3
Декабрь 1956 года. К западу от Денвера
Милейшая моя Рут!
Начинаю писать, когда поезд отходит от Юнион-Стэйшн. День ярок и напоен солнцем, хотя вчера вечером шел дождь, и я представляю, что провести канун Рождества, катясь по стальным рельсам через Скалистые горы, ничуть не хуже, чем в любом другом месте. Когда доберемся до Гранд-Джанкшен, пошлю тебе письмо и потом отправлюсь в путешествие до Сакраменто. До начала семестра мне надо переделать много дел. Надеюсь, что у тебя все хорошо, и надеюсь, что эти каникулы во всем пройдут для тебя лучше, чем прошлые.
Когда я на прошлой неделе говорила с Сарой Беринджер в Чикаго, она настойчиво убеждала меня написать тебе о моей случайной встрече с Марквардт и ее женщиной, хотя я и представить не могу, что могла бы сказать, что окажется полезным для любого с таким опытом непосредственного общения с этой парочкой, как у тебя. Да и не очень-то мне хочется возвращаться к тому осеннему вечеру в Провиденсе. Он время от времени все еще является мне в ночных кошмарах. Я в холодном поту просыпалась от снов о сборище на Бенефит-стрит. Тем не менее я обещала Саре, что напишу, и вправду надеясь хоть как-то тебе помочь, пусть и совсем-совсем немножко. Вверяюсь, разумеется, твоему благоразумию в этом деле, верю, что все написанное мною будет храниться строго между нами.
Как тебе уже известно, как Сара рассказала тебе, с Марквардт я познакомилась через одного знакомого, антрополога, в прошлом преподававшего на факультете археологии в Брауне. Он просил меня оказать ему любезность и опустить его имя из любых и всяческих своих писаний, темой которых будет д-р Адели Марквардт, и наша дружба обязывает меня оказать ему эту услугу. Значение имеет только то, что он знал о моем интересе к Дагону и к семитским месопотамским божествам плодородия вообще и что при его посредстве состоялось роковое знакомство после лекции в Мэннинг-Холле. Произошло это в октябре, днем двенадцатого числа, тогда-то я и получила приглашение на сборище на Бенефит-стрит. Признаю: в первую нашу встречу Марквардт показалась мне вполне привлекательной. Безусловно, она яркая, при без малого шести футах росту, она была из тех женщин, кого я, не колеблясь, зову статными. Ни в коем случае не мужеподобными, а красивыми. Из тех женщин, к каким у меня всегда была слабость. По моим наблюдениям, она преуспевает в том, чтобы произвести поначалу хорошее впечатление, точно так же, как кувшинка преуспевает в привлечении к себе голодных насекомых. Агрессивная мимикрия, как говорят эволюционисты. Ее серые глаза, ее легкая улыбка, ее непосредственный интерес к собеседнику, кем бы он или она ни были, властность, звучащая в ее голосе, и вдобавок, признаюсь также, едва ощутимое предчувствие опасности, когда мы пожимали друг другу руки. Не могу сказать, почему. То есть я не знаю, почему. Рудимент какого-то первобытного инстинкта выживания, наверное, чего-то, предназначенного оберегать нас, то, что род людской, на нашу беду, разучился распознавать в себе.
Ее компаньонки в тот день с нею не было, и, как понимаю, было весьма необычно видеть эту пару порознь. Я с нею так и не увиделась до самого вечера сборища.
– Мне известно, над чем вы работаете, – сказала мне д-р Марквардт. – В «Акта Аркеолоджика» у вас была статья об описании в Септуагинте уничтожения идола в храме Дагона в Ашдоде. Я читала ее. Восхитительно.
Понимаешь, Рут, если у кого есть желание польстить мне и завоевать толику моего доверия, надо всего лишь признаться в беглом знакомстве с моими исследованиями. Тут я – легкая добыча, как, подозреваю, и большинство ученых, изучающих темные стороны эзотерики.
– У меня есть кое-что, и мне очень бы хотелось, чтоб вы это увидели, – продолжила она. – Предмет, как мне сообщили, извлеченный из-под развалин Рас-Шамра во время раскопок Клода Шеффера в 1929 году. Десятки лет он таился в одной частной коллекции, так что описаний его вы не найдете ни в какой литературе. – И сообщила мне, что, по-видимому, никому не известно, отчего этот артефакт не был отправлен в Страсбург вместе с остальными материалами Шеффера.
– Если он подлинный, – заметила Марквардт, – это и в самом деле очень важно.
Я сказала, что с удовольствием посмотрю его, поблагодарила за приглашение, и мы расстались. Большую часть следующей недели я провела в Гарвардском семитском музее и в библиотеке Пибоди. Средства моего факультета скромны (кто-то назвал бы их жалкими), и не так-то часто мне выпадает возможность побывать в научных заведениях на Восточном побережье. Как всегда в случаях, когда мне доводится совершить путешествие, я была решительно настроена сделать мое пребывание там как можно более плодотворным, выжимая максимум из каждого часа бодрствования, даже если это означало доводить себя до полного истощения. И весьма в том преуспела. К вечеру сборища у д-ра Марквардт, а то была пятница 29-го, я была совершенно измотана и очень близка к тому, чтобы пойти на попятный. Задним умом мы все крепки, и, конечно же, послушайся я желаний своего истощенного ума и тела, это оказалось бы самой большой удачей. Не писала бы я тебе этого письма, и сны мои не прерывались бы так часто дурными видениями. Впрочем, задний ум, он чаще всего не более чем жестокий голос, глумящийся над нами из тени.
Я приняла душ, оделась и пошагала из своего номера в женском общежитии «Миллер-Холла» к старинному дому под шиферной крышей, значившемуся под номером 135 на Бенефит-стрит. Стоял он на крутом склоне холма: цоколь выходил прямо на улицу – и был выкрашен в мертвенно-бледный оттенок желтого цвета. Я читала, что соорудил его в 1763 году один купец из Провиденса по имени Стивен Харрис, для кого тяжкие времена настали почти сразу же после завершения строительства дома. А посему, естественно, дом имел славу проклятого. Мне было велено явиться ровно в шесть вечера, так что, когда я добралась до места, солнце уже порядком опустилось. При входе меня приветствовала горничная, и, к своему удивлению, я обнаружила, что сборище уже в полном разгаре.
Горничная приняла мое пальто и препроводила меня из прихожей по узкому коридору в просторную гостиную. Там было дымно, воздух благоухал смесью запахов сигарет, мужского одеколона и духов. Адели Марквардт заметила меня почти сразу же и тут же представила своей компаньонке, Екатерине (о ком я так ничего, кроме имени, и не узнала). Та была очень красивой женщиной: темноглазая, волосы, как уголь, черные, – должна признаться, что они с Марквардт составляли потрясающую пару. Компаньонка родом была из Бухареста и говорила с сильным румынским акцентом.
– Надеюсь, дом было отыскать нетрудно? – спросила Марквардт, и я уверила ее, что никакого труда это не составило. – Хорошо, – кивнула она, – хорошо. Я сама не очень-то хорошо знаю Провиденс и, признаться, время от времени не туда попадаю.
– Я опоздала? – спросила я, оглядывая заполненную людьми комнату.
– Нет-нет. Вы как раз вовремя, – успокоила она. – Вы прелестны, моя милая.
Появился еще один слуга, он нес на серебряном подносе бокалы с шампанским, и хозяйка мне предложила выпить. Я взяла бокал, хотя вкус вина меня никогда не прельщал. Марквардт принялась объяснять, как они с Екатериной познакомились в Париже четыре года назад, но я, в лучшем случае, слушала вполуха. Внимание мое было обращено на других гостей, а их собралось по меньшей мере человек пятнадцать. Рут, говоря, что были они сборищем людей странных, я ничуть не преувеличиваю. Знаю, что обо мне говорят как о какой-то жеманнице, и я никогда не водила компанию с битниками, с богемой и всякими такими, только, по-моему, даже любимые тобой Керуак и Гринсберг опешили бы от этой эксцентричной своры. Большинством в ней были дамы, а у немногих присутствовавших мужчин просто выпирало женоподобие, как в поведении, так и во внешности. Я бы сказала, в том, как эти люди были одеты, как вели себя, была некая сознательная, намеренная возмутительность. Они напоминали мне стайку каких-то особого вида певчих птиц, птиц, чье оперение было чересчур уж кричащим, чтобы быть красивым, и чьи тела были до того нескладны, что вызывало удивление, как им удается летать.
– Нуте-с, не хотели бы взглянуть на него сейчас? – спросила д-р Марквардт. – Тот артефакт из Рас-Шамра?
Вполне могло быть, что я сказала «да». Или, возможно, всего лишь кивнула. Зато хорошо помню, что как раз тогда и заметила молодого человека, стоявшего на коленях перед камином. Он был совсем голый, если не считать венца из плюща на голове и красной тряпичной повязки, закрывавшей ему глаза. Губы и щеки у него были нарумянены, голова несколько склонена, так что лицо его я не могла хорошо разглядеть. По обе стороны от него стояло по женщине, на каждой одежда была золотистой с яркими оттенками красного. Каждая держала серебряную чашу. Я стала что-то говорить, прося как-то разъяснить эту причудливую живую картинку, но Марквардт меня перебила:
– О, не стоит ужасаться, моя милая. Это всего лишь немного спорта. Нам нравятся наши игры, знаете ли.
Позже мне все время вспоминались какие-то мелочи. Например, всего несколько недель назад я припомнила, что в гостиной стоял громадный старинный граммофон, а игравшая пластинка была записью «Звездной пыли» Хоги Кармайкла. Эту песню любила моя мать, а еще она была одной из первых песен, какую я сыграла на пианино (я бросила заниматься музыкой после школы). Ой, и еще розы. Я не упомянула о них. По всей комнате в копиях китайских ваз династии Мин были расставлены букеты розовых бутонов. В тот вечер их была там сотня, но ни один цветок не раскрылся. Их лепестки были выкрашены синим, темно-синим, по-мусульмански, под стать синему на фарфоровых вазах. Я отвлекаюсь. Но все эти мелочи и еще множество других, описывать которые здесь у меня нет времени, как-то укладываются в единое непотребство, как будто гостиную в том доме 135 на Бенефит-стрит тщательно украсили, дабы добиться весьма особенного и сбивающего с толку результата.
Раздвижная дверь отделяла гостиную от небольшого уставленного книгами кабинета, и Марквардт раздвинула створки и ввела меня в него. Екатерина вошла следом за нами, а потом Марквардт опять свела дверные створки, приглушив звуки музыки и голоса других гостей. В центре кабинета стоял небольшой резной чайный столик, а в центре его в одиночестве стояла фигурка, посмотреть на которую она, Марквардт, и пригласила меня в этот дом. Увидев ее, я, по-моему, действительно ахнула. Пиши я это почти кому угодно другому, а не тебе, Рут, не той, кто сам соприкасался с этим народом, то, думаю, меня можно было бы за истеричку принять. Но так и было: я, должно быть, ахнула. И это, похоже, порадовало и Марквардт, и ее компаньонку. Они обменялись улыбками, и у меня появилось четкое ощущение, что они обе разделяют какой-то секрет, вроде ударной концовки шутки, в какую я не посвящена.
– Замечательно, правда? – заговорила Марквардт. – Мастерство изумительное. И на самом деле она явно не угаритская, невзирая на происхождение. Вероятно, в Рас-Шамра она попала из Египта, возможно, в правление Аменемхета III, где-то после 1814 года до новой эры. Судя по полевым записям Шеффера, фигурку эту нашли вместе со стелой, изображавшей фараона.
Тут на некоторое время я забыла про Марквардт с ее компаньонкой и их странных гостей. Забыла про синие розы и голого парня на коленях перед огнем. На какие-то краткие мгновения всем моим вниманием завладела статуэтка на столике. Да, мастерство было редчайшим, только в предмете этом не было ничего от красоты. Он был омерзителен во всем. Если я говорю, что был он нечистым, поймешь ли ты, что я имею в виду? Думаю, смогла бы, с твоими-то познаниями, при том, столько увидела ты своими глазами. Нефритовая статуэтка – вещь нечистая. И подлая. И все же оказалось, что я не могла глаз от нее оторвать.
– Это не Дагон, – произнесла я, наконец. – Что бы и кого бы еще это ни обозначало, ясно, что это не изображение Дагона.
– Согласна, – сказала Марквардт. – Очевидно, вам знакомы ранние шумерские и поздние ассиро-вавилонские тексты, где предполагается, что у Дагона, или Дагана, была жена? И что эта жена, возможно, была богиней…
– Разумеется, – перебила я ее. На меня это не похоже: перебивать кого-то. Только вдруг у меня голова пошла кругом, а в рот будто вата набилась. Я сделала глоток шампанского и уставилась на отвратительную статуэтку. – Только это и не Ишара.
– Нет, согласна. Но в записях Шеффера есть описание того, что он называет «Мать Гидра», и сопровождает описание зарисовка вот этого артефакта. Он сообщает, что, когда один из его рабочих откопал фигурку, все мужчины в ужасе разбежались и вернулись к раскопкам только после того, как находку вывезли с площадки.
– Так, если она не отправилась в Страсбург, то куда же в конце концов попала? – спросила я.
– Как я сказала, в частную коллекцию. По-видимому, Шеффер продал ее французу, Абсолону Тибальту Моро, бывшему учеником Елены Блаватской, еще когда он только-только подростком стал. Моро был помешан на различных мифах и традициях, имевших отношение к затонувшим континентам, Атлантиде, Лемурии, Му и так далее, и был убежден, что финикийцам была известна затонувшая земля в южной части Тихого океана, называвшаяся Р'льех. Он был убежден также, что бог Дагон изначально появился в Р'льех и что супруга этого бога, вот эта, – и Марквардт повела рукой в сторону статуэтки, – по-прежнему обитает там в ожидании грядущего апокалипсиса – великого потопа, если быть точной, который станет провозвестником воскрешения из мертвых еще более могучего существа, чем Дагон или его жена.
Раздался резкий стук в дверь, после чего Екатерина раздвинула створки настолько, чтобы хватило на перешептывание с тем, кто стоял со стороны гостиной.
– Так, значит, если она перешла к этому самому Моро, – сказала я, – как получилось, что ею завладели вы? – Я сделала шаг поближе к столику и статуэтке, и так же сильно, как хотелось мне оказаться подальше от этой вещи, хотелось и взять ее, в руках подержать, почувствовать ее вес. Мне представлялось, что на ощупь она маслянистая.
– Он был арестован за убийство, – услышала я ответ. – Восемь убийств, если быть точной. Тела были обнаружены закопанными у него в усадьбе, совсем рядом с Авиньоном. Имели место обвинения в каннибализме, но так ничего и не было…
В этот момент из гостиной донесся ужасный шум. Кто-то кричал – жуткие звуки, словно загнанное, раненое животное – и память моя сразу вернулась к юноше с завязанными глазами у камина. Екатерина быстро вновь захлопнула дверные створки. Глянула через плечо и пробормотала что-то по-румынски. Во всяком случае, я полагаю, что по-румынски. И я увидела, или, скорее всего, мне лишь показалось, что я увидела, как в глазах женщины мерцает красноватое сияние – наподобие отражательного зеркальца в глазах какого-нибудь дикого животного. Я еще подумала: «Я не верю в оборотней, но если бы верила, то без колебаний уверилась бы, что эта женщина именно оборотень и есть».
Потом Адели Марквардт взяла меня под локоток и сказала:
– Теперь вам надо уйти. Приношу свои искренние извинения, но срочное дело требует моего участия. Сожалею о причиненном беспокойстве. – Произнесла это в точности так, словно бы зачитала заранее написанное и тщательно составленное сообщение. И кивнула в сторону небольшой дверки напротив чайного столика, которой я и не заметила. – Это выведет вас обратно на улицу. Вам лучше поспешить.
И я поспешила. Нашла то, чего мне хотелось (хотелось, как ничего не хотелось никогда, по-моему) – убраться из этого дома, от этих странных людей и этой жуткой статуэтки. Где-то над нами раздался перезвон колоколов, звук их очень походил на звон колокольцев на поплавках. Я вышла из кабинета, прошла узким затхлым коридорчиком и вскоре вновь оказалась на Бенефит-стрит, оглядываясь с безопасного расстояния на мерцающий разлив газового света. Не могу в точности сказать, долго ли стояла я у фонарного столба, сердце билось учащенно, пока я разглядывала несчастный желтый дом Стивена Харриса. Пять минут? Десять? А потом я вернулась в «Миллер-Холл». Оставила свет зажженным до самого рассвета и так и не уснула. На следующий день уехала из Провиденса, на три дня раньше, чем намеревалась, и радовалась безмерно, что еду обратно в Калифорнию.
Непременно прибавлю еще одно, а потом закончу. Примерно недели через две после того вечера я получила по почте конверт с газетной вырезкой из «Провиденс джорнэл». Обратного адреса не было, и я понятия не имею, кто отправил его, но на конверте стоял почтовый штемпель Бостона. Через неделю после сборища у Марквардт, 5 ноября, в реке Сиконк было найдено тело, плававшее неподалеку от того желтого дома. Голое тело молодого человека. У него был вырезан язык и выколоты глаза.
Как я уже говорила, я отправлю письмо из Гранд-Джанкшен. Будь осмотрительна, дорогая Рут. Прошу, держись подальше от этой женщины.
Искренне твоя —
Изабо.
