Глава 7. Роды

Наступает день Х. Волнуюсь ли я? Нет, мне все равно, чем там все закончится, мне хочется и не хочется одновременно, чтобы это уже наконец случилось, потому что, с одной стороны, это, наверное, уже становится опасно для моего здоровья, где-то в глубине я начинаю думать, а что там происходит с ребенком… Идут четвертые сутки… он разлагается? Может быть, он там гниет внутри меня… Это страшные, неприятные и жуткие мысли, я гоню их. С другой стороны, это будет конец, полный конец моей долгожданной беременности, я снова стану как все… Да, точно. Это состояние беременности со всем этим набором: токсикоз, округляющийся живот, напряжение в матке, а и даже эта боль и онемение в ноге (матка ущемила нерв, и периодами жгучая боль растекалась по правому бедру), все это доставляло мне удовольствие, подтверждало развитие беременности, и я ощущала себя такой значимой во время этой миссии по вынашиванию ребенка, такой нужной и важной… а что я без него? Когда мою малышку вынут, что буду делать я? Как себя ощущать? Как пустое место… пустой невостребованный сосуд… НИЧТО. Все это крутилось в моем измученном воспаленном мозгу… в пелене тумана и в ощущении какой-то тяжкой нереальности происходящего… Каждый раз, просыпаясь, я не хотела открывать глаза, чтобы реальность не обрушилась на меня тяжким грузом… Пусть все это будет сон, не со мной, просто сон, он затянулся, но ведь он кончится… и все будет хорошо… но нет. Это не сон.

Приезжает мама, приходит в палату врач, мне что-то поясняют, как все будет происходить, мне все равно, я не слышу, не слушаю… не вникаю.

Идем в смотровую, прокалывают пузырь, не больно, выливаются околоплодные воды… началось. Затем в шейку вводят большой шприц с каким-то гелем (для стимуляции родовой деятельности). И начинаем ждать… Я снова в палате. День. Кажется, даже за окном солнце. Ничего не происходит… Я не волнуюсь, не думаю о родах, я просто жду, когда что-то в моем организме начнет происходить… Вот начинает потягивать низ живота так, как это бывает перед месячными, или когда хочешь в туалет по-большому, но не сильно… Первые схватки, едва заметные, я думаю, ну вот оно, я же так и предполагала, что больно не будет, с чего там быть боли, это не роды, это так, жалкое подобие. Не подаю вида. Лежу, периодически встаю, прохаживаюсь по палате, сажусь на кровать и жду… Так проходят несколько часов… Моя соседка за всем этим наблюдает, не думаю, что для нее это было комфортно, и персоналу, наверное, стоило разделить таких пациентов ради гуманного обращения с обоими, но мы были в одной палате все это время.

Схватки становятся интенсивными и болезненными, я корчусь от боли, но не кричу, не издаю ни звука, потому что мне стыдно. СТЫДНО. Я не рожаю, я просто выталкиваю из себя мертвого ребенка ради спасения собственной жизни, своего здоровья, так я это чувствую, и мне ОЧЕНЬ СТЫДНО. Я не имею права кричать, рыдать. Я не хочу привлекать к себе внимание персонала. Боль становится едва переносимой, распирает меня, мне кажется, я чувствую, как что-то твердое упирается во влагалище изнутри… И тут я осознаю, что это головка ребенка… «Он выходит!» – кричу я, меня ведут под руки в родовую, потому что ноги передвигать больно, между ними я уже чувствую твердую болезненно давящую головку.

Врач сморит на меня. «Да, раскрытие шесть пальцев! Рожаем!..» Боль адская, я корчусь, извиваюсь, кусаю губы…

– Почему ты не кричишь? – спрашивает врач.

– Потому что это же не роды, – говорю ему я.

Он качает головой, и это тот самый момент, когда я наконец вижу хоть какое-то сострадание и сочувствие от медперсонала. Может быть, мужчины более чувствительны к женской боли. Женщины вели себя гораздо жестче и циничнее.

– Ты что! Не надо терпеть! Кричи, будет легче. Это такие же роды, раскрывается шейка, ты ощущаешь такие же схватки, как все роженицы. Тебе так же больно!

Он как будто дал мне разрешение на то, что я могу открыто выражать свою боль. Я безумно благодарна ему за это! Безумно! Это такое облегчение, в моем воспаленном измученном мозгу растекается мысль: я так же имею право, как и все эти полноценные роженицы, мне так же больно, все так же, как у них! Но кричать я по-прежнему не могу, в горле крик как будто застревает. Я начинаю стонать. Так действительно легче…

Врач сжимает мне мочку уху.

– Это поможет снять острую боль, так будет легче…

И то ли от этого, то ли просто от ощущения, что о тебе кто-то заботится и ему не все равно, становится легче… Мы перебираемся на родильный стол… я едва взбираюсь, так как головка уже практически вышла и болезненно давит на промежность.

– Тужься! Тужься! Давай! Выходит!

Я делаю буквально две или три потуги, и что-то теплое и влажное соскальзывает из меня в лоток или в руки акушерки. Больше ничего не давит. Чувствуется облегчение… Все…

Я не вижу ребенка, мне его не показывают, и мне даже не приходит в голову, что мне можно на него посмотреть, что я имею право, мне кажется это очевидным запретом, который нельзя нарушать… и я даже не пытаюсь. Я полностью обессилена… Не знаю, что происходит дальше… Я хочу отключиться. Анестезиолог вводит спасительный наркоз для чистки… Я отключаюсь, я так рада, что покидаю эту реальность… Я хочу покинуть ее совсем, и где-то в глубине души я мечтаю, чтобы он переборщил с наркозом, и мое сердце успокоилось насовсем. Вот так легко, просто заснуть и все…

Глава 8. Пустота

Дальше мои воспоминания сводятся к ощущению пустоты…

Пустота внутри. Физически ощутимая пуста, пустота душевная. Я просто бледная копия меня. Меня нет, я мираж, прозрачна…

Я ем, пью, хожу в туалет, на уколы, выполняю предписания врачей… выглядываю в окно, когда приходят родственники «поддержать меня», хотя меня это раздражает. Я злюсь на сестру мужа, которая всегда мечтала о девочке, и открыто завидовала моей беременности, и почему-то была уверена, что там девочка… и мне кажется, ее слезы фальшивы, ее приход ко мне под окно это наслаждение моим материнским поражением. Я так это ощущаю, мне плохо.

Я не хочу обсуждать это с близкими, они не поймут. Я не хочу, чтоб все об этом узнали, хотя понимаю, что это неизбежно. Не хочу никому ничего объяснять. Я замыкаюсь в себе, мне так жалко себя, чувство досады и злости на себя, на этих счастливых людей вокруг, не переживших такое, сменяется стыдом, виной, что я что-то сделала не так, что-то упустила, не обратила на что-то внимание, что не сделала раньше УЗИ, вдруг можно было бы что-то изменить…

Грудь предательски наполняется молоком от каждого глотка чая, изливается горячими струйками по телу, как жестокое напоминание о том, что это молоко некому пить.

Тело малышки отвозят на вскрытие. Есть какая-то внутриутробная инфекция. Отек плаценты спровоцировал нарушение в кровоснабжении плода. Было ли ей там плохо, чувствовала ли она это, когда так активно шевелилась в тот последний вечер… или это было совпадение? Я думаю об этом. Есть ли в этом моя вина? Могла ли я что-то изменить? Мне не с кем поговорить об этому, некому задать эти вопросы. Потому что я не хочу говорить об этом с близкими, не хочу и не буду.

Чего бы мне хотелось в тот момент, это быть в палате или в окружении женщин с похожей ситуацией, поплакать с ними вместе, оплакать наших неродившихся малышей, наших ангелочков… Только они могли бы меня понять и разделить мои чувства… Про профессиональную психологическую поддержку я тогда точно не думала и не знала. О том, что как раз в 1999 году в США вышла книга о сопровождении женщин и семей после перинатальной утраты (Chambers H.M., Chan F.Y. Support for women/families after perinatal death // Cochrane Review/ The Cochrane Library. Issue 1. – Oxford: Update Software, 1999), даже не подозревала.

В России тогда, повторюсь, этому вопросу уделялось крайне мало внимания, точнее, его не уделялось вообще. Мы выживали как могли. Травмированные, запихивали свое горе куда подальше и выживали, оно отравляло нас изнутри, а мы не позволяли ему вырваться наружу, видимо, еще годы советского воспитания накладывали свой отпечаток. Будь стойкой, мужественно выноси потери. Не плачь! Запрет на горе. Запрет на слезы. Запрет на открытое выражение переживаний.

Я не знаю, что стало с телом малышки… Я спросила, помню, что будет. Его дадут похоронить? На что все в один голос мне сказали, что, конечно, нет, если ребенку было бы более 30 недель, то дали бы, а так это всего лишь плод, который был вскрыт, изучен и утилизирован. Как? Об этом у меня не было сил думать.

Прошло две недели. Мне пришлось вернуться в институт.

– Ты лежала на сохранении? – интересовалась моя одногруппница с уже заметно подросшим животиком.

– Нет… я потеряла ребенка.

Я знала, что эти вопросы будут неизбежны, но так не хотела на них отвечать, так хотелось стать невидимой и просто проскользнуть между людей и также незаметно выскользнуть обратно… Но нет, они охали, вздыхали, перешептывались, для них это был повод к обсуждению нестандартной жизненной ситуации, а для меня – БОЛЬ, СТЫД, ДОСАДА и ощущение ПУТОТЫ и НИКЧЕМНОСТИ существования. Все эти мелкие бытовые проблемы, сессии, готовка еды… все это делалось на автопилоте, между мыслями о потерянном счастье, которое уже не вернуть…

Я не могла смотреть на беременных, на этих так откровенно счастливых женщин! На милых малышей в колясках, на рекламу памперсов и детского питания. Ком в горле и жалость к себе, разрывающая сердце жалость. Апатия. Безразличие. Жизнь на автопилоте. Жизнь, которая живется сама по себе отдельно от тебя… тебя в ней нет. Ты осталась там, в этом последнем дне, в этих последних «туках», застряла в этом калейдоскопе счастливых умилительных воспоминаниях и сменяющих их пронзающих болью реальности моментов тех дней от «тук» до «все». И это как клетка, из которой нет выхода. Черно-белая жизнь. Жалкая копия той, что могла быть, если бы не… Пустая.