорогостоящего оборудования. Лицо Готлиба на миг стало вдохновенно-сосредоточенным, он мысленно набрал код, и мы очутились на поверхности планеты. Как и водится на провинциальных внеземных космодромах, открытое пространство прикрывалось лишь тонкой завесой силового поля. Радужное мерцание, хорошо заметное на фоне ночного марсианского неба, не очень надежно защищало от жгучего космического излучения и стылого безвоздушного пространства. По технике безопасности при выходе на подобные площадки полагалось облачаться в скафандр, но у Человечества осталось слишком мало людей, чтобы следить еще и за соблюдением дурацких регламентов.
Корабль стоял на компактном стартовом столе метрах в двухстах от телепорта. Необычная обтекаемая конструкция будто сошла с рисунков мечтателей середины двадцатого века. В реальности таких аэродинамически прилизанных корпусов никогда не делали. Этот стал первым, который мне довелось увидеть. Я двинулся к кораблю, но Борей остановил меня и указал рукой на картонную коробку, которая дожидалась меня на космодромном бетоне. В коробке лежали штаны и куртка спортивного покроя. На самом дне, имитируя зодиакальный знак Рыб, расположились спортивные же туфли. Я сбросил с себя больничную одежду. Всю. Перед смертью полагается переодеваться в чистое. Странное, наверное, зрелище — голый человек под открытым марсианским небом.
— Надеюсь, свидимся, Светозар, — сказал Борей, дождавшись, когда я закончу. — Иди. Пилот ждет. Он знает, что делать. Удачи тебе.
Говорить рублеными фразами было не очень характерно для Борея. Обычно, даже в критической ситуации, он любил растечься мыслью по древу. Но сейчас, он так расчувствовался, что с трудом произносил и короткие предложения. Его лицо стало белым. Черные зрачки глаз отразили яркие марсианские звезды, и казалось, что я смотрю на бескрайнюю вселенную сквозь две большие дыры в его голове.
— До встречи. — Я развернулся и двинулся к стартовому комплексу.
Крошечный космический кораблик своей игрушечной компактностью напомнил мне двухместный подводный аппарат. Столь миниатюрные конструкции по определению не способны летать в космическом пространстве самостоятельно и могут попасть на космодром исключительно в виде груза или по ошибке. Пребывая в некотором недоумении, я поднялся по короткому трапу и, слегка согнувшись, вошел в тесную полость кабины. В кресле первого пилота сидел маленький человечек с раскосыми монголоидными глазами. Он улыбнулся и весело подмигнул мне. Я занял свободное место второго пилота. Контейнер пришлось водрузить себе на колени.
— Поехали? — спросил пилот с интонацией радушного робота-таксиста на маршруте Сестрорецк — Луноград-4.
— Поехали, — кивнул я. — Когда будем на месте, командир?
— Через полтора часа. — Пилот с яростным хрустом размял пальцы, словно собирался пилотировать джойстиком, а не телепатическими командами. — Это очень быстрая машина. Прототип. Существует в единственном экземпляре. — Он усмехнулся, увидев мое удивление. — В два счета покроем ноль-семь а.е.
— А не расплющит при разгоне? — оживившись, поинтересовался я и попытался в уме высчитать скорость чудо-аппарата.
Получалось что-то совсем уж несусветное. Если он не врет, то на таком можно запросто патрулировать внешние границы Солнечной Системы и при этом не слишком уставать.
— Поверишь? Чашка кофе не разольется. — Пилот гордо погладил полоску главного монитора. — Первоклассные гравикомпенсаторы стоят. Даже ремней не предусмотрено. Жаль терять такую машину. — Он протянул мне руку и представился. — Бато.
— Петр. — Я пожал руку. — Крепкая у тебя рука, Бато, как и имя.
— У тебя имя тоже не мягкое. Откуда знаешь, что мое значит? — Он изучающе заглянул в мое лицо.
Взгляд у него был цепкий, сканирующий.
— Бурятский учил, — признался я.
— Зачем учил? Чтобы с девушкой на ее языке разговаривать? — Он скорчил лукавую рожицу.
— Реферат в школе готовил по доламаистским верованиям Забайкалья, — медленно ответил я и растянул уголки губ в улыбке.
Бато уважительно присвистнул.
— Какой ерунде тебя в школе учили, — восхитился он.
— Почему же ерунде? Довольно интересный курс.
Врать было неприятно, но и правду рассказать я не мог. Зачем постороннему человеку знать, что его прекрасный язык я выучил, сидючи в плену у сибирских сепаратистов. Давно это было. Не в этой жизни, даже не в прошлой, а в позапрошлой. Еще до того, как мы собрали машину времени, мне пришлось повоевать «за единую и неделимую». До сих пор, когда встречаю бурята, у меня начинают зудеть вырванные тогда ногти.
Контрольный монитор моргнул и развернулся. На нем появился транспарант готовности. Бато немедленно утратил интерес к разговору и все свое внимание обратил на систему управления. Он несколько раз обежал взглядом экраны, в некоторой задумчивости поменял их местами, отрегулировал яркость и прозрачность. Потом провел пальцем по тумблеру с незнакомой мне маркировкой, вдавил какую-то кнопку и, не глядя на клавиши, ввел цифры защитного кода. Пару минут мы чего-то ждали. Бато сидел, закрыв глаза, а я вглядывался в ползущие по информационным панно непонятные графики. Неожиданно пилот вздохнул, задрал подбородок вверх и, словно обращаясь к небесам, произнес священную для каждого пилота фразу:
— К взлету готов.
Я вжался в спинку кресла. Мне не очень-то верилось в те чудеса, которые Бато рассказал про гравикомпенсаторы.
— С Богом. — Пилот положил ладонь на джойстик управления и слегка шевельнул пальцем.
Числа на экранах мгновенно изменились. Линия горизонта ушла вниз. Через пару секунд мы миновали навигационные маяки, расположенные в дальних окрестностях Марса. На пассажирском лайнере «Космофлота» эти маяки обычно проходят через тридцать минут после старта. И именно в это время стюардессы начинают принимать заказы. Наше бешеное ускорение совсем не чувствовалось, и от этого становилось жутковато.
Солнечный диск прополз по основному экрану и замер в правом верхнем углу. Корабль лег на курс. Он шел к Земле по прямой, не размениваясь на маневрирование в гравитационных полях и использование инерции движения планет.
— Как танк, — восхищенно прошептал я.
— Точно, — согласился Бато. — Даже неинтересно. Кофе будешь?
— А есть?
— А как же? — Он произвел какую-то манипуляцию с панелью, неудобно расположенной у самого пола, и из круглого паза в нижней части пульта выскочил пластиковый стаканчик с черной жидкостью. — Сахара нет. Не зарядил, ибо не употребляю. Извини.
Я взял стаканчик и несколько минут наслаждался милым сердцу каждого землянина запахом. Кофе получился отменный. Я даже хотел поинтересоваться маркой кофейного автомата, но потом решил, что, скорей всего, в этой жизни мне эта информация уже не пригодится, а в загробную я не очень-то верил.
— Мы действительно убьем их всех? — неожиданно спросил Бато.
Я заметил, что он часто-часто моргает.
— Не думаю. Человеки очень живучи. Кто-нибудь да останется.
— Они почти уничтожили нас, — голос пилота дрогнул, и он отвернулся, сделав вид, что внимательно изучает какой-то второстепенный экран. — Неизвестно, поднимемся ли мы когда-нибудь на ноги. Может, лучше, если хотя бы они будут жить? Людей не так уж много, чтобы уничтожать их миллиардами. Сейчас все в наших руках, Петр. В твоих и моих.
— Ты можешь изменить курс, и я не смогу тебе помешать, — сказал я, с трудом сохраняя спокойствие. — У меня наверняка нет допуска на управление этой машиной. Тебе решать, Бато.
— Я уже все решил. — Мне почудился скрип его зубов. — Я солдат Земли. Служу Человечеству, — без малейшего пафоса сказал он. — Но если бы ты предпочел отказаться от миссии, то я бы не стал тебе мешать.
— Я тоже служу Человечеству, — эхом повторил я. Служить Человечеству — вот она, истина. Простая, как вода, и надежная, как титан. Человек, семья, дом, улица, город, страна, планета, Солнечная Система — звенья неразрывной цепи мегаколлективизма. Цивилизация родилась из общества и без общества существовать не может. Сейчас в моих руках сила, способная сокрушить самого страшного врага в истории нашего мира. Я не имею права задумываться и терзаться нравственными проблемами. «Убей врага общества», — древнейшая заповедь. Общество, неспособное вложить эту заповедь в сознание своих граждан, обречено на быструю и болезненную гибель.
Я окинул взглядом половину Вселенной. У меня была такая возможность, потому что Бато перевел все экраны в оптический диапазон и минимизировал числовые данные. Теперь ничто не мешало обзору, и космическая бездна клиньями экранов рассекла кабину. Солнце, похожее на медузу, шевелило щупальцами протуберанцев где-то совсем рядом. Блестящие звезды сверкали шляпками серебряных гвоздей, вбитых в неподвижную сферу. До них легко могли достать рукой два жалких человечка в хрупкой скорлупке, затерявшейся в игрушечном черном безмолвии.
— Почему молчишь? — поинтересовался Бато.
— С жизнью прощаюсь, — мрачно буркнули, надеясь пресечь дальнейшую беседу.
— Это надо. Это ты правильно, — согласно закивал он. — Ты не волнуйся. Совсем немного потерпеть осталось. — Его голова исчезла внутри материализовавшегося из воздуха шлема телепатического управления.
Звезды сразу же поплыли вокруг корабля по сжимающимся спиралям, и голубой шарик Земли, висевший до этого прямо по курсу, медленно сполз в щупальца злого Солнца. Я погладил смертоносный контейнер и начал думать о числах. И чем больше я о них думал, тем меньше они мне нравились. Десять минут после инфицирования зараза будет спать, после чего останется только двадцать минут на то, чтобы жертва загнулась. Всего в сумме полчаса. Следовательно, люди в радиусе тридцати двух метров от меня начнут гибнуть через тридцать минут после того, как оружие начнет действовать. Тридцать два метра и тридцать минут — это очень мало.
Меня легко вычислят и запрут в какую-нибудь тюрьму.
А тюремщики с заключенными вымрут слишком быстро, и есть шанс, что зараза не вырвется наружу. Самый элементарный карантин остановит эпидемию. Если бы мы знали эти подробности, когда принимали решение бомбить Мехико, то жертв было бы значительно меньше. Однако сейчас передо мной стоит обратная задача.
Жертв должно быть как можно больше.
— Бато. — Я положил руку на плечо пилота. Тот повернулся ко мне, но его лицо все равно не было видно за непрозрачным щитком шлема. — Предупреди меня за пятнадцать минут до перехода. И не высаживай сразу. Мы должны пройти над несколькими крупными городами и транспортными узлами. — Я помолчал и добавил: — На высоте тридцать метров.
Телепатический шлем растворился в воздухе.
— Ты с ума сошел! — В глазах пилота вспыхнули яростные искры. — Я, конечно, ас и самоубийца, но всему же есть предел. То, что ты хочешь, — невыполнимо! — Он грозно нахмурился, его правый кулак нервно сжался рядом с моей левой щекой.
— Пролет нужно совершить на минимальной скорости, — продолжал я, фиксируя взгляд на его зрачках.
— Во-первых, — яростно пропыхтел пилот, — это скоростная машина, которая просто неспособна лететь медленно и низко, во-вторых, при приближении к опорным пунктам наверняка возрастет плотность локации, и у меня не будет возможности выполнить скрытную высадку. — Бато разволновался, но старался сдерживать эмоции. — В-третьих, нас быстро собьют.
— Если будет совсем плохо, сбросишь меня в центре самого крупного населенного пункта, который будет по курсу. Дальше я сам как-нибудь разберусь.
— Ты уверен в том, что задумал? — в вопросе чувствовался малодушный подтекст: «А может быть, ты передумаешь?»
— Абсолютно уверен.
— Я попробую. — Он обиженно материализовал шлем и отвернулся.
Земля быстро увеличивалась в размерах, и через несколько минут распухшая планета уже не помещалась в экраны.
— Почему-то нет ни одного маяка, — пробормотал Бато.
— А орбитальные станции? А межпланетные транспорты? Не может быть, чтобы никого не было. Цепляйся за первого попавшегося и качай «решетку» с него.
— Без тебя знаю, — огрызнулся пилот. — Учить он тут будет. Вообще ничего нет. А кто есть, молчит. Кстати, если страдаешь воздушной болезнью, то могу погасить экраны. Перед смертью нам суждено хорошо покувыркаться.
— Обо мне не беспокойся.
— Ну, если так, тогда смотри по сторонам. Будет красиво.
Бато сказал правду. Нет ничего красивее родного дома. Другого у нас нет, несмотря на усилия многих поколений покорителей космоса. И на Марсе, и на Венере, не говоря уже о других планетах, мы все еще в гостях.
Нужно много работать, чтобы эти чуждые, а порой и враждебные нам миры стали хоть сколько-нибудь приемлемыми для полноценного существования. За всю историю освоения космоса еще не было человека, который прожил бы всю свою жизнь за пределами родной атмосферы. Практически все население Солнечной Системы земляне по рождению. Роды вне Земли — это экзотика, которая не поощряется правительством, хотя роддома есть на всех не очень диких планетах. Теперь они нам пригодятся. Нас выгнали из нашего дома, и какое-то время нам предстоит скитаться среди безразличных к нам небесных сфер. Интересно, на что рассчитывали оккупанты? На то, что мы погибнем? Ошиблись.
Мы изменимся, эволюционируем, мутируем, озлобимся, но не погибнем. Возможно, они надеялись, что мы смиримся и сдадимся на милость победителей? Опять ошиблись. Свободный человек никогда не сдается, ибо тогда он превращается в раба. Единственное, чего добился враг, — это нашего запредельного озверения.
— Скоро портал?
— Через шестнадцать минут, — механическим голосом сообщил Бато.
Он уже слился в единое целое со своей машиной, и мне больше не доведется поговорить с ним, как с живым человеком. Теперь это киберорганический симбионт.
У него единая нервная система с бортовым компьютером, иначе бы он просто не смог управлять столь сложным и столь скоростным аппаратом.
Еще минута и… Пора! Я сорвал предохранительные пломбы с контейнера. Послышался свист. Из клапана на краю крышки вырвалось облако холодного газа. Все внутренние поверхности кабины, за исключением виртуальных экранов, покрылись тонким слоем изморози. Загудела система климатического контроля, снова стало тепло.
Пятнадцать минут, — на мгновение мне почудилось, что говорит не Бато, а бортовой компьютер, которой использует его голосовые связки в качестве стандартного динамика.
Меня всегда немного пугали люди, воплощающиеся в роботов, и роботы, превращающиеся в нечто человекоподобное. Детские страхи. Ведь мне и самому не раз приходилось встраиваться в сложные энерго-вычислительные структуры, и ничего ужасного ни со мной, ни с окружающими при этом почти никогда не случалось.
— Четырнадцать минут.
Крышка сама соскочила с контейнера. Внутри, за тонкой пленкой защитного поля, покоилась человеческая голова. Лицо пожилого мужчины с узким морщинистым лбом и мясистыми губами ожило, едва на белую кожу упали цветные блики от работающих экранов. Синие веки поднялись, и глаза внимательно посмотрели на меня. Губы зашевелились, будто произносили какие-то слова, но я ничего не услышал. У головы не было легких, чтобы воспроизводить звуки.
— Двенадцать минут, — доложил Бато и одним движением пальца задрал нос корабля в зенит.
Мы мягко оттолкнулись от разряженного слоя воздуха и, крутанувшись вокруг продольной оси, плавно вышли обратно на орбиту.
— В чем дело? — полюбопытствовал я.
— Пудрю мозги системе локации, — голос пилота снова стал живым.
Похоже, он отключился от бортового компьютера и превратился в заурядную автономную человеческую личность.
— Смотри не перемудри, — предупредил я. — По-любому должно хватить времени, чтобы выпить по чашечке кофе. — Он щелкнул пальцем по пульту. — Не страшно умирать?
— Страшно. Каждый раз страшно, — признался я. — Но они должны заплатить за все.
— Зря кохоны с нами связались, — согласился он и протянул мне стаканчик с обжигающим напитком. По последней, Петр.
— По крайней, — оптимистически усмехнулся я, вспомнив старое суеверие.
— Точно. По крайней. Еще неизвестно, как обстоят дела с загробным миром. Будет повод проверить лично. — Он залпом выпил раскаленный кофе, смял стаканчик и вернул руку на джойстик.
Земная сфера опрокинулась и завертелась вокруг корабля. Я инстинктивно вцепился в драгоценный контейнер, но гравикомпенсаторы работали великолепно. Все маневры отображались исключительно на мониторах и никак не фиксировались ни вестибулярным, ни опорно-двигательным аппаратами. Поверхность родной планеты стремительно приближалась. Космолет пикировал практически вертикально. Бато потянул джойстик на себя. Перед носом корабля промелькнули деревья и пара лесных озер. Я могу поклясться, что видел отражение красной звезды на нашем борту, в покрывшейся рябью воде. Стаканчик с кофе выскользнул из моей руки, и черная жидкость растеклась по полу.
Впереди прямо по курсу разверзся дымный зев тоннельного телепорта, вокруг которого кипел яростный бой. Вспышки и взрывы непрерывно окрашивали небо и землю бело-багровыми всполохами. Ослепительные лучи рассекали клокочущий воздух, обрушивая вниз обломки огромных машин. Буря из огня и пылающего металла рвала в клочья мыльные пузыри силовых полей.
В самом центре смертоносной мешанины недвижной скалой клубился портал. Он был очень большим и в то же время слишком крошечным для несущегося на безумной скорости летательного аппарата.
Нас заметили, и стая вражеских истребителей преградила нам путь. Я понял это по красным ярлыкам, которые бортовой компьютер щедро рассыпал на курсовом экране.
— Гады! — прошептал Бато и штопором ввинтился в самую гущу врагов.
Полупрозрачные серые молнии беззвучно блеснули в нескольких метрах от кабины и исчезли, едва коснувшись грани сознания. Ослепляющая ярость битвы внезапно угасла, сменившись темнотой, на фоне которой уютно фосфоресцировали экраны. После краткого мгновения покоя на нас обрушился неожиданно яркий и солнечный день. Внизу промелькнул вражеский укрепрайон, тщетно протянувший к нам жесткие лапы лучей и силовых полей.
— Как заказывал, — весело доложил Бато. — Крупный культурный и промышленный центр.
— Как называется? — деловито осведомился я и растянул губы в палаческой ухмылке.
Внизу метрах в двухстах мелькали пригороды гигантского гиперполиса.
— Киев, — сообщил пилот, сверившись с надписью на информационном мониторе. — Не повезло.
— Мать твою… — выругался я. — С Киева начинать не хочется.
— Мы, знаешь ли, не в ресторане. Им всем тут недолго осталось, так что днем раньше, днем позже… — успокоил меня Бато. — Решай, кто будет следующим. Мне курс рассчитать надо.
— Москва, — сразу решил я. — Знакомый город. Может быть, будет проще скрыться.
— Добро.
— Ниже давай. Не достаем.
— Не писай, девочка, я улицу подходящую ищу. Не хватало на излете шеи свернуть.
Я открыл рот, чтобы ответить колкостью на «девочку», но слова застряли у меня в глотке. Машина упала вниз. Справа и слева замелькали крыши грандиозных зданий. Под нами раскинулся проспект с мчащимися в пять слоев машинами. Бато виртуозно вплетал замысловатую траекторию полета в угловатый городской рельеф. Мы снизились еще больше и пролетели между ярусами многоуровневой эстакады. Я с трудом преодолел острое желание зажмуриться и заверещать. Скорость корабля уменьшилась до невозможного, и я ясно увидел прохожих. Мужчин, женщин и детей, которые еще двигались, но уже были убиты мною. На секунду мне показалось, что по мановению какой-то очень злобной волшебной палочки мы пришли сеять смерть в наш собственный мир. Здесь все было как у нас. Те же дома, те же улицы, газоны, парки.
— Дай запрос в диспетчерскую, — взвизгнул я.
— Отвали. Я уже все проверил. Кохоны это. Слушай эфир.
Динамики разразились лаем ругательств на английском языке. Языке, почти исчезнувшем в нашем мире.
— Молитесь, бляха-муха, — прошипел Бато. — Высота двадцать пять метров.
Слева и справа я увидел легковые машины, несущиеся по верхним эшелонам эстакад. Водители и пассажиры пялились на крылатое, краснозвездное чудовище, рухнувшее на них с небес. Плазменные струи наших планетарных движков отражались от мостовой, расшвыривая машины и сжигая прохожих. Дорожное покрытие вздыбливалось вслед за нами, оставляя позади три глубокие дымящиеся траншеи.
— Ты убиваешь их! — возмутился я. — Они должны жить и заражать других.
— Ну, извини. — Бато еле заметно пожал плечами. — Попробуем по-другому. — Корабль прыгнул вверх и, взяв крутую горку, помчался к скоплению уродливых серых небоскребов.
На экране заалели отметки перехватчиков. Три звена по четыре аппарата в каждом. Настроены, судя по лихим маневрам, весьма решительно. Один даже отважился пальнуть по нам из крупнокалиберной лазерной пушки. Сверхъестественным образом Бато сумел увернуться. Думаю, ему сильно помогла кибернетика.
— Ничего не получается. Буду уходить, — сообщил Бато и нервно покашлял. — Мне с ними не справиться, у нас и вооружения-то нет.
— К Москве, — приказал я. — Выброси в ближнем пригороде.
Через мгновение Киев скрылся за горизонтом, а перехватчики безнадежно отстали.
— Удачи тебе, Свет, — печально сказал пилот. — И вечная тебе память.
— Спасибо, брат.
— Контейнер оставь мне. Ты и так заразный, а я еще немного полетаю. Пока не собьют.
Спихнутое с коленей ведерко еще не успело упасть на пол кабины, когда ветви деревьев больно хлестнули меня по щекам, а острые щепки впились в пластиковый подголовник кресла. Спустя мгновение защитное поле с треском разнесло несущийся на меня ствол дерева.
Кресло рухнуло на землю. Вслед за ним посыпались куски расколотого векового дуба. Когда все стихло и радужная пелена силового поля растворилась в воздухе, я перевел дыхание и вычурно поздравил себя с мягкой посадкой. Выбраться из деформированного кресла оказалось непросто, но после непродолжительной борьбы оно сдалось. Я встал на ноги и осмотрелся. Разрушения впечатляли. Березовую рощу рассекала просека, усыпанная сломанными ветками. По земле тянулась глубокая борозда вспаханной земли. Из-за какого-то сбоя в бортовом компьютере система направленного телепортирования сработала неточно. Вместо того чтобы нежно поставить кресло на травку, она переместила меня в воздух над лесом. Кроме того, скорость в точке прибытия сильно отличалась от ожидаемого нуля. Спасибо и на том, что она не равнялась скорости космолета. Иначе мой труп находился бы сейчас в земле на глубине гораздо большей, чем заветные тридцать два метра.
Я вытер тыльной стороной ладони поцарапанную щеку. Кровь испачкала рукав. Несколько капель упало на одежду. В таком виде нельзя показываться людям. Даже кохонам. Неширокая прозрачная речушка очень кстати журчала в двух шагах от места посадки. Прохладной водой было приятно умываться. Приведя себя в относительный порядок, я спихнул кресло в ручей, но оно не утонуло, как ожидалось, а закачалось на поверхности, медленно вращаясь вокруг своей оси. Я сплюнул Времени на то, чтобы топить или закапывать упрямую мебель, не было. Нужно было бежать и прятаться. Прятаться и бежать. Интересно, как работает система персонального контроля в этом мире? Если у них все устроено так же, как у нас, тогда меня уже ведут. Ибо когда нечто, выглядящее, как человек, излучающее, как человек, и дышащее, как человек, не имеет персонального идентификатора, это может означать только то, что это не простой человек, а шпион, диверсант или преступник, сбежавший из закрытой зоны. В любом случае он должен быть задержан и допрошен.
В преддверии близкой опасности мозг и тело заработали с невероятной мощью. Наверное, организм понял, что на долгую жизнь ему рассчитывать не приходится, и с энтузиазмом принялся сжигать небогатые внутренние резервы. Я ощутил легкость и силу каждого мускула, мои мысли стали яркими и быстрыми, словно молнии.
Казалось, еще немного, и я смогу пронзать взглядом стены и читать тайные чаяния людей. Кроме того, у меня почему-то поднялось настроение. Болезненной бодростью и почти безумным весельем я сейчас мог переплюнуть любого паркового клоуна, а моему оптимизму позавидовал бы самый выдающийся составитель пятилетних планов. Наверное, так должна себя чувствовать атомная бомба перед самым взрывом.
Нельзя было терять ни секунды. Каждая потерянная секунда означала сотню тысяч выживших врагов. Преисполненный жаждой деятельности, я побежал, не разбирая дороги, прямо через лес. На ходу я обдумывал сложившуюся ситуацию. Итак, если у них есть такая же система всеобщего контроля, как у нас, то шансов выполнить задание у меня нет практически никаких, но независимо от мощи врага, я обязан действовать так, будто не сомневаюсь в успехе. Для начала я должен добраться до Москвы и слиться с толпой. В этом пункте могли возникнуть некоторые сложности. Моя одежда выглядела не очень опрятно. Локти были перепачканы грязью, ворот закапан кровью, а из волос торчали листья.
Первый же кохон, который меня увидит в таком виде, заподозрит что-нибудь нехорошее. Плевать! Этот человек сдохнет спустя тридцать минут.
Скоро мне попалась хорошо натоптанная тропинка.
Я, не задумываясь, двинулся по ней. Первым испытанием моей решимости убить всех на свете стала шедшая навстречу группа подростков. Четыре парня и девушка.
Судя по возрасту, школьники старших классов. Все обнажены. Нудисты? Или какая-нибудь местная секта голозадых? М-да. Если возникнет необходимость замаскироваться, то сделать это будет совсем несложно.
Впрочем, брюзжать не стоило. Наша молодежь тоже наполовину состоит из помешанных на сексе втыконавтах. То есть состояла. Сейчас большинство из них погибло под бомбами кохонов. Я почти физически почувствовал, как расстояние между мной и подростками стало меньше тридцати двух метров. В голове что-то щелкнуло, фиксируя первые пять трупов. Мертвецы даже не посмотрели в мою сторону. Странное отсутствие бдительности в воюющем мире.
Снисходительная улыбка вмерзла в мое лицо, как только я осознал, что через полчаса этих ребят уже не будет в живых. Настроение испортилось, но, в конце концов, сейчас идет война и уже не важно, кто первый ее начал и на чьей стороне правда. Главное, победить, а правда всегда будет на стороне победителя. Ибо добро всегда побеждает зло. Кто победил, тот и добрый. Через четверть часа бодрого марша я вышел к шоссе. По пути мне встретилось еще несколько человек. Мамаша с дочкой, парочка стариков, о чем-то оживленно болтавших на финском, и крупный слегка обрюзгший индус, судя по военной выправке, бывший военный. Никто из них не посчитал меня сколько-нибудь примечательной личностью и не отреагировал на мое появление. Каким-то чудом моя персона была абсолютно неинтересна, а значит, и невидима, для местного общества. По обочине шоссе я добрел до группы людей, клубящихся вокруг небольшого жестяного навеса, и, подражая им, принял задумчиво-рассеянную позу. Потом осторожно осмотрелся и понял, что вместе со всеми ожидаю некое транспортное средство, носящее древнее и гордое наименование: «автобус». Не знаю, что у них тут подразумевалось под вымершим в нашем мире видом общественного транспорта, но на табличке, прикрученной к навесу, было ясно написано на английском, китайском и почему-то грузинском языках: «Маршрутный автобус № У1739».
Бросая осторожные взгляды на окружающих меня кохонов, я начал мысленный отсчет времени. Если через тридцать минут уехать не удастся, то нужно будет оперативно «делать ноги», ибо человек, одиноко стоящий на остановке, заваленной трупами, однозначно вызовет подозрение. Автобуса не было. Прошло двадцать пять минут. Я предпочел не рисковать и, постаравшись не привлекать к себе внимания, удалился в сторонку.
Время шло. Ситуация не менялась. Целую вечность я уговаривал себя не паниковать и доказывал самому себе, что полчаса — это не аксиома, а некий абстрактный показатель, усредненный с большой погрешностью. Спустя еще несколько минут, я стал замечать некую, пока еще неявную, трансформацию на лице одной из женщин. У нее слегка поменялся цвет кожи. Будто дизайнер применил слабенький красный фильтр в графическом редакторе. На щеках появился нездоровый румянец, через пару мгновений превратившийся в уродливые разлапистые пятна, быстро увеличившиеся в размерах и расползшиеся по всей голове и верхней части груди. Женщина почувствовала на себе испуганный взгляд стоящего рядом старичка и машинально поправила прическу. Ее красивые кудрявые волосы плавно осыпались на землю. Сразу все.
Кто-то вскрикнул, кто-то вскинул вверх руки и узрел свои изрытые язвами ладони. Через пять секунд на остановке дарила паника. Люди разбегались. Несколько человек выскочили на проезжую часть. Мчащиеся по шоссе антигравы тормозили, подпрыгивали вверх, уворачиваясь от столкновений, но какой-то мужчина все-таки сумел врезаться в бампер и, взлетев высоко над капотом, упал на обочину. Я отвернулся. Мои зубы сжались, а рот наполнился слюной с солоноватым железистым привкусом. В ушах застучала кровь, заглушая крики гибнущих кохонов. «Очень уж быстро они умирают, — с досадой подумал я, давя в себе сложное чувство протеста, жалости и ненависти. — Если так будет продолжаться, то эпидемия быстро затухнет. Нужно действовать активнее».
На дороге образовался затор. Водители останавливали машины и пытались оказать первую помощь пострадавшим. Нормальное поведение обитателей нормального мира. Странно даже думать о том, что отцы, братья и сыновья этих добрейших людей бомбят детские сады в моем мире. Некоторые антигравы начали подниматься во второй эшелон и торопливо покидать место трагедии.
Они быстро уносились прочь, прихватив с собой свежие экземпляры смертельного вируса. Мне тоже оставаться здесь было нельзя, и я быстро облюбовал себе средство передвижения. Нечто красное, ужасно старомодное с круглым рулем и четырьмя декоративными колесами. Я плюхнулся на водительское место и наорал на дородного мужчину в строгом костюме, который загораживал мне путь. Похоже, этот мужчина был владельцем захваченного мною аппарата и совсем не собирался расставаться со своим имуществом. Пришлось на минутку выйти из кабины и разбить ему лицо. Досадуя на задержку, я наконец-то тронулся с места. Управлять машиной оказалось совсем несложно. Почти как леттером в плоскостном режиме. Если бы еще удалось найти рычаг смены высоты, то было бы совсем хорошо.
Скоро дорога приятно расширилась, попутных машин прибавилось. Еще через пару десятков километров автострада стала двухэтажной, и нижнее полотно ушло под землю. Скорость возросла, антигравы двигались уже в несколько слоев, и мне стало трудно держаться в потоке. Появилась мысль о том, чтобы где-нибудь припарковаться. Дождавшись разрыва в потоке машин, я крутанул руль. Сзади раздалось обиженное гудение, но ожидаемого скрежета я не услышал, бортовые компьютеры предотвратили столкновение. Светящаяся стрелка с надписью латиницей «Домодедов-слив» гостеприимно указывала направо. Слив так слив. Я довольно точно вписался в поворот. Дорога резко взмыла вверх. Уши заложило от перепада давления. За ветровым стеклом на мгновение мелькнуло голубое небо, и, спустя секунду, машина снова провалилась в тоннель. Вокруг замелькали надоевшие разноцветные корпуса летящих сломя голову антигравов и серые, подсвеченные тусклыми фонарями стены. Впереди заискрилась россыпь красных огоньков. Машины начали тормозить. По старой памяти я отдал мысленный приказ снизить скорость и, только когда антиграв не послушался, переместил ногу с правой педали на левую. Движение замедлилось. Потом мне пришлось остановиться совсем. Затор. Бездарная потеря времени. Я выключил двигатель и начал отсчитывать тридцать смертельных минут.
Первые признаки надвигающегося кошмара появились уже на двадцать четвертой минуте. Из зависшей в верхнем эшелоне машины выпал человек. Он распластался на капоте моей машины. Мне было прекрасно видно его бледное перекошенное страданием лицо.
Мужчина плакал. Кожа на его лице трескалась и дымилась. В глубине глаз светилось зловещее багровое зарево сжигаемого вирусом мозга. Отовсюду слышались крики. Один из водителей попробовал вырваться на свободу на своем антиграве. Его смелый бросок в просвет между эшелонами завершился встречей со вторым таким же умником. Отброшенные в разные стороны машины послужили затравкой цепной реакции. Спустя десять секунд в тоннеле образовалась гигантская груда искореженного и обильно политого кровью металла.
Я хладнокровно дождался, пока стихнет какофония смерти. Под последние стоны умирающих я опустил стекло на левой двери и выбрался на крышу своей колымаги.
Мертвецы были повсюду. На их искаженные лики падали мерцающие отблески аварийных сигналов. В замысловатой игре световых вспышек они, казалось, оживали и начинали неотрывно следить немигающими глазами за каждым моим движением. Интересно, как мои деяния будут отражены в файлах исторических учебников? Кем я буду? Спасителем нашего Человечества или палачом иного Человечества? Скорей всего, люди предпочтут забыть о том, что обязаны своим будущим именно этой чудовищной бойне, и запомнят меня как кровавого убийцу.
Я зашагал вперед, перепрыгивая с крыши на крышу.
Голову приходилось втягивать, потому что сверху вяло колыхались грязные днища антигравов второго эшелона. В очередной раз я превратился в палача. Но кто-то же должен брать на себя сей неблагодарный труд. Мне не повезло, что жребий опять пал именно на меня, но эту работу все равно нужно было сделать. Не мне, так кому-нибудь другому пришлось бы убить ту семейную пару в маленькой серебристой машине, или вон того мускулистого мужчину с дурацкими бантиками на лысине, или старика, который умер, склонив голову на руль грузовика. Я мотнул головой. Не о том думаю! Все мысли должны быть только о деле. Я приказал себе забыть про сомнения и вспомнить о долге. Война — это всегда грязь и смерть. А эту войну начали не мы. Вот о чем нужно помнить постоянно.
Тоннель кончился, но проезжую часть справа и слева ограничивали две отвесные и совершенно непреодолимые стены. «Какой остолоп строил эту трассу? — мысленно возмутился я. Должны же быть лестницы для экстренной эвакуации! Где они? Стоп! Вот одна. Она даже отмечена несколькими красными фонарями. Странно, что я ее сразу не заметил. Старею». Я рванулся вперед и споткнулся о чью-то лодыжку. Всегда нужно смотреть, куда ступаешь, особенно когда каждый мертвец норовит поставить тебе подножку. Сгруппировавшись, я довольно удачно упал в щель между машинами.
Немного поцарапался и испачкался. Ерунда! Только вот когда выбирался обратно на крышу, случайно встретился взглядом с мертвыми глазами ребенка. Я так и не понял, мальчик это был или девочка. Удивительно другое, детская кожа почему-то не пострадала от стигматизации, и мне на мгновение показалось, что ребенок все еще жив. Я уже поднимался по лестнице, а его глаза все еще смотрели на меня. И я тогда подумал, как было бы хорошо, если бы меня звали совсем не Петр Васнецов, а как-нибудь по-другому. Чтобы мной был не я, а кто-то совсем мне незнакомый. И чтобы самого меня не было бы. Совсем не было. Не было нигде и никогда.
Лестница привела меня в небольшой уютный скверик, главным украшением которого был бродяга в драном зеленом пальто. Он возлежал на газоне рядом с перевернутой урной. Проверять, жив ли он, мне не хотелось. Тем более что пах он так, будто умер неделю назад.
Других людей, ни мертвых, ни живых, поблизости не наблюдалось. То ли разбежались, то ли не попали в радиус поражения. В задумчивости я обошел клумбу, неторопливым шагом миновал тенистую аллею. Ее безлюдность рождала обманчивое ощущение мира и покоя, а шевелящиеся под подошвами тени листьев создавали иллюзию обыденной жизни. Я остановился рядом с виадуком, перекинутым через широкую магистраль. По ней все еще неслись машины. Средняя скорость потока, если прикинуть на глаз, около двухсот километров в час.
Следовательно, за полчаса они успеют унести заразу на сотню километров от этого места. Я повертел головой и восхищенно присвистнул. Вокруг раскинулась замечательная, очень сложная и очень многоуровневая транспортная развязка. О такой удаче можно было только мечтать. Я опустился на вымощенный булыжниками тротуар, прислонился спиной к каменному ограждению и закрыл глаза, стараясь не думать о том, что сейчас я по своей смертоносности вплотную приблизился к атомной бомбе, сброшенной в незапамятные времена американцами на Хиросиму. Когда-то, лет 350 назад, я осуждал их за это зверство. С тех пор я поумнел.
Приблизительно через полтора часа мерный гул тысяч двигателей сменился леденящим кровь скрежетом сминаемого автомобильного металла, скрипением царапаемых о дорожное покрытие днищ и звоном разбитых стекол. Движение остановилось. Я встал на ноги и осмотрелся. Некоторое время у меня была возможность наблюдать фигурки людей, бегущих в разные стороны.
Когда и они успокоились, я испытал безмерное удовлетворение от хорошо выполненной работы и одновременно глубочайшее отвращение к самому себе по той же самой причине. Подвергнув еще одному контрольному осмотру замершие в мертвенной неподвижности окрестности, я двинулся к странному пузырчатому зданию. Нечто похожее образуется, если дунуть через трубочку для коктейлей в стакан с густым кефиром, поэтому вначале я принял сооружение за оранжерею, но веселенькая вывеска с изображением дельфина и хвастливой вывеской на английском «Тера-Маркет-Минус-Терра» ясно указывала на торговую функцию строения. Мое внимание привлекла большая посадочная площадка, окаймляющая верхнюю часть скопища гигантских стеклянных пузырей. Я решил поискать там какой-нибудь аппарат, способный стабильно лететь на небольшой высоте. По местным дорогам благодаря мне уже никогда нельзя будет проехать.
Автоматические двери магазина безуспешно пытались закрыться. Им мешал труп толстого мужчины, живот которого колыхался, как пудинг, каждый раз, когда его пихали створки. Когда фотоэлемент системы управления засек мое приближение, двери облегченно замерли в открытом положении. Я вошел внутрь. В лицо мне ударил густой запах крови. Картина произошедшего здесь кошмара немедленно смоделировалась в моем мозгу и за долю секунды промелькнула перед внутренним взором. Обезумевшие от ужаса люди метались по магазину, не разбирая дороги, и собственными телами разбивали выпуклые зеркальные витрины высотой в три человеческих роста. Огромные осколки сыпались на несчастных, рассекая, уродуя и калеча еще живых покупателей. Кровь была повсюду. Мне пришлось идти прямо по лужам крови. Ею были заляпаны стены, обильно политы листья декоративных растений. Вода в фонтане стала темно-розовой. Кровь ручьем текла по лестнице, по которой мне пришлось подниматься. Целое озеро натекло из груды трупов в нижней части двух эскалаторов. Присмотревшись к телам, я остановился и вернулся назад. Кажется, в произошедшем здесь кровопролитии был виноват не только неудачно выбранный материал для витрин. В трупах обнаружилось множество больших дыр, оставленных крупнокалиберным ручным оружием. Порыскав глазами по холлу, я быстро нашел двух покойников в военной форме. Бойцы устроили позицию в секции нижнего женского белья и перебили немало своих соотечественников перед тем, как откинуть копыта. Возможно, это они и организовали ту панику, из-за которой я теперь вынужден вброд переправляться через реки крови.
Я осмотрел мертвых военных. Первый был рядовым или чем-то вроде того. Бедность нашивок вполне соответствовала юности лица. В белых пальцах с выпирающими суставами солдат сжимал старомодную электромагнитную винтовку. Ее толстый короткий ствол все еще был направлен на офицера, в груди которого зияла рваная дыра. На лице офицера навсегда застыло мимолетное предсмертное изумление. О том, что здесь произошло, можно было только догадываться. Возможно, старший по званию отдал незаконный приказ открыть огонь по мирным гражданам и был убит своим подчиненным, или, наоборот, у рядового снесло крышу и он начал палить во все, что движется. Вирус навсегда сокрыл от Человечества тайну этой трагедии.
В кобуре у мертвого офицера отыскался вполне пристойный лучемет с полностью заряженной батареей и предохранителем, равнодушным к моему неправильному биополю. Для проверки боевых качеств оружия я расстрелял пальму, раскинувшую листья над маленьким водопадиком. Обугленный ствол дерева рухнул в воду, а я сунул лучемет за пояс и торопливо поднялся на второй этаж. Здесь тоже имелось изобилие окровавленных трупов и разбитых витрин, но потоки прохладного воздуха, дувшие из вентиляционной системы, развеивали запах свежерубленой человечины. Чтобы забраться еще выше, на третий уровень, мне пришлось пройти более ста метров по длинному коридору, декорированному замысловатыми светильниками и красивыми чугунными скамейками. В некоторых витринах зазывно двигались манекены, рекламирующие одежду, и я каждый раз шарахался в сторону, принимая их за живых людей.
Перепрыгивая через очередной труп, я споткнулся, въехал рукой в кровавую кашу и вляпался коленом в чьи-то испражнения. Пришлось сменить курс, чтобы отыскать какую-нибудь тряпку. Рядом был отдел постельного белья, и, распотрошив упаковку с комплектом простыней, я вытерся чистой тканью. Когда я собрался двинуться дальше, откуда-то слева послышались человеческие голоса, звучащие весьма жутко в этом царстве мертвых. Мне пришлось замереть на месте, чтобы перевести дыхание и немного успокоить расшалившееся сердце, которое грохотало в груди так громко, что заглушало насторожившие меня звуки. Похоже, молодое тело еще не привыкло к настоящим передрягам.
Стараясь двигаться как можно медленнее, я осторожно выглянул из-за угла. Раскинувшийся передо мной огромный зал был заполнен приспособлениями, воспроизводящими звуки и изображения. Испугавшие меня голоса шли именно отсюда. Техника отлично обходилась без людей, для которых была создана. Точнее сказать, обходилась без живых людей. Виртуального объемного японца, висящего в трех метрах от пола, можно было посчитать живым человеком лишь условно, хоть он с похвальной бодростью и объяснял умопомрачительные преимущества загадочных многослойных сковородок. Очень скоро японец так распалился от собственных речей, что сначала порвал на себе всю одежду, а затем, прыгая и потрясая эрегированным мужским достоинством, провозгласил, что только владелицы многослойных сковородок смогут заполучить себе такого классного самца, как он. Я поморщился. Ничего не имею против эротики в рекламе, но мне кажется, что в данном конкретном случае местные рекламщики переборщили. Впрочем, какие могут быть претензии к умирающему миру? Его часы сочтены, и уровень культуры кохонов в самом скором времени будет интересовать исключительно историков.
Попытка отдать экрану мысленный приказ ничего не дала. Японец продолжал верещать и даже призвал в кадр сразу двух голых японок, которые, похоже, тоже пылали нешуточной страстью к многослойным сковородкам. Я отыскал аппарат, генерирующий непристойное изображение, и наугад нажал первую попавшуюся кнопку. Канал сменился. Новости. Прямая трансляция с улиц Киева. Уже знакомая мне по Москве картина: бегущие люди, трупы на газонах. Оператор стойко не сходил с места до тех пор, пока объектив его камеры не ткнулся в асфальт. За кадром был отчетливо слышен чей-то предсмертный хрип. Комментатор хладнокровно докладывал о потерях и о варварском оружии, примененном злыми пришельцами против белых и пушистых туземцев. Его слова звучали слишком четко и воинственно для произносимого им слезоточивого монолога. Грузовики, заполненные мертвыми солдатами, сменялись на экране изображением самолетов с трупами летчиков в кабинах. Особенно меня порадовали танки, замершие на обочине шоссе. Огромные тяжелые машины наделали много бед в моем мире. Снова передача из Киева. На этот раз был показан общий план с трехсотметровой высоты. Над городом вспухали сразу три ядерных гриба. Спустя секунду ударная волна смела камеру, и диктор уже из студии начал торопливо вещать о гибели Киева и заградительных карантинных отрядах, сжигающих беженцев из огнеметов.
— Недобитые коммунистические орды, к которым мы отнеслись с излишней гуманностью, коварно нарушили безмятежную жизнь наших граждан, потревожили наш мир, оплот счастья, свободы и демократии, — с осуждающей строгостью поведал телевизионный голос, — Применение варварского оружия погубило несчетное количество жизней, а также несколько тысяч особей третьего и четвертого рангов. Великой трагедией для всего человечества стала безвременная смерть ста тридцати четырех подданных Европы и восьми американцев, в их числе было шесть чистокровных афроамериканцев. В ответ на дерзкую вылазку безумных медведей министерство обороны Соединенных Штатов Земли предприняло массовые бомбардировки городов противника.
На экране появилось искаженное животной яростью лицо жандарма. Были ясно видны нашивки с символикой Солнечной Системы и черепами алма-атинской жандармерии. Только вел себя боец как-то очень странно. Схватив за ствол винтовку незнакомой мне системы, он яростно колотил прикладом по голове лежащей у его ног женщины. При этом он подпрыгивал, сучил ногами и подвывал. Бред какой-то! Дальше пошел общий план с ползущим по пыльной дороге модулем противометеоритной обороны, парящими в небе антигравами и шустрыми маленькими человечками, которые споро монтировали генераторы силовых полей вокруг растущих прямо на глазах бункеров. Голос за кадром вещал о том, что бравые солдаты Соединенных Штатов все как один готовы сложить головы за идеалы демократии и свободы и что лучшее во Вселенной оружие непременно сокрушит кровожадного и глупого противника.
Отягощенный новыми знаниями, я продолжил свой бег. Очень скоро за малоприметной пластиковой ширмой мне попалась тесная пожарная лестница. Теперь до искомой посадочной площадки было рукой подать.
Я быстро преодолел несколько пролетов и уже пребывал в предвкушении скорого успеха, когда запертая дверь преградила мне путь. На жестяной табличке красовалась гордая большая надпись на английском: «airstop», чуть ниже и мельче, но не менее гордо, на мове: «посадковий майданчик» и в самом низу фломастером от руки почти по-русски: «пасатачная плащатка». Буквы «о» и «д» русскоязычные туземцы, похоже, утратили в ходе эволюции. Тестовый удар кулаком показал, что металл, из которого изготовлена дверь, очень толстый.
Жаль было тратить батарейку на выжигание по железу.
Озадаченно отступив на шаг назад, я уперся пяткой во что-то мягкое. Рядом со ступенями лицом в пол лежал вахтер, выряженный в смешную пеструю униформу.
Он был мертв. Почему я не заметил его, когда поднимался по лестнице? Неужели нетренированное тело оказывает на меня столь сильное влияние? Я склонился над трупом. Белый пластмассовый ключ почти сразу отыскался на поясе, и мне не пришлось шарить по карманам. Карабинчик брелка легко расстегнулся, и я снова повернулся к двери. Ключ мягко вошел в замочную скважину, раздался щелчок. Дверь приоткрылась.
— Ты кто? — спросил хриплый голос у меня за спиной.
— Конь в пальто, — автоматически ответил я.
— Руки за спину, — приказал тот же голос.
Я медленно сложил дрожащие ладони сзади. Сердце снова бешено колотилось в груди, все тело покрылось холодным потом. Каждую секунду я ожидал ощутить, как лазерный луч сокрушает мой позвоночник. Прошло пять секунд. Дрязг в коленях пропал. Сердце забилось ровно и сильно. Проклятый Светозар Ломакин едва не погубил меня. Парализующий липкий страх принадлежал, безусловно, трусливому щенку, воскресшему из недр моего подсознания. Ведь из нас двоих только Ломакина можно было напугать направленным в спину лучеметом. Когда же этот сосунок сдохнет окончательно?! Какие могут быть вообще страхи? Ситуация абсолютно стандартная. Можно расслабиться и получать удовольствие. Для вахтера обстановка тоже привычная. Он не ожидал никаких сюрпризов и поэтому не нервничал.
Скосив взгляд в сторону, я хладнокровно вычислил местоположение противника по его тени на стене. Зазвенели наручники. Холодные кольца сомкнулись на моих запястьях. Сначала на правом, потом на левом.
Мой трофейный лучемет исчез у меня из-за пояса. Я невозмутимо дождался, пока вахтер сделает все свои дела.
Наконец ствол, направленный мне в спину, сдвинулся в сторону. Мою персону больше не считали опасной. Резкий разворот на месте позволил мне выиграть полсекунды времени и уйти с линии огня. Не ожидавший нападения противник так и не сообразил, что произошло. Понимание пришло, когда я проломил ему переносицу.
Голова — оружие не очень быстрое, но изумительно сокрушительное. Мой крепкий лоб раз за разом опускался на его лицо, грудь, шею. Скованные за спиной руки мне совершенно не мешали. Надо отдать ему должное: он пытался сопротивляться. Даже разок нажал на курок и прострелил себе ступню. Я слегка попинал поверженного врага, а потом поставил ногу ему на горло.
— Ты здесь один?
— Не знаю, — голос вахтера был тих и жалобен. — Я себя плохо почувствовал. — Его испачканные кровью губы задрожали. — Потом стало темно, и появился ты. Что случилось?
— Смерть пришла в твой мир, — провозгласил я с загадочным видом.
— Мне нужен врач, — простонал он. — Мне нужен врач!
— Ключ от наручников, — потребовал я.
Он сунул палец в нагрудный карман, и браслеты на моих руках мгновенно распались. Похоже, у наручников имелся пульт управления. Удобная придумка.
Я потер запястья с таким видом, будто провел в кандалах не менее пятидесяти лет. Все хорошо, что хорошо кончается, но каким образом этому человеку удалось выжить в эпицентре эпидемии? Почему я, несмотря на весь свой опыт, принял его за мертвеца? Впрочем, не стоило идеализировать свои способности. После длительной амнезии я и от манекенов шарахался, и под дулом лучемета потел. В таких условиях каждый мог обознаться, но все же почему он не умер? Я поднял с пола свое оружие. Вахтер побледнел и уставился на меня с предсмертным ужасом. Стрелять не хотелось, но оставлять за спиной недобитого вражеского бойца хотелось еще меньше.
— Мне нужен врач.
Я молча нажал на курок, удовлетворенно оценил большое черное пятно, образовавшееся на месте головы, и, толкнув плечом дверь, вышел на «посадковий майданчик». Поверхностный осмотр территории показал, что к аппаратам с реактивной или комбинированной тягой майданчик не подходил из-за большого количества декоративных ажурных конструкций по периметру.
Их бы сдуло при первой же посадке самой хилой машины. Одно неверное движение джойстиком, и горящие декорации посыплются вниз, на головы прохожим. Следовательно, здесь могли быть представлены только аппараты, использующие для полетов исключительно силовые поля. Это меня вполне устраивало.
Два больших, по-видимому, грузовых антиграва стояли справа. Я не сразу сообразил, что это транспортные средства, а не архитектурные элементы здания. Огромные обтекаемые горы металла и пластика слились с бетоном в единое целое. Нет, для меня, пожалуй, это будет чересчур глобально. К подобной технике нужен профессиональный подход. Я немного прошел по дорожке, выкрашенной зеленой краской, и увидел три персональных аппарата и семь семейных машин, с четырехместными кузовами. Выглядели они коряво, вычурно и безвкусно, как, впрочем, многие вещи в этом мире. Я решил подобрать себе модель подороже, чтобы быть уверенным в надежности движков и генераторов. Дорогая модель определяется по крутым наворотам. Вот только как понять, что у них здесь считается крутым? Багажные ящики, похожие на воздухозаборники древних истребителей? Гребень на крыше? Ядовитая фиолетово-желтая раскраска?
Я остановил свой выбор на аппарате классической конструкции, понадеявшись, что и управлять им будет просто и привычно. Все-таки у наших миров общие корни, и в некоторых вещах мы должны быть очень похожи. За штурвалом антиграва сидела мертвая старуха в лихой ковбойской шляпе. Присутствие хозяйки меня нисколько не смутило. Бабуля больше не нуждалась в личном транспортном средстве, но рядом с ней в детском креслице расположился крупный питбуль, которого я не сразу заметил. Пес внимательно наблюдал за мной умными глазами и скалил клыки, намереваясь защитить частную собственность от любых посягательств.
У меня не было ни одной веской причины, чтобы убить собаку. Животное не имело отношения к нашим чисто человеческим разборкам. Решив не брать еще один грех на свою многострадальную душу, я шагнул в сторону крошечного фургончика с выпирающими из-под днища антигравитационными панелями. На борту этой машины призывно фосфоресцировали яркие цветные шары и переливались всеми оттенками голубого большие пушистые снежинки.
Спустя секунду оказалось, что собака и сделанные из-за нее два крошечных шажочка спасли мне жизнь. В тот самый момент, когда я укрылся за бортом фургона, мир вздрогнул и стал ослепительно белым. Рефлекс распластал мое тело на бетоне. В мозгу сочными красными буквами высветился список поражающих факторов ядерного взрыва. Первым пунктом шел поток лучистой энергии. Как известно, он включает видимые, инфракрасные и ультрафиолетовые лучи. Защита — любой непрозрачный объект. Фургон со снежинками подошел идеально. Ядерный свет был безмерно ярок. Даже сквозь крепко стиснутые веки было видно его отражение от стены торгового центра. Через пятнадцать секунд мне показалось, что я ослеп или внезапно наступила ночь. Это закончилась вспышка. Я вскочил и побежал. В небе сияли целых два солнца. Настоящее и рукотворное. Деревья и трава из зеленых стали черными, листья осыпались на землю черным снегом. Весь мир обесцветился. Из него исчезли все краски. Именинный торт превратился в пожухшую газетную бумагу, и на нем похоронными свечами горели далекие небоскребы.
После ядерной бомбардировки Киева я ожидал, что нечто подобное повторится и в Москве, но не рассчитывал на столь высокую оперативность кохонов. Принять решение о ядерной стерилизации гиперполиса совсем непросто. Я это хорошо помнил по Мехико. Двенадцать депутатов тогда покончили жизнь самоубийством, двое пытались убить меня и Верховного. Чтобы спасти мир в такой ситуации, нужен человек, способный на действие, за которое его потом разорвут на куски и проклянут. У них есть такой человек, а значит, их система государственного управления вполне эффективна. Впрочем, сейчас это неважно. Нужно играть свою игру и во что бы то ни стало продолжить выполнение миссии.
Если мне удастся выбраться из атомного ада и добраться до какого-нибудь Парижа, Пекина или, на худой конец, Еревана, то враг потеряет как минимум еще один крупный город. Интересно, есть ли у них местность, которую они не подвергнут атомной бомбардировке ни в коем случае? Вот бы попасть туда!
Мысли мельтешили в моей голове со скоростью лазерного луча, запертого внутри зеркального шарика.
Какие приятные сюрпризы ждут меня в ближайшие секунды? Проникающая радиация и ударная волна?
Нервных просят застрелиться. Потом еще будет радиоактивное заражение местности, но на него можно наплевать, потому как все равно не доживу. Итак, по пунктам. Проникающая радиация. Вероятно, уже проникла.
Скорей всего, я уже получил смертельную дозу, но на подобные мелочи не стоит обращать внимание. Какое-то время я все равно буду жить и гадить кохонам. Остается ударная волна. Пустячок. Однако стоит поторопиться. Ударная волна приближается со сверхзвуковой скоростью. Могу и не успеть.
Внезапно мне захотелось остановиться. Повернуться лицом к пульсирующему пузырю взрыва, глубоко вздохнуть пропитанный смертью воздух и красиво попрощаться с жизнью. Я сделал все, что мог. Пора уходить. Я и так прожил слишком длинную жизнь. Нет. Нельзя. Нужно драться до конца. Не помню, как я добрался до лестницы, перепрыгнул через труп вахтера. Здание снова вздрогнуло. Сквозь оконный проем лестницу залил поток ярчайшего света. Мне пришлось зажмуриться и прижаться к стене. Всё! Больше спешить некуда. От двух бомб мне не убежать.
Снова стемнело, а я все еще был жив. Не думая уже ни о чем и полностью отдавшись глубинным инстинктам, я допрыгнул до окна и вышиб плечом толстое стекло вместе с пылающей пластиковой рамой. Подо мной разверзлась бездонная пышущая жаром пропасть. Почему-то мне очень захотелось узнать, успею ли я долететь до тротуара и раскроить себе череп раньше, чем меня сметет, разорвет и развеет в молекулярную пыль дьявольская мощь ударной волны. Снова стало очень светло. Было слышно, как трескаются кирпичи в тех местах, где ползают ослепительные ядерные «зайчики».
Вспышка длилась совсем недолго, и излучение снова не задело меня. Я все еще был жив, а внизу простиралось двадцать метров пустого пространства. Не так уж и много, но и не так мало, как хотелось бы. Весь мой многовековой опыт съеживался и куда-то пропадал перед подобным препятствием. Только Ломакин мог спасти меня. Проходя курс подготовки разведчика, он выдерживал похожие прыжки, но и то не более дюжины раз и под присмотром опытных преподавателей. В сердце промелькнула обида. Ну почему этого бездельника не заставили прыгнуть с вышки 125 раз? Сейчас мне было бы гораздо легче. Сначала я хотел использовать для торможения стенку, но до нее было далеко. Пришлось вспомнить стандартный ролл с кувырком через правое плечо. Он никогда не удавался Светозару. И у меня ролл вышел не вполне чисто, хотя и был лучшим в нашей общей жизни. Приземлился я на тройку с минусом. Скрипя зубами от боли в спине, ребрах, ногах и локтях, я затравленно оглянулся по сторонам. Я все еще был жив.
Воздух стал густым и плотным, как кисель. В нем безо всякой опоры висела угловатая красная буква «М».
Метро! Я побежал. Думаю, никто и никогда не бегал быстрее, но мне казалось, что я еле переставляю конечности и двигаюсь со скоростью медузы, заснувшей в желе.
Неожиданно для себя я обрел способность к сферическому зрению. Я увидел, как у меня за спиной треснуло пузырчатое здание торгового центра, как параллельно поверхности земли полетели, изгибаясь, словно листы картона, огромные куски бетонных плит, большие черные автобусы и мертвые люди, похожие на порванные тряпичные куклы. Прямо под моими ногами вздыбился асфальт, перемешанный с землей, галькой и гнутыми трубами. Тротуар, по которому я бежал, на какие-то жалкие доли секунды оказался защищен от ударной волны рушащимися стенами, и у меня хватило времени, чтобы оказаться у спуска в метро до того, как каменная лавина похоронила под собой всю улицу. По лестнице, ведущей к эскалаторам, я уже не бежал, а летел, низко наклонившись вперед, бешено отталкиваясь от ступеней и едва не задевая подбородком за гранит. Главный удар застал меня под спасительными бетонными перекрытиями. Лестница в мгновение ока была завалена бетонным и асфальтовым крошевом. Мощный поток воздуха подхватил меня и швырнул на стеклянные двери, которые за мгновение до столкновения с моей головой разлетелись в мелкие радужные брызги. От чудовищного грохота я оглох. В кошмарной тишине стены вестибюля выгнулись, пол пошел трещинами. Меня нагнал шквал обжигающей пыли.
«Ну, вот и все», — подумал я. Рот, уши, горло и бесполезные глаза были забиты пылью. Я споткнулся и упал на что-то мягкое. Мертвец. Первым делом я зарылся носом и ртом в его одежду и сделал судорожный вдох, рискуя повредить легкие острыми камешками, буквально повисшими в воздухе. Следующая минута ушла на то, чтобы оторвать от чьей-то одежды кусок ткани, сунуть его себе в штаны и хорошенько смочить собственной мочой. Влажная материя неплохо фильтрует всякую дрянь, а мне сейчас был полезен даже такой примитивный респиратор. Одной рукой прижимая к лицу вонючую тряпку, а другой ощупывая дорогу, я на четвереньках преодолел турникеты и спустился вниз по эскалатору.
Пыль медленно оседала, и дышать с каждой минутой становилось легче. Очень скоро насущная потребность в кислороде сменилась другой насущной потребностью — видеть. Для этого мало было отскрести глаза от грязи. Нужен был источник света. Я принялся обыскивать карманы всех трупов, которые попадались мне на пути. Женские тела я пропускал, считая, что ощупывать мертвых женщин не вполне прилично. Не правда ли курьезно? Убийца сотен тысяч, а может, и миллионов кохонов считает непристойным обыскивать трупы своих жертв женского пола? Но тогда я как-то не задумывался об этом. Просто пропускал женщин, и все. В карманах мужчин я искал зажигалки, которыми пользуются курильщики сигарет, светящиеся брелки с чипами доступа или электронные записные книжки, оснащенные яркими экранами. Суперпризом для меня сейчас был бы карманный фонарик. Ни одной зажигалки и ни одной записной книжки я не нашел. Зато мне попались электронные часы с вмонтированным в корпус мощным светодиодом. Теперь у меня был хоть какой-то источник света. Я поднял часы над головой и двинулся к путям.
Идти по шпалам было неудобно. Чтобы наступать на каждый бетонный брусок, приходилось семенить, а шагать через одну почему-то не получалось. Ноги слушались плохо, и можно было запросто переломать себе ноги. Но, невзирая ни на что, я неудержимо двигался вперед, не задумываясь о том, что направление движения мне совершенно неизвестно. В любом случае, каждый шаг приближал меня к чему-то. Вот только к чему?
Дурацкий вопрос, ответ на который уже известен.
К смерти я приближался. К родимой избавительнице.
Мысль о скорой кончине показалась мне приятной. Немного потерпеть, и падет черный полог, который избавляет от боли, сомнений и угрызений совести. Закончится затянувшаяся жизнь Петра Васнецова. Каждый шаг отдавался болью в голени, но не так уже много осталось этому телу бродить по свету, чтобы беспокоиться о его своевременном лечении.
Впереди послышался шум. Стараясь двигаться как можно тише, я прокрался почти сотню метров, прежде чем увидел красные габаритные огни подземного поезда и силуэты людей в замершем на месте вагоне. Вот и первые выжившие в эпидемии. Я хотел, было, приблизиться к ним на критическое расстояние в тридцать метров, но сразу передумал. Жизнь застрявших в подземелье людей не обещала быть слишком длинной, и причинить какой-либо вред моему миру они при всем желании не сумеют. Эти несчастные перестали быть врагами, и их ни в коем случае нельзя было убивать, ибо жизнь человека — бесценна.
Я вернулся на станцию, с которой начал свой путь.
Можно было попытаться пройти по параллельному тоннелю, но и там мне наверняка встретятся люди. Люди будут попадаться почти на каждой станции, и почти на каждой станции мне придется убивать, убивать и убивать. Я почувствовал, что смертельно устал от убийств.
Пора, наконец, остановиться и закончить войну. Пора.
Боль в ноге стала нестерпимой, и я посмотрел вниз, штанина была залита кровью. Я аккуратно поддернул ткань и едва не задохнулся от ужаса. Из почерневшей кожи на голени торчал белый осколок кости. Похоже, я сломал ногу, когда прыгал из окна торгового центра.
К черту! Сдохну сейчас! Я сел на каменный пол и достал лучемет. Рукоять мгновенно стала скользкой и липкой от пота, висок ощутил холод избавительного металла, и, казалось, сам покрылся потусторонним инеем. Одно движение пальцем, и все закончится. Нет! Не таракан же я, в самом деле, чтобы подыхать в подземелье!
Медленно, скуля от боли и волоча сломанную ногу, я пополз к эскалаторам. Путь в сотню метров занял у меня почти тридцать минут. Еще полтора часа я карабкался вверх по ступеням, преодолевая завалы из трупов. Было очень больно, но остановиться я не мог. Лучше хоть какая-то цель, чем черная безнадега среди тысяч умерщвленных мною людей.
Уже на верхних ступенях я выбросил часы. Они стали не нужны. Свет пробивался из разрушенного подземного перехода. Перекрытия там были сломаны, и у меня получилось выбраться на улицу по грудам щебенки и мусора. Не в силах двигаться дальше, я прилег на бетонную плиту, пристроил сломанную ногу поудобнее и полной грудью вдохнул радиоактивный воздух. Вот он финал жизни. Всегда мечтал о чем-то подобном. Вокруг раскинулся низведенный до почти идеальной плоскости город. Небо скрыто черным дымом, слегка расцвеченным красноватыми облаками пыли. И ни души. В принципе, меня все устраивало. Я благодушно взирал на дело рук своих. В ста метрах справа раздался взрыв. В то же мгновение рядом со мной упала большая железяка, а из-под земли навстречу ей вырвался столб огня и дыма.
Я смежил веки. Мертвый город, умирающий мир. Все-таки зря они начали эту войну. Сейчас мне очень хотелось посмотреть в глаза тем, кто сидел за штурвалами бомбардировщиков, первыми пересекших границу нашего мира. Посмотреть и спросить: «Вы этого хотели, гады? Вы получили все, что заслужили! Теперь ваши жены, дети и матери лежат в куче хлама, теперь ваши города похожи на гигантские помойки. Теперь на месте ваших домов десятилетиями не будут селиться люди. Вы получили по заслугам. Вы довольны?»
— Тумана, — неожиданно для самого себя прошептал я. — Не судьба нам снова встретиться.
— Почему, милый? — ответ в моей голове прозвучал ясно, но с некоторой задержкой, сигнал шел через ретранслятор с узким каналом приема-передачи. — Что случилось? Ты где?
Проклятье! Какого черта дохлый Ломакин захватил контроль над моим мозгом? Мне и так уже совсем немного осталось, а тут еще он со своими нежностями. Почему работает связь? Я не включал телефон! Попытка сбросить соединение не удалась. Кто-то активно противодействовал моим мысленным сигналам.
— Ты где? — повторила она.
Ответить я не смог. Меня вырвало чем-то желтым, перед глазами поплыли большие красные пятна. Я вытянул из-за пояса лучемет. Если станет совсем плохо — застрелюсь. Очень не люблю болеть. Еще больше не люблю мучительно умирать. «Нуждаюсь в срочной эвакуации», — подумал я, ощупывая курок дрожащим немеющим пальцем.
