Глава четвертая

На вечернюю молитву Михайло, Алена и Петруша прошли в церковь Святой Великомученицы Варвары. Служба длилась около часу, и молились люди истово. Алена не переставала удивляться такому скоплению людей, изяществу и богатству православного храма, хотя была здесь не впервые. Рядом молились и Герасим с Марфой. Когда вышли из храма, на душе было светло, а вот на улице заметно потемнело. Дул слабый, теплый еще ветерок, гнал по мостовой опавшие листья, шелестели ветвями молодые березы. Люди расходились по домам, трапезничать и спать. Русский люд ложился спать рано. Может, оттого и бегали по Москве тысячи малышей – ночь дана не только для отдыха.

– Хорошо-то как, – проговорила Алена.

Михайло перекрестился на храм, кивнул:

– Хорошо и светло. Но что-то я Герасима с женой не вижу.

– Видать, к себе подались.

Когда вернулись на подворье, Герасим оказался там. Он знал о вечерней встрече Бордака в Кремле, но ни во что не вмешивался, заканчивая дела, начатые днем. А на подворье, в хозяйстве их всегда не счесть.

Алена выставила трапезу. Курицу с бульоном, рыбу, хлеб и квас.

Потрапезничав, Бордак вышел во двор. К нему тут же подошел Герасим, спросил:

– Я тебе еще нужон, Михайло? На подворье порядок, скотину напоил, накормил.

– Благодарствую, ступай домой.

– Тебе до Кремля идтить, а как не возвернешься до утра? Невеста твоя, еще не привыкшая к жизни городской, бояться будет. И хотя никакой угрозы нету, да и стража службу блюдет крепче прежнего, а все одно боязно ей.

– Не сидеть же тебе на подворье, покуда я не возвернусь?

– Пошто нет? Похарчевничаем с Марфой, и приду, тут во дворе и дождусь.

– Свою супружницу дома одну оставишь?

– Ей что? Она привыкшая.

– Чегой-то ты темнишь, Герасим, – пристально посмотрел на помощника Бордак.

– То на улице темнеет, а я что? Я помочь желаю. Алена такая боязливая и теряется, коли кто чужой объявится. Даже обычный прохожий, интересующийся, как пройти к нужному дому.

– Нет, Герасим, твой интерес в другом, – покачал головой Михайло.

– В чем же? – умело изобразил недоумение работник.

– В том, что ведать желаешь, пошто это меня к себе сам государь зовет.

– Так то ведомо. Ответ держать, что в Крыму было.

– Э-э, нет, для того есть приказ посольский. Но ладно, приходи, а то Алене с Петрушей действительно неуютно и страшновато будет.

– Добро. Тока перекушу и приду.

Герасим пошел к себе, Бордак зашел в дом.

Посреди большой комнаты, прижав руки к груди, стояла Алена. На лавке новые штаны, рубаха, чистый кафтан, рядом сапоги.

– Приготовила все, Аленушка? – улыбнулся Михайло.

– Да. Как же иначе? Тебе же не куда-нибудь, а к самому царю Ивану Васильевичу идти. Боязно мне что-то.

– Отчего? Ты у себя в своем доме, на своем подворье. И злодеев на Москве почти не осталось, опричники перевели. У тех с лихими людьми разговор скорый. К тому же Герасим подойдет.

– Да? – встрепенулась Алена. – Герасим на подворье будет? Но пошто, коли нам с сыночком беды ждать неоткуда?

– Понимаешь, Алена, на службе государевой всяко бывает. Ты постели постель, как обещалась, и жди. А не смогу возвернуться, то гонца пришлю сообщить.

– И такое может быть?

– Я же молвил, хорошая моя, на службе может быть все. Но не думаю, что ныне задержусь, или Иван Васильевич срочно отправит куда-нибудь. То обычно по утрам делается.

– Ты подарок-то крымский не забудь, – вздохнув, напомнила она.

– Хорошо, что сказала, а то совсем забыл о нем.

В малой комнате засопел Петруша. Отчего-то ныне спал беспокойно. Алена пошла к нему, убаюкивать. Бордак же переоделся, засунул за пояс саблю, с которой никогда не расставался, ножи в голенища вставлять не стал, тут ходьбы нет ничего, и место спокойное. Положив в сумку подарок крымского мурзы, он заглянул в комнатенку и прошептал:

– Я пошел.

– Храни тебя Господь! И помни, я вельми жду тебя!

– То всегда помню.

Бордак вышел во двор. Герасим к этому времени уже вернулся, сидел на скамье под березой.

Михайло поправил саблю, молвил:

– Я пошел, Герасим.

– Ступай с Богом! – Он перекрестил Бордака, закрыл за ним калитку.

Народу на набережной не было, только стража на местах в бочках разводила костры. От них и тепло, и светло.

Михайло сразу привлек внимание ближайших стражников:

– Эй, человече, откель идешь и далече ли?

– Недалече, стражник, тут рядом.

– Рядом Кремль.

– Вот туда и иду, желаешь ведать, по какому делу?

– Не-е, то не мое дело, а откель путь держишь?

– Мое подворье в саженях пятидесяти отсюда, но коли и далее пытать намерен, зови начальника своего, с ним гутарить буду.

– Ступай, дальше тебя все равно остановят, там и допытаются, кто ты и пошто.

Бордак миновал пост, спустился к реке, пошел берегом. Москва-река спокойна, ветер стих совсем, гладь речная, как зеркало. Он посмотрел на небо. Звезд не видать, в воздухе свежесть. Не иначе, дождь пойдет, а то и ливень. Но то добре. Опосля крымской да степной жары гроза на Москве – благодать.

Михайло шел берегом, именно на берегу была врытая в землю арка, через которую можно было попасть в подземный переход. У арки стояли два стражника, одеты в одежу стрелецкую, но без пищалей. Одному около тридцати, второй годов на десять младше. Старший, опершись на бердыш, остановил незнакомца окриком:

– Погодь, человек, ты не заблудился, случаем?

– Нет, я ведаю, куда иду.

– И куда же?

– В Кремль!

– Куда хватил! И кто же ждет тебя в Кремле, человече?

– Видать, тебя не предупредили.

– А должны были?

– Должны. Ну, что ж, ты тут старшой, не пускать – твое право. Пойду в обрат домой. Тока потом обиду не держи, коль накажут за то, что не пустил.

– А тебя, человече, не Михайло Бордаком звать? – спохватился младший стражник.

– Куда лезешь, Гаврюха?! – гневно взглянул на него старший.

– Да я, голова моя садовая, совсем забыл, десятник же надысь приходил, как раз о Бордаке предупреждал, что опосля вечерни должен подойти, дабы пропустить его, не препятствуя. Так что, извиняй, Степан, позабыл.

– Эх, дать бы тебе в морду! – Старший, как выяснилось, некий Степан, повернулся к Бордаку: – Так ты и есть тот человек?

– Да.

– Не держи зла на нас, зрил, что из-за этого олуха, – кивнул Степан на Гаврюху, – неразбериха вышла, проходи смело.

– Я не держу обид и зла, только так службу у Кремля столицы русской нести не можно.

– Да, понимаю, исправимся. Ты это, Михайло, не знаю, как по батюшке величать, десятнику о том, что случилось, не говори, а то он дюже лют на расправу.

– Ладно.

Послышались шаги, появился еще один стражник, но на нем была одежда начальника.

– Десятник, Богдан Семенович Копарь, – шепнул Бордаку Степан.

– Что тут у вас? – оглядев стражников и Михайло, спросил Копарь.

Степан поздоровался, поправил кафтан, шапку, взял как след бердыш и поспешил доложить:

– Да вот, Богдан Семенович, человече, о котором предупреждал, прибыл.

– Приветствую тебя, Михайло Лексеич! – взглянул на Бордака десятник.

– И я тебя тако же.

– Что-то припозднился.

Бордак не стал объяснять, что вышла заминка со стражей:

– Так и срок был условлен после вечерни.

– Ладно, почему не проходишь? Бывал же здесь.

– Бывал, уже собирался, а тут ты.

– Да? – Десятник строго посмотрел на стражников и ни с того ни с сего сунул кулак под нос Степану: – Я вот тебе!

Тот отшатнулся, но промолчал.

– Идем, Михайло Лексеич, провожу, так велено, – кивнул десятник Бордаку.

Они пошли подземным переходом, спустились по ступеням к ровной площадке, где стоял деревянный обнос колодца, потом опять же по ступеням поднялись вверх и вышли в Тайницкую башню. Оттуда к тыловой стороне великокняжеского Дворца. Прошли во внутренний двор, но десятник не остановился, повел дальше по тропе, мощенной камнем, в другой потайной, скрытый от взора людей дворик.

Там десятник встал, обернулся к Бордаку:

– Жди здесь. Я буду у дворца, провожу в обрат. И оружие отдай! Положено так.

Михайло кивнул, отдал саблю. Осмотрелся. Он находился на площадке, ограниченной кустами, сбоку стояла лавка, и, когда десятник ушел, он присел на нее и стал ждать.

Ждал недолго. Вскоре появился вельможа, что можно было определить по одеже, и, не приветствуя, спросил:

– Михайло Бордак?

– Он самый!

– Грамота, что получал, уезжая в Крым, при себе?

– А как же!

– Дай мне! Она тебе пока не понадобится.

Бордак достал свиток, который не раз выручал его, отдал вельможе. Тот повернулся, чтобы уйти, но вдруг отшатнулся в сторону.

По тропинке шел сам царь Всея Руси, Иван IV Васильевич Грозный.

Вельможа поклонился, и царь кивнул ему:

– Уйди, боярин! И гляди, чтобы никого рядом не было.

– Да, государь.

Царь приблизился к Бордаку. Михайло почувствовал оторопь, но Иван Грозный улыбнулся, просто, по-человечески, и приветливо произнес:

– Ну, здравствуй, посланец Михайло Бордак.

– Долгих лет, государь!

Иван Васильевич прошел до скамьи, сел, поставив рядом посох.

– Садись и ты, боярин.

Бордак оторопел еще боле.

– Извиняй, государь, но я не боярин, – выдавил он.

– С того момента, как вернулись выкупленные люди на Москву, боярин, али не желаешь принимать чин?

– Это так неожиданно.

– Привыкнешь быстро, ты же из дворянского сословия. Теперь быть тебе выше. Но у меня не так много времени, рассказывай, что узнал в Крыму. Мне Афанасий Нагой докладывал, но то тайной грамотой через гонца, а я желаю услышать от тебя лично.

– Но пред тем дозволь передать тебе подарок мурзы Басыра, у которого выкупили невольников, – спохватился Бордак.

– От этой собаки и подарок?

– Он просил передать, я сполняю! – пожал плечами Бордак.

– Давай!

Михайло достал из сумки короб.

– Чего там? – спросил царь.

– Ожерелье для твоей будущей супруги.

– Пошто без спросу смотрел? – голос царя приобрел металлические, холодные нотки.

– Извиняй, государь, сам не открыл бы. Спросил у мурзы, чего в коробе, он и сказал.

Иван Васильевич отложил короб, не посмотрев внутрь, и взглянул на Бордака:

– Молви, Михайло, по делу.

– Слушаюсь. Дела, государь, назревают нехорошие. Султан турецкий требует от крымского хана Девлет-Гирея нашествия на наши земли. К тому же его толкают и местные торговцы «живым» товаром. Не ведаю, как смог продержаться долгое время в проклятой Кафе.

– Ходил на невольничий рынок? – неожиданно спросил Иван Васильевич.

– Ходил, государь, дабы встретиться с людьми татарских вельмож, а опосля и с ними.

– Что там?

– Горе, государь. Оно душит, сковывает тело, рождает ярость, а в бессилии угнетает дюже. Дьявольское место.

– Слышал, там ты себе жену купил?

– Я выкупил женщину с ребенком, не ведая, что опосля полюбится она мне.

– То хорошо. Будьте счастливы.

– Благодарствую.

– Что мурза Азат?

– От него и получил вести.

– Что принято малым и большим диванами в Бахчисарае?

Бордак доложил.

– Значится, весною ждать «дорогих гостей»? – нахмурился царь и несколько раз с силой ударил посохом по камню.

– И частью уже в этом году.

Михайло рассказал о замысле крымского хана и осенью беспокоить русские земли. Подробно доложил, кто из татарских вельмож поведет орды из Крыма, когда поведет, с какой целью. Впрочем, цель была ясна и без объяснений. Любые набеги ордынцев имели одну цель – разорение городов и сел, захват людей в полон. Сейчас идет разведка.

Выслушав посланца и новоявленного боярина, царь проговорил:

– Значит, нынешним месяцем татары пойдут на Новгород-Северский, Рыльск и по рекам Северский Донец, Оскол к Дону?

– Да, государь.

– Поведет рать Галибей, с ним пять мурз, среди которых и твой знакомец, а также осведомитель мурза Азат?

– Да!

– А большой поход назначен на весну, и Девлет-Гирей желает опустошить земли у Козельска?

– Скорее всего и у других городов-крепостей. Попытается взять их.

– О походе на Москву речи не велось?

– Нет!

– Ты вот что, Михайло, ныне же составь подробный отчет о пребывании в Крыму. Все, что узнал, о всех, с кем имел дело, опиши, не упуская мелочей.

– Отчет по тратам я передал Афанасию Федоровичу.

– То не столь важно, – отмахнулся царь. – Важно знать, что замышляют в Константинополе и в Крыму.

– Составлю, государь. Только как передать отчет тебе?

– Завтра утром на подворье к тебе подъедет гонец из опричников, Гордеем зовут. Узнаешь по левой руке, у него нет большого пальца, четырехпалый он. Ему и вручишь. От него же получишь мошну со ста рублями.

– Сто рублей? Я не ослышался, государь?

В те времена это были огромные деньги.

– Не ослышался, ты сэкономил на выкупе невольников гораздо больше. Положенное жалованье ведаешь, где получить.

– Ведаю, благодарствую, государь!

Иван Васильевич распахнул ворот отделанной златом и серебром рубахи:

– Душно тут, не то что в Александровской слободе и даже в опричном дворе. Дух измены давит тут. Не удивился, что принял тебя в Кремле, а не на дворе за Неглинной?

– Не думал о том, государь.

– Потому как треба быть и здесь. Везде треба быть, коли государством правишь. Но все, передашь отчет, подумаю, что делать, а что – нет. Ты покуда из Москвы не выезжай. Возможно, позову. А позвать могу в любое время. И теперь гонец к тебе один – четырехпалый Гордей. Спасибо за службу верную, прощевай покуда.

Царь встал, поднялся и Бордак. Правитель земли руской быстрым уверенным шагом двинулся к тропе и исчез на ней.

Михайло достал платок, вытер выступивший на лбу пот. Глянул на скамью – подарок мурзы остался на ней. Но ништо, подберут. Он пошел к внутреннему двору, где его ожидал десятник Копарь.

Завидев Бордака, двинулся навстречу и, приблизившись, спросил:

– Все?

– Все, – кивнул Михайло.

– Не сказать, чтобы скорым разговор был.

– Тебе-то до этого какое дело?

– Никакого. Держи свою саблю. Идем к башне.

– Погодь! Там, – указал Михайло в сторону тайного дворика, – государь оставил подарок крымского мурзы. Может, с умыслом, может, забыл. Надо бы забрать.

– Не беспокойся, заберет кто надо.

Они прошли к башне, затем подземным ходом к реке. Пошел дождь, поэтому стражники хоронились в арке.

Михайло же, напротив, не стал прятаться, подставил под упругие, холодные капли горячее лицо и воскликнул:

– Хорошо! – после чего двинулся к своему дому.

Калитка была открыта. Он зашел внутрь. Во дворе Герасим и… Алена.

– Михайло! Я так рада, – бросилась она к нему.

– Ты, Аленушка, словно с войны встречаешь, а я всего лишь в Кремле был.

– Ну нет никакого сладу с твоей невестой, Михайло, – проворчал Герасим. – Как ушел, она тут же во двор. Домой заходила тока сына проведать. Ждала дюже.

– Тебе пора к себе, Герасим. Спасибо, что побыл тут в мое отсутствие, завтра о делах поговорим.

– Добро. Покойной вам ночи, молодые! – усмехнулся Герасим и покинул подворье Бордака.

Михайло с Аленой зашли в дом, прошли в опочивальню. Там на сдвоенных широких лавках лежала взбитая перина, поверх простыни легкое стеганое одеяло, две подушки.

– Вот, постелила, как и договорились, на двоих, – смущенно сказала Алена.

– Аленушка! – Бордак крепче, чем во дворе, обнял ее. Кровь ударила ему в голову, и он повалил Алену на постель…

Миловались долго, уснули ближе к рассвету.

А утром Бордак проснулся один. Алена уже хлопотала по хозяйству.

Михайло поднялся, помолился на образа.

Необыкновенную легкость в теле испытывал он и огромную нежность к той, которая подарила ему эту волшебную ночь, подарила себя.

После утренней молитвы и трапезы на подворье пришли Герасим и Марфа.

Женщины уединились в доме, мужчины остались во дворе.

– Треба, Михайло, зерно закупить, покуда цена хорошая держится, – присев на скамью, заговорил Герасим. – Да и вообще припасы, осень-то пройдет быстро, зима холодами лютыми налетит, провизию купить трудно станет. Переметет тракты, встанет торговля.

– Вот и займись этим.

– Деньга нужна.

– Деньгу дам, сколь надо, ты проехай по торговцам, приценись, закажи что треба, с оплатой задержки не будет.

– Может, вместе, Михайло? А то закажу али выберу что не то.

– Первый год, что ли?

– Ране только для тебя, да и то в количестве малом. Ныне же у тебя семья.

– Да, семья, – улыбнулся Бордак. – Ты ведаешь, Герасим, у меня была семья, и я любил ее, но… наши отношения с Аленой – это совсем другое. Я… не нахожу слов.

– И не надо, Михайло. Коли любишь, то слова излишни.

– Да.

– Ну, я поехал?

– Езжай.

Герасим уехал. Бордак, составив отчет, ждал гонца царя, но тот не появился. Ни в этот день, ни во вторник, ни в среду. Отчет же забрал тот вельможа, что провожал на потайной дворик.

И только в четверг, когда Михайло с Аленой в тени березы обсуждали сроки помолвки, а Герасим по обыкновению занимался хозяйством, к воротам подъехал всадник.

Первым его увидел работник и тут же крикнул Бордаку:

– Похоже, к нам опричник!

Гонец постучал плетью по воротам, и Герасим открыл калитку:

– Чего тебе, добрый человек?

– Ты боярин Бордак?

– Боярин? Бордак? Нет, я его работник.

– Кликни боярина, коли дома.

– Да какой боярин? Бордак – служивый человек, это да, но не вельможа.

Из-за спины Герасима вышел Михайло:

– Погодь, Герасим, приветствую тебя, воин! – и бросил взгляд на его левую руку. Большого пальца не было. – Гордей?

– Он самый.

– Заезжай!

Бордак кивнул Герасиму, тот открыл створку ворот.

Царский гонец завел во двор породистого молодого коня, спрыгнул с него. Осмотрелся. Потом глянул на Герасима и коротко бросил:

– Уйди, ты лишний!

Герасим отошел к конюшне в некотором недоумении.

Бордак указал на скамью:

– Присядь воин. Квасу хочешь?

– Выпью, нынче душно после дождя.

Марфа принесла квасу. Гонец выпил, вернул кружку и заговорил:

– Теперь слушай, боярин. Государь смотрел твой отчет и повелел тебе встретиться с княжичем Василием Игнатьевичем Парфеновым.

– Погодь, воин, это не сын ли известного и знатного князя Игната Ивановича, государю и трону верой и правдой служившего?

– Его сын.

– А что сам Игнат Иванович? Давненько его на Москве не было видно.

– Он все боле в вотчине своей. Тут княжич на подворье проживает. Подворье Парфеновых ведаешь где?

– Ведаю, недалеко отсюда. Но пошто с княжичем встречаться?

– То повеление государя. Княжич все объяснит.

– Что по отчету решил государь, окромя этой встречи ведаешь?

– То не мое дело.

– Понятно. Когда мне треба встретиться с Василием Игнатьевичем?

– Ныне.

– Прямо сейчас, после полудня или вечером?

– Княжич все время дома. Когда поедешь, тогда поедешь. И еще… – Гонец достал свиток. – Это тебе документ, закрепляющий за тобой чин боярина, а тако же учреждающий, какую вотчину ты получаешь по чину. Там же царская охранная грамота. Что это такое, ты ведаешь хорошо.

– Ведаю.

– И вот это, – протянул Бордаку мошну гонец. – Здесь сто рублей. Считай, дабы опосля кривотолков не было.

– Я верю тебе!

– Считай, боярин!

– А я смотрю, ты не из простолюдинов будешь?

– Мой отец – стрелецкий сотник, из служивых, дворянин.

– То заметно.

– Ты деньгу считай, боярин.

Бордаку пришлось идти в дом, чтобы пересчитать обозначенную государем сумму.

– Все верно. Посчитал, – сказал он, вернувшись к гонцу.

– То добре.

– Ты сейчас на опричный двор?

– А что? Тебе до этого какое дело?

– Коли на двор, то поедешь мимо подворья Парфеновых, предупредил бы княжича, что опосля обеденной молитвы и трапезы приеду.

– Предупрежу.

– Благодарствую.

– Не на чем.

Опричник поднялся, бросил строгий взгляд по сторонам, отвязал коня. Герасим тут же кинулся открывать створку ворот, и он уехал.

– Ух, напужал ратник опричный, – закрыв ворота, вытер пот со лба Герасим.

– Да, вид у него грозный. Но так и должно быть. Наводить страх на лиходеев и изменников государевых.

– Так-то оно так, но как бы невинных не сделали изменниками.

– Государь мудр, того не допустит. А тех, кто супротив Руси идет, не жалко.

– Послухай, Михайло, а чего это опричник спросил, я ли боярин Бордак?

– Он не знает меня.

– Я не о том. Пошто боярин?

– По то, Герасим, что царь пожаловал меня чином боярина, – улыбнулся Бордак.

– Да ты что?!

– На, гляди грамоту.

Герасим умел читать, прочитав, воскликнул:

– Ну и дела! Теперь у тебя и вотчина своя будет?

– Уже все есть, что должно боярину.

– А Алена, значится, опосля свадьбы боярыней станет?

– Да.

– Ну, тогда я твой первый холоп.

– Ты – мой друг.

– Э-э, Михайло, у бояр друзья среди своих, равных по положению.

– Так это у других, у меня по-своему.

– Алена-то ведает?

– Покуда нет.

– Обрадуется.

– Боюсь, как бы не напротив.

– С чего бы так?

– С того, что она женщина скромная, из крестьян, привыкла работать. Мыслю, поначалу опечалится, станет гутарить, что не ровня мне.

– Нашел о чем горевать. Хотя, конечно, посмотришь на жен боярских, Алена на них не похожа, но то тока поначалу. Свыкнется и возрадуется.

– Хорошо бы. Ну а ты ключником теперь будешь, что оформим, как треба.

– И что? Деньгу платить будешь?

– Как все.

– Глядишь, Михайло, так ты ближайшим вельможей к государю станешь. Во главе боярской Думы будешь.

– Э, куда хватил. Мне то не треба, мне треба обычное человеческое счастье.

– Одно другому не мешает.

– Ладно, что там у нас по делам хозяйским?

– Все сделал, с торговым людом гутарил, договорился о ценах невысоких. На днях завозить припасы, дрова начнем, тока деньга нужна, платить.

– Сколько?

– Двадцать рублей, боярин, – вздохнул Герасим.

– Не называй меня боярином наедине и при своих, зови, как и прежде.

– Так не по чину.

– Я вот сейчас дам тебе в лоб, по чину будет.

– Так по чину.

Михайло и Герасим рассмеялись.

В полдень, помолившись, сели трапезничать.

После трапезы Бордак вышел с Аленой и Петрушей во двор. Там и поведал невесте о милости царя. Он оказался прав. Алена поначалу испугалась, даже заплакала, говорила, что теперь она и Петруша могут быть только холопами Михайло. Однако Бордак сумел успокоить и переубедить женщину. Но радости на ее лице не увидел.

– Ничто, Алена, привыкнешь. Вот свадьбу сыграем, станешь боярыней.

– Я не смогу.

– А что мочь-то, Алена? Это же чин. Никто не заставляет заводить знакомства с другими вельможами, их женами. Как живем, так и будем жить. Побогаче только, но разве это худо?

– Ой, Михайло, и не знаю. Лучше бы все по-старому было.

– Все будет так, как захочешь ты. Мне сейчас отъехать треба.

– Далече?

– Нет, тут рядом, можно было бы и пешком пройтись, да треба на коне.

– Оттого, что ты теперь боярин?

– И от этого тоже.

– Но не надолго?

– Не надолго, – приобнял Михайло невесту и тут же добавил: – Ныне, а после – не ведаю.

– Можешь опять в Крым проклятый поехать?

– То, как государь решит.

– Господи, а я одна останусь?!

– При хозяйстве и с сыном. Под охраной Герасима. Позже еще людей наберем. Хозяйство расширять будем, чтобы Петруше, как вырастет, было чем заниматься, дабы жить достойно.

Алена прижалась к Бордаку.

– Я, как во сне. И… просыпаться не хочется. Уж и не знаю ныне, проклинать мне Крым, Кафу или благодарить. Ведь там встретила тебя. А еще мне стыдно, Михайло.

– Стыдно? За что? – удивился Бордак.

– За то, что памяти мужа убиенного изменяю. Тяготит то меня.

– Убиенных след поминать и молиться о спасении их душ, но жить треба с живыми. И в том, что ты со мной, ничего постыдного нет. Сходи в церковь, погутарь со священником, он боле нас, мирян, ведает, как жить праведно. Поможет обрести покой.

– Схожу, пожалуй. А может, вместе?

– Одной треба, Алена, наедине с думами своими. Но все, вы гуляйте во дворе пока, вон Петруша заигрался с тряпичной игрушкой. Надо ему купить саблю потешную, что ли?

– Ну, тогда он посуды перебьет много.

– Петруша – мальчишка смышленый, если объяснить, не побьет.

– Скажи, Михайло, только от сердца… ты сможешь любить его как родного сына?

– Я люблю вас обоих. В том будь уверена, но поеду, время.

– Тяжела жизнь на Москве, да еще рядом с Кремлем. Суетно, – вздохнула Алена. – Другое дело – на селе или деревне.

– Поживем и на селе.

– А… если понесу?

– Так это хорошо. Будет у Петруши брат или сестричка. А что, такое уже может быть?

– Пока не ведаю. Но должно, ведь спим же вместе.

– Да, надо поторопиться со свадьбой. Обговорим то, как вернусь.

Михайло поправил саблю, вывел из стойла коня, вскочил на него.

Появился Герасим, открыл ворота.

Бордак выехал на улицу и отправился к княжичу. У нужных ворот высокой городьбы, за которой виднелся добротный дом-терем, остановился, поднял плеть, чтобы постучать, но тут открылась калитка, и появилась физиономия мужика неопределенного возраста:

– Боярин Бордак?

– Он самый! Княжич Парфенов на месте?

– Дома, тебя дожидается. Я щас.

Слуга княжича открыл ворота, во дворе принял у Бордака коня.

На крыльцо вышел молодой, симпатичный мужчина в красной атласной рубахе с распахнутым воротом:

– Михайло Бордак?

– Да, Василий Игнатьевич.

– Да какой я тебе Игнатьевич, зови Василием. Не смотри, что княжич, мне любо по-простому.

Молодой вельможа сразу пришелся по душе Бордаку. Они поприветствовали друг друга, прошли в светлую, богато обставленную горницу. В красном углу – иконостас. Перекрестились трижды, поклонились, и княжич указал на деревянное кресло у стола.

– Присаживайся, Михайло, сейчас будет медовуха. Варвара! – крикнул он.

Тут же в горницу вошла пышных форм женщина:

– Звал, княжич?

– Принеси-ка нам с гостем кувшин медовухи.

– Слушаюсь, хозяин!

Женщина обернулась быстро. Сначала постелила на стол скатерть, затем выставила кувшин, две чаши и ушла.

Парфенов налил в чаши золотистого цвета ароматный напиток и поднял свою:

– За государя нашего.

Выпили, вытерли усы, бороды.

– Ну, Михайло, теперь можно и к делу перейти.

– Я слушаю тебя.

– Наперво вопрос дозволь?

– Спрашивай, – пожал плечами Бордак.

– При встрече с царем, когда ты упоминал имя мурзы Икрама из Кезлева, государь не впал в ярость?

– Нет, спокойно все выслушал, а чего?

– Видать, поначалу не придал значения, потом же прочитал имя мурзы в твоих бумагах.

– Ты молви, отчего царь должен был прийти в ярость?

– То дело темное. Вельми злобу на того мурзу таит государь. Уж пошто так Икрам ненавистен, Иван Васильевич никому не говорит, но, видимо, вред причинил такой, что не забыть. Ладно. Повелел царь идти нам с тобой к Северскому Донцу, куда должен по твоему же докладу выйти на разбой этот Икрам-мурза, да подловить его, да доставить на Москву перед светлые очи государя. Из Крыма весточка пришла, отряд Галибея вышел из Бахчисарая. Отряд бека встанет на Перекопе дня на два, три, значится, у Донца Икрам недели через две будет. Нам же придется пройти путь в семьсот пятьдесят верст, то займет тоже около двух недель, то есть выйдем к Донцу почти одновременно с басурманами, но в разных местах. Мы узнаем, где промышляет Икрам и его сотня, и порешим, как рубить ее, взяв живым мурзу. Но о том думать будем на месте.

– А на месте, это где?

– Дойти мы должны до окрестностей села Марево. Там нас будет ждать мой человек.

– Мы вдвоем пойдем ловить мурзу? – улыбнулся Бордак.

– Сейчас смеяться, Михайло, или позже?

– Извиняй, княжич, шуткую.

– Не след. А пойдем отрядом, который собирается в Александровской слободе и должен подойти к Москве.

– Большой отряд-то?

– Государь посчитал, что трех десятков конных воинов хватит.

– А к ним еще обоз.

– Его тоже готовят в слободе. Все для похода у нас будет.

– Значится, ты воевода?

– Первый воевода – я, второй – ты.

– Не много ли воевод для отряда в три десятка всадников? И пошто нужен я вообще?

Княжич разлил по чашам еще слабого хмельного напитка:

– По то, что жил в Крыму, и мурзу, даже переодетого, от простого воина отличить сумеешь.

– Ты тоже сумеешь. Он всегда с нукерами, это ратники личной охраны.

– Ну а коли на Перекопе Галибей изменит план нашествия и пошлет твоего знакомца мурзу Азата на Северский Донец, а нужного нам Икрама на реку Оскол? Я разобрать, кто есть кто, не смогу, потому как не ведаю ни Икрама, ни Азата, ни всех остальных. И что из того выйдет? Встретим мы твоего информатора и притащим на Москву. Икрам же вернется в свой Кезлев – черт бы подрал эти названия и имена, язык сломаешь! – вот государь спасибо скажет: сразу и своего человека в Крыму потеряем, и Икрама упустим.

– Уразумел. Ладно, поедем вместе. На поход боле месяца уйдет.

– И что из того?

– То, что жениться я хотел, свадьбу сыграть.

– Свадьба – это хорошо, – усмехнулся княжич. – Но какая разница, ныне сыграешь или через месяц? Через месяц даже лучше.

– Это пошто?

– По то, что гостей больше соберешь, меня пригласишь. Или нет?

– Пригласить не трудно, а гостей много мне не надо. Только близких, а тех и десятка не наберется.

– Ничего, Михайло. Привезем Икрама, государь сам почтит присутствием твою свадьбу.

– Ага! Боле ему делать нечего.

– А я попрошу его.

– Ты кто, ближайший боярин или родственник царя?

– Отца моего государь вельми уважает. Сделаем дело, попрошу батюшку, тот – государя, и будет на Москве такая свадьба, какой еще город не видывал. И подарки царские.

– Нет, то мне не треба. Я тихо желаю все сделать.

– Ну, тихо так тихо. Тут решать тебе. Но меня пригласишь обязательно, люблю погулять.

– Что-то я не слышал о твоих гулянках. О других – да, особенно детей боярских, а о тебе – нет.

– А я тихо гуляю, – рассмеялся княжич.

– Двинемся в поход, как только отряд из слободы подойдет? – спросил Михайло.

– Да.

– И когда примерно?

– Возможно, ныне вечером, а может, и дня через два.

– Придется безвылазно сидеть на подворье, – вздохнул Бордак.

– Пошто? Ходи куда хочешь, только человека держи на подворье, который мог бы тебя быстро найти.

– Понятно.

– А хочешь, ко мне с невестой приходите. И мне, и вам веселее будет.

– Не до веселья, княжич. Дело серьезное предстоит, а ты как отрок ведешь себя.

– Не след судить о человеке по первому знакомству. – Взгляд княжича посуровел. – Да, сейчас, у себя на подворье, под хмелем, я весел. Но когда возьмемся за дело, как ты верно выразился, вельми серьезное, то увидишь и узнаешь, каков в тех условиях княжич Парфенов Василий, сын князя Игната Ивановича.

– Извиняй, Василий, не желал обидеть.

– Да я не в обиде. К себе поедешь?

– Да.

– Ну, давай. Готовься к походу, и о его цели никому, даже своей невесте, ни слова. То повеление государя.

– Мог и не говорить.

– Идем, провожу.

– Да я помню дорогу.

– Идем, идем!

Бордак и Парфенов спустились по лестнице к главному крыльцу, сошли на мощеный двор. Отрок тут же подвел коня гостю.

– Не ведаю, прощаться али нет, коли отряд может и ночью объявиться? – погладил бороду княжич.

– Ничто, поприветствуемся вновь.

– И опять твоя правда, – рассмеялся Парфенов. – До встречи, Михайло!

– До встречи, княжич!

– Василь. Мы же договаривались.

– До встречи, Василь!

– Езжай с Богом!

– Тут езды-то саженей сто.

– Да? Так мы и соседи? А я и не ведал. Но теперь буду знать.

Бордак вскочил на коня, вывел скакуна на улицу и повел его к своему подворью, размышляя, как сообщить Алене новость о скором и долгом отъезде. Опечалится. Ведь готовится к свадьбе, а тут? Но повеление государя – закон. Должна понять. Да и месяц не год, пройдет быстро в делах и хлопотах.

У открытых ворот его встретил Герасим. Пропустив всадника, закрыл ворота, взял коня под уздцы.

На крыльце появилась Алена. Она улыбалась, радуясь его приезду. Он подошел к ней, обнял, поцеловал и шепнул на ухо:

– Нам надо поговорить.

Алена, как ни странно, сдержанно восприняла известие о долгом отъезде жениха. Лишь вздохнула:

– Худо мне без тебя будет, Михайло.

– Ты не волнуйся и ничего не думай. Мысли поганые гони прочь. Пройдет месяц, я вернусь, и мы обвенчаемся.

– Да, Михайло. Верю, так и будет. Мне надо собрать тебя?

– Вроде и рано, а там как знать. Самое необходимое подготовь, а провизию покуда не собирай, пропасть может.

Наутро сразу после трапезы объявился гонец, тот же самый четырехпалый Гордей.

– Приветствую, – кивнул он.

– Здоров был, – ответил Михайло. – С чем пожаловал?

– Тебе треба срочно быть на подворье княжича Парфенова.

– Оружие, снаряжение брать?

– Да, но держать не на виду.

– Это все?

– Все.

Гонец развернул скакуна и повел его к Кремлю.

– Уже, Михайло? – подходя, спросила Алена.

– Похоже, да. Собирай провизию, но немного, на день-два, не более, в суму все сложи.

– Да, Михайло.

Алена побежала к Марфе на кухню. Бордак же прошел в дом, в отдельную комнату, где хранились боевые доспехи и оружие. Отобрал нужное, сложил в другую суму. Шлем весь не влез, пришлось сверху накрывать полотенцем. С сумой вышел во двор.

Герасим уже ждал с конем оседланным. Алена вынесла сумы и приторочила к седлу. Вышел во двор и Петруша. Рано повзрослевшими глазами окинул происходящее и неожиданно подошел к Бордаку, уцепился за его штанину. Алена и Марфа заплакали.

Бордак поднял паренька, и мальчишка обнял его за шею. С минуту постояли так, потом Михайло опустил паренька на землю.

– Ты только вернись, очень прошу тебя, – подалась к нему Алена. – Какой-никакой, целый али убогий, изувечанный ворогом, но вернись, я буду ждать.

– Вернусь, Алена, обещаю.

Отстранив невесту, Бордак обнял Герасима:

– Ты тут поглядывай за всем, служку найди смышленого, и ведай – на тебя семью оставляю, не дай в обиду.

– Не дам, Михайло, да и кто посмеет обидеть твою невесту?

– Мало ли поганых людишек.

– Не сомневайся, они в безопасности. Ты себя сбереги.

Кивнув Марфе, Бордак вскочил на коня и, бросив последний взгляд на Алену с Петрушей, повел коня к подворью княжича Парфенова.

Тот его уже ждал.

– Приветствую, княжич! – поздоровался Бордак.

– И тебе здравствовать много лет, Михайло! – ответил Парфенов и вскочил на коня. – Едем на Калужскую дорогу, по ней до деревни Рогата, там в роще рядом с поселением объявлен сбор отряда. Опричники уже там. Оружие и доспехи взял?

– Взял все, что треба.

– Ну, тогда вперед!

Всадники пошли по Варварке, мостом через реку, далее к Калужской дороге.

Выехав на тракт, Парфенов спросил:

– Помнишь, я интересовался, как Иван Васильевич воспринял при вашей встрече упоминание имени мурзы Икрама?

– Помню. Ты спросил, не охватила ли царя ярость?

– Да. Мне стало известно, отчего таит злобу царь на этого мурзу.

– И отчего, коли не секрет?

– Дело вот в чем. С мурзой Икрамом таким же, как ты, посланцем государя в Крыму, в Кезлеве была достигнута договоренность о выкупе пятнадцати наших невольников, среди них боярина из рода Захарьиных-Юрьевых.

– Родственника первой и любимой жены Ивана Васильевича, Анастасии Романовны?

– Да. Так вот, договор заключили, сумму обговорили, передали ее мурзе. Большие деньги, скажу тебе, гораздо бо́льшие, нежели ты уплатил мурзе Басыру. Приехали за невольниками, а мурзы-то и след простыл.

– Как это?

– Просто. Обманул, пес шелудивый. Продал невольников своему османскому приятелю и с ним уплыл в Константинополь. То было два года назад. Посол Афанасий Федорович добился встречи с Девлет-Гиреем, тот возмущался, охал, ахал, обещал найти мурзу, наказать его, и если не невольников, то хотя бы деньги вернуть. Но ты же знаешь восточное коварство. В общем, ничего не получил Иван Васильевич, а мурза Икрам, как видишь, опять при дворе хана, и тот его не трогает. Вот и порешил царь наш сам наказать коварного и продажного мурзу. Осталась самая малость – заполучить его.

– Ясно. Ты молвил, что треба не обознаться при захвате Икрама, дабы вместо него не попал мурза Азат.

– Да.

– Ну, если Азата от Икрама я отличу, то других – нет. Коли Галебей решит посылать своих мурз не по утвержденным местам, то вместо Икрама на Донце может оказаться любой другой из мурз. А их я не знаю.

– Я удивился, что ты не спросил об этом при первом нашем разговоре, – кивнул княжич. – Объясню сейчас. Мурзы Вахид и Динар в 1567 году приезжали на Москву с крымским посольством. Я зрил их во дворце, отец же участвовал в переговорах. Этих опознаю. Мансура узнать не трудно, так как у него с отрочества шрам на всю морду. Подрался с кем-то из своих товарищей и получил сабельный удар. Удивительно, что глаза не лишился. Эту кривую рожу, увидев, не забудешь. Остаются кто? Твой осведомитель мурза Азат и нужный нам мурза Икрам. Дале объяснять?

– Нет!

– Добре.

– Идем-то в Марево?

– В Чугуев, так государь распорядился.

Они выехали из Москвы, прошли по Калужской дороге верст пять, увидели справа деревушку.

– Вот и деревня Рогата, а напротив, справа от тракта – роща березовая. Туда нам.

Они съехали с тракта, проехали до рощи.

На опушке их остановил окрик:

– Стоять!

Парфенов и Бордак встали, с воинами особого опричного отряда шутки плохи.

– Ждать!

– А чего ждать? – крикнул Бордак.

Опричник промолчал.

– Помолчи, Михайло, – сказал Парфенов. – Старшого, видать, вызвала стража. Дисциплина у опричников крепкая.

– Заметно.

Из леса вышел человек в одеже обычного ратника, хотя опричники носили черные, как монашеские, одеяния.

– Кто такие?

– Боярин Михайло Бордак и княжич Василий Парфенов, воеводы отряда, прибывшего в рощу.

– Угу! Грамоты царские имеются?

– Как без них?

– Покажите. По одному.

Ознакомившись с царскими грамотами, воин сразу сменил тон:

– Доброго здравия, воеводы. Прошу следовать за мной.

Старший пошел по тропе пешком, Бордак и Парфенов за ним на конях.

Вышли на большую елань. Тут же раздались команды на сбор.

Покуда опричники собирались, воеводы соскочили с коней. И старший представился:

– Десятник первого десятка и голова всего отряда Лука Огнев.

– Ну, а кто мы, ты ведаешь, – кивнул княжич.

Опричники построились в ровные шеренги. Поодаль под седлами и охраной стояли кони, ближе к дороге пять запряженных телег, упряжные лошади, с ними обозные.

Парфенов, Бордак и Огнев обошли строй. Воины были как на подбор, высокие, крепкие, спокойные.

После осмотра Парфенов скомандовал:

– Десятники ко мне, остальные к коням! Готовиться к переходу.

Десятники подошли и тоже представились: Фома Рубач и Яков Грудин.

– Неудобно выходит, княжич, – вдруг произнес Бордак.

– Что неудобно? – удивленно переспросил тот.

– Ты – воевода, я – воевода, первый, второй, главный, младший. Давай уж ты будешь воеводой, а я твоим помощником. А то воины запутаются, обращаясь к нам.

– Добро, пусть будет так, – кивнул Парфенов и повернулся к десятникам: – По царскому велению вы теперь в моем и помощника полном распоряжении. А теперь, как пойдем. Ныне проходим сорок верст, боле не получится. Идем по тракту, встаем на отдых в рощах, оврагах или балках, в селения и на постоялые дворы не въезжая. Пути до крепости Чугуев, что в Северской земле на берегу Северского Донца и двух других рек междуречья, две недели. Огнев?

– Здесь, – ответил первый десятник.

– Провизии на переход хватит?

– Должно хватить, коли не транжирить. А если что, и прикупить можно.

– Понятно. Покуда готовьтесь, я посмотрю обоз. Выходим по моему сигналу. Коли желает кто спросить чего, спрашивайте. Смогу – отвечу.

Вопросов у опричных десятников не было.

– Ступайте к воинам, Огнев, со мной!

– Слушаюсь, воевода!

Парфенов и Бордак осмотрели обоз. Он состоял из пяти телег. В телегах провизия, вода, сено, порох, пищали, заряды к ним, колчаны со стрелами, луки, готовые к использованию факелы. В трех телегах предусмотрены места отдыха для опричников, в каждой из этих трех телег поместятся по пять ратников. Упряжные лошади молодые, здоровые, крепкие. При обозе возницы и старший обоза.

– Наемные люди или служивые? – кивнув на возницу, спросил Михайло.

– Такие же опричники, как мы, только одеты под крестьян, – ответил Огнев.

– Умно, ничего не скажешь. Со стороны вроде торговый обоз с дорогим товаром, а посему и большой охраной. Псы мурзы могут только на этот обоз посягнуть.

– Ну, тогда подставимся сами, – улыбнулся Парфенов. – Ладно. Начинаем переход.

На переход отряду потребовалось двенадцать дней. В середине октября он подошел к крепости Чугуев.

Предупрежденный крепостной воевода князь Петр Петрович Верейский сам вышел встречать отряд. Ворота крепости были открыты, обоз втянулся внутрь, воевода же стоял на мостике через неширокий, но глубокий ров.

– Приветствую тебя, княжич Василий, и тебя, боярин Михайло Бордак! Для меня честь принимать таких гостей, людей, присланных самым государем российским Иваном Васильевичем.

Дождавшись, покуда обоз полностью зайдет внутрь, воевода предложил гостям:

– Прошу ко мне на двор. Тут, конечно, не хоромы, не терема, но дома крепкие, тако же стены крепостные с башнями и крутой земляной вал, зимою обливаемый водою. В крепости свой колодец, воды хватает, запасов провизии и вооружения в достатке.

– Вижу, князь, что порядок держишь, а также дисциплину, – проговорил Парфенов. – В крепости чисто, просторно, праздношатающихся нет. Работает кухня, и даже торговый люд имеется.

– То с Дона приезжают. А бывает, и из Курска подъедут.

– Где мыслишь разместить отряд на отдых, воевода? – спросил Бордак.

– По хатам крепостных ратников, с десяток на своем дворе, есть у меня домик гостевой, и банька имеется. Ныне отдыхайте, какую треба еду приготовят, для того воины выходили на охоту и рыбалку, свежей рыбы наловили, да зайцев постреляли с куропатками. А вот завтра… Но об этом в доме.

Они прошли в дом воеводы, схожий с домом Бордака, только меньше в размерах. Да и понятно, в крепости все застраивать нельзя, нужен простор для маневра, для обороны или при осаде.

В светлой горнице не было такой пестроты, что в домах городских. Стол посреди комнаты, рогожа на начищенном добела полу, лавки у стола и вдоль стен, лежанка у большой русской печи, за ней еще лавка, на окнах-бойницах белые занавески, в красном углу – иконостас. Повсюду свечи в подсвечниках.

Как вошли в горницу, первым делом перекрестились на образа. Присели за стол.

– Квасу желаете? – спросил воевода. – Предложил бы вина свойского али водки крепкой, да разумею, на службе не след. А вечером не до того будет.

– Пошто так гутаришь? – взглянул на него Парфенов.

– По то, что крымчане уже на Северском Донце.

– Они и должны были выйти сюда примерно в это время, – кивнул Бордак. – Где их видели?

– Видели? – Лицо воеводы вдруг изменилось. Взор стал потухшим и в то же время угрожающим. – Видели – не то слово, что можно молвить об этих собаках проклятых.

– Что случилось, князь?

– В сорока верстах вниз по Донцу деревня была Песчаная. Там держали сторожей, три поста, ну, и крестьяне жили, ремесленники – кузнец да скорняк. Собирались дозоры ставить, а то до села Радное около десяти верст. Не успели. Сотня татар крымских вышла к Донцу и с ходу налетела на деревню. Детишек малых и стариков немощных порубили. Прибили мужиков, что схватились с ними. Баб и девок снасиловали и тоже убили, половину деревни в полон увели. Это из Радного сообщили.

– А куда увели? – спросил Бордак, сглотнув ком, ему ли не знать о зверствах работорговцев.

– Не ведомо. Трое, успевших сбежать, с холма видели, как угоняли невольников да коней с добром награбленным. А вот куда, не зрили, самим бы ноги унести. Есть на западе, верстах в пяти, лес, там и овраги, буераки, далее – степь, так что укрыться можно.

– Вода там есть? – спросил Михайло.

– Родник и ручей малой.

– Значит, где-то там в этом лесу недалеко от Песчаной поставил стан мурза Икрам? – проговорил Парфенов, руки которого сжались в кулаки.

– Нет, – покачал головой Бордак, – далече от реки они не пойдут. Коней и людей кормить, поить надо. Провизию с собой взять можно, а вот воды, коли брать в расчет и невольников, неизвестно скольких, к лесу не наносишься. Ручья же не хватит. Стан должен быть где-то в роще али бору, у реки али недалече версты от него. А тако же желательно, чтобы рядом возвышенность была. Есть такое место?

– Похожее есть, между Песчаной, уже разоренной деревней, и селом Радное, – ответил Верейский. – Есть там крупный осинник недалече от реки, и берега там пологие, как раз заводить коней на водопой. Холмы западнее, возвышенность небольшая на самом берегу, но не высокая и вытянутая вдоль реки.

– Это получается в тридцати верстах от крепости?

– Да, получается так. Ближе к Чугуеву Белая Балка, это по реке, и севернее в трех верстах село Марево.

Бордак взглянул на Парфенова:

– Треба ныне же послать разведку к Песчаной и ее окрестностям.

В малый ертаул был назначен десяток Фомы Рубача. Но до выхода следовало отдохнуть, подготовиться.

Ратников московского отряда накормили, Парфенов и Бордак после молитвы в крепостном храме обедали с князем Верейским. Закончив трапезу, князь сказал:

– Белая Балка, Радное и Песчаная, как уже молвил, вдоль реки стоят, и вроде подойти к ним проще простого. Это так, коли открыто али под видом крестьян местных, а вот ертаулом – другое дело. Коли проклятый пес Икрам встал в осиннике между селом и деревней, то выставил охрану на время. Долго отсиживаться там не будет. Наверняка его следующая цель – село Радное, а там и до Белой Балки добраться можно. А может, и развести сотню, запустив десятки в обход Чугуева на Марево да западные малые деревни.

– Он и к Чугуеву может сунуться, коли после нападений на Белую Балку и Марево супротив него не выйдет часть гарнизона крепости, – заметил Парфенов.

– Да, – кивнул Бордак, – крымский хан на словах в Бахчисарае так и определял задания Галибею и его мурзам поглядеть, как русские охраняют подступы к своим ближним к Крыму крепостям, как службу приграничную несут сторожа, ну, и пограбить деревни да села. Без того они никак. Оттого хан и выслал отряды и вдоль Северского Донца, и вдоль Оскола, и к Дону, где особо поживиться нечем, а вот прознать о наличии приграничных дружин, разъездов, сторожей можно. Так что княжич прав, Икрам в планах своих держит выход к Чугуеву, а до того истребление как можно большего количества сел и деревень в округе. Но ты поначалу о чем-то другом хотел молвить, князь?

– Да, – ответил воевода, – выход к селу и деревням кажется простым, но скрытно к тому же селу Радное или разграбленной деревне Песчаная ертаулу не пройти. Для того треба хорошо знать местность. Где обрывистые берега с песчаными полосами внизу, где отмель, заросшая осокой, где овраг, где балка, где рощица. А посему ертаулу треба иметь проводника.

– И такой у тебя есть? – посмотрел на него Парфенов.

– Есть. Ратник гарнизона Ефим Кубарев, хороший, между прочим, лучник, до того, как перебрался в Чугуев на службу ратную, крестьянствовал в селе Радном. Там у него родственники остались, да и в Песчаной были. Он и крестьянствовал, и охотился, и рыбу ловил, как, впрочем, все жители деревень и сел. Река и степь кормили в голодные годы, когда урожай пропадал. Кликнуть его?

– Погодь, успеешь, князь. Значит, ертаул десятника Рубача пойдет вместе с проводником. Дойти след до Песчаной, осмотреться там и скрытно подойти к осиннику меж селом и деревней. Сможет ли Фома Рубач сделать то? Конечно, опричники – воины хорошо подготовленные, но для открытой схватки с ворогом, там они никому не уступят. А вот сумеют ли скрытно провести разведку?

– Что голову ломать, Василь, я пойду с десятком, – подал голос Бордак. – Только накажи Рубачу, дабы в точности и без лишней болтовни сполнял мои приказы.

– То ты и сам сделать можешь. Предупредить Рубача. Отряд подчинен нам обоим, Михайло. И опричники будут делать то, что мы скажем.

– Тебе лучше знать, княжич.

– Добре. Когда след выходить?

– Потемну, опосля вечерней молитвы и трапезы. Идти придется сорок верст, а это, скрываясь от постов охранения татар, часов шесть, может, боле.

– До изгиба реки, это между Белой Балкой и селом Радное, что в двадцати верстах от крепости, пройдете спокойно и открыто, а вот дальше придется прятаться, – сказал Верейский.

– Так, други, выходить след в восемь часов конными, – ударил ладонью по столу Михайло. – В Песчаную тогда должны зайти около двух часов ночи. Там осмотримся, оставим коней, на охрану которых возьмем еще двух обозных. И пешком, путями, что укажет проводник, двинемся к осиннику. Коли там вся сотня, то вернемся в деревню и конными отойдем в Радное. Оттуда пошлю гонца, дабы ты, Василь, подходил к стану с оставшимися двумя десятками, а князь привел бы в готовность конный отряд ратников в тридцать, чтобы пойти с нашими воинами. В таких условиях придется принимать бой Икраму перед селом, а мурза не готов к тому, не сможет организовать свою сотню для успешного сражения. Боле всего крымчаки опасаются именно таких неожиданных ударов, потому как тогда они начинают метаться. Эти псы смелы, когда сотней на незащищенное мирное село выходят али на мелкие отряды сторожей. От равного сражения они попросту бегут.

– Ну а коли в осиннике будет только ставка мурзы Икрама с десятком нукеров да невольниками из Песчаной и боле никого? – спросил Парфенов.

Бордак ответил, недолго думая, сказывалось знание тактики нашествий татар на русские земли:

– То будет означать, что сотня разделилась и десятками, либо полусотней и десятками пошла к селам Радное и Марево.

– Почему не одно Радное?

– Для одного села сотни татар будет много, там и два десятка управятся. Значит, остальные пойдут к селу Марево, возможно, пара десятков на отвлечение гарнизона Чугуева пойдет в Белую Балку. Но нападать на селения и показываться перед гарнизоном они должны одновременно. Кстати, из Марево, Белой Балки, да и Радного люди могут по реке уйти в Чугуев. А на реке татарам их не достать.

– Согласен, – кивнул воевода. – И что станешь делать, коли в осиннике застанешь мурзу, нукеров и невольников?

– Пошлю в крепость гонца, а сам с десятком опричников атакую нукеров и захвачу мурзу, освободив невольников. Но, дабы мурза не мог получить помощи, отряду и гарнизону след будет ударить по всем десяткам крымчаков, что отойдут от осинника. Либо, коли те успеют прорваться к роще, приму бой, а вы подойдете и ударите по ворогу и с тыла, и со сторон. Ну а коли все пойдет по-другому, то и решать, что делать, буду на месте. О решении сообщу через гонца. В любом случае тебе, княжич, след держать оставшиеся два десятка отряда в готовности немедленно идти к Радному. А тебе, воевода, иметь в крепости дружину для прикрытия села Марево и деревни Белая Балка.

– А ты полководец, Михайло Бордак, – улыбнулся Верейский. – Расписал все, как воевода целого полка.

– То и ты так сумел бы, и княжич, – отмахнулся Михайло. – Прикинув, что могут проделать тут татары, имеющие главной целью разведку, а уж опосля разбой. Хотя Крым далеко, хан далеко, а села и деревни близко. Мурза Икрам может заняться только грабежом, а уж что докладывать в Бахчисарае, придумает. Хитер и коварен, собака. Он и себя обманет, коли посчитает то выгодным.

– Это как? – рассмеялся воевода.

– А вот так. Это, конечно, образно сказал, но ложь у крымчаков, как и лесть, повсеместна.

– Ладно, – проговорил Парфенов, – значит, порешили насчет разведки.

– Порешили.

– Тогда я к опричникам, переговорю с ними, выход ертаула после вечерней трапезы, как стемнеет. А ты, князь, вызови проводника, пусть готовится.

– Сделаю.

– Тогда все. Встретимся на вечерней молитве.

Ертаул под предводительством Бордака, ведомый проводником Ефимом Кубаревым, вышел из тыловых ворот крепости около восьми часов вечера. Спустился к Северскому Донцу, и далее разведчики пошли вдоль берега, скрытым от поля склоном высотою саженей в десять.

Проводник ехал рядом с Бордаком и опричным десятником. Михайло обратил внимание, что тот был мрачнее тучи.

– Отчего опечалился, Ефим? – спросил он.

– А чему радоваться, воевода? Тому, что супостаты Песчаную опустошили? Там народу было немного, семей десять, остальные в Чугуев перебрались, часть подалась даже на север, к Курску. А что такое семья? Мужик, баба, старики их да детишки. И все они попали под басурман. А мужики там отчаянные, крепкие, здоровые. За семьи наверняка бились в схватке неравной. Забили насмерть их татары, а также стариков немощных да детишек слишком малых, да болезненных. Им же люди как товар нужен, а худой товар кто купит? Вот «худых» под нож или саблю и пускают. Будь проклято их собачье племя!

– Собак-то не погань! От них польза, – заметил опричный десятник.

– Это смотря от каких. От животных – польза, а от тех, кто в человечьем обличье, – смерть.

– У тебя родственники в деревне? – спросил Бордак.

– Были. Кум да брат троюродный, у них в семьях и старики, и детишки. Но боле родных осталось на селе. Слава богу, басурмане туда еще не дошли.

– И не дойдут, Ефим. Мы из Москвы сюда прибыли, дабы разгромить сотню мурзы Икрама. Сам царь послал. А значит, недолго осталось мурзе гулять по земле нашей.

– Может, и так, но покуда гулять будет, много люда побьет!

– Для того и едем к осиннику, дабы избежать этого.

– Эх, воевода, получится ли разгромить басурман? Не упустите ли Икрама с добычей?

– Поглядим.

– Через сто саженей обрывы, среди них овраг, по нему в Донец впадает речушка малая. После обрывов мелководье с осокой. Овраг пройдем, далее по осоке. Морды коням прикройте, а то как бы не порезались, – заговорил проводник, оторвавшись от своих печальных дум.

Через десять верст отошли от реки, потому как берег – сплошной обрыв, в балке, выставив охранение, сделали привал. Дозорные, осмотрев местность, доложили, что никого в поле поблизости не видят. Передохнули, пошли далее. Из одной балки в другую, из оврага в ложбину, из нее вниз в балку, но опять к реке.

Бордак оценил по достоинству знания проводника. Без Ефима Кубарева плутали бы по бесконечным балкам, оврагам, буеракам до утра.

В полночь, идя по узкой песчаной полосе между обрывом и водой, проводник кивнул вправо:

– Там недалече село Радное. До Песчаной десять верст. Сейчас смотреть на село не будете? Его видно с обрыва.

– Посмотрим, – решил Бордак, – идем со мной, Ефим.

Оставив коней на берегу, они поднялись на обрыв. В селе было спокойно. По околице прошел парень с девушкой. Милуются, покуда родители спят. Что им какие-то татары, коли любовь тянет друг к другу сильнее всего на свете.

– Басурман нет. Это добре, – проговорил Кубарев.

– А может, они наблюдают? И готовят нападение? – спросил Бордак.

– Не-е. Собаки бы лай подняли. К тому же за селом с запада на лугу обычно табун пасется. С ним мужики и те же собаки, учуяли бы. Поблизости татар нет, значит, они в осиннике.

– Спускаемся.

Спустившись и вскочив на коня, Бордак кивнул Рубачу:

– На селе спокойно. Идем до деревни без остановки.

Опричный десятник махнул рукой, и дружина продолжила путь.

Через час проводник сказал Бордаку:

– Дале гурьбой идтить не можно. Стойте тут, я пройдусь по берегу.

– Пошто так?

– Там, – указал Ефим рукой на юг, – изгиб, берег начинается пологий, как раз напротив осинника. То место придется проходить по одному пехом, ведя коня, и не сразу, а через время какое-то. Но я гляну, что к чему, коли басурмане дозор не вывели, дабы смотреть за рекой, может, пройдем и отрядом.

– Давай, Ефим. Если что, сигнал подай!

– Само собой.

Оставив коня при дружине, проводник скрылся в кустах, подходящих к песчаному берегу. Отсутствовал он недолго, от силы полчаса. Вышел берегом, запрыгнул на коня, сплюнул на песок.

– Ну что, Ефим?

– А пес его знает. В осиннике тихо, дозоров нет. Такое ощущение, что вообще там никого нет. Но басурмане совсем недавно были там, стояли лагерем.

– Пошто так мыслишь? – поинтересовался Бордак.

– А ты и сам поймешь, когда по песчанику пойдем. Узришь следы коней, которых приводили на водопой. И коней много, есть там и человечьи следы, и от сапог, и от лаптей. Я спустился к песчанику, ну, и увидел следы. Вот только в осиннике что-то слишком тихо.

– А чего шуметь? – пожал плечами Фома. – Время позднее, все спят. Охрана с этой стороны не выставлена.

– Нет, Фома, коли татары ставят охранение, то по кругу. Так не бывает, чтоб с трех сторон поставили дозор, а с четвертой не стали, – возразил Бордак.

– Где ж тогда дозор, коли даже Ефим не заприметил?

– В самом осиннике, в кустах. Место подходящее, из рощи река видна. Зачем выставлять людей на открытое место?

– Людей? – едва не вскричал Кубарев. – Этих бешеных псов ты называешь людьми?!

– Извиняй, Ефим. Но как еще молвить?

– Собак, псов шелудивых.

– Ладно, пусть так. Значит, идем по одному?

– Можно и по двое, но не в седле, – поостыв немного, ответил Ефим. – Тока через время. Одни прошли, подождали немного, пошли другие.

– Как скажешь.

– Первыми идем я и Ефим, – повернулся Михайло к Рубачу, – следом ты, и далее ратники, по двое. Выходить по моему сигналу.

– Добре, воевода.

Отряд прошел опасное место. И уже далее пошел быстрее, к двум часам выйдя к деревне Песчаная. Вернее, к тому, что от нее осталось.

Перед русскими ратниками предстала страшная картина.

В деревне не было ни одной целой хаты, все развалено, сожжено. На улице – трупы.

Кубарев подъехал к первой, крайней хате. Соскочил с коня и опустился перед телом на колени.

Воины спешились, разошлись, оставив дозор со стороны села.

– Кто, Ефим? – подошел к проводнику Бордак.

– Кум, Ульян, копьем пробили.

– Здесь в малине баба с дитем, убитые, – приблизился к ним один из ратников.

Кубарев тут же поднялся и пошел к кустам.

– О, господи, их-то зачем? За что?! – воскликнул он.

– Тоже твои? – спросил Бордак.

– Да, Варюха, жена брата, и сыночек их, годовалый Митька. Праздновали вместе, когда народился, крестить собирались этой осенью, в конце октября.

У женщины было перерезано горло, платье задрано, ноги в крови – перед смертью насиловали скопом. Дите разрублено саблей.

– Не понимаю, зачем женщину? – покачал головой Бордак. – Мальца-то ясно, слишком мал для полона, но женщина для мурзы – хороший товар.

– Хромая она была, с детства под плуг попала, покалечилась. Вот и порешили ее басурмане, – ответил Ефим. – Кому хворая нужна? А перед смертью снасильствовали зверски. Тяжко умирала Варюха. Дите-то, наверное, на ее глазах изрубили.

– Ты держись, Ефим! – Бордак положил крепкую руку на плечо проводника. – Клянусь, отомстим!

– Похоронить бы надобно.

– Потом, Ефим. Сразу всех. Сейчас не до того.

– Но не лежать же им так? Да еще воронье налетит.

– Не можно сейчас, Ефим, коли хотим наказать мурзу.

– Ну, хоть присыплю в канаве.

– Это давай. Остальных тоже можно.

Ратники нашли в деревне еще три трупа – двух стариков и одного младенца. Всех перенесли в канаву и по-быстрому присыпали землей.

Потом собрались у северной околицы.

– К осиннику? – спросил десятник Рубач.

– Погодь, – ответил Бордак, – думать треба, как прознать, там ли сотня мурзы?

– Я пойду туда, – вышел вперед Кубарев, – все прознаю и сообщу.

– Одному не можно. Я с тобой пойду. Есть у осинника место, до которого отсюда скрытно подойти можно?

– Есть, с севера, балка. От нее к роще буерак идет, там кусты, редколесье.

– И как близка балка к осиннику?

– Саженей сто!

– Идем!

До балки доскакали быстро, а у самого спуска спешились, завели коней в небольшой овраг, привязали к деревьям и дальше двинулись пешком.

– Ты осторожней, Ефим, татары могли дозор выставить, – предупредил проводника Михайло.

– Ветер с реки и осинника, я их по запаху учую, – ответил тот.

– Добро.

Прошли балку. Перед подъемом укрылись в нише северного склона. Вдруг позади послышался слабый шум, и они резко обернулись.

– Не пугайтесь, други, – раздался голос из ближайших кустов, – я – ратник Андрий, меня Огнев к вам послал. Узнал, где ты, боярин, и сюда.

– Подходи. А пошто десятник прислал?

– Мало ли, молвил, вдруг понадобится весточку отряду передать, ты и передашь.

– Ладно. Если крымчаки выставили дозор, то он где-то между балкой и лесом.

– Не чую духа басурманского, нету рядом татар, – повел носом проводник.

– Ну что ж, положимся на твой нюх, – сказал Бордак. – Переходим в буерак?

– Да. Я первый.

Кубарев поднялся по склону и скрылся за вершиной. За ним двинулись Бордак и Андрий. Дойдя до буерака, проводник вновь повел носом и посмотрел на Бордака:

– Не чую татар, а они уже должны быть близко.

– Значит, не выставили охранения, или оно в осиннике, как в случае с рекой.

– Тревожно что-то.

– О чем думы, Ефим?

– Помолчу покуда, чтоб не сглазить. Вы тут сидите, я проберусь до леса, оттуда кукушкой крикну три раза, значит, можете подходить. Коли крика не будет, значит, попался я, и тогда отходите к балке. Татары, схватив меня, забеспокоятся, разъезды во все стороны пошлют, сотню поднимут. Шумно станет. Определитесь, чего далее делать.

– Но тебя же прибьют, Ефим!

– Не-е, поначалу пытать начнут, откуда взялся, кто такой. А прибьют, что ж, видать, судьба такая. Там, – поднял он глаза вверх, – встречусь с Варюхой, Ульяном, другими, кого басурмане жизни лишили.

– Ты говори, говори, да не заговаривайся. Коли крымчаки заметят, рви от них сюда. Тута мы погоню и встретим. Не торопись на небеса. Господь, придет час, всех приберет, не подгоняй его.

– Ладно, – печально улыбнулся Кубарев, словно прощаясь, – пошел!

Наступило тяжкое ожидание. А потом, как всегда неожиданно, закуковала кукушка. Раз, два, три.

– Идем, Андрий, – кивнул опричнику Бордак.

Тот вытащил саблю. Глаза спокойные, решительные, ни тени страха в них.

Они прошли сто саженей, вошли в осинник и сразу же сбоку услышали громкое:

– Тута я, левее!

– А чего кричишь-то?

– А то, Михайло. Нету никого в осиннике. Была здесь часть крупного отряда, но не сотня, может, десятка три. Невольники были, ближе к реке, шатер мурзы на елани стоял, кострища, засыпанные землей, оставили. Басурмане ушли отсель вечером, после своей молитвы Магриб, то есть после захода солнца. А вот куда… – Проводник вдруг осекся и метнулся в кусты. Оттуда раздался тихий вскрик, а потом послышался тихий голос:

– Не бей, человек, я свой…

Тут же вернулся Кубарев, таща за шиворот мужика в оборванном одеянии. Разглядев его, он воскликнул:

– Гусев? Ванька?

– А?! Чего? – Мужик тоже вгляделся в того, кто схватил его, и…

– Ефим? Кубарев? Откель ты?

– Издалече.

– А это кто? – перевел мужичок взгляд на Бордака и опричника.

– Друзья. Ты-то откуда взялся?

– Так бегал от татар. Как только они собрали невольников в кучу, дабы гнать в поле, я в кусты и шарахнулся, даже не помню, куда бежал, провалился в яму. Почти ночь просидел в ней, закидавшись листвой. Недавно вылез, хотел податься в деревню, там опосля набега безопасней всего, да не туда пошел. А тут говор русский. Но и татары говорили по-русски, были и такие. Сам ведаешь, у страха глаза велики. Я сразу в кусты, а тут ты навалился.

– Мурза Икрам был здесь?

– Был. И мурза, и десятники его, но тока трое, остальные где-то в поле.

– С чего Икрам вдруг стан бросил?

– Да к нему кто-то с севера прискакал. По-русски молвил. Я услышал тока: «Гляди, мурза, это тебе не гарнизон…»

– Вот как? – воскликнул Бордак. – Значит, мурзу предупредили об опасности?

– Угу, так получается, и тот, кто предупредил, точно русский. Татары по-нашему не так молвят.

– Предатель в Чугуеве?

– А боле нигде не знали о вашем отряде, – хмуро проговорил Ефим.

– Этого нам только не хватало! – Бордак приблизился к испуганному мужику: – Куда повел своих псов и невольников мурза, видел?

– Тока слышал вполуха. В урочище… А где оно, то урочище? Извиняй, боярин, не ведаю.

– Брошенное село или деревня? Есть в округе такие?

– Есть, как не быть, – ответил Кубарев. – На юге и западе много деревень люди побросали.

– В мелкое урочище мурза не пойдет, нужно крупное.

– Из крупных ведаю о двух. Это Бурор и Санга. Последнее у довольно большого леса, а Бурор в сорока верстах южнее. Там наших давно не было. Воевода посылал по реке разъезды, доезжали они до Бурора, возвернувшись, сказывали ратники, вместо деревни тока название и осталось, все остальное заросло, озеро, что рядом было, в болото превратилось.

– Понятно, значит, мурза пошел в Сангу. Там ты был, Ефим?

– Давно, когда люди еще жили на селе. Они бы и дальше жили, село большое было, крепкое, да пожар сгубил Сангу. Года три назад сгорело село. Вспыхнуло от костра, что детишки разожгли у новой хаты. А тут ветер налетел, ну, и пошел огонь. За часы все погорело. И людей тоже сгорело много. Кто выжил, разъехались по селам и деревням к родственникам. Кто в Чугуев, кто в Курск, были и те, что на Москву подались за лучшей долей.

Бордак приказал опричнику:

– Ты – к нашим, Рубачу – десяток воинов сюда. Дальше идешь в крепость, к княжичу Парфенову. Поведаешь о всем, что видел и слышал. Скажешь, мы пойдем к Санге.

– Слушаюсь! – кивнул опричник и побежал в буерак, далее – в балку.

Бордак повернулся к Гусеву:

– Что ж с тобой делать, бедолага?

– Дозволь в Радное пойти. Там у меня племяш живет, примет.

– Добро. Но запомни, ты можешь говорить только то, что попал в полон, когда вели к осиннику, сбежал, поначалу прятался, после подался сразу на село, а татары пошли в рощу. Более ты ничего не ведаешь, никого не видел.

– А вас?

– Никого ты не видел! – повысил голос Михайло. – И помни, Иван, держи язык за зубами, дабы не лишиться его. Уразумел?

– Уразумел, боярин, как не уразуметь. Как молвил, так и скажу. Попал в полон, когда в огород вышел, и налетел на татар. Потом с толпой вели, ухитрился бежать к реке. Отсиделся в яме. Татары особо не искали, пошли в сторону осинника. Сколько их было, не считал, может, десяток, может, сотня. Отсидевшись, подался на село. Так?

– Точно так, и ничего лишнего.

– Уразумел, боярин. А вы порубаете татар? Земляков освободите?

– В том не сомневайся. Ступай!

Постепенно начало светлеть. Бордак обошел осинник.

Они опоздали. Но мурзу это не спасет. Охота только начинается.