Глава 8
Озеро мертвецов
Инопланетный пейзаж разбомбленной Москвы раскололся и, мерцая, растворился в бледно-сером тумане.
Мне показалось, что нить моего сознания не прерывалась ни на секунду. Просто сменились декорации. Вдруг стало холодно и сыро. Запахло плесенью, и со всех сторон послышались стоны, причитания и сдавленные крики. Рука еще ощущала рифленую рукоять лучемета, а взгляд уже блуждал по фиолетовой глади больничного потолка, неожиданно скрывшего дымное московское небо.
Я лежал в больничной койке. Сильно болела нога. Хотелось есть и пить. Полное отсутствие мыслей действовало успокаивающе, и какое-то время я бездумно созерцал воздушное пространство над собой, однако чей-то громкий вопль заставил меня повернуть голову. То, что я увидел, вынудило меня поверить в подлинность существования ада. Пространство, стиснутое двумя длинными бетонными стенами и ограниченное сверху бактерицидным потолком, было переполнено болью и страданием. Предсмертные хрипы и мольбы перемешивались здесь с густыми облаками зловония, скрывавшими бесконечные ряды больничных коек. Пациенты, которые лежали на них, казались настоящими выходцами из преисподней. Почти у каждого не хватало одной, двух или даже всех конечностей. На ближайшей ко мне кровати покоилось оплетенное проводами тело, к которому посредством тоненькой трубки крепилась обритая наголо безносая и безухая голова. Своим единственным глазом голова с мольбой взирала на меня. Чуть дальше беззвучно билось закрепленное в шипастом каркасе мускулистое туловище. Над ним колдовали два старых робота.
Они старательно запихивали в распоротую брюшную полость нечто очень похожее на кишечник. Я перетерпел рвотный позыв и перевернулся на левый бок.
С другой стороны от моей койки дела обстояли ничуть не лучше. Многорукий медицинский кибер обрабатывал обезглавленное женское тело. Он отсекал зазубренные куски затылочных костей и обломки шейных позвонков. Кровь заливала подушку и снежно-белую простыню, капала на пол, где метался крошечный робот-уборщик, на бурой спинке которого жалобно поблескивал индикатор перегрузки.
В проходе между койками плелся сутулый седой санитар. Шаркая подошвами, он толкал перед собой тележку с целой пирамидой криоконтейнеров знакомой мне формы. Именно в таком ведерке я получил от Готлиба инфицированную мексиканской чумой голову преступника. Когда я увидел, что санитар раздает криоконтейнеры роботам-хирургам, в голове у меня немного прояснилось. Никакой это не ад. Обычный прифронтовой госпиталь, оборудованный, судя по граффити на стенах, в автомобильном тоннеле. Потусторонний туман — это всего лишь испаряющийся из криосистем азот, а обезглавленные изуродованные тела используются медиками для временного подключения ампутированных голов. Потом эти головы заморозят.
Мне стало немного легче. Я поднял руку и тщательно ощупал шею, чтобы проверить, не готовят ли меня самого к подобной операции. Никаких разрезов, трубок или больших отверстий обнаружить, к счастью, не удалось.
Голова крепко держалась на плечах. Согнул ногу. Все нормально. Сустав цел, кость срастили. Еще болит, но скоро все будет в порядке. Обошлось. Я хотел стереть холодные капли пота, выступившие на лбу, но ладонь застыла на полпути. На запястье моргал синими светодиодами арестантский браслет. На сероватом металле ясно читались четкие буквы «ТСО-Кандалы-56». Серьезная вещь. В такие штуки встраивают не только системы географического позиционирования, но и устройства для физического воздействия, если заключенный попробует нарушить закон. В некоторых моделях генератор боли активируется при первой же мысли о побеге или неподчинении блюстителю закона. Я мысленно затребовал информацию о причине ареста. На ободке браслета засветилась бегущая строка. «Ордер на арест Ломакина Светозара №…». Мое зрение еще не пришло в норму. К тому же я разволновался, поэтому значения слов и предложений прояснялись для меня в случайном порядке, никак не желая превращаться в связный текст. По обвинению… С поличным… Повлекшие многочисленные жертвы среди мирного населения… Преступление против человечности… Военные преступления… Кое-как дочитав ордер, я откинулся на подушку, пытаясь понять, что же произошло и как мне следует действовать в сложившейся ситуации. Никаких идей не было.
Пришла медсестра. Угрюмая женщина средних лет.
Не здороваясь и не говоря ни слова, она подкатила моей кровати передвижной столик, сервированный для полноценного обеда, и молча ушла, окатив меня на прощание взглядом, полным такого концентрированного презрения, что даже нескольких мелких брызг хватило бы, чтобы отравить водоем средних размеров. Я меланхолично перекидал в рот безвкусный салат, жиденькие несоленые щи и несладкую кашу. Запил все это противным комковатым киселем. Внешне я выглядел абсолютно спокойно, но в моей душе нарастало возмущение.
Как они посмели раззявить свои смердящие пасти в мою сторону? Я воевал с врагами, я спасал их жалкие шкуры. Я вообще создал этот мир и установил в нем свои правила игры. О каких нарушениях может идти речь? О каких статьях уголовного и нравственного кодексов может писать скудоумный прокурор Ефремовского района Московского гиперполиса? Чушь! Я чист перед Человечеством Солнечной Системы. К счастью, прокурор Подтэр — не последняя инстанция. А обвинение в измене — это вообще такая возмутительная ложь, что имеет смысл потребовать от этого Подтэра моральной компенсации, если она, конечно, присуждается в военное время. Суд! Нужно требовать проведения судебного заседания. Я так воодушевился, что спрыгнул с кровати. Кожу под браслетом чувствительно кольнуло.
— Стоять на месте! — взревело в ушах.
Мышцы сразу одрябли и безвольно обвисли на скелете, как старые тряпки на огородном пугале. Моя голая пятка оказалась в липкой луже чуть подсохшей крови, но я не смог сдвинуться даже на сантиметр, чтобы встать на сухое. Проклятый браслет парализовал не только тело, но и волю.
В полусотне метров от меня полыхнула вспышка. Такие обычно сопровождают телепортацию. Почти сразу по проходу между койками размашистой рысью пробежали два амбала с жандармскими черепами на рукавах.
Роботы-уборщики и санитарки испуганно шарахались от них. Пациенты, способные осознавать реальность, затравленно провожали их глазами. Бравые блюстители закона встали справа и слева от изголовья моей кровати, будто это был мой гроб, а они изображали почетный караул. Оглушительно щелкнув каблуками, жандармы синхронно сложили руки за спиной и устремили бессмысленные взгляды в некую уставную точку, расположенную в полутора метрах от их мужественных носов.
Спустя минуту по тому же проходу неуверенной слегка танцующей походкой прошествовал молодой человек с живым улыбчивым лицом. Только вблизи стало понятно, что юноша вовсе не улыбается. Его лицо искажено мучительной гримасой сочувствия и отвращения. Похоже, что он впервые в жизни увидел столь много концентрированной человеческой боли. Заметив мою окаменевшую фигуру, молодой человек сморщился еще больше и пронзил меня злым презрительным взглядом.
— Александр Лебедь, — холодно представился он, останавливаясь в трех шагах от меня.
— Генерал? — автоматически переспросил я.
— Судебный исполнитель, — слегка смутился молодой человек.
Кажется, он был немного польщен моим предположением. Конечно же, откуда ему было знать про черного генерала, ставшего президентом Российской Федерации после казни Ельцина. Он не помнил бы о нем, даже если бы те печальные события происходили в его собственном мире. Слишком давно это было.
— Светозар Ломакин? — осведомился он, снова став смертельно серьезным.
«Молодой или омолодившийся», — подумал я, нагло разглядывая судебного исполнителя.
— Прошу подтвердить голосом свою персональную идентификацию, — жестко и с чрезмерным внутренним напряжением потребовал он.
«Юнец», — решил я.
— Прошу подтвердить…
— Хау, — смилостивился я. — Подтверждаю.
Парализующее действие браслета начало проходить, и я смог слегка передвинуть ноги.
— Спасибо, — сдержанно поблагодарил юноша и легким движением руки сотворил прямо в воздухе виртуальный экран.
Промелькнула компьютерная заставка: «Аппаратно-программный комплекс „Трибунал“». Я коротко, но весьма выразительно выругался. Это была судебная компьютерная программа. Я сам придумал ее когда-то, чтобы хоть как-то снизить жестокость мексиканских военно-полевых судов. Помнится, смуглые чикано во время освобождения Северной Америки всеми правдами и неправдами пытались перевешать как можно больше бледнолицых гринго. Тогда «Трибунал» позволил спасти от мести озверевшего человечества много бывших граждан бывших Соединенных Штатов. Это была очень примитивная и во многом наивная программа. Этакое нагромождение нелепостей, объединенных по надуманным принципам и действующих по странной логике.
Где они ее нашли? Ведь ее место в музее. Из-за плохой совместимости программного обеспечения с новейшим виртуальным планшетом резкость изображения оставляла желать лучшего, да и цветов было как-то совсем маловато. Всего два. На бледно-сером фоне неспешно проявлялись мерзкие зеленоватые буковки.
«537644ДРД, — прочитал я. — Ломакин Светозар».
Кибернетический маразматик сумел меня опознать, и это не могло не радовать.
— Компьютер будет выносить мне приговор? — спросил я, ни к кому особо не обращаясь.
— Вероятность ошибки при вынесении приговора аппаратно-программным комплексом «Трибунал» не превышает десяти процентов, — сообщил Александр Лебедь ласковым бархатистым голосом.
«Семнадцати, — мысленно поправил я его. — Хотя возможно, что с легендарных времен Третьей Мировой алгоритм улучшили. Только вот зачем это было нужно?»
— Ошибочные решения судебных органов, состоящих из людей, при той же скорости принятия решений, неприемлемо часты и составляют около 35 процентов. Так много? Вот этого я не знал.
— Спасибо за информацию.
— Пожалуйста.
Взгляд судебного исполнителя из презрительного стал насмешливым и пренебрежительным. Мне захотелось показать ему язык и щелкнуть по носу, но я сдержался.
На экране появилась надпись «Процедура принятия судебного решения начата», снизу поползла синяя полоска, отмеряющая время. Я вставил эту полоску, чтобы программа выглядела более солидно. На самом деле обсчет вариантов даже на старой технике происходил мгновенно.
«Вероятность добровольной сдачи в плен — шестьдесят девять процентов, — написалось на мониторе. — Доказано».
Стоп! Сейчас должен быть допрос обвиняемого. Потом загружаются показания свидетелей и экспертов с приблизительной оценкой уровня их достоверности по каждому факту. Почему нарушена процедура?
— В чем дело? — возмутился я. — По какому закону судебные функции исполняются компьютером?
— По закону военного времени, — спокойно объяснил Лебедь. — Есть такое положение. Я не помню пункт и параграф, но, если вы настаиваете, могу все выяснить.
— Я вам верю, — из моей груди вырвался горестный вздох. — Дайте мне объясниться.
— Система не предусматривает диалог с подсудимым. Она принимает решение на основании объективных данных.
«В связи с отсутствием физических повреждений, относящихся к запрашиваемому периоду, вероятность предательства признана высокой и приравнивается к 4 по 5-балльной шкале».
— Это ложь! В компьютер заложены неверные сведения! По каким данным производилась проверка? У меня полно повреждений! Программа обязана была давать полную информацию об источниках, на основании которых выносились решения. Сейчас в правом верхнем углу экрана должны были демонстрироваться данные учетной карточки медицинского эксперта и номер экспертизы. Кроме того, «Трибуналу» полагалось расспросить по данному эпизоду самого обвиняемого, то есть меня, и проверить мои показания детектором лжи. Хотя бы дистанционного. Ничего этого сделано не было. Программа работала неправильно.
«Сотрудничество с официальным представителем враждебной государственной структуры, именуемой Соединенными Штатами Земли, Эдгаром Тэном признано доказанным. Виновность 5 из 5».
— Откуда ты это взял? Ты думаешь, я по своей воле с ним общался? — моему возмущению не было предела, но зубчатые колеса свихнувшегося правосудия были равнодушны к моим крикам, они продолжали медленно проворачиваться, экран неумолимо покрывался зелеными буквами.
«Отягчающим вину обстоятельством является массовое уничтожение мирного населения…»
— Что ты несешь?
«Геноцид кохонов несомненен. Виновность 6 из 5. Вердикт: признать виновным по следующим статьям…».
Кажется, я расплакался. Все-таки моя душа была измотана испытаниями. Слезы сами собой потекли из глаз. Мир, ради которого я не жалел ничего и никого, отвернулся от меня и даже страшные обвинения бросил Мне в лицо посредством бездушной вычислительной машины.
— Сволочи! — прошипел я. — Я подыхал за вас.
— Читайте приговор, — потребовал судебный исполнитель.
Я, еще на что-то надеясь, сфокусировал взгляд на ненавистном мониторе.
«В связи с высокой вероятностью судебной ошибки предполагается временная замена смертной казни тюремным заключением вплоть до повторного рассмотрения дела 537644ДРД после отмены чрезвычайного и катастрофического положения».
— Спасибо, — благодарно прошептал я и растроганно всхлипнул.
— Читайте дальше!
«Из-за высокой опасности осужденного и невозможности гарантировать надежное содержание под стражей замена смертной казни отменена, — с ужасом прочитал я и, словно ища спасения, дочитал текст до конца. — Осужденный может воспользоваться средствами внесудебного оправдания с момента подтверждения уяснения всех пунктов приговора. Подтвердите голосом уяснение приговора».
— Мерзавцы! Я же хотел спасти всех вас!
«Факт уяснения приговора подтвержден», — промелькнула последняя строчка, и экран погас.
— Как я могу воспользоваться средствами внесудебного оправдания? — торопливо спросил я, мой голос заметно дрожал.
— Никак, — равнодушно ответил судебный исполнитель. — В отношении вас приговор безусловный, безвариантный и будет приведен в исполнение незамедлительно. Преступления против человечности очень сложно искупить участием в медицинских экспериментах. Вам придется понести полную ответственность.
Он немного подождал, не продолжу ли я хныкать, и деловито осведомился:
— Будете оказывать сопротивление? — после чего широко и счастливо улыбнулся. — Не советую. Вы более не находитесь под юрисдикцией законов Солнечной Системы. Вы лишены гордого звания человека. Вам следовало учитывать подобный вариант, когда вы начали массово истреблять женщин и детей. Подобное поведение и в более примитивных сообществах расценивалось как терроризм и жестоко преследовалось.
— Это был не терроризм, это была нормальная диверсионная деятельность, — вяло парировал я. — На войне как на войне.
Он махнул рукой, стирая из воздуха виртуальный экран с последними строками моего приговора, и щелкнул пальцами. Прямо рядом с моей койкой появилась платформа телепорта. Не виртуальная, а самая настоящая. Стационарная. Жужжащая и воняющая озоном.
— Каждый арестованный имеет право на телефонный звонок, — вежливо напомнил я, подумав о том, что Титов в одно мгновение разрулит ситуацию, если, конечно, не он сам ее организовал. — Конституционное право на защиту личности распространяется на всех.
Мой голос звучал вкрадчиво и липко. Я был противен самому себе.
— Даже в военное время каждый гражданин Солнечной Системы действительно имеет право на защиту, — покорно подтвердил Лебедь, потом многозначительно помолчал и веско продолжил: — После ареста, но не после вынесения приговора. Десять минут назад я был бы обязан либо удовлетворить вашу просьбу, либо задержать рассмотрение дела. А сейчас, гражданин Ломакин, приговор вынесен, и вам никто ничем не обязан. Вам гарантирована только смерть.
Я ударил Лебедя в лицо. Я ударил беззащитного человека, когда он не ждал нападения, и я был прав. Подонок, лишивший меня единственного шанса избежать казни, перелетел через соседнюю койку. По пути он опрокинул медицинского робота. Большой железный богомол куда-то спешил, волоча в клешнях тазик, полный человеческих внутренностей. В одно мгновение робот, чьи-то потроха и судебный исполнитель смешались в живописную кучу на полу. Справедливость была временно восстановлена. Лебедь должен сказать мне спасибо за то, что я не убил его. А ведь мог, и мне бы за это уже ничего бы не было. Собственно, именно поэтому он и остался в живых. Его смерть ничего не меняла в моей судьбе, а убивать безо всякого смысла я не люблю.
Мой выпад оказался настолько внезапным, что возмездие обрушилось на мою голову с некоторой задержкой. Жандармские громилы пару секунд недоуменно взирали на своего поверженного предводителя, еще секунду пялились на мою довольную физиономию. Казалось, сейчас я услышу скрип их извилин. Наконец информация была пропихнута через немногочисленные нейронные узлы, обработана гипофизом, или чем там они думают, после чего на меня обрушился град ударов.
От нескольких выпадов я уклонился, пару отбил, но, когда они отцепили от поясных ремней силовые дубинки, мне пришлось совсем туго. Они повалили меня на пол и принялись самозабвенно лупить по плечам, спине, ногам. По уязвимым местам, надо признать, не били. Наверное, считали меня не слишком опасным.
— Отставить! — заорал судебный исполнитель, брызжа слюной и кровью. — Прекратить немедленно! Всех в карцер! Недоумки! Гоблины! Не сметь портить материал!
Жандармы еще пару раз, исключительно ради сохранения собственного достоинства, пнули меня по ребрам, а потом ловко подхватили под локти и рывком поставили на ноги. Мои колени подогнулись, но защитники закона удержали меня на весу. Лебедь медленно выпрямился и стер рукавом кровь с лица. На чистой ткани остались безобразные красные разводы.
— Уведите его, — процедил он и ткнул пальцем в платформу телепорта.
На его шее галстуком болтался обрывок прямой кишки. Я криво ухмыльнулся и сдался. Сил сопротивляться не было. Жандармы легко втянули меня на телепортационную площадку. Спустя секунду мы уже стояли на платформе пункта назначения. По резко уменьшившейся силе тяжести я понял, что мы находимся на какой-то околоземной орбитальной станции. Никуда дальше земной телепорт забросить не мог. Жандарм, охранявший приемную платформу, секунд тридцать целился в меня и моих сопровождающих из крупнокалиберного лучемета и, только получив от начальства разъяснения по мыслетелефону, утратил к нам интерес.
Справа от телепорта вплотную к платформе притерся межорбитальный грузовичок с эмблемой конторы по доставке тропических фруктов. Краска на герметичном кузове обгорела, и горка апельсинов на рекламной картинке смахивала на ржавые пушечные ядра. Из грузовика выкатывали бочки со сжиженным электричеством. Слева от нас ощетинился лазерными пушками истребитель метеоров. В его борту зияла пробоина размером два на три метра. Из истребителя выгружали трупы.
Штатный экипаж «ИММ-71» составляет пять человек, вспомнил я. На погрузочном пандусе лежало три блестящих мешка. Пожилой спасатель, стоя на четвереньках, складывал в эмалированное ведро с надписью «44 — от-к. сануз.» черные страшные куски — останки еще двух членов экипажа.
Меня стащили вниз по ступеням. Здесь платформа телепорта была довольно высокой и чем-то напоминала одноместный средневековый эшафот. К счастью, невзирая на войну, Человечество еще не дошло до того, чтобы четвертовать своих преступников, плахи на платформе не было. Меня поволокли по пешеходной дорожке, не давая встать на ноги. Я уперся пятками в пол и выпрямился. Жандармы неожиданно подчинились моему молчаливому требованию, остановились и ослабили захваты. Прибывший вслед за нами Лебедь поощрительно пихнул меня ладонью в спину, и дальше я смог идти сам.
Интересное место было выбрано для моей казни. Памятное. Оказалось, что я очень хорошо помню строительство орбитальной крепости, на которой мне суждено завершить свой жизненный путь. Сквозь сотни лет я четко видел, как тысячи сварщиков с риском для жизни скрепляли циклопические конструкции прямо на орбите. Никаких силовых супинаторов и презренного синтигрона тогда еще не существовало. Только титан и сталь. Сплошной металл и могучая пневматика. Крепость «Товарищ Киров» предназначалась для ликвидации Кливлендского укрепрайона, но противник сдался раньше, чем подняли второй бронепояс, и станцию так и не довели до ума. Не встав в строй как боевая единица, она превратилась в тюрьму для врагов социального прогресса. Когда враги кончились, тут разместили научные лаборатории и перевалочные базы, а двадцать лет назад Верховный Совет решил реконструировать крепость и заново переоснастить ее на случай внеземного вторжения. Человечество очень встревожилось, когда к внешним границам Солнечной Системы приблизился чужой космический флот. Инопланетяне тогда всего лишь расстреляли из лазерных пушек ничем не примечательный астероид и исчезли, так и не послав нам ни одного вразумительного сигнала, а озадаченное Человечество сразу же начало готовиться к войне. К сожалению, враг оказался гораздо ближе, чем мы думали.
На посадочных площадках прямо под системами сброса я насчитал десяток грузовиков и пару пассажирских лоханок. И те, и другие были изрядно потрепаны и во многих местах заштопаны. Мне удалось заметить несколько мусоросборщиков. У всех были выжжены огромные дыры на месте водительских кабин. Очевидно, эти безобидные аппараты представляли какую-то опасность для врага и их старательно уничтожали.
Повсюду суетились беспредельно усталые люди с серыми неживыми лицами. Слышались злые окрики маленьких начальников и вялые ругательства их задрюченых подчиненных. Нас никто не замечал. Если и обращали внимание, то только для того, чтобы уступить дорогу или не раздавить транспортной тележкой. Жаль, что у гарнизона орбитальной крепости не было сил удивляться. Со стороны наша процессия выглядела довольно забавно. Впереди, прихрамывая, брел изможденный босой человек в больничной пижаме. Это был я.
Мое лицо украшали свежие кровоподтеки, а на руке мигал синим глазком арестантский браслет. На один шаг позади меня следовали два жандарма. Их искрящаяся новенькая броня и цветущий здоровый вид вызывающе смотрелись на фоне потрепанной техники, покореженного снаряжения и изможденного персонала. Думаю, мои конвоиры были в немалой степени смущены своей незавидной ролью и предпочли бы при первой возможности отправиться в атаку на врага, а не сопровождать на казнь беззащитного осужденного. Замыкал процессию судебный исполнитель, который своим изысканным офисным костюмом не мог вызвать у окружающих ничего, кроме отчетливой классовой ненависти.
Мы немного задержались в архаичном шлюзе. Похоже, что из-за повреждений внешней оболочки давление в разных отсеках станции было неодинаковым. Нас слегка потрепало сквозняком, когда открывались створки, и чуть обожгло горячим воздухом от тепловой завесы. В новом отсеке было холодно. Кое-где на стенах поблескивал иней. По углам виднелись лужи, покрытые коркой льда. Мы остановились и довольно долго проторчали под большим и пестрым, как леденец, гербом Советского Союза. Еще романовским, с девятнадцатью ленточками. Я все это время жался к тепловой пушке, обдувавшей затянутую синтигроном пробоину в борту.
От пробоины веяло космической стужей, а сквозь неаккуратные швы посвистывал вырывавшийся в вакуум воздух. От одного этого звука становилось труднее дышать, хотя рассудок подсказывал, что автоматика бдительно держит в отсеке нормальное давление.
— Все готово для приведения приговора в исполнение, — неожиданно громко провозгласил судебный исполнитель. Очевидно, он получил информацию о приготовлениях к казни по мыслетелефону. — Думаю, что не имеет смысла затягивать печальную процедуру, — добавил он с некоторым сожалением.
— Действительно, — хладнокровно поддакнул я. — Надеюсь, печальная процедура будет стандартной?
— Не факт, — пожал плечами Лебедь. — В тяжелый для Человечества час даже преступники обязаны служить нашей победе.
Его слова меня несколько озадачили, но задать конкретный вопрос я почему-то не решился. Мы двинулись дальше. Холод обжигал голые пятки. Успокаивало только то, что обратно мне идти не придется. На этот раз процессию возглавлял не я, а встретивший нас человек в комбинезоне техника. Даже в своем нынешнем плачевном состоянии я мог бы взять его в заложники, добраться с ним до какого-нибудь орбитального грузовичка, которых здесь было полно, и попытаться бежать. Наверное, я бы так и поступил, если бы не электронные кандалы. Стоило мне подумать о побеге, как запястье пронзало болью. Вне всяких сомнений, браслет убьет меня, если я сделаю хоть два шага в сторону. А может быть, лучше умереть таким образом? Кто знает, что приготовил для меня судебный исполнитель с птичьей фамилией Лебедь?
Мы вошли в ангар. Если учесть, что изначально помещение проектировалось под невесомость, а уже потом в него напихали кучу всяких лесенок, помостов и дорожек для пешей ходьбы, то здесь было, мягко говоря, тесновато. Рабочие суетливо бегали по стенам и потолку, где с сюрреалистической непосредственностью были прикручены толстые панели искусственной гравитации. По краям ангара в мощных металлических захватах покоились угрюмые цилиндры ракет самых примитивных модификаций. Такие устройства обожают рисовать дети младшего детсадовского возраста. Много красного огня, черного дыма, и такой вот обрезок трубы чудесным образом взмывает в синее небо. Техник подвел нашу компанию к одному из реликтов архаичного ракетостроения. Кроме самой ракеты и восьмирукого робота-ремонтника, нас встретил угрюмый мужичок в заляпанном бурыми пятнами халате. Он посмотрел на меня исподлобья и погладил грязноватыми пальцами многодневную щетину на сизой щеке.
— Этот вроде короткий, — неприятно растягивая слова, сказал он и с надеждой добавил: — Может, обойдемся без кровянки, Кириллыч?
— Может, и обойдемся, — мрачно предположил техник, который нас привел. — Лишь бы голова прошла. Остальное некритично.
Во рту у меня стало сухо. Я беспомощно оглянулся на судебного исполнителя.
— Да, Ломакин. — Лебедь с каким-то детским раскаянием развел руками. — Вы все правильно поняли. Ваш мозг будет использован в качестве дополнительного вычислительного устройства в кибернетической системе ракеты. Так нужно Человечеству.
— Но в этих ракетах никогда не использовались белковые нейросистемы. — Я так растерялся, что невольно вышел из образа Ломакина. Ну откуда Светозар мог знать, чем оснащались эти чертовы ракеты, которые следовало сдать в металлолом за двести лет до его рождения.
— Вот именно, что не оснащались, — сварливо пробурчали Кириллыч. — Машинка середины двадцать первого века. Летает классно, но кибернетика никуда не годится. Мы со штатовской ракеты интерфейс приспособили. Теперь можно расширять возможности белковыми устройствами. К сожалению, исключительно одного типа, — он зверски оскалился. — Только пиндосы могли додуматься живой человеческий мозг в машину встраивать. Наши-то в те времена обезьяньими да собачьими мозгами обходились. А эти…
Техник махнул рукой и выругался. Он явно был гораздо старше, чем выглядел. Он знал давно вышедшие из Употребления слова «штатовский», «пиндосы» и очень вычурно посылал всех на Луну. Старая школа. Сейчас так не умеют. В отличие от своего заляпанного кровью напарника, Кириллыч был чисто выбрит, и от него вкусно пахло одеколоном. Если память мне не изменяла элитным сортом «Русского леса». Его мутноватые глаза и рассеянный взгляд подтвердили мое предположение.
Он был пьян, хотя ничем не выдавал своего почти бессознательного состояния. Сказывался вековой стаж.
Я протянул Лебедю запястье с браслетом. Судебный исполнитель недоуменно встрепенулся. Он, кажется, собирался пожать мою руку, потом сообразил, в чем дело, и снял электронные кандалы. Может, все же попытаться напоследок? Я прикинул сценарий возможной схватки. Могла получиться неплохая партия, но пока я фантазировал, время было упущено. Жандармы скрутили меня раньше, чем браслет исчез в кармане Лебедя.
И все же еще оставался небольшой шанс. Мне довольно легко удалось освободить руку, и я уже четко знал, что буду делать в следующую секунду, но тяжелый удар по затылку погасил мои радужные мечты.
— По голове не бить, — послышался строгий окрик Лебедя.
Когда я восстановил способность фокусировать взгляд и во мне снова проснулся интерес к окружающему миру, судебный исполнитель зачитывал приговор.
Пару раз дернувшись, я понял, что жандармы надежно фиксируют меня и при попытке вырваться просто сломают мне руки. Пришлось прекратить сопротивление.
Все присутствующие делали вид, что слушают Лебедя, который своим нудным голосом способен был усыпить даже меня, невзирая на всю запредельную критичность моего положения. После того, как каждый присутствующий подтвердил голосом ознакомление с документом, техник Кириллыч установил небольшую лесенку прямо под открытой дверцей в борту ракеты.
— Кость толстая, хотя, может, и повезет, — вздохнул он, бросив на меня короткий оценивающий взгляд. — У меня еще есть полбутылки подсолнечного масла, но рассчитывать на него не стоит. Готовься к худшему, приятель.
— Лучше, если повезет. Хирург повесился, — горестно всхлипнул его помощник.
— Игорек? Опять повесился?! — удивился техник. — Говорил я ему, застрелись! Надежней будет. Как он?
— Еще не откачали. Темпокамера занята. Сейчас в анабиозе лежит. А ассистентка евоная резать вообще не умеет. Она эта… Как его… Гомеопат.
— Херово, — огорчился Кириллыч, и до меня докатились клубы густого многодневного перегара, слегка замаскированного нежным запахом «Русского леса».
— Ребята, вы на самом деле людей режете? — спросил я и невольно заискивающе улыбнулся.
Наверное, мне хотелось, чтобы они рассмеялись в ответ, радуясь удачному розыгрышу.
— Ноги, руки для нормального обеспечения работы головного мозга необязательны, — мрачно прогундосил Кириллыч. Похоже, он меня немножко ненавидел из-за того, что ему предстояло со мной сделать. — Будет лучше, если ты там поместишься сам. Без доработки. Всем будет лучше, поверь мне.
— Ты уж исхитрись, браток, — промямлил его помощник. — А мы тебе поможем.
Мне вспомнился госпиталь, в котором я очнулся. Так вот зачем размороженные головы скрепляли с обрубками тел. Руки-ноги для нормальной работы мозга необязательны. Ненавижу войну.
Все три ступени короткой лесенки были густо политы кровью. Жандармы закинули меня сразу на верхнюю ступень, и, обняв гладкий цилиндрический корпус ракеты, я заглянул в свой титановый саркофаг. Места было не просто мало, а очень-очень мало, однако если я не хотел, чтобы мне поотрубали все выступающие части тела и переломали ребра, я должен был просочиться внутрь любой ценой.
— А повыше лестницы нет? — мертвым голосом спросил я. — Упереться надо.
— Нету другой лестницы. — Кириллыч вскарабкался на вторую ступеньку и приготовился толкать. — Рванули! — скомандовал он.
И мы рванули. Удар по голове был очень силен. Мне сразу залило кровью лицо. Я попытался ее стереть рукавом, но следующий толчок впечатал меня зубами в металлический блок с тремя большими буквами «ХЗР». Дабы избежать дальнейших увечий, пришлось, не глядя, хвататься за что ни попадя и пропихивать себя в щель.
— Грудная клетка не лезет, — послышалось снизу. — Сейчас ломик принесу.
Я уперся руками. В груди что-то хрустнуло, стало трудно дышать, но я сдвинулся еще на несколько сантиметров. Кровь, сочившаяся из ссадин и царапин, служила неплохой смазкой.
— Нога чуть-чуть торчит, пальцы подожми, — приказали мне снизу. — Вот так. Отлично вошло. Все бы так. Вынимай. Будем оснастку ставить.
Меня дернули за ногу, за руку и, в конце концов, потянули за волосы. Но я настолько плотно притерся к ракетным потрохам, что вытащить мое тело наружу оказалось еще труднее, чем затолкать внутрь. Кириллычу пришлось попотеть, прежде чем я свалился на окровавленные ступеньки.
— Поосторожнее можно? — сварливо возмутился я. — Ценное оборудование все-таки.
— Я бы на твоем месте не привередничал. — Помощник Кириллыча подкатил к ракете тележку с набором то ли очень хороших слесарных, то ли очень плохих хирургических инструментов. — Ты — везунчик. Наслаждайся последними минутами жизни. — Он взял с подноса шприц, зарядил в него капсулу без маркировки. — Извини, брат, обезболивание только местное, и эффект быстро пройдет. Мозг нельзя ничем тормозить, а значит, получишь напоследок море новых впечатлений. Небось, лучше, чем в тепленькой постельке помирать? А?
— Выпить дайте.
— По технологии не положено.
— Звери.
Рядом с соседней ракетой послышалась ругань. Крупный мужчина с отвислым животом и широким задом вывалился из люка. Он хрипел, брыкался и плевался.
— Педерасты! — ревел он. — Только извращенец может влезть в эту дырку! Покажите мне ту сволочь, которая все это выдумала!
— Доброволец, — хмуро пояснил Кириллыч. — Хочет отомстить за семью, а в солдаты не годен.
Толстяк застонал и вырвал у обслуживающего его техника лазерный резак.
— Где резать?
— Нигде! Вы не подходите! Вон отсюда! — взвился техник. — Охота сдохнуть — убейте себя как-нибудь еще! Я-то здесь при чем? Кто вам дал разрешение, тот пусть вас и режет!
— Мне плевать на все ваши разрешения, — рычал доброволец и, активировав лазерный резак, двинулся на техника. — Я хочу уничтожить как можно больше кохонов. Они убили Томку, маму и всех остальных. Говори, где резать?
— Левая рука полностью, левая нога по колено, правая нога на двадцать сантиметров выше колена, — торопливо пролепетал щуплый техник, поняв, что толстяк не остановится ни перед чем. — Сейчас я дам местное обезболивание.
— В задницу обезболивание!
Я отвернулся и спросил у Лебедя:
— Много добровольцев?
— Все, кроме вас, — буркнул он.
— И в криоконтейнерах то же?
— В криоконтейнерах — казненные преступники. Их не спрашивают.
Кириллыч махнул рукой жандармам, и те снова скрутили меня. Из их шлемов с колокольным гудением доносился многоэтажный жандармский мат. Парням не нравилась грязная работа, но делали они ее на совесть. Я не смог даже дернуться, когда техник всадил мне иглу в шею. Процесс обезболивания оказался очень болезненным. Кожа на голове одеревенела и, судя по ощущениям, начала трескаться.
— Не боись, браток. — В руке Кириллыча загудела дрель.
Меня прижали к полу. Я сделал последнюю попытку вывернуться, но не смог даже пошевелиться. Моя крепко зафиксированная голова мелко затряслась. Кириллыч сверлил мне затылок. История моей жизни повторялась с тошнотворной цикличностью. Снова закат жизни, и снова сверло вгрызается в череп. Я закричал.
— Готово. Пускай тест, — пропыхтел Кириллыч в тот момент, когда в моих легких закончился воздух, и я замолчал, чтобы сделать судорожный вдох.
— Не жмет? — участливо поинтересовался техник и похлопал меня по плечу.
— Что? — не понял я.
— Разъем. — Он взял мою ладонь и положил ее мне на затылок.
Я ощутил под пальцами скользкую от крови цилиндрическую поверхность, уходящую в глубь черепа.
— Через эту дырку бортовой компьютер будет осуществлять прямой контакт с нервной системой, — объяснил Кириллыч. — Специальное устройство снимет боль в ране, но не полностью, чтобы не затормозить скорость прохождения импульсов. Американская технология, мать их. Никакого человеколюбия. Теперь забирайтесь в люльку. Мы вас запаяем, а дальше программисты пусть вами занимаются.
Жандармы подняли меня на ноги и заставили вскарабкаться по окровавленной лестнице. Знакомой дорогой лезть оказалось гораздо легче. Маленькая заминка произошла из-за того, что мне пришлось продырявленным затылком надеться на интерфейсный штырь, но в этом деле мне помог Кириллыч. Было почти не больно.
А дальше тело само впихнулось в щель и легко нашло выстраданное положение. Я почувствовал, что мои ноги и руки крепят какими-то ремнями, туловище фиксируют липкой лентой. Вся работа была сделана очень быстро. Буквально через пять минут лязгнуло железо, и свет померк. Откуда-то сверху послышалось шипение, стало жарко, потом что-то обожгло ногу. Я попытался изменить положение туловища, но ничего не вышло. Я был надежно встроен в архаичные потроха древней ракеты.
Никогда не думал, что меня ожидает столь мучительная смерть. Впрочем, о подобных вещах мало кто задумывается. Почти каждый свято верит, что именно для него судьба наверняка не приберегла за пазухой кошмарного подарочка. Уж он-то точно попрощается с жизнью под ласковым надзором врачей, которые заботливо накачают его умирающую тушку самыми лучшими обезболивающими препаратами. Оптимисты вообще верят, что не умрут никогда. Реалисты трусливо рассчитывают на легкую смерть. Например, на внезапную гибель в катастрофе, или, на худой конец, планируют быстренько задохнуться из-за сломанного клапана в скафандре. Однако жизнь такая вредная штука, что только начинается для всех одинаково, а финал у каждого свой.
И не всегда заслуженный.
Безумно болела нога. Кроме плохо залеченного перелома, ее жег раскаленный металлический патрубок, который упирался в надежно зафиксированное колено.
Нос резало запахом паленой кожи и горячей резины.
Огромный колючий шар пульсировал в голове. Обезболивание было не химическим, а электронным. При этом датчики имели весьма большой допуск. Боль быстро нарастала до максимума, и, когда я почти терял сознание, срабатывала обезболивающая схема. Мне становилось легче, но всего на несколько секунд. Потом волна боли накатывалась вновь. Впрочем, мелкие неприятности не стоили и капли моего драгоценного внимания. Боль всего лишь служила доказательством того, что я все еще жив, и она закончится вместе с жизнью. Теперешний полет, как и мое далекое рождение, промежуточный этап в преддверии великого таинства смерти. Таинства, которое избавит меня от страданий и подведет итог под несколькими сумбурными веками затянувшегося земного пути.
В ушах затрещало. Звук становился все громче и очень скоро перешел в мерзкий скрежет ржавой пилы, вгрызающейся в металл. По глазам полыхнуло красным и горячим. Вначале я наивно обрадовался брызгам света, но очень скоро выяснилось, что короткие вспышки существовали только в моем мозгу. Душное нутро ракеты оставалось темным и пыльным. Во рту стало кисло, сладко и горько одновременно. Зубы застучали с частотой в пятьдесят герц. С огромным трудом мне удалось сформулировать догадку: «Загружают программное обеспечение». Мозг был явно занят какой-то неведомой работой. Мысли цедились тонюсенькой струйкой, словно вода из старого ржавого крана. «Вот и славно, — расслабился я. — Бездумно умирать не так противно».
Я ошибся. Несмотря на неспешность умственной деятельности, страх и боль никуда не исчезли. По-видимому, на обработку столь примитивной информации остаточной мощности сознания вполне хватало.
Загрузка программ завершилась внезапно. Одновременно с прекращением дребезга в ушах исчезла режущая боль в ноге, что принесло мне ни с чем не сравнимое наслаждение. Через мгновение боль вернулась, но теперь страдание осталось где-то за гранью рассудка, словно я уже имел весьма слабое отношение к своему организму. Словно я уже превратился в чистый разум, направляющий смертоносное железо к далекой цели.
Ракета стартовала, и ускорение знакомо легло мне на плечи. От перепада давления заложило уши. Стало холодно, но я не ощутил неудобств и перегрузок. Больше всего на свете мне хотелось увидеть, что происходит за пределами корпуса. Хотелось пронзить взглядом прочную оболочку и еще хоть разок увидеть этот мир. Как было бы прекрасно лицезреть рушащуюся прямо на меня гигантскую чашу Земли и далекие горизонты, жадно пожирающие космическое пространство.
Ракета начала боевое маневрирование. Мысли снова стали густыми и липкими. Кажется, я потерял сознание, а когда пришел в себя, корпус ритмично вздрагивал. Наверное, часть информации из системы управления все-таки проникала в мой мозг, иначе откуда я узнал бы, что начался отстрел боеголовок. Внезапно я ощутил невероятное удовлетворение и понял, что умираю абсолютно счастливым. Мне стало легко и спокойно. Жизнь прожита не зря. Я радовался каждому новому сбрасываемому на цель заряду, будто в них воплощалась главная мечта моей беспокойной души. Потом пришли тишина и невесомость. Меня так и не сбили, и теперь опустошенный корпус ракеты должен был упасть на землю вместе с ненужными уже вычислительными и навигационными системами.
Обжигающая волна пробежала по телу от макушки до пяток, прожарив, казалось, каждую клеточку кожных покровов. Ракета медленно распадалась на крупные фрагменты. Я смотрел на огромные трещины, разрывающие корпус, но почему-то не слышал ни звука. Через секунду я обнаружил себя падающим сквозь облака вместе с разнокалиберными обломками. Время от времени части огромных железных конструкций сталкивались друг с другом, грозя раздавить крошечное человеческое существо, выжившее по чистому недоразумению. Припомнив азы парашютной подготовки, я попытался спланировать подальше от опасной летающей помойки, в которую превратилась некогда грозная ракета, и немедленно получил удар по затылку. Интерфейсный штырь с хрустом сломался, и я чуть не задохнулся от собственного крика. Весь мир исчез. Осталась только боль в разламывающейся на куски голове. Спустя вечность боль исчезла. То ли сработала анестезия, то ли сгорел от перегрузки кусок нервной системы. Поток воздуха дернул меня за ресницы и поднял мне веки.
И узрел я стремительно приближающуюся землю. На равнине прямо подо мной совсем недавно шел кровопролитный бой. Обожженный грунт живописно украшали огрызки боевой техники. Прежде чем отвести глаза от места своего будущего упокоения, я успел разглядеть множество неподвижных тел. Не менее двадцати человек полегли на крошечном пятачке размером сто на сто метров. Вполне подходящее место и для моего трупа.
Тут он точно не затеряется, и в будущем мне гарантирована благоустроенная братская могила с мраморным обелиском.
Горизонт полыхал огненными зарницами. Клубы черного дыма растворялись в серых облаках и отбрасывали на землю кровавые тени. Настоящий ад. Что-то ударило меня по ногам. Неужели конец? Нет. Еще есть триста метров жизни. С каждым мгновением земля приближалась все быстрее. Еще немного, и она сокрушит мои кости и навсегда примет меня в свои материнские объятия.
Стоявший точно подо мной гусеничный транспортер, о крышу которого я планировал разбиться, начал медленно уползать в сторону. Сначала мне показалось, что он завелся и поехал куда-то по своим делам, но это не могло быть правдой. Я точно видел, что он не двигается. Тем не менее, случилось чудо, и в моем стремлении вниз к вертикальной составляющей добавилась еще и горизонтальная. При этом скорость моего смещения в сторону быстро возрастала. Я почувствовал, что скольжу по какой-то идеально гладкой поверхности. Ощущение бреда быстро сменилось просветлением. Ну, конечно! Остаточное силовое поле! Один из защитных генераторов не заглох полностью и продолжает прикрывать свой участок обороны. В сердце шевельнулась надежда. На мгновение я воодушевился, просчитывая варианты, но реальность быстро вернула меня к прежнему ожиданию скорой смерти. Силовые поля бывают разной формы: сферические, конические, пирамидальные, однако из-за полного отсутствия трения при скольжении по полевым плоскостям, я врежусь в грунт ровно с той же скоростью, что и при свободном падении. Разве что под другим углом.
Как в дурном сне, я падал и падал и все никак не мог окончательно упасть. Спустя пару секунд снижение почти прекратилось. Я мчался вдоль поверхности земли, и высота моего полета почти не изменялась. Нужно было очень сильно повредить логический блок генератора силового поля, чтобы он сумел сотворить подобное.
Рядом со мной, не сильно удаляясь, но и не приближаясь, летели обломки ракеты. Они, так же как и я, двигаюсь не вниз, а параллельно горизонту. Нам с ними повезло. Нам попалось силовое поле удивительной, весьма нестандартной конструкции. Благодаря какому-то редкостному феномену я превращусь не в определенную мне судьбой плюшку, а в оригинальную размазню. Впрочем, моя посмертная структура целиком зависела от плотности грунта, ожидающего встречу с моим телом.
Внизу промелькнул лес. Точнее обугленные пеньки, обозначавшие, что раньше на этом месте был лес. Черная кривая канава отметила русло испарившейся реки. Ряд глубоких ям служил напоминанием об уничтоженной дороге, а груда камней — о погибшем мосте. Вообще пейзаж сильно смахивал на схему, где все объекты были отмечены символическими значками, совершенно непохожими на настоящие предметы. Неожиданно поверхность земли начала удаляться. «Помер», — с досадой подумал я. Никогда не думал, что идиома «душа отлетела» так точно отражает реальность. Обломки ракеты тоже вознамерились войти в царствие небесное вместе со мной. Это было уже слишком! Мой уставший мозг отказался как-либо реагировать на действительность. С полным равнодушием я наблюдал, как уменьшается моя скорость, как снова изменяется траектория полета, и как медленно я опускаюсь на перепаханное взрывами поле. Точно в центр аккуратной круглой воронки. Обломки ракеты совершили посадку на безопасном от меня расстоянии. Было самое подходящее время пасть на колени и возблагодарить какое-нибудь божество за сказочное спасение. «Чудес не бывает», — с атеистическим надрывом простонал я и потерял сознание, однако боль быстро вернула меня к жизни. Болела нога, болела голова, болело все тело. Довольно долго я просто лежал на спине, осознавая себя живым. Все-таки это был приятный факт, несмотря на мелкие недочеты.
С большим трудом я снял с ноги обломок фиксирующего зацепа, который все еще крепко держал меня за коленку. Пришлось повозиться. К счастью, рядом из земли торчал обрезок трубы, до которого я без труда сумел дотянуться. Только с его помощью у меня получилось разбить блокиратор, после чего железка отвалилась сама. Расправившись с зацепом, я бегло ощупал свое тело и удивился тому, что оно не только способно выполнять мои приказы, но и находится во вполне удовлетворительном состоянии. Может быть, Бог и вправду существует? Ну не Бог, а некое высшее предназначение, ради которого меня не убили у станции метро «Автово», не замучили до смерти в плену, я выжил под ядерной бомбежкой в кохоновской Москве и уцелел сейчас, после казни. Зачем-то я нужен? Не может же столько чудес совершиться просто так? Для всего есть причина.
А какая есть веская причина для моего существования?
Что я должен сделать, чтобы оправдать сегодняшнее спасение?
Быстро темнело. Заковыристо браня терзаемую болью ногу, я вылез из воронки и встал в полный рост. Пространство, сплюснутое между кроваво-красными тучами и угольно-черной поверхностью земли, зыбко трепетало, искрило и источало запах гари. Отблески пожарищ и далеких взрывов с огромным трудом пробивались сквозь дымный сумрачный воздух. Казалось, что мировая константа скорости света изменилась и сравнялась со скоростью звука, столь вязким и густым стал окружающий мир. Мне пришлось ждать, пока глаза привыкнут к новому физическому порядку и начнут различать хотя бы силуэты ближайших предметов. Когда кривые тени обгоревших деревьев проступили на фоне близкого горизонта, я медленно двинулся вперед.
Меня вел инстинкт, а не разум. Разум только давал советы, к которым древние слои мозга не особенно и прислушивались. Ведь именно дарованные эволюцией никчемные наросты на гипофизе и довели мир до столь унылого состояния. Инстинкт же, чья история насчитывает миллиарды лет, всегда четко знает, что и зачем он делает. Инстинкт гнал меня вперед, хотя разум требовал прекратить сопротивление и сдаться. Инстинкту было безразлично, что спасение невозможно. Ему были нужны вода и лекарства, которые в этом мире можно найти только у мертвых людей. И я шел вперед, навстречу мертвым людям.
Идти босиком было неудобно. Острые камни больно резали пятки. Я медленно переставлял ноги, бездумно веря в то, что мне удастся остановиться на краю скрытой во тьме ямы. Напрасно. Пару раз мне довелось упасть в оставшиеся незамеченными траншеи. Поняв, что после очередного падения могу запросто остаться лежать со сломанной шеей или разбитым черепом, я перестал полагаться на обманчивое зрение и целиком доверился осязанию и, как ни странно, обонянию. Воронки воняли резко и угрожающе. От окопов несло сыростью, кровью и тушенкой. Выгребные ямы источали хорошо различимый запах человеческих испражнений.
Эти ямы были самым безопасным препятствием, но попадать в них хотелось меньше всего. Обходя взорванный противометеоритный модуль, я споткнулся о порванный трак, упал и неожиданно выяснил, что ползти на четвереньках гораздо удобнее, быстрее и безопаснее, чем ощупывать дорогу ногой. Я использовал этот, бесценный опыт, и скорость моего перемещения здорово увеличилась. Правда, и в движении на четырех конечностях имелись определенные тонкости, о которых усталый мозг не успел предупредить меня, а когда я распорол руку об обрывок колючей проволоки, было уже поздно. Пришлось снова встать на ноги и, прижимая к груди окровавленную ладонь, двинуться дальше пешим ходом. Буквально через несколько шагов я поскользнулся и рухнул в сырую, пахнущую прелой листвой яму.
Здесь было неожиданно уютно, и мне захотелось остаться в этой яме навсегда. Я почти уже сдался, почти уломал глупый инстинкт прекратить бессмысленное сопротивление и спокойно дождаться конца, когда увидел впереди слабый проблеск белого света. Не красные языки пламени и не монохромное лазерное излучение, а самый обычный белый свет стандартного спектра.
Этот лучик заставил меня собрать самые последние силы, которых оказалось больше, чем я предполагал, и в считанные минуты добраться до неожиданной цели. Путеводной звездой оказалась единственная целая фара гусеничного тягача. Я никогда не видел таких машин, но, разглядев надпись «КамАЗ» на капоте, успокоился, как пес, почуявший запах родной конуры. Свои. В темной кабине сидел человек. Заметив его, я помахал рукой. Никакой реакции. Водитель откинулся в кресле, слегка завалившись влево, и не шевелился. Заснул? Нет.
Глаза строго смотрели в ветровое стекло, покрытое паутиной трещин. Ранен? Я открыл дверь, и тело сползло мне под ноги. Водитель был мертв. С большим трудом удалось втолкнуть его обратно в кабину и усадить на пассажирское место. Хлопнув рукой по потолочному плафону, я зажег внутреннее освещение и осмотрел труп. Голова мертвеца была прострелена насквозь. Над ухом виднелась аккуратная дырочка. Второе отверстие отыскалось в нижней челюсти рядом с шеей. Такие раны обычно оставляют выстрелы из легких пехотных лучеметов. Я поднял глаза. В крыше тоже нашлось отверстие. Шальная очередь с антиграва? Бедняга. Не повезло ему.
Мой взгляд остановился на приборной панели. Энергии хоть ушами ешь, и ходовая в порядке. Кажется, жизнь начала налаживаться. Я представил себе, как отправлюсь в путь на этом чудесном транспортном средстве, да еще освещая дорогу яркой электрической фарой, и воодушевился. Первым делом я разул и раздел покойника. Противно, конечно, отбирать вещи у мертвого, но мне обувь и одежда были нужнее, чем ему. Ботинки оказались в самый раз, а вот куртка была маловата и не застегивалась. Пустяки. Переодевшись и выкинув в окно свою больничную пижаму, я обыскал кабину.
Нашел целых две бутылки спирта и огнетушитель. Ни аптечки, ни бинтов не было. Полбутылки найденной огненной воды сразу ушло на распоротую колючей проволокой руку. Пришлось хорошенько потереть ладонь, чтобы дезинфицирующее средство добралось до раны сквозь слой засохшей крови и грязи. Почувствовав жжение, я закупорил бутылку и продолжил обыск. Мне хотелось найти фонарь или хотя бы спички, чтобы сделать факел, но ни того, ни другого обнаружить не удалось. Зато из-под кресла я извлек пехотный лучемет того самого калибра, что убил водителя. Бесполезный кусок металла. Батарея на нуле, но ствол еще теплый.
Недавно стреляли. Есть вероятность, что смертельный выстрел, убивший водителя, был произведен не сверху, а снизу. То есть водитель застрелился сам. Какая разница? Мне следовало в первую очередь думать о себе.
Я был еще жив и нуждался в медикаментах и оружии.
Почему-то вспомнилась старая как мир игра «Дум». Осталось всего десять процентов жизни, а поблизости нет ни аптечек, ни патронов. Очень похоже на мою ситуацию. На секунду возникло ощущение, что и сам я ненастоящий, что кто-то управляет моими действиями, неторопливо нажимая клавиши и время от времени прихлебывая кофеек со сливками из большой красивой чашки.
Во рту появился привкус кофе. Захотелось сойти с ума.
По-прежнему ведомый в большей степени инстинктом, чем разумом, я выскользнул из уютной теплой кабины обратно в грозную тьму. Снова пришлось ждать, пока привыкнут глаза. Через некоторое время я разглядел в десяти метрах справа средний строительный танк.
Такие используют для скоростного пробивания тоннелей через горные хребты. Строительные танки обычно оснащены мощным лазерным вооружением, предназначенным сверлить, резать и плавить самую прочную породу, и имеют очень крепкий корпус на случай, если эта самая порода завалит машину где-нибудь в сердцевине горы размером с марсианский Олимп. Трудно себе представить силищу, способную повредить подобное чудовище. Однако танк был раздавлен и сейчас больше всего напоминал гигантскую кучу расплющенного и местами расплавленного пластилина.
Я двинулся в обход танка. Позади него стоял фургон с переломанными осями и разъехавшимися в стороны колесами. Я подошел к толстой металлической двери и дернул за ручку, в лицо ударил запах горелой изоляции, раскаленного железа и густой аромат спирта. Стараясь оставаться вне зоны возможной стрельбы, я с опаской заглянул внутрь фургона. В кресле, стоящем перед большим треснувшим по диагонали экраном, кто-то стонал.
В мертвенном синем свете аварийных ламп я разглядел руку, свисавшую с подлокотника, и черную лужу крови на полу. Стоны прекратились.
— Кто здесь? — равнодушно спросил усталый мужской голос.
— Рядовой Ломакин. — Я переступил порог и приготовился прыгнуть вперед, если кресло развернется слишком резко. — Бывший рядовой. За военные преступления приговорен к смертной казни.
— Как я понимаю, приговор приведен в исполнение? — В темной поверхности монитора отразилось бледное худое лицо.
— Да, приведен, — тихо сказал я, осознавая, что ответ звучит довольно глупо.
— Значит, это тебя я ловил, — доброжелательно хмыкнул собеседник.
Загадка чудесного спасения разъяснилась самым простым и незатейливым образом. Оператор силового поля виртуозно поймал меня и нежно опустил на землю. Далеко не каждый спец способен на подобное, но в любой области есть свои кудесники. Мне, например, встречался оператор, который с помощью стокилометрового параметрического поля ломал карандаши, зажатые в руке напарника.
— Слушай, Ломакин, у тебя обезболивающее есть? — осведомился мой спаситель. — Сил моих нет терпеть.
— Сам ищу, — я пожал плечами.
— А ты не ищи. В ста метрах отсюда стоит… Стоял госпиталь. Иди туда и тащи все, что найдешь. Лучше всего, если ты найдешь там живого доктора, тогда у меня появится шанс встретить Новый год дома.
— Не вопрос. Хоть сто докторов. Вот только там не видно ни пениса. Доктора точно не разгляжу.
— Разглядишь. Фонарь у двери слева от тебя.
Звук, похожий на детский всхлип, прорвался сквозь его крепко сцепленные зубы. Следовало поторопиться.
Обидно будет, если спасший мою жизнь человек умрет Нужно непременно вернуть ему не такой уж и маленький должок. Я покрутил головой и действительно обнаружил большой фонарь, закрепленный в специальных зажимах у притолоки. Фонарь оказался весьма добротным, с восемнадцатью плазменными искрами на водородных генераторах, и, если верить индикатору, аппарат был готов добросовестно работать в ближайшие десять тысяч лет. Я щелкнул выключателем и, пообещав скоро вернуться, ушел в ночь. В ночь моего загробного мира.
Фонарь, вопреки ожиданиям, светил не очень ярко, и пришлось хорошенько пошарить по рукояти, чтобы нащупать нужный регулятор. Толкнув пальцем ползунок, я легко выжал из устройства могучий световой поток, достойный стадионного прожектора. Госпиталь, а точнее место, где он когда-то был, нашелся почти сразу.
На небольшой площадке разместился длинный ряд санитарных машин с трудноразличимыми красными крестами на обожженных бортах. Метрах в пятидесяти приткнулся почти целый грузовой антиграв типа «АН-400-2» с большой синей надписью «Министерство здравоохранения Солнечной Системы» на фюзеляже.
Каким был уничтоженный кохонами госпиталь, я так и не понял. Был ли это палаточный городок, надувное строение или иное порождение роботизированной пневматической архитектуры, так и осталось тайной.
Сейчас на месте полевого лечебного учреждения высилась куча, состоящая из труб, кирпичного крошева и каких-то тряпок вперемешку с кусками белой медицинской мебели. Разглядев все, что нужно, я хотел выключить фонарь. Держать в руках ярчайший источник света было жутковато. Темнота делала меня невидимым для врагов, а сейчас мое беззащитное тело являлось отличной мишенью для любого желающего в него выстрелить. Погасить луч оказалось еще страшнее. Лучше заранее заметить опасность, чем столкнуться с ней вслепую. Поколебавшись немного, я предпочел остаться зрячим и видимым.
В конусе света местность выглядела более путающей и удручающей, чем когда я изучал ее почти на ощупь.
Передо мной предстал самый настоящий загробный мир. Дым, гарь, воронки, обломки больших боевых машин. Мне кажется, я даже сумел различить нечто похожее на головную рубку межорбитального корабля.
Мертвый покой, тотальные разрушения и при этом ни одного трупа или хотя бы куска человеческого тела. Неужели успели всех вывезти? Тогда почему оставили оператора силового поля и водителя в кабине тягача?
Значит, организованной эвакуации, скорей всего, не было, но все каким-то образом успели разбежаться.
Странно. Неужели атака была столь ужасающа и одновременно нетороплива, что наши солдаты, побросав технику, покинули позиции, не забыв при этом прихватить с собой почти всех раненых и убитых? Ерунда какая-то.
Сзади раздался резкий звук, похожий на треск разрываемой ткани. Я распластался на земле и погасил фонарь. Тьма ласково укрыла меня от опасности. Довольно долго ничего не происходило. Минуты через три звук повторился на некотором удалении, и я отважился включить свет. По воздуху прямо над моей головой величественно проплыл двухметровый радужный пузырь.
От неожиданности я снова погасил фонарь и включил его, только сбросив яркость на минимум. Пошарил вокруг тусклым лучом. Пузырь исчез. Соблюдая осторожность и замирая на месте через каждые десять шагов, я двинулся по направлению к источнику непонятных звуков. Пока я крался, треск раздался снова. Решив не искушать судьбу, я уже совсем собрался отступить, но в этот момент воздух разорвала трескучая очередь, и сразу четыре пузыря выплыли из темноты раньше, чем я успел погасить свет. Один из них наткнулся на ветку обгоревшего дерева и лопнул, распространив вокруг себя хорошо ощутимый запах сероводорода. Мучимый страхом и любопытством, я вскарабкался на небольшой бугорок и включил фонарь на полную мощность. Прямо у моих ног проявилось из темноты огромное бурое озеро.
Противоположный берег терялся за коричневатой дымкой, стелющейся над маслянисто блестящей гладью.
Время от времени поверхность озера покрывалась мелкой рябью и вспухала горбами, из вершин которых выдувались огромные пузыри. Некоторые из них лопались с тем самым звуком разрываемой ткани, который так напугал меня. Некоторые беззвучно взлетали вверх и бесследно исчезали в черноте неба.
Я сделал несколько шагов к озеру. Оно манило своей непонятностью. Однако мысль об умирающем операторе заставила меня вернуться к насущным делам. Я торопливо зашагал к руинам госпиталя. Подошвы тонули в мягком песке. Возможно, здесь когда-то был пляж. Или карьер. Сейчас уже не разобрать. Поиски в развалинах показались мне малоперспективными, и я сразу полез в ближайшую санитарную машину. Рассудок подсказывал, что там есть, чем поживиться. Больше всего мне бы подошел добротный докторский саквояж с набором медикаментов. Его-то я и нашел почти сразу. Пузатый железный ящик с двумя крепкими ручками по бокам терпеливо ждал меня в специальной стойке по соседству с разнообразным и непонятным лечебным барахлом. Добраться до него мешали сломанные носилки, но мне достаточно быстро удалось сдвинуть их в сторону. Следующим препятствием оказался сидящий в фельдшерском кресле человеческий скелет. Нормальный такой скелетик. Свеженький. С ошметками плоти на ребрах. Интересно, каким образом так получилось, что от человека остались только кости, а обивка на кресле уцелела? Может, взрыв содрал все мясо? Хотя нет. Не все. Ниже колена нога неплохо сохранилась. Уцелели даже кудрявые волосы на лодыжке и нестриженые желтые ногти.
Стоп! Я замер. Мне показалось, что пальцы слегка пошевелились!
От неожиданности я рванулся назад и, перевалившись через передвинутые мной же носилки, ударился спиной о какой-то острый угол. Внезапно ожил бортовой компьютер санитарной машины. Он пространно доложил обо всех неисправностях двигателя и ходовой части, выругался на казахском и замолк на полуслове.
В наступившей тишине особенно отчетливо был слышен новый треск со стороны озера. Я медленно встал и выставил перед собой фонарь. Можно подумать, луч света поможет отразить внезапное нападение! Отступать не хотелось. Добыча была так близка. Достаточно протянуть руку и взять саквояж. «Бред! — прошипел я сам себе. — Пальцев испугался. Наверняка привиделось. Самая обычная ошибка восприятия. Нервы ни к черту».
Вооружившись этой воодушевляющей гипотезой, я сделал шаг вперед. Подумаешь, шевелящиеся пальцы.
Что они могут мне сделать? Пальцы действительно дергались! Но на этот раз непонятное явление не было неожиданным и уже не произвело на меня сногсшибательного впечатления. «Ничего удивительного, — решил я. — Какие-нибудь остаточные мышечные импульсы и больше ничего. Может, владелец со стимуляторами переборщил при жизни или боевые нанороботы в крови буянят». Новое толкование увиденного оказалось вполне приемлемым для разума, и, брезгливо отпихнув в сторону кости, я выдернул из стойки вожделенный саквояж.
Фирменная запечатанная коробка с десятком заряженных макомином шприцов лежала сверху. И хотя мои руки дрожали от вожделения, мне почти стразу удалось сковырнуть активатор. Сил ждать не было, и, едва моргнул зеленый индикатор готовности, я сделал инъекцию. Автоматически охладившаяся до минус двухсот градусов, игла нежно и безболезненно проникла в мышцу бедра. Мои глаза закрылись от удовольствия. Через тридцать секунд изнуряющая боль в ноге, сильно донимавшая меня, сменилась тупой бесчувственной тяжестью. Тратить ценное лекарство на лечение больной головы я не стал. Крепление нейроинтерфейса отдавало резью при каждом шаге, но терпеть ее было можно. Моему спасителю макомин нужнее. Я закинул на спину саквояж и побрел обратно к фургону. У меня появилось обманчивое ощущение, что больше ничего плохого со мной случиться не может. Я беззаботно помахивал фонариком, освещая по большей части землю у себя под ногами и ничуть не беспокоясь об окружающем мире.
За минутную беспечность пришлось заплатить быстро и сразу. Из темноты в двух метрах от меня неожиданно появилась человеческая фигура. Сутулый мужчина шел не глядя по сторонам. На его груди мерцал круг с гербом Солнечной Системы. Я окликнул его и поднял руку в приветствии, но он продолжал идти странной качающейся походкой заводного медвежонка.
— Эй! — крикнул я и попытался перегородить ему дорогу.
На этот раз он меня заметил. На его лице отразился испуг, он прыгнул в сторону и побежал.
— Свои! Стой!
Я не успел ничего предпринять. Нужно было сразу бросаться за ним, но я на пару секунд замялся. Побоялся оставлять драгоценный саквояж без присмотра, а когда сообразил, что нужно делать, мужчина уже добежал до озера и прыгнул в бурую жижу. Спустя секунду он исчез в глубине. Я рванулся за ним, но в десяти шагах от кромки остановился. Мерзкий бугрящийся студень словно почуял мое приближение. Сразу несколько склизких струек направились ко мне, бодро преодолевая прибрежную гальку. Ноги сами отступили назад.
Потоптавшись на берегу, я вернулся к саквояжу, ругая себя за трусость и несообразительность. Впрочем, ладно. Есть вещи, которые невозможно изменить, отменить или забыть. На войне как на войне. У этого человека была такая судьба. У меня судьба другая. Но зачем он прыгнул в озеро? Что заставило его так поступить? Боевой гипноз? Зомбирование? Что?
За спиной что-то хищно чавкнуло. Я быстро оглянулся и порыскал лучом фонаря в том направлении, откуда был слышен непонятный звук. Сутулая фигура мужчины уныло торчала над поверхностью озера метрах в двадцати от берега.
— Сюда, — крикнул я, совершенно не понимая, что происходит. — Иди сюда.
— Сам иди сюда, — прохрипело в ответ озеро.
Безвольно оброненный фонарь откатился в сторону и погас. Ноги стали мягкими и бессильными. Против своей воли я опустился на землю. «Видал я котов без улыбок, — вспомнилась мне бессмертная психоделика Кэрролла, — а вот улыбок без котов… Эхо! — возопило мое перепутанное сознание. — Ну, конечно же, эхо!»
— Не вопрос. Эхо, — легко согласилось озеро.
Я нащупал фонарь и щелкнул выключателем. Сутулый мужик медленно погружался в бурую жижу. Он махал руками, подзывая меня к себе. Озеро убедительно бормотало что-то успокаивающее и источало зеленоватый газ.
— Иди сюда, — гулко проревело у меня голове.
Я почувствовал, что мне хочется встать и пойти к озеру. Желание было настолько сильным, что я бы, наверное, не удержался, если бы не страх. Так страшно мне не было никогда в жизни. Раньше, оказывается, я вовсе не боялся, а всего лишь испытывал легкое бодрящее ощущение, щекочущее надпочечники и приводящее в должный тонус мускулатуру. Получал, так сказать, порцию адреналина, которая стимулировала быстрые и безошибочные действия. Сейчас же бессмысленный животный ужас охватил все мое тело. Мышцы скрутил парализующий спазм, который едва не вывернул мне все суставы.
Мужчина с эмблемой Солнечной Системы на рукаве скрылся в жиже по пояс, но продолжал призывно размахивать руками. Я ясно видел его огромные, наполненные каким-то неземным восторгом глаза и вдруг понял, что как только жижа поглотит их, озеро всерьез возьмется за меня. И тогда никакой страх не удержит Петра Васнецова от заплыва в бесконечность. Я схватил саквояж и бросился прочь. Тем фактом, что саквояж тогда не остался на берегу, я буду гордиться всю оставшуюся жизнь.
Чем больше была дистанция между мной и озером, тем спокойнее билось мое сердце, тем легче сгибались конечности. А когда я почувствовал тяжесть в ноге, то понял, что и на этот раз выжил. Власть страха была обратно пропорциональна расстоянию до загадочного водоема. Осмелев, я оглянулся. Человеческого силуэта не было видно. Вероятно, мужчина утонул. Навсегда.
— Ломакин, тебя за смертью посылать хорошо, — прохрипел раненый, когда я, чертыхаясь, забрался в фургон. — Я уж думал, не дождусь. Так и подохну, скрипя зубами. Что произошло? Куда ты запропал?
— С озером разговаривал, — коротко ответил я, на глаз оценивая состояние своего подопечного.
— Ты с ума сошел!
— Возможно.
Фронт работ был весьма обширен и разнообразен.
Слишком разнообразен. До применения поправки к закону о праве на жизнь осталось совсем немного. Канонические условия для убийства из милосердия полностью совпадали с тем, что я видел перед собой. В наличии имелись абсолютная невозможность получения медицинской помощи, нечеловеческие мучения и травмы, совершенно несовместимые с жизнью. Если мой спаситель попросит его добить, у меня не будет законного права отказать ему.
Я сразу пожалел о том, что ограничился доставкой всего одного саквояжа. Нужно было искать дальше. Девять порций макомина это совсем немного при таких кошмарных ранениях. Тело несчастного было густо нашпиговано осколками и опалено многочисленными ожогами. Кое-где не хватало больших кусков мяса.
К счастью, все раны покрывал толстый слой жидкого бинта, поэтому раненый не истек кровью. Прежде всего, необходимо было стабилизировать состояние, чтобы оставить его хотя бы на полчаса. В любом случае придется отправиться на поиски переносного криоконтейнера. Ведь единственный способ спасти этого человека — отрезать ему голову и попытаться доставить ее в ближайшее лечебное учреждение в замороженном виде.
Итак, по две инъекции в каждую конечность. Всего восемь. Остается одна на туловище, а нужно минимум три. Уже не хватает. Может, начать с живота? Я невольно отвел глаза от его паха, представлявшего из себя дыру, в которой смешались изрубленные мышцы, внутренности и кости таза. Как он держится? Должен был давно умереть от болевого шока. Нужно что-то решать.
Значит, пусть будет два укола на каждую ногу. Я щелкнул активаторами инъекторов. Есть. Осталось пять доз.
Ладно, сэкономлю на руках. Я один раз уколол левую руку и уже собрался направить инъектор на правую, но остановился, потому что не нашел ее.
— Если хочешь сделать все по инструкции, — ухмыльнулся раненый, — то она должна быть где-то здесь. Посмотри в углу за шкафом.
Он смеялся и явно не собирался просить меня об убийстве из милосердия.
— Больной, будете ржать — кишечник выпадет, — огрызнулся я и сделал ему четыре укола в пах, прямо в рану.
Он несколько раз вздрогнул, потом откинулся в кресле и затих. Дальше я работал без его едких комментариев. За каких-то полчаса мне удалось образцово выполнить почти весь комплекс восстановительных процедур.
Я залил в изувеченное тело пару литров искусственной голубой крови. Зеленой, самой подходящей для экстремальных условий, в саквояже почему-то не оказалось. Зато там обнаружился неплохой набор нанороботов.
Я применил почти всех. И нанофагов, уничтожающих инфекцию, и кардиокиберов, восстанавливающих сердечную мышцу, и даже полный набор костежорок, удадяющих из организма осколки костей. В результате получился не раненый, а образцово-показательный экспонат для выставки, посвященной оказанию первой помощи в полевых условиях. Напоследок я выпустил из специальной коробочки десяток медицинских «мух», которые начали с жужжанием виться над раненым, непрерывно снимая биометрические показания. Время от времени они садились на открытые участки кожи, чтобы сделать экспресс-анализ крови. Выглядели они почти так же, как настоящие насекомые, отличаясь от своих гадких прототипов лишь ненатуральным блеском толстых лапок.
Впервые с момента нашего знакомства у меня появилась возможность подробно разглядеть своего спасителя. Забавно, но в нем действительно было что-то от Христа, и прозвище, которым я его мысленно называл, подходило бедняге наилучшим образом. Спаситель был человеком средних лет, худым, высоким, жилистым. Его впалые щеки покрывала густая жесткая щетина. На лице странным образом отпечатались следы перенесенных страданий, смирение и какая-то непонятная азартная злость. Знаки различия на рабочей спецовке отсутствовали. Только на рукаве алела большая надпись «Рея». Вначале я подумал, что до мобилизации он работал в известном чешском отеле, но еще раз всмотревшись в сухое резкое лицо, решил, что моя догадка далека от истины. Люди с такими лицами никогда не работают гостиничными служащими. Наверное, Рея — это тот серый унылый мирок в окрестностях Сатурна, где я случайно побывал пятьдесят лет назад. Нас отбуксировали туда после поломки маршевого двигателя. Скорей всего, до войны мой спаситель занимал должность оператора силового поля на тамошнем космодроме. Система Сатурна славится своими внезапными метеоритными шквалами, и опытные операторы там всегда на вес золота. Сотня трудодней за шестичасовую смену обычное дело в тех местах, и люди, умеющие ценить риск и личный доход, очень любят Систему Сатурна.
От размышлений меня отвлекли «мухи». За пару минут они собрали достаточно информации и сгенерировали прямо в воздухе виртуальный экран, на котором появилась таблица со списком необходимых препаратов. Я порылся в саквояже, нашел и применил все, что требовалось. Рой снова активно зажужжал и обновил данные. Теперь по прогнозу «мух» раненый должен был прожить не менее четырех часов. За это время мне следовало либо найти квалифицированного врача, оснащенного хирургическим отделением средней мощности, либо разыскать банальный криоконтейнер. И то и другое было совсем непросто, но четыре часа давали неплохую фору.
Мой спаситель зашевелился. Учитывая его состояние дозы полученных препаратов, он просто не мог прийти в сознание. Я покосился на мушиный экран. Характеристики в пределах запредельных норм, то есть прямо сейчас он не умрет. А потом? Потом мы все умрем.
— Молодец, солдат, — пробормотал мой подопечный, блаженно щуря глаза. — Отлично все сделал. Нигде не болит, нигде не жмет. Можешь получить награду, — он показал забинтованной рукой на пластмассовую канистру, стоящую рядом с пультом. — Ты просто волшебник.
Я поднял емкость, отвинтил крышку и понюхал. В канистре был спирт. Почему бы и нет? Немного поколебавшись, я сделал большой глоток и едва не задохнулся. Через мгновение позорный кашель согнул меня пополам. Судя по ощущениям, спирт был чистым и качественным, однако мое новое тело не имело должной подготовки для употребления сей амброзии.
— Юнец, — сокрушенно покачал головой раненый.
Своей единственной рукой он отобрал у меня емкость и сам приложился к канистре. Его кадык мерно задергался, переправляя огненную воду в желудок. Культя правой руки при этом двигалась из стороны в сторону, будто дирижируя внутренними ощущениями. Чувствовалась старая закалка. Наверняка ему гораздо больше лет, чем это кажется на первый взгляд, и наверняка он пережил очень много, но мешать выпивку с лекарствами недопустимо даже пожилым людям с высоким социальным статусом. Следовало его остановить.
— Как вы себя чувствуете? — вопрос был задан исключительно для того, чтобы оторвать раненого от смертельно опасного для него напитка. — Если вы позволите, я хотел бы отправиться за помощью.
— Расслабься, рядовой. — Канистра мягко опустилась на пол. — Помощи не будет. Нас бросили. Все порталы закрыты. По эту сторону границы осталось не так много живых, чтобы ради их спасения рисковать будущим всей Солнечной Системы. Ты слышишь этот звук? — Он поднял над головой канистру. — Если это то, что я думаю, то нам предстоит короткая, но очень яркая и интересная жизнь. Мы увидим много такого, что дано увидеть немногим.
— Какой звук? — перебил я начавшего бредить собеседника.
Он не ответил. Его взгляд был устремлен мне за спину. Я замер и насторожился. Что-то не очень опасное и слишком маленькое, чтобы впадать в панику, скреблось в углу фургона. Нечто вроде мыши или крысы. Не люблю грызунов. Не терплю даже хомяков и морских свинок. Гнусные твари. Всегда подозревал, что они вместе с тараканами наследуют Землю после людей. А может, это все-таки не крыса? Уж очень остекленевшие глаза были у моего нового друга. Я медленно развернулся, готовый абсолютно к любому сюрпризу. Устрашающее шкрябание производилось оторванной рукой. Травматическая ампутация не очень сильно повредила конечность, и на уцелевших обрывках рукава можно было разглядеть нашивку с надписью «СС. Холодный», что должно было означать «Система Сатурна, космопорт „Холодный“». Моя догадка про оператора силового поля на космодроме оказалась верной.
Ожившая рука шевелилась, слегка сгибаясь и разгибаясь в локте. При этом ногти скребли по металлическому полу, производя довольно гадкий звук. Мне припомнились дергающиеся пальцы, виденные мною в санитарной машине, и дешевые фильмы ужасов, которые были популярны в безумном двадцатом веке. Мерзкое зрелище.
Я выругался и оглянулся по сторонам в поисках швабры или любой другой палки, чтобы выкинуть пакость из фургона. Лучше всего, если палка окажется стреляющей. Где-то здесь должен быть оружейный шкаф. Я же на военном объекте! Точнее на гражданском, переделанном в военный. Фургон, скорей всего, притащили сюда с провинциального космодрома, где он был включен в систему силовой генерации. Очень может быть, что здесь вообще нет оружия. Я опасливо покосился на шевелящуюся руку и еще раз обежал взглядом стены.
Шкаф нашелся не сразу только из-за того, что находился у меня перед носом, и на нем большими буквами было написано: «Осторожно! Оружие». Чтобы надежно спрятать очень нужную вещь, следует положить ее на самое видное место.
— Знаешь, Ломакин, смерть — это великое благо для всех людей, — тихо сказал мой спаситель. — Она позволяет забыть многие совершенно ненужные вещи. Человечество напрасно изобретает бессмертие. Бессмертие — зло. Бессмертие…
— Как открываются закрома? — перебил я его и подергал дверцу оружейного шкафчика.
— Замок реагирует на папиллярные линии. Старая добрая и очень примитивная технология. Приложи, деточка, мою руку к датчику, дверка и откроется.
Я направился к нему, но он решительно замотал головой.
— Не трогай старика, я и так скоро сдохну. Возьми оторванную руку. Тебе не все равно, что ли?
— На мертвую ткань замок может не среагировать, — аргумент показался мне неотразимым, и я продолжил движение, намереваясь подтащить раненого к шкафу.
— Во-первых, ткань не такая уж и мертвая, — съязвил он. — А во-вторых, замок самый простой и рассчитан на мирное время. Мы раньше в этом шкафу хранили документацию, запчасти и водку. Замку плевать, мертвый ты или живой. Действуй, солдат.
Мне пришлось сменить курс. Я придавил шевелящиеся пальцы подошвой и схватил наглую конечность за запястье. Рука оказалась теплой на ощупь и пульсировала, будто у нее внутри было спрятано самое настоящее сердце.
— Почему она двигается? — деловито спросил я.
— Хороший вопрос, — хмыкнул раненый. — Не знаю.
— Хороший ответ, — буркнул я.
После того как дверца шкафа открылась, ожившая конечность отлетела в дальний угол. Почти минуту я приходил в себя, восстанавливал дыхание и тер ладонь об штанину. Только после этих очистительных процедур я заглянул в вожделенное нутро оружейного шкафа.
Добыча оказалась скудной. Лишь в одном из десяти держателей томился одинокий, всеми позабытый лучемет «Спартак». В специальной выемке под ним хранилась обойма. Я достал и то и другое. Вогнал обойму в рукоять и переключил предохранитель. Индикатор рядом с мушкой моргнул зеленым. Значит, диагностика завершилась нормально. Можно стрелять. Я взглянул на уровень заряда и удрученно покачал головой: меньше половины.
Для хорошего боя не хватит, а вот для того, чтобы отчекрыжить голову — вполне.
— Как вас зовут, товарищ? — спросил я, разглядывая свое приобретение.
— Тебе зачем? — равнодушно осведомился спаситель.
— Для памятника. — Черная шутка заставила его улыбнуться, но как-то совсем невесело, и мне даже стало немного неудобно за свой дурной язык.
— Бобров я, — представился он. — Сергей Бобров.
— Что здесь произошло, товарищ Бобров? Мне нужно это знать, чтобы придумать, как нам с вами жить дальше.
Бобров угрюмо посмотрел на меня.
— Ты еще не понял, рядовой, что дальше мы жить не будем? — он тяжело вздохнул.
— Вы же собирались встречать Новый год дома, — напомнил я и сразу же поделился своим сакральным планом. — Полагаю, что если заморозить вашу голову, то у вас будет хороший шанс посидеть за праздничным столом.
— Мы не выберемся отсюда, — безнадежно сказал Бобров и с неожиданной силой топнул ногой. — Порталы в Солнечную Систему закрыты навсегда.
— Не думаю, что все так мрачно. Рано или поздно за нами придут. Нужно верить и ждать. — Я заглянул в ствол лучемета, стараясь рассмотреть, не мутная ли у него спираль.
— Никто не придет, Ломакин. Не жди. Рассчитывай только на себя. Наш заслон стоял тут четыре дня. Мы взяли штурмом портал под Курском и прошли полста километров в глубь территории кохонов. Мы вгрызлись здесь в землю намертво. Нас предали, Ломакин. — Его рука сжалась в кулак. — Нас даже не попытались вывести из-под удара. Золин принес всю группировку в жертву новым союзникам. Мы ничего не могли сделать. Противник попер так, будто ему кислотой под хвост плеснули. Кохонов подгоняло нечто такое, что все наше вооружение не смогло остановить их бегство через наши позиции. Если ты…
Он дотянулся до канистры и сделал большой глоток.
— Если ты пройдешь два километра на север, — его голос слегка охрип от дозы крепкого алкоголя, — то увидишь горы трупов. Бой длился всего две минуты. Только представь, Ломакин, всего за две минуты сотни тысяч людей расстались с жизнью. Мы перемололи их, как в мясорубке, а потом они нас смяли. Наша техника тонула в крови. Кто за это ответит? Золин никогда не откроет порталы, потому что, если люди узнают правду, его распнут.
— Что за союзники? — озадаченно поинтересовался я.
— Перед тем как все началось, прошло сообщение, что к нам идет помощь из какого-то нового неизвестного мира. — Его лоб скептически сморщился.
— Нового мира? Невозможно.
— Если есть два мира, наш и кохонов, то почему бы не быть трем? Мы были счастливы, потому что эпидемия мексиканской чумы лишь поколебала врага, но победить нам все равно было не суждено. Командование отдало приказ быть внимательными и не открывать огонь по нашим новым друзьям. Однако никаких вводных о том, кто это и как они выглядят, нам не поступило. Судя по тому, что они сделали, я не уверен, были ли это люди.
Затяжной приступ кашля прервал его повествование. Казалось, что сейчас Бобров вывернется наизнанку, как старый носок, прилипший к потной ступне. Я посмотрел на «мушиный» экран и бросился к медицинскому саквояжу. Нужный препарат никак не хотел находиться.
— Янет, Янет, — забормотал Бобров, закатывая глаза. — Гиперион, Титан, Мимас… Назад, идиоты…
Нужная коробка наконец-то скользнула мне в руку. Роняя на пол ампулы, я торопливо зарядил инъектор и сделал укол. Бобров несколько раз порывисто втянул воздух и затих. Его сердце остановилось. На экране высветилась надпись: «Требуется немедленное вмешательство медицинского робота не ниже четвертого класса». Где я возьму робота? Спустя минуту добавилась еще одна строка: «Без немедленной госпитализации смертельный исход неизбежен». В фургоне стало тихо, как в гробу, и только мухи с жужжанием вились вокруг головы Боброва. Я ничего не мог сделать. Экран моргал красным. «Клиническая смерть. Для проведения анабиозных мероприятий осталось 5 мин 59 сек». Количество секунд стало быстро таять. Нужно срочно найти криоконтейнер. За шесть минут, отведенных наукой на заморозку мозга, вполне можно успеть. Я уже повернулся к выходу, но какое-то неуловимое движение заставило меня замереть на месте. Бобров следил за мной!
— Вы живы?
Бобров напрягся, дернулся и встал из кресла. Вокруг него в бешеном танце метались медицинские «мухи».
Обратный отсчет на экране остановился, через мгновение там высветился транспарант: «Критическая ошибка». Боброва качнуло. Он махнул культей, словно хотел несуществующей рукой схватиться за подлокотник, и упал лицом вперед. Я бросился ему на подмогу, но он сам встал на ноги и, фыркнув что-то нечленораздельное, твердой походкой пошел к двери.
— Стоять!
У любого нормального человека подобный окрик должен вызвать хотя бы минимальную заинтересованность. Бобров же невозмутимо продолжил движение.
Мне пришлось двинуть спасителя кулаком в ухо. Ответный удар отшвырнул меня в дальний угол. На какое-то время я потерял ориентацию в пространстве, а когда сообразил, где нахожусь и что со мной происходит, Боброва уже не было в фургоне. Я выскочил наружу и увидел метрах в пятидесяти силуэт однорукого человека на фоне бурого озера.
Я отвернулся, потому что мне не хотелось видеть, что произойдет дальше. Честно говоря, поведение мертвых организмов в этом мире ставило меня в тупик. Они, никого не трогая, абсолютно миролюбиво шли и топились в своем священном озере. И само озеро, скорей всего, было образовано из биомассы мертвецов, пораженных неизвестной инфекцией. Что, спрашивается, во всем этом спектакле могло столь сильно напугать кохонов, что они, утратив страх смерти, как сумасшедшие лемминги, перли на наши позиции? А может быть, именно инфекция делала из них бесстрашных берсерков?
Со стороны озера раздался плеск, и я услышал голос Боброва:
— Иди сюда, солдат. Смерть — главный смысл жизни.
Я три раза сплюнул через плечо и, кажется, перекрестился.
